Онлайн чтение книги Серебряная ветка
Глава 13. Серебряная ветка

В то лето Морские Волки, незаметно проскользнув мимо ослабленной охраны судов, поднялись по рекам южного побережья и, все грабя и сжигая на своем пути, вторглись в Даунс[11]Даунс — район Меловых Холмов на юге Британии. и Уильд[12]Уилд — лесная область на юге Британии.. Обстановка была теперь такая же, как и до прихода Караузия, и даже еще тяжелее, ибо по стране свободно гуляли наемники Аллекта. Встречаясь с пиратами, они дрались насмерть, словно две волчьи стаи, которые охотятся на одной территории. Но жертвы, как правило, не видят особой разницы между грызущимися волками.

Ферме, затерянной в горной долине, пока удалось избежать общей участи. В конце лета с полей собрали урожай, да и дело, за которое отдал свою жизнь Паулин, не погибло. Когда лето сменилось осенью, веточка ракитника приобрела новый смысл.

Все началось с того, что три молодых человека — три брата — с Выдрового Брода, чью усадьбу нежданно-негаданно сожгла банда пьяных наемников, пришли просить убежища у Флавия и заодно, когда представится возможность, помочь воздать сполна Аллекту.

— Пусти их сюда — завтра тут будет целый легион, ты и глазом моргнуть не успеешь, — предупредил Флавия Сервий.

— Ну что ж, легион так легион.

Когда пришла пора солить на зиму мясо, отряд Флавия уже насчитывал свыше двух десятков человек, включая подростка Майрона. Люди, лишившиеся крова, люди, жаждущие отомстить за все несправедливости, люди, бежавшие из городов, плюс два беглых легионера — все находили приют в огромных, тянущихся на мили лесах вокруг поместья. А однажды Киндилан привел к Флавию трех совсем молодых работников со словами:

— Господин, Сервий, твой управляющий, стал стар, ноги у него не гнутся из-за прежних ран, так что толку от старика никакого, но я и вот эти трое молодцов — мы хотим сказать тебе, что копья у нас вострые и держим мы их наготове и, если тебе понадобится наша помощь, мы послужим тебе верой и правдой.

А еще через несколько дней после этого разговора Юстин пополнил отряд отставным гладиатором.

Он увидел его в Венте, в день, когда были Игры, возле главного входа в амфитеатр, — костлявая, длинная фигура в лохмотьях. Оттиснутый от остальной толпы, он стоял повернув голову туда, где вдалеке маячила арена, с выражением такого безысходного отчаяния на лице, что Юстину показалось, будто оно поглотило весь свет сияющего осеннего дня.

Первое побуждение его было спросить: что случилось? Можно ли помочь… хотя бы чем-нибудь? Но что-то удержало его от расспросов, и он, выждав паузу, только сказал:

— Сегодня хорошая программа, не каждый день удается созерцать ливийского тигра в здешних краях. Ты идешь внутрь?

Незнакомец вздрогнул и обернулся. — Нет, — сказал он с вызовом, которым, как щитом, хотел прикрыть свое отчаяние.

Где-то внизу под ними, за решетчатыми воротами логова хищников, завыл волк, и этот дикий печальный вой поднялся над переполненными скамьями амфитеатра, заглушая гомон голосов.

— Даже волки и те чувствуют, — сказал незнакомец.

— Чувствуют что?

— То, что идет по логовам там, внизу. Но тебе-то откуда об этом знать? — Бродяга смерил Юстина презрительным взглядом. — Откуда тебе знать, что значат эти последние мгновения перед тем, как затрубят трубы? Снова и снова принимаешься проверять оружие, хотя с того момента, как ты его проверил в последний раз, сердце не успело сделать и сотни ударов. А то вдруг занемеет правая рука, и тогда ты трешь ее песком — все лишний шанс выжить. А потом становишься в шеренгу, чтобы идти на арену, и тебе слышно, как собирается толпа — тысяча, двадцать тысяч человек, — не важно сколько, все зависит от количества мест, но ты знаешь, что они пришли смотреть на тебя. И хлеб с луком, что ты ел утром, покажется тебе во сто раз слаще всех пиршественных блюд, чем тому, кто знает, что его ждет следующая трапеза. И солнце, пробивающееся через решетку наверху, светит для тебя ярче, чем для того, кто завтра увидит восход, — ведь ты знаешь, что не сегодня-завтра ты умрешь, умрешь на этой самой арене на глазах у двадцати тысяч зрителей. Если не в этом, то в следующем бою или же на сотый раз. Хотя при этом всегда остается шанс выжить и получить деревянный меч.

— Аве, Цезарь, идущие на смерть приветствуют тебя, — спокойно проговорил Юстин. — Но н-на твою долю выпал деревянный меч.

Молодой человек бросил на Юстина быстрый, встревоженный взгляд, испугавшись, что выдал себя с головой незнакомцу.

— Да, мне дали деревянный меч прошлой зимой на Играх в честь нового императора… там, в Лондинии.

— Так ты теперь свободен?

— Свободен? Да, я свободен вот от этого всего и теперь могу свободно сдохнуть в канаве или свободно идти куда глаза глядят, благо все дороги равно плоские и серые.

Юстин молчал, подавленный этим безнадежным «все дороги плоские и серые» и своей неспособностью что-либо сделать.

Молодой человек поглядел на него и издевательски рассмеялся:

— Так-то вот. Ну а теперь дай мне несколько ценных советов: «Вот тебе динарий, пойди и купи себе что-нибудь поесть». Или еще: «Люди повсюду требуются для малярных работ, почему бы тебе не пойти и не наняться?» Да не нужен мне твой динарий, не создан я для спокойной работы. Нет, ты предложи мне такую работу, чтоб был в ней настоящий риск, игра, где ставка — «жизнь или смерть». Что, небось нет такой…

И вдруг Юстина осенило.

— Я не уверен, но, возможно, такая работа найдется…

По весне слухи, гулявшие всю зиму по Британии, усилились и обрели более реальный смысл. Император Констанций начал строить транспортные суда в Гезориаке! Сам император Максимиан направляется на север, чтобы принять на себя руководство Рейнской обороной! Корабли готовы к отплытию — огромная флотилия транспортных судов и конвойных галер ждет в Гезориаке, в устье Секуаны! А затем, вскоре после стрижки овец, через пустоши пришла весть о том, что Аллект, сосредоточивший силы вдоль юго-восточного побережья со штабом в Рутупиях, снял более половины войск с Вала.

А еще через несколько дней последовали новые вести. Юстин и Флавий находились в тот момент в Каллеве в поисках оружия для своего оборванного войска. За последние недели его ряды значительно пополнились, но большинство новобранцев приходило с легкими охотничьими копьями, от которых в бою не было бы никакого толку. Случалось порой заманить в ловушку саксов и тем самым пополнить запасы оружия, которого, увы, все равно не хватало, и поэтому второй браслет тети Гонории, надежно спрятанный про черный день, был продан ювелиру в Клаузентии. Вскоре в Регне, Венте, а потом и в Каллеве появились два незнакомца. Они посетили несколько кузнечных и оружейных мастерских и купили где мечи, а где тяжелые наконечники копий. И вот все было закончено: Юстин с Флавием собственными глазами убедились, как ближе к вечеру последнюю их покупку благополучно упаковали в кувшины для лампового масла, чтобы затем погрузить на двух вьючных мулов, одолженных у одного доброго приятеля, живущего возле Южных ворот. Юстин и Флавий наскоро перекусили в таверне сразу за форумом — ее содержал бывший легионер без одного глаза — и поспешили к воротам, чтобы успеть перехватить мулов. Мимо торопливо прошел человек.

— Слыхали новости? Паруса Констанция видели у Таната! — крикнул он на ходу и, не остановившись, пошел дальше.

— Похоже, поспели как раз вовремя, — сказал Флавий и добавил: — Хорошо, что тетя Гонория в Аква-Сулисе: случись что, все же она будет в безопасности.

Сегодня они уже проходили мимо дома Аквилы: ставни были закрыты и не видно было признаков жизни.

На прямой, как стрела, широкой улице, что вела от форума к Южным воротам, несмотря на поздний час и начавшийся мелкий дождь, повсюду встречался народ — люди стояли кучками у дверей лавок и на перекрестках: они встревоженно чего-то ожидали, словно вот-вот разразится шторм.

Они прошли половину улицы, как вдруг раздались разноголосые крики, затем топот бегущих ног, и из темной боковой улочки выскочило какое-то маленькое невообразимого вида существо, а за ним по пятам гналась стая орущих саксов. Беглец был быстрый и проворный, как кошка, но преследователи не отставали, и вот опередивший товарищей сакс схватил беглеца за горло, пытаясь свалить его с ног, и тут же разом несчастного окружили остальные. Когда они всем скопом стали тянуть его вниз, в свете фонаря над дверью лавки Юстин увидел поднятое вверх отчаянное лицо — узкое, безбородое лицо, с огромными глазами. И в то же мгновение он услыхал крик Флавия: «Боги милостивые, это же Куллен!»

Они не сговариваясь побежали.

— Держись, Куллен, мы идем! — крикнул Флавий, и они ринулись в драку.

Саксов было четверо, но все же удача оказалась на стороне спасителей, да и Куллен дрался, как барс. Одного из саксов Флавий перекинул через бедро — старый гимнастический прием, — и тот со всего размаху ударился о землю, увлекая за собой еще одного. Сверкнул нож — он едва не полоснул Юстина по щеке, но Юстин успел отскочить в сторону. А потом почему-то — Юстин так и не понял, каким образом им удалось вырваться, — они втроем, спасая свои жизни, бросились бежать по темной боковой улочке, а сзади слышался стук сапог их преследователей. — Сворачивайте сюда! — задыхаясь, прохрипел Флавий, и они свернули налево в темную дыру между домами. Они ныряли в один проход, потом в другой, протискивались сквозь изгороди спящих садов, без конца петляли и кружили, запутывая следы, но шум погони становился все слышней и слышней. Флавий пытался провести их в северную часть города, надеясь таким образом скрыться от преследователей и выйти с другой стороны к месту, где их ждали мулы и столь драгоценные для них кувшины из-под лампового масла. Но когда они добрались наконец до нужной им улицы, они увидели невдалеке скопище саксов с горящими факелами, и громкий рев, огласивший воздух, как только они метнулись обратно в темный провал между двумя лавчонками, красноречиво свидетельствовал, что их заметили.

Теперь это была уже не погоня, а настоящая охота. Казалось, саксы со всех кварталов Каллевы сбежались сюда, чтобы принять в ней участие — кто из безумного рвения, а кто из охотничьего азарта, что было не менее опасно; и сейчас все они обрушились на беглецов, загоняя их все дальше и дальше в юго-восточный угол старого бастиона. Но что хуже всего, бедный маленький Куллен, на которого охота началась раньше, чем Флавий и Юстин натолкнулись на него, окончательно выбился из сил. Впереди маячили очертания темного храма, они обогнули его и нырнули под сень колоннады, в самую черную, затененную глубь, и там, скорчившись, застыли неподвижно на несколько страшных мгновений; но лишь только вся орава преследователей с гиканьем и воем пронеслась мимо, они поднялись и снова побежали, подхватив Куллена под руки. Они тащили его волоком к густому кустарнику вечнозеленых растений и одичавших роз за храмом и, добравшись, скрылись в них и стали продираться в самую середину чащобы.

В любой момент преследователи могли вернуться назад, но сейчас, на какое-то короткое время, наступила передышка, шум охоты замер вдали, и остались только тихие вздохи ветра в ветвях да прелый запах темно-бурых сухих листьев и обнаженных корней, даже дождь и тот перестал идти. Маленький Куллен лежал плашмя на животе, и бока у него вздымались при вздохах, как у загнанного зверька. Юстин изо всех сил напрягал слух, чтобы сквозь стук собственного сердца уловить звуки возвращающейся погони. Саксы могли вернуться в любой момент… Да, но, к счастью, кустарник был достаточно густой, и это все же давало какой-то шанс…

И вот свора снова подала голос — на этот раз крики раздались спереди и сзади, со всех сторон одновременно. Юстин замер под спутанными ветками остролиста и вдруг увидел, как взметнулся красный язык факела, за ним второй, он услышал сдавленный шепот Флавия:

— Демоны и фурии! Они созвали всех своих приятелей, чтобы разделаться с нами.

«Так оно и есть, — спокойно подумал Юстин. — Видимо, это конец. Он будет такой же, как у Паулина… и как у самого императора, — факелы и сакские мечи. Интересно, как это произойдет».

Но над ними, низко пригнувшись уже стоял Флавий.

— Пошли! Еще есть шанс, — донесся его взволнованный шепот. — Вставай, Куллен! Последний рывок, ты можешь, ты должен сделать усилие.

Куллен, лежавший рядом с Юстином, подтянул под себя ноги — из груди его вырвалось хриплое рыдание вконец измученного человека, и снова они двинулись вперед, осторожно, ползком продираясь сквозь колючий кустарник к старому Валу.

— Куда теперь? — быстро спросил Юстин.

— Наш дом сейчас пустой…

Юстин уловил только обрывки фразы, остальные слова заглушил ветер в ветвях остролиста и шум погони.

Факелы пылали уже на улице за домами, и охота перекинулась в сады храма Минервы, когда они достигли наконец зарослей у садов Аквилы и направились к дому.

Очень скоро они уже стояли под колоннадой, и крыло темного, безмолвного дома отделяло их от факелов вдали, словно простирая свою защитную длань, чтобы уберечь их от опасности и дать им возможность хоть немного выиграть время.

— Можно попасть внутрь… через бани, если… еще не починили ставни, — сказал Флавий, с трудом переводя дыхание. Затем он снова двинулся вдоль колоннады.

— Если они отыщут наше убежище, значит, погибнет дом, — возразил Юстин. — Даю голову на отрез, они не заметят нагревательной камеры — у них за Рейном совсем иначе отапливаются дома. Идем скорее!

И тут вдруг дверь атрия отворилась, и поток мягкого света залил двор и зажег белые розы, обвивающие колонны. На пороге стояла тетя Гонория, очевидно встревоженная нарастающим шумом и готовая, если понадобится, на самые решительные действия, ибо в одной руке она держала маленькую лампу в виде цветка, а в другой — старый боевой кинжал.

Взгляд ее упал на освещенные лампой фигуры трех беглецов, все еще тяжело дышавших, в изодранной одежде, и она застыла на миг, удивленно раскрыв глаза. Но Юстин не ошибся в оценке тети Гонории при первой их встрече. Она никогда не тратила времени на пустые вопросы и изумленные восклицания. Она только сказала своим хрипловатым голосом, четко выговаривая слова:

— Итак, мои внучатые племянники… и еще некто.

Указав рукой с зажатым кинжалом туда, откуда доносился шум голосов, который становился все громче, не оставляя сомнений в том, что это погоня, она спросила:

— Это за вами?

Юстин молча кивнул, слова застряли у него в горле.

— Да, это саксы, — ответил Флавий. Скорее в дом! — Она отступила вглубь, и все трое оказались в атрии, тут же дверь за ними захлопнулась и ее закрыли на засов. — Идите в нагревательную камеру. Хвала богам, сейчас лето и она не топится.

— Мы с тобой всегда думали одинаково, — сказал Флавий, подавив невольно вырвавшийся смех. Он стоял прислонившись к двери. — Но мы считали, что в доме никого нет. Самое лучшее выпустить нас через помещение для рабов, и мы побежим дальше. Мы навлечем на тебя опасность, если останемся. — Флавий, дорогой мой, у нас нет времени на благородство. — Ясный взгляд тети Гонории на мгновение остановился на маленьком шуте, который, как куль, висел на руках Флавия и Юстина. — Во всяком случае, один из вас вряд ли способен бежать. Ну а теперь быстро! — И пока она говорила, она незаметно провела их через атрий, вывела в темный проход, затем выпустила их через наружную дверь и спустилась с ними на три ступеньки в узкую, без окна, кочегарку. Свет маленькой лампы позволил разглядеть дрова и уголь, сложенные у беленой стены, и квадратную железную дверцу самой топки. Шум погони пока не стал отчетливей: саксы, очевидно, все еще прочесывали храмовые сады или же зашли в чей-нибудь дом. Флавий наклонился и потянул на себя створки железной двери.

— Ты первый, Юстин.

И вдруг привычный ужас перед закрытым помещением, которое он не может покинуть по своей воле, схватил Юстина за горло — он с трудом заставил себя встать на четвереньки и проползти через темный квадрат, напоминающий вход в ловушку, вход в могилу.

— Следующий ты, — сказал Флавий, и Юстин услышал, как вслед за ним пополз Куллен, а затем снова послышался торопливый шепот Флавия:

— Тетя Гонория, я останусь где-нибудь снаружи, чтобы прийти тебе на помощь, если будет нужно, а заодно испытаю судьбу.

— Ты что, хочешь всех нас погубить? — спросила сухо тетя Гонория. — Живо лезь за остальными, и не смейте носа показывать, пока я не приду за вами.

Все трое теперь оказались взаперти. Железная дверь захлопнулась за ними, и их окружил мрак такой густоты, о существовании которого Юстин и не подозревал. Черный мрак давил на глаза, как пресс. Будто издалека он слышал, как тетя Гонория закладывает поленьями их дверь.

— Немного продвинься вперед, — прошептал Флавий.

Юстин ощутил, что они выбрались в какое-то более широкое помещение. Они, очевидно, находились прямо под полом атрия. Он вытянул руку и уперся в один из столбов из обожженного кирпича, на которых покоился пол, столб был крепкий, но совсем низкий, и вздумай Юстин сесть прямо, он уперся бы плечами в перекрытие. Юстин попытался не думать об этом и весь обратился в слух. Наверху слышались шаги тети Гонории и где-то еще женские голоса. Он слышал также и шум погони, теперь совсем уже близко. Странно было — сразу так много звуков, когда, казалось, ты погребен глубоко под землей и каменный свод отделяет тебя от мира живых людей. Звуки, должно быть, доходили через трубопровод в стенной кладке, как и воздух.

«Нет оснований думать, что тебе нечем дышать. Перестань, не будь дураком, — уговаривал он себя с раздражением. — Ты прекрасно можешь дышать, ты просто немного запыхался от бега, больше ничего, и пол атрия не валится тебе на голову. Дыши медленней… медленней. Нельзя сейчас впадать в панику, Юстин, жалкий ты трус, другим и без тебя тяжело».

Он не имел представления, сколько он пролежал так, обливаясь потом, во мраке, который мягко обволакивал его, становясь все отвратительней и удушливей. Но вряд ли это продолжалось долго: едва маленький измученный Куллен стал дышать ровно, как раздался страшный стук в одну из дверей атрия, потом треск, потом топот ног почти прямо у них над головой, а затем нестройный гул голосов, множество гортанных голосов, которые, прежде чем доходили до них, сливались в какой-то невнятный рев. И голос тети Гонории, быть может чуточку повышенный по сравнению с ее обычным спокойным тоном, но четкий и повелительный:

— Не скажет ли мне кто-нибудь, что все это означает?

И в ответ низкий голос, почти неразборчивый из-за его густоты:

— Мы ищем троих людей, они бежали куда-то в вашу сторону. Вы их тут случайно не прячете?

— Троих людей? — удивленно переспросила тетя Гонория. — Здесь никого нет, кроме меня и моих рабынь, четырех старух, как вы видите.

— Это ты так говоришь, старая тощая корова. Но мы сами посмотрим.

Именно в этот момент Юстин вдруг понял: рядом с ним нет Куллена, но сделать ничего уже было нельзя, разве что молить богов, чтобы маленький шут не совершил какого-нибудь безрассудства.

И снова послышался спокойный голос тети Гонории:

— Ну что ж, смотрите сами. Но я заранее вас предупреждаю: если вы хотите найти этих людей, кто бы они ни были, вам следует искать их в другом месте.

Затем разноголосица, грубый смех и скорый топот ног над ними. И в то же мгновение откуда-то из тьмы водяной камеры донесся скребущий звук, звук, как показалось Юстину, каких-то передвигаемых предметов. Клянусь Эскулапом! Что он там делает?! Юстин напрягся в ожидании следующего звука, но тьма молчала. Громко взвизгнула женщина, и шаги вдруг послышались повсюду, и лай гортанных голосов, скликающих друг друга, гогочущих, дикарских. Вскоре Юстин почувствовал, как Куллен скользнул обратно ему под бок.

Громкий топот ног в атрии над ними здесь внизу, в замкнутом пространстве, отдавался глухими, гулкими ударами, которые то замирали, то возобновлялись с новой силой, так как саксы рыскали, как собаки, по всему дому. Где-то что-то обрушилось, и тут же раздался взрыв смеха, а за ним нарастающий шум каких-то других голосов, визгливых и испуганных, — должно быть, домашних рабынь. И вновь голос тети Гонории. Но все трое под полом, сколько ни напрягали слух, так и не могли понять, что же происходит там наверху.

Затем неожиданно все звуки смолкли. Правда, скорбные женские голоса все еще доносились до них, но как бы издалека, гортанные же выкрики саксов растворились в ночи. И над ними больше не было топающих шагов. Испуганные голоса рабынь постепенно стихли, и теперь ничего не оставалось, как снова ждать.

Наконец они услышали через железную дверь, как кто-то раскидывает поленья. Дверь открылась, ворвался сноп слепящего света от лампы, и голос тети Гонории произнес:

— Простите, что так долго держала вас здесь. Мне пришлось успокаивать моих старых дурех, а потом препроводить их во флигель.

Спустя немного времени вся троица, с головы до ног в копоти, стояла в кочегарке; теперь, когда над головой было блаженное свободное пространство и достаточно воздуха, Юстин судорожно глотал его, как после быстрого бега, а Флавий сразу же спросил:

— Ты не ранена, тетя Гонория?

— Нет, нет, все в порядке. Просто мне доставили немного хлопот, только и всего.

Атрий, куда они вскоре снова пришли, носил явные следы недавнего пребывания саксов: поломанная мебель, сорванные занавеси, затоптанный мозаичный пол, крашеная штукатурка на одной из стен была изрезана вдоль и поперек, скорей всего кинжалом, просто из бессмысленного желания сломать и испортить. Тетя Гонория, не обращая внимания на все эти разрушения, направилась прямо туда, где хранились домашние боги, и поставила лампу в виде цветка на алтарь.

— Как хорошо, что наши домашние боги всего лишь бронзовые, — заявила она. — А вот алтарная лампа была из серебра. — Потом она повернулась к трем чумазым оборванцам, стоявшим возле нее. — Вы когда вернулись из Галлии? — спросила она.

— Мы не были в Галлии, — сказал Флавий. — Мы нашли вашим браслетам лучшее применение по эту сторону моря.

Она пристально поглядела на него, сверкнули из-под напряженных морщинистых век ее прекрасные глаза.

— Значит, все это время вы жили в Британии? Полтора года? И не нашли способа разок-другой сообщить мне о себе?

Флавий покачал головой:

— Мы были очень заняты, мы с Юстином и другими людьми… заняты делом, в которое вряд ли кто-нибудь захочет вовлечь свою семью.

— Понятно, — сказала тетя Гонория и перевела взгляд на Куллена: в своем изодранном шутовском платье он стоял в глубине атрия, там, куда почти не доставал свет от лампы. — Это, очевидно, один из тех «других людей»? — спросила она.

Юстин и Флавий обернулись и тоже посмотрели на маленького шута, словно впервые его заметили. Действительно, с того момента, когда они, глазам своим не веря, в свете фонаря увидели лицо Куллена, отбивавшегося от своих тюремщиков, у них не было времени даже на то, чтобы удивиться. Но сейчас они вдруг осознали всю невероятность случившегося. Ведь это был Куллен, шут Караузия, которого, как они считали, давно не было в живых, поскольку его хозяин погиб.

Но, не дав им еще ничего сказать, тете Гонории ответил сам Куллен:

— Нет, госпожа. Я Куллен, я был псом Куроя. И хотя я без конца искал этих двоих, только сегодня вечером, с соизволения всех звезд на небе, я нашел их снова в самое нужное время.

— Ты нас искал? — удивленно спросил Флавий.

Маленький шут яростно закивал:

— Искал и искал без конца, потому что так мне велел Курой, мой господин.

— Император тебе велел? Когда? Что ты хочешь этим сказать?

— Два года назад, во время сева, он написал письмо и, когда кончил, дал его мне и велел отнести вам, если он… умрет. Он дал его мне потому, что знал: он может мне довериться. Он сказал, я самый преданный из его охотничьих псов. А когда его убили… — тут Куллен совсем по-собачьи оскалил зубы, — они поймали меня и держали как пленника долго-долго, требовали, чтобы я их смешил. И когда я наконец вырвался на свободу, я пошел на север — мой господин сказал, что я найду вас на Валу, но там вас не оказалось, и я ничего не мог о вас узнать еще долго-долго, но наконец одна женщина на улице Золотого кузнечика в Магнисе сказала, что вы ушли на юг по дороге в Галлию. Тогда и я пошел на юг, и вот сегодня те, кто раньше держал меня в плену, снова узнали меня на улице в Каллеве.

Флавий кивнул:

— А письмо? Оно еще у тебя?

— Разве я стал бы вас искать, не будь со мной письма?

Из лохмотьев пестрого шутовского наряда он извлек какой-то длинный свиток, туго обвитый тряпками, и осторожно, как женщина, освобождающая от пеленок младенца, принялся разматывать их, пока не выпростал свою серебряную ветку.

Юстин недоумевал, почему она не звенит у Куллена в руках, но, увидев клок овечьей шерсти, торчащий из отверстия самого большого яблока, он сообразил, что все эти тряпки и шерсть, набитая в каждое яблоко, имели лишь одну цель — заставить инструмент замолчать.

— Я в этом тайнике столько всего перетаскал для Куроя, моего господина, — пояснил Куллен. — Это хороший тайник. — Он всунул руку куда-то в гладкое эмалевое основание ветки и вытащил свиток папируса толщиной с мужской палец. — Вот оно. Ничего с ним не сделалось здесь, куда я положил его больше двух лет назад.

Флавий взял свиток и бережно развернул его, придвинувшись поближе к свету маленькой лампы на алтаре. Папирус был такой тонкий, что сквозь него розовым просвечивало пламя, и Флавий вынужден был держать его наклонно, чтобы на него падал свет. Юстину, стоявшему за плечом Флавия, сразу же бросился в глаза четкий почерк Караузия, жирные, выведенные черной тушью буквы на хрупком листе.

Флавий прочел вслух:

«Центуриону Марцеллу Флавию Аквиле и Тиберию Луцию Юстиниану, лекарю когорты, от Марка Аврелия Караузия, императора Британии привет! Если вы когда-нибудь прочтете мое письмо, это будет означать, что человек, от которого вы так старались меня предостеречь, обошел меня. И в случае если мне не доведется больше разговаривать с вами в этом мире, мне бы не хотелось, чтобы вы думали, будто я отослал вас от себя потому, что разгневался. Глупые вы щенята, — не отправь я вас на Вал под предлогом, что вы мне больше не нужны, не прошло бы и трех дней как вас бы убили. Мой салют вам, дети мои. Прощайте!»

Наступило длительное молчание, нарушаемое лишь слабым шелестом дождя и отдаленными звуками ночного города. Шум погони стих. Флавий отпустил пальцы, и тонкий папирус сам свернулся. Юстин не отрываясь смотрел на пламя лампы, вытянутое копьевидное пламя, тонкое, с синей сердцевиной. В горле стоял саднящий ком, а где-то пониже разливалась не менее саднящая радость.

— Т-так, значит, он нам поверил, — произнес он наконец. — Он знал, с самого начала.

— Великий был человек наш маленький император, — каким-то хриплым голосом сказал Флавий, засовывая свиток на грудь под рваную тунику.