Онлайн чтение книги
Стыд
Skam
8
“И если правая твоя рука соблазняет тебя, отсеки ее и брось от себя, ибо лучше для тебя, чтобы погиб один из членов твоих, а не все тело твое было ввержено в геенну”.
Она открыла глаза. Это был голос матери. Май-Бритт поднесла руку к лицу, от нахлынувшего запаха замутило. Быстро, насколько возможно, она встала и пошла в ванную, где смыла с себя отвращение.
Во всем виновата Ванья. Письмо словно открыло шлюзы каких-то крохотных каналов, неподконтрольных Май-Бритт, и мысли, которых она старалась избегать, хлынули ручейками внутрь, и ничего с этим не поделать. С угрозой, пришедшей извне, она справлялась обычными приемами, но теперь ей угрожали изнутри, и все оборонительные сооружения, строившиеся годами, разрушены до основания.
Грязные мысли.
Они начали приходить рано, откуда – этого она так и не поняла, просто однажды они у нее появились, и все. Они выползали из мозга, как черные черви, и заставляли ее хотеть чего-то немыслимого. Грешного. Наверное, родители были правы – это искушал дьявол. Она помнила эти их слова.
Как же ей хотелось снова все забыть!
Она вдруг стала то и дело приближаться к защищавшей ее мертвой зоне, и всякий раз ей удавалось различить по другую сторону ограды какие-то новые детали. Детали, которых не должно было быть. По мельчайшим каналам струились мысли, склеивая в целостную картину фрагменты воспоминаний. Осколки навсегда забытого прошлого. Они проникли в ее сознание вместе с буквами Ваньиного письма. Теперь ей никто не поможет. Ее родители умерли, а их Иисус покинул ее много лет назад.
Она молилась, молилась, но так и не смогла принять их веру. Богу оказались не нужны ее молитвы. Она была готова все бросить, чтобы доказать Богу свое смирение и снискать Его любовь, но Он не ответил. Ни разу, ни словом, ни знаком, не дал понять, что слышит ее, видит ее борьбу и принимает ее жертвы. Он убивал ее молчанием. Она была недостойна. Он отверг ее, оставил ее один на один с этими грязными мыслями.
Май-Бритт пошла на кухню. Там оставалось немного жареного мяса, она отрезала кусок и положила себе на язык. Слегка поджаренная корочка. Вернувшись в кровать, она откинулась на спинку и подождала немного, пока кусок станет мягким и теплым от слюны, а потом закрыла глаза и проглотила.
Недолгий миг удовольствия.
Несколько раз она просыпалась оттого, что ее руки касались лона. Ее накрывал красный как кровь стыд. Почему она родилась в теле с больными наклонностями? Почему Бог не любит ее? Почему Он наказал ее родителей, ведь она готова пожертвовать всем?
Однажды ночью она проснулась, когда было поздно. Проснулась в момент стыда.
Мать разговаривала с ней во сне.
Они видели все, что она делала.
Огромный зал. Она сидит на стуле, кругом вода. Она не может двигаться. Что-то с правой ногой, что-то мешает ей уйти. Ее пугает какой-то звук, и она смотрит вверх. Он стоит прямо перед ней в черном костюме, такой огромный, что она не решается заглянуть ему в глаза. Ей хочется убежать, но что-то не так с правой ногой, она неподвижна. А позади него на земле лежит истерзанный человек в белых одеждах, изорванных в клочья. Из колотых ран на его руках течет кровь, от которой вода становится красной, он смотрит на нее и молит о помощи.
Голос огромного громоподобен.
“Иисус умер на кресте за твои грехи, за то, что тебя совратили твои же руки, и за твое грязное вожделение”.
Сзади нее раздается какой-то звук. Собрались люди, это из-за нее, из-за того, что она сделала. Их взгляды жгут ей затылок.
“Существует три вида любви – наша любовь к Богу, любовь Господа к нам и чувственность – то, что отвращает нас от Бога”.
Вода поднимается. Чуть в стороне сидят сложив руки ее родители. Они жалобно глядят на огромного мужчину, моля его о помощи.
“Вожделение постыдно, так как не зависит от воли. Добродетель требует полного контроля над телом. Ты понимаешь это, Май-Бритт?”
Эхо ее имени наполняет помещение, но сама она ответить не может. Что-то ее душит. Люди, которые стоят позади нее и которых она не видит, водружают свои руки ей на голову.
“До первородного греха Адам и Ева размножались без вожделения, без плотского желания, на которое мы сейчас обречены, и их тела подчинялись их воле”.
Вода неумолимо поднимается. Истерзанный человек исчезает, ей хочется броситься к нему, помочь, но она не может. Ноги не слушаются, ее удерживают чужие руки. Еще немного, и родители тоже исчезнут, утонут по ее вине, потому что это она позвала их сюда, ей нужна была их помощь.
“Тебе следует научиться взращивать и беречь отношения с Богом, ты должна очистить свою грешную душу. Истинный христианин стремится спастись от проклятия полового чувства. То, что ты совершила, грешно, ты сошла с праведного пути”.
С грохотом рушатся стены, в помещение льется вода. Ее родители неподвижно и обреченно ждут, когда их накроет водой. Ей нечем дышать – не дышать, не дышать!
Она проснулась, лежа на спине. Попыталась перевернуться на бок, но тело мешало. Большая подушка упала на пол, а сама она стала беспомощной заложницей собственного веса. Как упавший на спину жук, она тщетно пыталась вернуть себе власть над ситуацией, напряжение сжигало последний кислород в легких. Она сейчас задохнется. Умрет, погребенная под тяжестью собственного тела. Тела, которое – не важно, худое или толстое – всегда было ее тюрьмой. Оно победило. Получило желаемое, подчинило ее себе, заставило покориться, сдаться.
Ее найдут здесь. Эта чертова Эллинор обнаружит ее утром и расскажет всем, что она умерла в собственной постели, задушенная собственным жиром.
Вечный стыд.
Из последних сил напрягшись, она все-таки перевернулась на бок и с грохотом упала на пол. Левая рука оказалась прижата, но она не чувствовала боли – только освобождение оттого, что в легкие пусть с трудом, но снова поступает воздух.
Саба с беспокойным воем бегала вокруг нее. Саба. Любимая Саба. Верный друг, который всегда рядом. Но Саба ничего сделать не могла. Май-Бритт придется лежать и ждать, пока не придет Эллинор. Но она не умрет.
Время тянулось медленно. Левая рука онемела, но Май-Бритт боялась пошевелиться и снова оказаться на спине. В конце концов ей все же пришлось совершить минимальное перемещение, чтобы восстановить кровообращение в левой руке. Хуже всего была боль в спине. Ноющая боль, которая в последнее время мучила ее постоянно, а иногда мешала ходить.
Ей повезло. Эллинор пришла рано. Часы у кровати показывали начало десятого, когда она услышала, как открывается наконец замок.
– Это я!
Май-Бритт не ответила. Эллинор все равно сейчас ее обнаружит. Ей было слышно, как Эллинор ставит на кухонный стол пакеты с едой и здоровается с поспешившей навстречу Сабой.
– Май-Бритт?
Через секунду она появилась в спальне. Май-Бритт видела, что она испугалась.
– Господи, что случилось?
Она присела рядом на корточки, но пока не прикасалась к ней.
– Боже правый, сколько вы так лежите?
Май-Бритт не могла говорить. Унижение лишило ее речи. Затем она почувствовала на себе руки Эллинор, и это было так ужасно, что захотелось закричать.
– Не знаю, получится ли у меня поднять вас. Наверное, нужно позвонить дежурному.
– Нет!
От этой угрозы у Май-Бритт резко повысился адреналин, и в поисках опоры она протянула руку к изголовью кровати.
– Сами справимся. Попытайтесь подложить подушку мне под спину.
Эллинор действовала очень быстро, и в следующее мгновение Май-Бритт уже полусидела. От боли в спине хотелось кричать, но она, сжав зубы, продолжала бороться. Они действовали вместе. Подкладывали новые подушки, это заняло почти полчаса, но у них получилось. Без дежурных санитаров и их омерзительных прикосновений. Когда Май-Бритт, тяжело дыша, опустилась наконец в кресло, она испытывала неведомое доселе чувство.
Она была благодарна.
Благодарна Эллинор.
Которая не должна была этого делать, по правилам ей следовало позвонить дежурному. Но она не сделала этого ради Май-Бритт, и они сами справились.
Это слово пришлось извлекать из глубины.
– Спасибо.
Произнося его, Май-Бритт не смотрела на Эллинор – иначе ей не удалось бы его выговорить.
В последующие часы они почти не разговаривали. Они вдруг стали одной командой, справились с проблемой вместе – и это заставило Май-Бритт ослабить оборону. Однако в этом таилась некая угроза. Если ослабить контроль, Эллинор сможет воспользоваться тем, что Май-Бритт у нее в долгу. И потом, это не значит, что они стали друзьями. Отнюдь. У нее уже есть Саба, и больше ей никто не нужен.
Чтобы разобрать пакеты с продуктами, сил не было, и она услышала, как их начала распаковывать Эллинор. Потом открылась дверь холодильника.
– Ой, сколько еще всего осталось.
– Могу все съесть, если вам от этого станет легче.
Май-Бритт прикусила язык, она не хотела, это вырвалось само собой. Ей хотелось взять свои слова назад. Но сама мысль о том, что она в них раскаивается, была мучительной. Она теперь в долгу. Это может стать невыносимым.
В дверях показалась Эллинор.
– Я просто удивилась. Из-за еды. С вами все в порядке, вы не заболели?
Май-Бритт смотрела на письмо. Это из-за него. Из-за непрочитанных, отброшенных слов и из-за тех, которые она прочитала против собственной воли. Даже еда больше не утешала.
– Что мне купить в следующий раз?
– Мясо.
– Мясо?
– Только мясо. И больше ничего.
Она по-прежнему сидела в кресле, а Эллинор занималась уборкой, стараясь действовать как можно незаметней. Май-Бритт чувствовала ее обеспокоенные взгляды, но не обращала на них внимания. Она знала, что не получит желаемого – что в службе социальной помощи никогда не допустят, чтобы ей купили только мясо. Ей уже давно приходилось бороться с ними за то, чтобы получать именно ту еду, которую хотелось ей, а уж последнее пожелание явно переходило все границы.
Но только мясо могло избавить ее от этих мыслей, которые вновь ею овладели.
Эллинор уже собралась уйти, но неожиданно заколебалась и вернулась в комнату:
– Послушайте, я оставлю вам свой мобильный номер на тумбочке рядом с телефоном. Мало ли что случится.
Она ненадолго скрылась в спальне.
– Ну, до послезавтра.
Она вышла в прихожую и, уже открыв входную дверь, крикнула в сторону гостиной:
– Кстати, беруши, которые вы заказывали, я оставила на кухонном столе. До свидания!
Май-Бритт не ответила и, к собственному ужасу, почувствовала, что готова расплакаться. Огромный ком застрял в горле и заставлял ее гримасничать, так что пришлось закрывать лицо руками, пока Эллинор не ушла.
Она повергала Май-Бритт в растерянность. Этим своим непоколебимым дружелюбием, которое не исчезало, как бы Май-Бритт себя ни вела. Это вызывало подозрение – Эллинор явно на что-то рассчитывает. Она была похожа на рекламный листок, брошенный в почтовый ящик, – с буквами в завитушечках, адресованными как бы ей одной, персонально. Дорогая Май-Бритт Петтерсон! Мы имеем честь предложить вам фантастическую … Чем привлекательнее звучит предложение, тем оно подозрительнее. В потоке продуманных фраз всегда прячется крючок, и чем сложнее его обнаружить, тем больше поводов для бдительности. Исключительно из благожелательности не делается ничего. Во всем скрыт определенный интерес. Так устроен мир, и каждый стремится сделать все возможное, чтобы получить свой кусок пирога.
Эллинор и есть такая рекламная листовка.
У Май-Бритт нет оснований доверять ей.
Она взяла крюк и потянулась за письмом. Оно лежало на столе и тянуло к себе как магнит. Как будто ожидало ее капитуляции. Сопротивляться она больше не могла. У нее дрожали руки, когда она читала.
Никогда не забуду тот день, когда я усомнилась в вере твоего отца. Теперь, когда прошло так много времени, я не понимаю, как я на это решилась. В школе нам рассказали, что христианство – это не самая крупная религия мира, и я помню, как сильно я удивилась. Если тех, кто верит в другого Бога, больше, то, может быть, правы не мы, а они! Господи, как он тогда рассердился. Он говорил, что такие мысли приведут меня в ад, и, хотя я не очень этому верила, мне понадобилось время, чтобы осознать его слова. Я впервые восприняла Бога как угрозу. Он сказал, что тот, кто не признает Иисуса Христа Сыном Божьим, не попадет в рай, а мне так хотелось спросить, что произошло со всеми, кто жил до того, как Иисус родился. Разве справедливо лишать их шанса? Но спросить я так и не решилась. В тот день мне и без того хватило порицаний.
Мне всегда казалось странным, что все люди заранее считаются грешниками и, следовательно, должны ходить в церковь и молить Бога “простить наши грехи”, независимо от того, есть у них эти грехи или нет. Я помню, как ты пыталась объяснить мне, что речь идет не только о грехах, которые мы совершаем сознательно, но и о первородном грехе, который распространяется “от грешного семени через плотское зачатие”. Эти слова я никогда не забуду. Они тогда так меня запутали, что я лишь спустя несколько лет поняла, что “плотское зачатие” – это единственный для нас способ размножения. После чего сделала вывод: Бог все же хочет, чтобы мы делали это, раз уж он нас создал такими.
Когда мы росли, секс считался чем-то таким, что, “к сожалению”, интересовало мальчиков и с чем мы, девочки, должны были со временем “примириться” и чего нам ни в коем случае нельзя было “допускать”. Однако в подростковом возрасте все несколько усложнилось – ни о чем, кроме мальчиков, мы теперь не думали, и нам самим уже хотелось что-нибудь слегка “допустить”. Мне кажется, что к всевозможным порицаниям и устрашениям следовало бы сделать небольшое дополнение, которая бы объясняло, что для человека естественно испытывать желание и стремиться к размножению.
Еще одно сильное воспоминание из детства – день, когда мы нашли журналы в столе твоего отца. Не помню, что мы с тобой там делали, но предполагаю, что это была моя инициатива. Я ведь всегда была инициатором всех наших более или менее запретных действий. По нынешним меркам журналы были довольно безобидными, но найти их в твоем доме значило то же, что обнаружить в церкви следы дьявола, и ты тогда до смерти испугалась. Ты была уверена, что их принес в дом кто-то посторонний, но ты ни за что не решилась бы спросить об этом у своих родителей. Помнишь, как мы оставили журналы на полу, а сами спрятались под кроватью? Я по-прежнему вижу перед собой ноги твоей мамы, когда она вошла в комнату, и ее руку, поднимающую журналы. И помню нашу растерянность потом, когда мы поняли, что, обнаружив журналы, она просто подняла их и положила туда, где мы их нашли.
Повзрослев, я поняла, насколько на самом деле сильны именно эти наши потребности, если даже твой отец с его верой не смог им противостоять.
Но сейчас времена изменились, во всяком случае, у меня сложилось такое представление благодаря газетам и телевидению. Отношение к сексуальности теперь настолько благосклонно, что она превратилась в некий коммерциализированный досуг, требующий механической и прочей оснастки. Если судить на расстоянии, то речь теперь идет главным образом о реализации фантазий и развитии способности испытывать оргазм; немного любви, конечно, не помешает, но на самом деле не это главное. Мне же такая позиция кажется немного скучной. Впрочем, не мне с моим тюремным безбрачием судить.
Вот какое длинное получилось письмо, но я так рада, что мы снова поддерживаем связь. Я знала, что мое письмо найдет адресата!
А теперь пора гасить свет, завтра у меня экзамен. Мне разрешили “дистанционное” обучение (странное название, но в моем случае лучше не скажешь). Я уже набрала сорок баллов по теоретической философии и начала писать работу по истории религии. Только бы завтра сдать экзамен!
Передай самые теплые пожелания всей твоей семье!
Май-Бритт медленно положила письмо и впервые за тридцать лет почувствовала желание помолиться. Все, о чем здесь написано, отвратительно. Господи, прости меня за строки, которые я вынуждена была прочитать.
Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления