Онлайн чтение книги Резидент
ГЛАВА 5

Они сидели на скамейке за домом, под старой грушей, шатром опустившей ветки к земле. Была уже глубокая осень. Багровая и буро-золотая листва почти облетела.

В трех шагах от них желтела стенка плитнякового забора. За нею начинался густой и заросший соседский сад, в эту пору голый, неуютный, пустынный.

Старик нищий снял со спины торбу, скинул шинель и, оставшись в залатанной солдатской рубахе и заскорузлых от грязи рваных штанах, с удовольствием подвигал плечами. Под рубахой перекатывались мускулы.

Потом он развязал торбу, упрятал в нее полученную от Леонтия краюху черствого хлеба, свернул цигарку и огляделся:

— Хорошо у тебя.

Леонтий улыбнулся:

— Хорошо… Эх, Василий!

Нищий затянулся дымом, провел рукой по рыжей бороде, спросил:

— Прошел ночью?

— Прошел.

— Какой?

— «Генерал Каледин» — восемь бронеплощадок, блиндированный паровоз в середке, спереди и сзади — платформы с балластом, две теплушки с путейцами.

— Когда?

— В час сорок.

— Что еще было за ночь?

— Два состава на Лихую. Первый в двадцать три пятьдесят. Один вагон офицерский, двадцать один — теплушки с солдатами, три — лошади, шесть — груз, укрытый брезентом. Второй прошел в четыре двадцать. Вагонов офицерских два, по освещению судя, штабные. Теплушек — девять, с лошадьми — восемь, платформ с грузом — одиннадцать.

— Что к Новочеркасску было?

— Два. Первый в час тридцать: двадцать теплушек, три классных санитарных вагона. На станции воду брали, я на бойне был, слышал: раненых семьсот человек.

— Откуда?

— Из-под Поворино… Второй был в семь десять: один классный вагон, девять теплушек с солдатами, двадцать две с лошадями, две платформы с пушками, четыре — с зарядными ящиками. Лихо ехали: утро еще, а в теплушках песни поют. По песням — лейб-гвардейцы. Деповские между собой говорили: в Таганрог. Новобранцы там вроде бы взбунтовались.

— Калибры пушек?

— Брезентом были накрыты. Но по виду трехдюймовые, только стволы странные: короткие очень. Немецкие, что ли? В сводке это отмечено.

— Что еще?

— Вчера в городе совещание было: Краснов, Богаевский, Попов, Родионов, Денисов.

— Букет удивительный!

— Да. Обставлено было секретно. Кроме Богаевского, все прибыли утром, как бы проездом, и все — с разных сторон. Видимо, переброска какая-то серьезная будет: Богаевский сегодня в депо пойдет — усовещать, чтобы ремонт вагонов улучшили. Одно очень странно: кое-кто из наших торговцев разогнался было провиант поставлять эшелонам, потом отбой ударили. Вроде бы брать продовольствие эти эшелоны у нас тут не станут, хотя обычно всегда это делают.

— Что за дивчина, с которой ты утром шел?

— Сам не могу понять. Вчера купечество у Фотия Варенцова на именины дочери его собиралось. И она там была. Вертелась вокруг меня и явно подслушивала. Даже губами шевелила, чтобы лучше запомнить. Такая зеленая! А до этого я как-то и не замечал ее. Да и фамилию только сегодня от сестры узнал: Мария Полтавченко. Оказывается, брат ее с моим братом когда-то дружбу водил.

— Странно все это.

— Отец ее запальщиком был, в шахте так и погиб в третьем или четвертом году. Живут с матерью, зарабатывают шитьем. И потом — робкая очень. В провокаторы такая разве пойдет?

— А красивая.

— Да.

— Ты один работаешь?

— Один. Я б сообщил.

— И выдерживаешь?

— Выдерживаю.

— Но как?

— Обычно. Я, бывало, и раньше-то — десять с половиной часов отработаешь, а потом еще и прогуляешь полночи. Гармошка, девчата… А я же токарем был, у станка не заснешь: мигом на резец напорешься. Теперь-то что! Я уж и к расписанию поездов применился, и научился по часу, по полчаса для сна выхватывать. Труднее, чтобы это в глаза другим не бросалось. Ну, конечно, одному тяжело. Я даже подумал тут: не жениться ли? На такой, чтобы умная да преданная была. И работать.

— Если рассуждать трезво, то жениться ты-мог бы сейчас только на купеческой дочке. А будет ли она умной да преданной, да какая родня попадется?..

— Верно, Василий. Коль я торговец, так и должен в своем кругу вертеться. Ты моего компаниона Евграфа Рогачева не видел? Мошенник, пьяница, зато урожденный купец. Одно пузо что стоит. Усы! Рожа, как самовар… Как теперь вижу, большая удача, что я с ним связался, хотя он и подлец из подлецов: если заметит, первый же на меня донесет. Но я за ним, как за щитом.

— Сколько ж ты сможешь так?

— Когда меня посылали, об одном-двух месяцах говорили. А там — наступление наших, разгром. Но, если два месяца всего, зачем тогда сеть? Столько я и один выдержу.

— А прошло уже пять.

— Да. Сколько еще? Если месяц, другой — ничего не надо. Если дольше, придется искать помощников, хотя очень не хотелось бы: тесно живем, городишко крошечный. Каждый шаг у всей улицы на виду. Соседи все замечают.

— И у тебя замечают?

— Пока еще, думаю, считают меня тут все ловкой сволочью.

— Странные составы на Лихую прошли. Начало переброски дивизии? Квартирьеры?.. Замечай номера паровозов. Мы их на фронте проверим.

— Успею ли сообщить? У меня связь одна — ждать, когда связной подойдет.

— Успеешь. Армию нашу ты б сейчас не узнал! Мы уже Казань заняли! Часть царского золотого запаса захватили! Теперь, чтобы по-серьезному наступать, им нужно перебросить на какой-то участок хотя бы дивизии три. Но это же больше сотни эшелонов! А в сутки сколько они перебрасывают? Семь-восемь: ни вагонов, ни паровозов. Значит, неделя-другая у тебя всегда есть… Да где там восемь составов! Товарищи на железной дороге работают здорово.

— И у нас в депо тоже?

— Конечно. Но только и знать тебе это не следует. Твоя задача — чистая арифметика… Что за парня верховые гнали, когда ты ко мне шел?

— Брат это мой.

— Брат?

— Он вчера какой-то дрянью ворота скутовского дома намазал. Собаки от нее будто взбесились! А Краснов-то ведь там находился: дом этот, как крепость. По существу, из-за собачьей грызни мне про совещание и стало известно.

— Молодец!

— Да не очень. Брат же он все-таки мне.

— Это ты прав.

— В том-то и дело. Приходится сейчас очень резким быть. С ним рвать очень грубо. А я же в семье живу: мать, отец, сестре двадцать лет. С нею я просто как на ножах, хотя девка она, я тебе скажу, чудо. Вот бы такого помощника!

— Подожди, но не сам же он это придумал!

— Сам! Он что угодно придумает. Пятнадцатый год парню — самый отчаянный возраст. Правда, дивчина, о которой ты спрашивал, Мария Полтавченко, с ним как-то связана. По-моему, они даже вместе к насыпи вышли. Я говорил уже: с братом ее он очень дружил, хотя тот и постарше. Брат этот сейчас у вас там, в Воронеже: он с нашими отступил. Я потому и в провожатые ей по городу навязался, чтобы посмотреть, что за дивчина, хотя и глупо было: я же на встречу с тобой шел. Правда, точно не знал, будешь ты сегодня или не будешь?

— Ну, а брат-то удрал?

— К вагонам на ходу подцепился. Он как кошка прыгает. В общем, Василий, работать мне тут вовсе непросто, и еще кого-то сейчас подключать… Пока не освоюсь, как следует, лучше я из себя одного буду жилы тянуть. По качеству сводок ко мне же претензий нет?

— Военспецы довольны. Удивляются только, как это все один человек успевает.

— Не верят из-за этого иногда? Но я ж устроился очень удачно. Везет, что ли? Посуди сам. Я ведь не сразу сюда попал. Прежде в Новочеркасске с купцами кутил. Они меня с Фотием Варенцовым свели: «Наш, мол, да парень хороший. Да денег много у него…» А сын Фотия знаешь кто у нас? И когда я сюда, домой-то, приехал, у меня уже слава была, будто я несколько лет мясом торгую и в Новочеркасске сильную руку имею… И второе. Лавка у меня, ты же видел, что тебе наблюдательный пункт: лучшего и не надо. А ведь я ее сам не строил. Я ее купил. А у кого? У того же Фотия Варенцова. Ну и ты же понимаешь, как важно то, что я ее сам не строил, а купил, и именно у него. Иначе и не скажешь — везет!..

За углом дома раздался голос отца Леонтия Артамона Елисеевича:

— И мать твоя, Фисун, брехала, и отец, и дети брешут!.. Леонтий! А Леонтий!..

Голос раздавался все ближе. Артамон Елисеевич — тощий, бритый старик — вприскочку, по-сорочьи, подбежал к груше, сбычившись, поглядел на Василия и вдруг как взорвался:

— Леонтий! Фисунов говорит: в лавке твоей криво окна прорублены!

— Ну и что, батя?

— Как — что? Я сам с отвесом проверять ходил!

— Погодите, батя! О чем вы? Какие окна? Какой отвес? Не видите — с божьим человеком беседую? Я в монастырь хочу вовсе уйти!

— Дурак! — взвизгнул Артамон Елисеевич. — И я дурак был, когда на богомолье в Киеве с утра до ночи поклоны клал! Монахи-то в очередь служат! А мне кто очередь ставить будет? Сам их мелом по рясам метил! Согрешил, прости меня, господи! Трижды за сутки меняются, а я все сутки один!

— От невежества так говорите, — наставительно сказал Василий.

Артамон Елисеевич притопнул на него:

— Цыть! С сумой по миру ходишь, Христа ради на пропитание просишь, а учишь? Кого учишь? Меня учишь? Себя учи! Как деньги себе нажить, учи!..

* * *

Когда они опять остались одни, Василий встал, протянул руку:

— Ну, прощай, брат. Пароль следующему, кто придет: «Не из станицы ли Туровской будете?» Отзыв твои: один раз «тройка» и один «троица» — там уж как по ходу разговора получится… К тебе до меня двое шли. Порубали в дороге их. Потому и пришлось самому идти. Посмотреть, кто заваливает… А такие ребята были! И смотри: ни один на тебя не навел… Да ты гляди веселей: Казань-то мы заняли! Совнарком недавно решил пуды, фунты да аршины метрами и килограммами заменить. И знаешь с какого числа? С первого января 1924 года!

— Двадцать четвертого!

— В том-то и дело: уже больше чем на пять лет вперед глядим.

Василий смеялся, довольный произведенным впечатлением.

Они обнялись, поцеловались, постояли, глядя друг на друга.

Потом Василий натянул шинель, взял свою торбу и палку, сгорбился и, сразу как-то став старее и меньше ростом, тяжело пошел к калитке.