Онлайн чтение книги Семейная хроника
19

Мы купили две свечи, я зажег сразу обе. Ты присел на край постели.

— Я тебе хлопоты причиняю, — сказал ты.

Ты снова был спокойным и как будто довольным. Твое лицо смягчилось и стало почти детским; ты говорил юном ребенка, который поставил-таки на своем.

— Знаешь, что обо мне подумает твой папа? — заметил я. — Он скажет, что это я убедил тебя не возвращаться.

— Я оставил ему записку, что вернусь только в том случае, если он подыщет новую квартиру.

Наши тени теснили друг друга на стенах; комната была довольно высокой, и от этого казалась еще более безобразной и убогой. У окна стоял ящик с семейными реликвиями, которые мне доверила бабушка. На столе лежало несколько книг, среди них толстый том: полное собрание сочинений Мюссе в подлиннике.

Ты взял Мюссе, открыл книгу и положил ее на колени.

— Ты знаешь французский?

— Стараюсь выучиться, когда читаю, — ответил я.

— Без грамматики?

— У меня есть маленький словарик. — Я взял его со стола и показал тебе.

— Я пользуюсь грамматикой Фьорентино, могу тебе одолжить ее.

— А у тебя по французскому какая отметка?

— Я в прошлом году провалился как раз по французскому.

Ты говорил ребяческим тоном, словно отвлекся от забот или сбросил какую-то маску.

— Только по одному предмету провалился?

— Нет, еще и по математике. — А-а!

— И по итальянскому я плохо сдал устный экзамен. А на письменном получил семерку [4].

— А что папа сказал? Наверное, сказал, что всему виной пинг-понг?

— Да, что-то вроде этого.

— И девушка! Как ее зовут?

Ты покраснел, и я понял, что тебе не хочется отвечать, но ты делаешь это из любезности.

— Джулиана.

— Ну, и какая она? — Я словно разговаривал с другом. — Сколько ей лет?

— Восемнадцать.

— Значит, она старше тебя. Совсем взрослая.

Тут я понял, что слишком далеко зашел и что завоевать твое доверие трудно. И я подумал, что сегодня ты впервые — брат мне.

На столе стоял портрет, прислоненный к бутылке со, свечкой. Я взял его и протянул тебе.

— Это мама, — сказал я.

Ты взял фотографию и повернул ее к свету. Я наблюдал за твоим лицом, но выражение его не изменилось; ты, казалось, рассматривал фотографию, только чтобы доставить мне удовольствие.

— Та карточка, что у бабушки, не так выцвела, — сказал ты.

Наступило молчание; оба мы были смущены, но по-разному. Ты встал и поставил фотографию на место.

— Простынь нет, — сказал я. — Хочешь лечь?

— Если ты не возражаешь.

Ты снял пальто и повесил его на шпингалет окна; открыл кожаную сумку и вынул оттуда пижаму, домашние туфли, завернутые в газету, полотенце, зубную щетку, полный несессер.

— А ты где будешь спать? — спросил ты.

— Устроюсь на стуле.

— На всю ночь? Мы можем спать вместе: ляжем оба на бок и поместимся, если ты не возражаешь.

— Тогда попозже, потому что, пока хватит свечей, я хочу позаниматься, если ты не возражаешь. — Тут мне стало смешно. — Ты меня воспитываешь, — сказал я.

Ты не понял.

— Разве ты не заметил, что у меня тоже вырвалось: «Если ты не возражаешь».

В комнате был всего один стул.

— Возьми его, — сказал я тебе. — Я сяду на ящик. Если его поставить на бок, то получается совсем неплохо.

Ты аккуратно повесил пиджак на спинку стула, привычным жестом сложил брюки. Когда ты остался в трусиках, я увидел твои длинные ноги, такие белые, щуплые в коленках. Потом ты подошел к столу в пижаме, с полотенцем через руку.

— А где ванная? — спросил ты.

— Ванной, собственно говоря, нет. Мы умываемся в кухне. Нужно пройти через весь дом, а жильцы уже спят. Впрочем…

— Ну ладно, — сказал ты недовольным тоном.