Онлайн чтение книги Сокровище Черного моря
Часть четвертая. ТАЙНА КАРАДАГА

Глава 30. МОРЕ НЕ СОХРАНЯЕТ СЛЕДОВ

…В городе творилось невообразимое… Сотни лодок бороздили сверкающую и переливающуюся на солнце поверхность залива. Небо пылало зноем. Странный свет сиял над городом, придавая фантастический медно-красный оттенок лицам, одеждам, стенам зданий, асфальту улиц, зелени деревьев на бульварах…

— Феерия! — процедил в раздумье Калашник.

Он стоял у окна и смотрел на волнующуюся, пеструю севастопольскую толпу.

Людские потоки стремились к набережным. Каждый хотел своими глазами увидеть необычайную окраску моря.

Смолин не отозвался. Его похудевшее, осунувшееся лицо, его глубоко запавшие глаза казались невозмутимо спокойными. И только плотно сжатые губы да застывшая на лбу сетка глубоких складок, выдавали напряженную работу мысли. Он сидел, откинувшись на спинку кресла, в глубине комнаты. Рука с потухшей папиросой свесилась с ручки кресла. Они только что вернулись на машине Колосова из Балаклавы. Необходимо было немедленно отправиться в лабораторию, чтобы проверить догадку об открытии Крушинского. Но страшная, сверхчеловеческая усталость приковывала Смолина к его месту.

Калашник отошел от окна и, смотря себе под ноги, зашагал по диагонали просторной комнаты.

— Ну, Евгений Николаевич, — сказал он, продолжая шагать, — судьба свела нас на стыке дорог, которые до сего времени шли параллельно. Что вы на это скажете?

Смолин, словно очнувшись от сна, поднял голову и взглянул на него.

— Предстоят серьезные дела, Григорий Харитонович. Я не знаю, как оцениваете вы свою деятельность за этот год. А я… я допустил в своей работе непростительные ошибки, за которые расплатились жизнью два моих лучших сотрудника…

— Ну, при чем же тут вы, Евгений Николаевич? — пробормотал Калашник, не глядя на Смолина. — Совпадение обстоятельств…

— Обстоятельства совпадают неблагоприятно в тех случаях, когда руководители упускают эти обстоятельства из виду, отвлекаясь факторами, не имеющими отношения к работе. — Смолин поднял руку, посмотрел на погасшую папиросу и отбросил ее прочь. — Словом… я не собираюсь предаваться бесплодному самобичеванию, но и не намерен закрывать глаза на свои промахи… Предстоящей работой придется искупить все… И вам, Григорий Харитонович, как мне кажется, следует вплотную включиться в наше общее дело.

Калашник остановился в недоумении. Такая прямая и ясная формулировка того, что пока еще шевелилось в самых глубинах его сознания, задела его самолюбие.

— То есть, как это… в общее дело? — проворчал он, нахмурив лохматые брови.

— Так, в наше общее дело, — спокойным, утомленным голосом повторил Смолин. — Я надеюсь, вам стало, так же как и мне, понятно, что наше с вами соревнование — это детская игра по сравнению с тем, что выросло между нами и нашими зарубежными соперниками. Они ведь добиваются тех же результатов…

Калашник слушал, расставив ноги, засунув руки в карманы и недовольно сопя.

— …И мы сможем одержать верх над ними, только сплотив наши силы, — закончил Смолин.

Калашник шумно откашлялся.

— И что же вы собираетесь делать… при моем содействии? — спросил он мрачно.

Смолин ответил не сразу. Калашник, ожидая ответа, стоял перед ним неподвижно, в той же позе — расставив ноги, засунув руки в карманы, опустив голову и мрачно глядя из-под нахмуренных бровей.

— Я полагаю, — заговорил, наконец, Смолин, — что сейчас самое главное — не дать противнику понять, в каком пункте мы добились перспективных результатов. Противник знает, что мы ведем работы на Мурмане, на Дальнем Востоке и на Черном море. Но нет никаких оснований полагать, что он осведомлен в том, что же мы считаем главным из достигнутых нами успехов. Его сведения фрагментарны и противоречивы. Теперь противнику будет гораздо труднее нам мешать, — он обнаружил себя, и за ним, я надеюсь, будет установлено наблюдение. Вот наше преимущество. И каковы бы ни были помехи в нашей работе, мы будем — продолжать эксперименты до тех пор, пока — не добьемся окончательного результата. А тогда уже никакая сила не сможет помешать нам реализовать свой успех.

— Извините… А не могу я узнать, каковы же результаты ваших исследований? Вы все еще возитесь с этой… филлофорой?

— Нет. Та культура, которую мы вам демонстрировали, погибла…

Звонок телефона прервал Смолина на полуслове. Калашник медленно пересек комнату и подошел к аппарату.

— Вас, — протянул он трубку Смолину. Евгений Николаевич быстро встал с кресла и почти подбежал к аппарату.

— Слушаю. Да, я слушаю… Так. Неужели?.. Впрочем, я так и предполагал. Море не сохраняет следов — это самая лучшая дорога для преступников… Да… Так… Благодарю вас… Обязательно… До свидания.

Смолин повесил трубку и подошел к Григорию Харитоновичу, стоявшему у окна.

— Колосов, — ответил он на вопросительный взгляд Калашника. Сообщает, что на Большом берегу обнаружены следы нападения на Петрова. Тело не найдено. Следы обрываются у берега. По-видимому, нападавшие вывезли его в море, чтобы замести следы преступления. Надо немедленно отправляться в лабораторию. До свидания.

— Будьте здоровы, — ответил машинально Калашник.

Он еще долго стоял у окна, рассматривая потоки людей, медленно текущие мимо гостиницы, ерошил волосы, что-то бормотал и постукивал пальцами по подоконнику.

Снова затрещал телефон. Калашник снял трубку.

— Еще одно поражение, — услышал он голос Смолина. — Материал для постановки культур исчез.

— Каких культур?

— Да тех самых, над которыми работал Петров до исчезновения.

— Не может быть! Кража?

— Очевидно, так. Пропала золотая ветвь.

А культуры золотой бактерии в лаборатории уничтожены.

— Но ведь она же заполнила все море!

— Попытаюсь что-нибудь предпринять. Но на успех не надеюсь. Если эта бактерия существовала в симбиозе с водорослями, то мало надежд, что она способна долго существовать самостоятельно.

— Вы сообщили Колосову?

— Сообщил. Да что толку. Море не сохраняет следов.

Глава 31. ЦЕНА ЖИЗНИ

Петров долго лежал неподвижно, устремив глаза на потолок и стараясь отвлечься от ощущения невыносимой жажды. Но воображение предательски рисовало ему воду во всех видах: текущую бурной струёй из крана, колеблющуюся в запотевшем от холода графине, медленно льющуюся в стакан из бутылки. Это было нестерпимо. Казалось, что рот, пищевод и желудок медленно покрываются жесткой, шершавой коркой, трескающейся, как земля, сохнущая на солнце. Пить, пить!.. Каждая клетка его тела сжималась от смертельной нехватки влаги. Он сжимал кулаки и кусал губы, сдерживая накипающее бешенство.

В комнате стало темнеть. По-видимому, солнце село. Сколько часов прошло со времени его обеда, Петров не знал, но ему казалось, что пытка продолжается много суток. Его терзало страшное, первобытное ощущение жажды.

Засов загремел. Петров не пошевелился.

Опять противно завизжала дверь. Петров не открыл глаз, когда его тела коснулась нога вошедшего.

— Ну? — услышал он тот же голос.

Петров молчал.

— Будете говорить?

Петров открыл глаза, увидел темное лицо с ястребиным носом и снова опустил веки. Внезапно заклокотавшая в нем злоба пересилила даже невыносимое ощущение жажды.

— Значит еще рано… — сказал Смит. — Вы еще не почувствовали в полную силу, что это такое. Подождем, нам торопиться некуда.

От хлынувшей к сердцу ненависти, от сознания своего бессилия Петров потерял сознание. Когда он очнулся, в комнате было совсем темно. Он не чувствовал своего тела, оно исчезло, оставив только одни острые, как пилы, разрывающие рот и горло, боли. Сознание опять стало затуманиваться. Он слышал глухие голоса за стеной, звуки шагов, грохот засова и стук дверей. Потом все исчезло…

…Он очнулся в глубоком мраке. Горло его пересохло. Язык лежал во рту, словно чужой шершавая, суконная его поверхность царапала нёбо. Болела нестерпимо голова.

Из-за стены глухо доносились какие-то звуки. Потом загрохотал засов. Сквозь щель приоткрывшейся двери в лицо Петрову ударил свет фонаря. Дверь с визгом распахнулась. На белой стене закачались два силуэта: один низкий, тонкий, с вытянутой головой, другой высокий, широкоплечий, с большим квадратным черепом и торчащими усами. Фонарь осветил вошедших — Петров узнал Человека с металлическим голосом, назвавшего себя Смитом. Широкое бульдожье лицо второго было ему незнакомо.

— Ну? — услышал Петров противно звенящий баритон.

Петров, не поднимаясь, посмотрел исподлобья на вошедших и ничего не сказал.

— Ну? — повторил баритон.

— Что вы от меня хотите? — спросил Петров и не узнал своего голоса: так глухо и сипло прозвучал он в гулкой тишине.

Смит поставил фонарь на пол, оглянулся, как бы ища на что сесть, и присел на корточки. Высокий безмолвно стоял рядом, широко расставив ноги и опустив бульдожью голову.

— Самые краткие сведения о содержании вашего открытия, — тихо, но отчетливо потребовал Смит.

— Какого… открытия? — спросил Петров со злобой.

— О котором вы телеграфировали профессору Смолину. Не стоит отпираться.

— А разве я… телеграфировал Смолину об открытии? — вяло возразил Петров.

Он закрыл глаза, чтобы незаметно для врага пережить охватившее его вдруг волнение. Текст телеграммы стоял перед его глазами. Нет, ни о каком открытии в ней не было ни слова.

— Да, в вашей телеграмме об открытии не было упомянуто, — согласился Смит. — Но два месяца назад некий Крушинский, опыты которого вы пытались воспроизвести, также посылал телеграмму профессору Смолину. И в ней достаточно отчетливо была выражена мысль об открытии — ошеломляющем открытии, Аркадий Петрович.

Петров лежал с закрытыми глазами и пытался сосредоточить метущиеся мысли на главном: не сдаваться.

— Не знаю, о чем вы говорите, — сказал он, не открывая глаз.

— Так же ответил нам ваш незабвенный товарищ Николай Карлович Крушинский, немедленно последовала реплика Смита. — Но текст его телеграммы, так же как и вашей, нам хорошо известен.

— Вот как? — Петров усмехнулся. — Допустим, текст телеграммы вы сумели прочитать. Тут, очевидно, и Крушинский и я проявили неосмотрительность. Но ведь он же утонул. Как он мог отвечать вам на какие-то вопросы?

— А вы уверены, что он утонул? — спросил Смит таким странным голосом, что Петров открыл глаза и удивленно посмотрел на него.

— Да, да. Вы уверены, что он утонул? — повторил Смит свой вопрос. Напрасно. Вы, видимо, плохо представляете себе силы и средства, которые брошены на решение этой задачи… — Он улыбнулся, сверкнув в свете фонаря золотыми зубами.

Эти зубы — два сверху и два снизу, четыре золотых клыка, зубы фантастического хищного зверя — вызвали у Петрова дрожь лютого отвращения.

— А между тем, — продолжал Смит, — по способу, посредством которого вы были сюда доставлены, вы могли бы догадаться, что прогулка на южный берег Крыма для нас никаких трудностей не представляет. И если ваше исчезновение объяснено сейчас вашими друзьями как смерть в морской пучине, то вы-то сами должны уже понять, что вы не погибли, а прибыли к своим новым друзьям… Так же, как два месяца назад, таким же способом сюда прибыл наш общий незабвенный друг Николай Карлович Крушинский.

Петров приподнялся на локте, смотря широко раскрытыми глазами на Смита.

— Да, да, Аркадий Петрович, на это самое ложе, на котором сейчас располагаетесь вы. И в том же самом состоянии, в котором сейчас находитесь вы, Аркадий Петрович. К сожалению, его организм оказался слабее вашего. Но мы не допустим, чтобы вы погибли так же бесцельно и бесплодно, как он. Полагаю, что в той безделице, о которой мы вас просим, вы нам не откажете?

Петров снова закрыл глаза и опустился на цыновку.

Смит сказал своему спутнику по-английски:

— Give him a water.

"Дайте ему воды", — автоматически перевел про себя Петров. Высокий вышел и сейчас же вернулся с большой эмалированной кружкой. Петров с усилием приподнялся, сел на своей цыновке, схватил дрожащими руками кружку и выпил, не отрываясь.

— Вот так, — сказал Смит. — А теперь еще раз крепко подумайте над тем, что я вам сказал. Выхода у вас нет. Либо вы ответите нам, либо последуете за вашим другом Крушинским на тот свет.

Глава 32. СЛЕДЫ ВРАГА

Следствие об исчезновении Петрова и похищении золотой водоросли затянулось. Из многократных бесед с Колосовым Смолин вынес глубокую уверенность, что все неудачи, сопровождавшие работу его коллектива, были результатом тщательно продуманной и хорошо организованной диверсии. Враг следил за каждым их шагом и выбирал время, чтобы нанести чувствительный удар. Гибель Крушинского, катастрофа с культурой филлофоры, исчезновение Петрова — у всех этих несчастий была одна причина — деятельность врага, кровно заинтересованного в том, чтобы раньше советских ученых овладеть новым способом золотодобычи.

Исчезновение Петрова произошло примерно при тех же обстоятельствах, что и гибель Крушинского, и. оно неопровержимо свидетельствовало, что оба преступления — дело одной диверсионной группы. Петров подвергся нападению вечером. А ночью, когда Смолин и Калашник разыскивали Петрова в Балаклаве, золотая ветвь была похищена из шкафа. Культуры, выведенные Петровым, были уничтожены. Не оставалось сомнений, что у Петрова нашли и отобрали ключи от несгораемого шкафа и лаборатории, с которыми кто-то проник ночью в здание станции и выкрал золотую ветвь.

К счастью, лабораторные дневники исследований бактериальной пленки уцелели. Петров, очевидно, захватил их с собою в гостиницу для окончательной обработки и оставил у себя в номере в письменном столе. Преступники, по всей вероятности, просто не успели похитить эти дневники. Иначе бы и от этого открытия не осталось следа, как это было в случае с Крушинским.

В общем, картина преступлений становилась ясной. Никакой загадки не оставалось. О несчастных случайностях можно было больше не думать.

— Но как же могло случиться, что враг имел возможность столько раз нам вредить и остался неразоблаченным? — спросил Смолин у Колосова при очередной беседе.

— У нас создалось впечатление, — вежливо и спокойно ответил полковник, — что вражеская агентура — люди, знающие Крым, как свои пять пальцев. У них, по-видимому, даже нет нужды в помощниках, скрывающихся среди местного населения.

— И что же?

— А то, что на нашей территории может действовать всего один осведомитель, хорошо знакомый с работой вашей группы. Этого достаточно, чтобы каждый удобный случай мог быть использован для диверсии.

Смолин с недоумением смотрел на Колосова.

— Неужели — внутри нашей лаборатории… Или — института?

— Этого я вам сказать не могу, — усмехнулся Колосов. — Думаю, что будь осведомитель в вашей лаборатории — он был бы очень быстро разоблачен. Но среди лиц, вам близких или знакомых… Подумайте над этим, Евгений Николаевич.

— Я решительно отрицаю это. О сущности наших исследований ни я, ни мои помощники даже словом не могли обмолвиться с кем-то посторонним. Даже очень близкому человеку не могли сказать.

— Я не сомневаюсь в этом. Но, кроме слов, есть еще дела. И скрыть то, чем вы занимались в прибрежных водах, в курортных местах, в разгар сезона, конечно, было нельзя. Вероятно, и многое другое в действиях ваших и ваших помощников привлекло внимание, регистрировалось и служило материалом для выводов и выпадов врага.

Смолина раздражал спокойный, уверенный голос Колосова, совсем не соответствующий результатам следствия.

— Как же теперь все-таки нам жить? — спросил он. — Можем ли мы рассчитывать на более или менее спокойную работу, без дальнейших помех?

Колосов улыбнулся:

— Полагаю, что на ближайшее время возможность диверсий исключена. Так что помешать вам может разве только стихийное бедствие.

Смолин ушел от Колосова, недовольный и даже злой. Он рвался на Мурман, но уехать было нельзя. Колосов просил его остаться до окончания следствия. Работа в Севастополе не увлекала Смолина. Как он и предполагал, золотая бактерия, приспособленная к жизни в тканях водорослей, оказалась мало пригодным объектом для культивирования. Все поставленные Смолиным культуры золотой бактерии, взятой из пленки с поверхности моря, были недолговечны. Ему оставалось только догадываться, что в аквариумах Крушинского и Петрова присутствие разрушенных тканей золотой водоросли создавало для этих бактерий какие-то более благоприятные условия. Но для того чтобы выяснить эти условия, нужна была золотая водоросль. Смолин пытался культивировать золотую бактерию в средах, где помещались размозженные ткани других видов водорослей — различных черноморских багрянок, — но пока никаких надежд на успех не возникало.

Глава 33. НОЧНОЙ ВИЗИТ

В сентябре на Мурмане уже становятся холодно. Часто с моря дуют пронзительные холодные ветры, несущие дожди и туманы. Но иногда выпадают удивительно тихие, безветренные дни, полные света и тепла. С мглистого бледно-голубого неба светит неяркое солнце, наполняя воздух ровным сиянием. В эти дни переспелая черника сизым с прозеленью ковром усыпает берега моря.

— Северный виноград, — сказал Ланин, приподнимая над головой сорванную ветку черники. — Видели вы что-нибудь подобное?

Ольга с удивлением осмотрела тяжелую черную гроздь, свесившуюся с руки Панина.

— Никогда бы не подумала, что черника может иметь такой вид!

— То-то… Это вам не Урал!.. — Ланин улыбнулся.

Он прилег на берегу среди невысоких кустов черники и начал лениво общипывать ягоды с ветки. Ольга села рядом, обхватив колени руками и устремив взгляд на свинцовую поверхность океана. Это был час отдыха, вырванный из нескончаемого дня напряженной работы.

— Что вы ответили на телеграмму Евгения Николаевича? — спросила Ольга.

— Что я мог ответить? Все в порядке, работы продолжаются…

— "Все в порядке, работы продолжаются"… — задумчиво повторила Ольга.

— Да…

— А скажите, Иван Иванович, только чистосердечно — вы сами уверены, что все в порядке?

Ланин в раздумье посмотрел на свои посиневшие от черники пальцы.

— А-а! Вы все о том же — о повышенном интересе к нашим работам за рубежом? — сказал он ласково насмешливым тоном. — Не понимаю я этого настроения. Оно решительно ничем не оправдано. Вот уж почти два десятилетия на земле мир…

— И в человецех благоволение![30]"На земле мир, в человецех благоволение" — фраза из церковного песнопения. — прервала его Ольга. — А смерть Крушинского? А гибель культуры филлофоры? Можете вы поручиться, что это были случайности?

— Не знаю, не знаю… Эти события можно объяснить и по-другому… пока мы не видим их конкретных виновников…

Ланин, не вставая с места, потянулся за новой веткой черники. Ольга нетерпеливо остановила его руку.

— Скажите, Иван Иванович, у вас не создалось впечатления… от текста телеграммы профессора… что с Петровым что-то случилось?

Ланин развел руками.

— Но вы же помните текст!? Там только три слова: "Молнируйте состояние работ". И больше ничего.

— Вот именно эта краткость и поражает меня.

Ланин удивленно посмотрел на нее.

— Не понимаю, — сказал он небрежно. Телеграф есть телеграф. Чем короче, тем лучше.

— А я почему-то все время вспоминаю телеграмму, полученную нами от Крушинского. Помните?

— Я слышал о ней. Я тогда работал здесь и телеграммы не видел.

— Он сообщил об "ошеломляющем открытии", которое он сделал, и просил приехать. А на другой день было получено известие о его смерти.

Ланин усмехнулся.

— Если бы с Аркадием что-то случилось, я полагаю, Евгений Николаевич информировал бы нас.

Ольга сдвинула брови.

— Ну, а то, что Евгений Николаевич вдруг забеспокоился о наших работах? Это вам ни о чем не говорит?

Ланин медленно покачал головой, продолжая улыбаться. Ольга вспыхнула:

— Не знаю… Может быть, я говорю глупости… Но у меня такое впечатление, что своей телеграммой Евгений Николаевич призывает нас к бдительности. И я не могу отделаться от беспокойства. Мне кажется, надо усилить охрану станции. До сих пор мы относились к этому с непростительной беспечностью.

— Ну, хорошо, хорошо, — сказал Ланин, поднимаясь и стряхивая налипшие к одежде листья черники. — Пойдемте домой. Пора за работу!..

Ольга лежала в своей комнате на холодной койке, тщетно пытаясь забыться за книгой. Она машинально перелистывала страницы, едва воспринимая смысл прочитанного.

Было уже поздно. Часы на руке, которой Ольга держала книгу, все время были перед ее глазами. Она легла около двенадцати. Было уже около двух, а сон все еще не приходил. Ольга откинула книгу, легла на спину, заложила руки за голову и задумалась. Ее мысли были прерваны каким-то шорохом за дверью.

Ольга вспомнила, что забыла накинуть крючок на петлю. Но вставать не хотелось. Она приподнялась на локоть и прислушалась.

Ольга была не из пугливых. Но вся кровь отлила у нее от щек и пальцы похолодели, когда она заметила, что между косяком и дверью появилась темная щель. Дверь остановилась, словно в нерешительности, потом медленно, совершенно бесшумно раскрылась на ширину ладони. На мгновение из сумрака показалось человеческое лицо. Ольга подалась вперед. Дверь моментально захлопнулась. В коридоре прозвучали быстрые шаги, и все стихло.

Ольга изо всех сил застучала кулаком в перегородку, вскочила, разыскала босыми ногами туфли, накинула пальто.

— Что случилось? — раздался встревоженный голос Ланина.

Ольга открыла дверь.

— Кто-то… заглядывал ко мне в комнату, — сказала она, задыхаясь.

— А кто именно?

— Я не успела разглядеть.

— И вы уверены… что вам не показалось?

— Совершенно уверена… Человек заглянул в дверь… На какой-то миг. В темноте нельзя было разобрать лица… И быстро пошел по коридору.

— Ну, давайте посмотрим, — предложил Ланин, зевая.

Они прошли по длинному коридору общежития. Ланин зажег спичку. Включил свет, В коридоре никого не было. Ольга открыла наружную дверь. На ступеньках сидел сторож, опустив голову на колени.

— Спишь? — негромко спросил Ланин.

— Зачем сплю? — отозвался сторож, поднимая голову. — Дежурю.

— Что-то не похоже, — сказала Ольга. — Сейчас мимо вас прошел человек, а вы и не заметили.

Сторож поднялся и обиженно возразил:

— Смеетесь, Ольга Федоровна. Кто же это мог пройти? Разве бы я не услышал?

— Не надо сидеть, дядя, — резко сказал Ланин. — Вы дремали. А это то же, что и сон. Кто в здании станции?

— Смирнов.

— Пройдем туда, — предложила Ольга.

Из сырой, промозглой темноты дохнул ветер и рванул их одежду. Море шумело. Моросил дождь. Ланин и Ольга долго стучали в дверь, дожидаясь, пока им откроют.

— Спит, черт! — с досадой выругался Ланин. — Надо было взять с собой ключ. Наконец за дверью послышались шаги.

— Кто там? — глухо раздался хриплый голос.

— Открывай, свои! — крикнул Ланин. — Что ты там, уснул?!

Ланин и Ольга прошли по всему зданию, по пути включая свет. В галерее от ветра дребезжали стекла. Ольга зябко повела плечами, кутаясь в пальто.

— В такую ночь ничего не стоит забраться в здание, — сказала она. Зайдем в аквариальную.

Они постояли несколько минут в лиловом полумраке у аквариумов.

— Вы перенесли сюда культуры Евгения Николаевича? — спросила Ольга.

— Да, конечно. Все в порядке.

Ольга продолжала пристально осматривать аквариумы.

— Нет, не все, — резко возразила она. — Я остаюсь при своем мнении: мы с вами совершенно беспечно относимся к тому, что имеет государственное значение.

— Ну, чего вы от меня хотите? — спросил Ланин с легким раздражением.

— Я хочу, чтобы вы, наконец, меня поняли. Мы работаем с вами над тем, что возбуждает за рубежом исключительный интерес. Наша работа имеет особое значение. Ведь о том же говорил и Евгений Николаевич. Я удивляюсь, что вы об этом забыли.

— Ну? — улыбнулся ее горячности Ланин.

— Так вот. Как охраняется станция? У нас восемь лаборантов и препараторов. Все они живут в поселке и каждый вечер уходят со станции. В общежитии — только двенадцать технических сотрудников да мы с вами. А что здесь творится ночью? Один сторож спит внутри здания, другой спит около него. У аппаратов спит дежурный механик. Вот и все. Один осведомленный человек может причинить столько зла, что последствия даже трудно представить.

— Что же вы предлагаете?

— Я думаю, что нам с вами, по очереди, нужно проводить ночь воя в той комнате, рядом с аквариальной. Все-таки, это будет мера охраны. И, конечно, надо известить о наших опасениях хотя бы секретаря райкома партии.

— Ну, хорошо, — согласился Ланин. — Сделаем все, что вам диктует ваша государственная мудрость. А теперь идемте спать.

Они вышли из аквариальной. Ланин запер дверь ключом.

— Дайте мне ключ! — потребовала Ольга.

— Зачем?

— Я сейчас приду сюда ночевать.

Ланин молча подал ей ключ. Когда подошли к выходу из здания, Ольга сказала категорическим тоном:

— А завтра будете дежурить вы!

— Слушаюсь! — ответил Ланин, открывая перед ней дверь.

Над океаном занимался серый рассвет. Они подошли к берегу. Был отлив, и вода темнела глубоко внизу.

— Далеко отсюда до границы? — спросила Ольга.

— Нет, не очень. Я думаю, что по прямой не более пятидесяти километров.

Ольга покачала головой.

— Плохое вы, Иван Иванович, выбрали место для работы.

Глава 34. СЕКРЕТАРЬ РАЙКОМА

На следующее утро Ольга проснулась вялой, с головной болью. Выглянула в окно. Ветер гнал по серому небу косматые облака. Она быстро умылась в аквариальной, прошла в лабораторию и села к столу, чтобы привести в порядок протоколы опытов, накопившиеся за последние три недели. Среди груды бумаг и блокнотов она наткнулась на тетрадь с записями, сделанными ею в Севастополе. Она с интересом перелистала всю тетрадь, страницу за страницей. Работа, уже полузабытая, но так недавно волновавшая Ольгу, вдруг снова всколыхнула в ней прежние мысли.

Со времени отъезда из Севастополя она не трогала этих записей. Вскрытая ее опытами закономерность не вызывала у нее никаких сомнений. Ольга считала доказанным, что ферменты, выделяемые тканями золотоносных водорослей, во много раз ускоряют осаждение золота из морокой воды. Предложение Григория Харитоновича использовать живые растения для обогащения воды ферментами-ускорителями казалось ей исключительно заманчивым. Но произошла катастрофа — погибла культура филлофоры. Поднимать вопрос о ферментах стало бессмысленным, когда исчезли сами растения — источник этих ферментов. Потом наступил период новых исканий: получение проростков из размозженной ткани. Затем спешный отъезд отодвинул все севастопольские дела на второй план.

Ольга задумалась над тетрадью. Она вспомнила свои переживания, радость удач, горечь разочарований. И почувствовала, как знакомое волнение вновь приводит в дрожь ее пальцы, наливает жаром щеки, ускоряет биение сердца.

— Что ж, вот снова пришло время испытать, на что ты годишься, прошептала она самой себе.

Культура золотоносной водоросли создана вновь. Аппаратура для осаждения золота в полном порядке. Метод хорошо освоен. Отчего бы не испробовать такой элементарно простой вариант опыта? Достаточно взять воду из аквариумов с культурой золотоносных ламинарий — и первые же определения покажут: есть в ней ферменты или нет.

В дверь постучались. Не дожидаясь приглашения войти, Ланин просунул свою черную голову в комнату.

— Ольга Федоровна, пришел секретарь райкома и хочет поговорить с нами. Я оставил его в кабинете Евгения Николаевича.

Громов сидел у рабочего стола Смолина. Когда Ольга и Ланин вошли, он поднялся им навстречу.

— Привет. Хотел поговорить с вами по одному вопросу, — сказал он, пожимая Ольге руку. — Не помешаю вашей работе?

— Нет, — ответила Ольга, — наоборот, мы надеемся, что вы нам поможете. Сегодня ночью у нас возникла мысль обратиться к вам за содействием.

— Ну, вот и отлично, — Громов опустился на стул. — Начнем с вашего дела. Прошу вас. Он внимательно выслушал Ольгу.

— Понятно, — сказал он, когда Ольга кончила рассказ. — Вполне разделяю ваши опасения. Охрана территории станции будет усилена.

Ольга кивнула головой. Громов поднялся со своего места.

— Теперь обратимся к моему делу… — сказал он, останавливаясь у окна… — делу, требующему вашего содействия. — Лоб Громова перерезала вертикальная складка. — Речь будет идти о работе вашей станции и цеха золотодобычи. Для начала я хотел бы уяснить себе, в чем разногласия между вашим руководителем и профессором Калашником? Не скрою от вас, что в этих разногласиях я усматриваю причины многих неудач в работе обеих групп.

Ольга поймала веселую искорку во взгляде Ланина. Она нахмурилась. Ответил Ланин:

— Смысл наших разногласий — в различном отношении к методам работы. Мы — биогеохимики, мы работаем с живыми организмами, заставляя их осуществлять нужные нам химические изменения. Калашник и его школа — физико-химики. Любое химическое преобразование, по их мнению, проще и экономичнее получить физико-химическими методами, не прибегая к помощи живых организмов. Вот и все.

— Позвольте, — сказал Громов, потирая лоб, — но, вероятно, профессор Калашник не возражает против использования живых организмов в — тех случаях, где физико-химические методы бессильны?

Ланин иронически усмехнулся:

— Ну, конечно, Калашник не будет отрицать, что сахар добывается из свекольного сока, что углеводы, накопленные картофелем, преобразуются в синтетический каучук, а скажем, обработанная особым образом клетчатка дает вискозное волокно…

— Ну, так в чем же дело? Против чего он возражает?

— Он возражает против зависимости человека от живых организмов. Он считает, что развитие науки должно быть направлено к полному освобождению от этой зависимости. Вот его любимый пример — синтез азотистых удобрений. Растение нуждается в азоте. Это элемент, без которого невозможно образование основного органического вещества — белка. И если источники азота не будут введены в почву, рано или поздно наступит полное истощение этой почвы. Такими источниками испокон веков были органические удобрения навоз. Потом стали применять селитру, которая также представляет собой продукт органического сырья — помета птиц. Зависимость от живых организмов в обогащении почвы азотом, как видите, была полная.

— И что же, ее удалось преодолеть? — спросил с интересом Громов.

— Да. Нашли способ использовать азот из воздуха, связывать его с водородом и таким путем синтезировать вещество, пригодное для питания растений.

— Тогда позвольте. Почему же против этого возражает профессор Смолин? — удивился Громов. — Ведь это, в самом деле, крупнейшая победа науки…

— Смолин не возражает. Но он считает, что использование свойств живых организмов отнюдь не означает власть природы над Человеком. Человек преобразует природу в своих интересах — живую или неживую, это не имеет значения. Мы исследуем одно из свойств живых организмов — способность накапливать различные вещества из окружающей среды. Это свойство и лежит в основе наших методов. Но мы далеки от того, чтобы отказываться от физико-химических методов… там, где они действительно выгоднее наших.

Пока Ольга слушала Ланина, ей казалось, что он рассказывает недостаточно ясно и упускает из виду главное. Она несколько раз порывалась вставить реплику в его спокойную, даже слегка насмешливую речь, но сдерживала себя. Громов щурил глаза. Губы его были плотно сжаты. Прядь волос свесилась на лоб. "Совсем Маяковский" — подумала Ольга. Громов, наконец, остановил Ланина:

— А в применении к добыче золота из морской воды считаете ли вы, что методы профессора Калашника менее выгодны, чем ваши?

Ланин пожал плечами.

— Ну, наши методы еще в стадии разработки… А что касается метода профессора Калашника, то вы, вероятно, уже составили о нем представление.

Громов встал, сделал несколько шагов по комнате и остановился у рабочего места Смолина, машинально положив руку на высокий стеклянный колпак, покрывающий микроскоп.

— Что ж. В данной ситуации методом Калашника можно и нужно пользоваться. Но, насколько я понимаю, от экспериментального цеха до сети предприятий по всему побережью еще очень далеко. И мое глубокое убеждение, что путь к этому — в объединении усилий обеих ваших лабораторий, во взаимном обогащении опытом, а не в конкуренции, недостойно советских ученых.

— Правильно! — вырвалось у Ольги.

Громов пытливо посмотрел на нее.

— Вы подумайте, кому может быть выгодно это мелкое соперничество? продолжал он.

— Только нашим врагам, — подтвердила Ольга…

Ланин усмехнулся.

— Опять вы о врагах. Причем тут враги — я решительно не понимаю.

— Очень жаль! — Ольга сердито посмотрела на Ланина. — Вы припомните, как вели себя на нашем съезде Симпсон и некоторые другие иностранцы! Слепому ясно было, что они заигрывали с Калашником. Зачем? Да, конечно, чтобы укрепить его во враждебной Смолину позиции. А сами потихоньку разрабатывают методику выделения золота из воды с помощью организмов-концентраторов. Конечно, этим людям выгодны наши раздоры.

Ольга раскраснелась от возбуждения. И, почувствовав это, опустила голову. Громов удивленно посмотрел на нее.

— Об этом я не слышал. Расскажите, если можно.

Ольга оглянулась на Ланина. Тот развел руками:

— Ну, это уж не по моей части. Говорите, Ольга Федоровна. Я многого просто не знаю.

Ольга вспомнила все, что ее волновало и мучило за последний год. Громов сосредоточенно, даже с напряжением, слушал. Она рассказала о первом столкновении Калашника и Смолина на съезде биогеохимиков, о впечатлении, которое произвел на нее Симпсон, о его интересе к работам Смолина, о гибели Крушинского. Она мельком взглянула на Громова, он молча слушал и желваки играли на его скулах. Она закончила рассказом о том, как Калашник посетил ее лабораторию в Севастополе.

— Значит, профессор Калашник все-таки бывал в вашей лаборатории? сказал Громов. — А как же относился к этому профессору Смолин?

— Это было… последнее посещение, — ответила Ольга, сдвинув брови. Вышло очень неприятное столкновение между ними.

— Из-за чего?

— Евгений Николаевич был недоволен, что Калашник, выступая против наших методов, все же следит за ходом нашей работы.

— А что же интересовало Калашника в вашей лаборатории?

Ольга опять покраснела.

— Дело в том, что я пользовалась его методикой для определения золота в пробах воды… И наткнулась на один прием, значительно облегчающий его методику. Григорий Харитонович заинтересовался этим приемом.

— И что же?

— Но вот вышла эта ссора… Потом погибла культура золотоносной водоросли… А потом мы перенесли центр работы сюда… И я не смогла осуществить то, что задумала. Я даже не говорила о своих попытках Евгению Николаевичу.

Громов задумался. Посмотрел в окно на солнце, затем на свои ручные часы.

— Ну, мне пора… Я хотел обратиться к вам с просьбой. Работа в экспериментальном цехе, насколько я могу понять, идет не так, как было бы нужно. Заместитель, которого оставил Григорий Харитонович, заморозил его метод. Он его не совершенствует. А ведь это же опытный, экспериментальный цех! Тут — не идти вперед, значит идти назад… Работе этого цеха, как вы знаете, придают большое значение.

И областной комитет партии обязывает нас обеспечить все необходимые условия для дальнейшего развития этой работы. Я прошу вас помочь нам в этом деле. — Он посмотрел поочередно на Панина и на Ольгу. — На днях мы собираем бюро райкома специально по этому вопросу. Прошу вас быть на этом совещании. И предварительно подумать о конкретных предложениях. А вас, — обратился он к Ольге, — я хотел бы пригласить для особой беседы. Приходите в любое время в райком.

— Хорошо, — сказала Ольга.

— Ну, вот и все, — лицо Громова прояснилось. — Будем поддерживать связь. Если ваша работа потребует помощи, мы сделаем все, что будет нужно.

Он протянул руку Ольге, потом Ламину.

— А разногласия между вашей группой и профессором Калашником хорошо бы забыть. Я не специалист в этой области, основа экономики нашего края рыба, и я по профессии ихтиолог. Но политический смысл ваших разногласий понять нетрудно. В ослаблении наших позиций в любой области — в хозяйственной, культурной или научной — заинтересован капитализм. И ваши споры, поскольку они организационно затрудняют решение проблемы, отражают влияние буржуазной идеологии.

— А по существу этих споров, — спросила Ольга, — чья позиция по вашему более прогрессивна?

Громов улыбнулся.

— Я же сказал, что я не специалист… Но я думаю, что ошибается профессор Калашник. В любом деле хороших результатов можно достичь разными методами. А наиболее целесообразный путь обычно создается применением нескольких методов… Ну, я пошел.

Дверь захлопнулась.

— Какой умный человек! — воскликнула Ольга.

Ланин, не отвечая, закурил папиросу.

Глава 35. УМЕНЬЕ ЧИТАТЬ ЦИФРЫ

Калашник навалился на стол и, положив всклокоченную голову на руку, другой рукой нетерпеливо перелистывал лежащие перед ним тетради. Это были материалы исследований группы Смолина: дневники экспедиций, журналы обследований Черного моря, протоколы химических анализов, записи экспериментов самого Евгения Николаевича и тоненькая тетрадочка Петрова с описаниями и выводом последнего его опыта. Все остальные бумаги Петрова исчезли вместе с остатком золотой ветви из несгораемого шкафа.

Калашник внимательно читал бесконечные описания опытов с изменениями дозировок золота и экспозиций облучения, кривыми прироста вещества, записями температуры и анализами воды на содержание золота. Потом он перешел к материалам по неудачным поискам золотой водоросли. Он долго изучал материалы прошлогодней экспедиции. Во всех протоколах справа была отчеркнута вертикальная полоса, в которой против каждой записи стояли цифры: 0,2; 0,6; 0,01; 0,03 и т. д. Калашник догадался, что сюда заносились результаты анализов на содержание золота. Он разобрался во всем очень быстро и теперь вкладывал все свое упорство, чтобы ввести в этот огромный материал, собранный биологами, свою мысль исследователя-химика.

Рубашка на спине Калашника взмокла.

День был томительно жаркий, застывший душный воздух казался плотным и тягучим. Шторы в раскрытом настежь окне повисли, не колеблясь ни единой складкой. Много часов просидел уже Калашник над проклятыми листками. И все еще не было видно никакого просвета.

Он поднял голову и посмотрел, не мигая, в щель под шторой, сквозь которую виднелась голубизна залива и зелень садов Северной стороны. Золотая бактерия ушла так же внезапно, как появилась. Два дня нестерпимым золотистым сиянием светились небо и море, а на третье утро солнце осветило привычную нежную голубизну.

— На дне моря! — вслух сказал — Калашник. — Золото опустилось на дно. " Интересно: отразилась эта потеря на содержании золота в морской воде или нет?

Он закрыл глаза, ощутив какую-то неясную мысль, шевельнувшуюся в глубине сознания. Мысль не уходила. Наоборот, она постепенно прояснялась, поднимаясь на поверхность, и вытесняла собой все остальное.

Калашник опустил глаза на лежащие перед ним листки. Рука его уже торопливо перебрасывала их слева направо, разыскивая что-то в уже просмотренном материале.

— Постой, постой, — бормотал он, перелистывая. — Сейчас, сейчас… Вот.

Он склонился над листком, испещренным цифрами и записями. У верхнего края была надпись: "Сводные материалы по всем станциям сентябрьской экспедиции". Его палец медленно двигался от цифры к цифре.

— 32, 15, 14, 26, 26, 30, 14, 12, 3, 2, 2, 4…

— Черт возьми! — выругался Калашник и шумно вздохнул.

Он встал, стремительно отодвинул кресло, подошел к огромной настенной карте Черного моря и впился в нее воспаленными глазами. Палец его продвинулся по южному берегу Крыма, описывая широкую кривую от Севастополя до Феодосии.

— Это здесь! — сказал он вслух. — Под Карадагом.

Он рванулся к столу, схватил листок с цифрами, толстый красный карандаш и снова подбежал к карте. Крепкий ноготь впился в плотную бумагу, отмечая расстояние, и на синеве моря у берега под Ялтой появилась крупная цифра 32. Калашник опять посмотрел на листок, прицелился взглядом на карту и прямо под Гурзуфом поставил жирную цифру 26. Он отступил на шаг, внимательно изучая записи на листке. Покрутил головой, освобождая потную шею от налипающей рубашки, и снова подскочил к карте.

Через несколько минут он неподвижно стоял карты, устремив взгляд на красные цифры, нанесенные по всему берегу Крыма от Ялты до Алушты. На лице его светилось глубокое удовлетворение.

— Интересно, — сказал он, вытирая широким рукавом пот со лба. Кажется, я напал на след чего-то такого… черт возьми!

Он подошел к телефону, поднял трубку и, не сводя глаз с карты Черного моря, набрал номер.

— Евгений Николаевич? Говорит Калашник… Да, мое здоровье в порядке, что мне делается… Не об этом речь… У меня появились некоторые соображения, с которыми я хотел бы вас познакомить… Вы не смогли бы сейчас ко мне забежать?… Ну, я вас жду…

Он бросил трубку я возбужденный зашагал по комнате.

— Конечно, так… — бормотал он. — Другого решения быть не может!.. Этот вывод сам напрашивается. Как, черт возьми, они не сделали его?..

Вскоре пришел Смолин.

— Что случилось? — спросил он, задерживая руку Калашника в своей, и внимательно вглядываясь в его лицо. — Чем вы так возбуждены?

— Очень любопытные соображения. Они пришли мне в голову при просмотре результатов ваших работ. И, простите, я не мог ждать. Это надо было немедленно обсудить с вами.

— Интересно. Я вас слушаю. — Смолин уселся у стола и вытащил из кармана портсигар.

Калашник начал развивать свою мысль, продолжая ходить по комнате.

— Кажется, золотая ветвь была найдена у берегов Карадага? — опросил он.

— Да, в Карадагской впадине, на глубине пятисот метров, — ответил Смолин, закуривая.

— И ваши дальнейшие поиски?..

— Не увенчались никаким успехом. Мы сделали двадцать станций на самых различных глубинах и не нашли никаких следов от колоний этого вида багрянок.

— Никаких?

— Абсолютно никаких… Там ничего нет…

— И вы думаете, что двадцати станций достаточно, чтобы получить уверенность для такого заключения?

— Двадцать станций — это довольно много. Нам казалось, что мы получили достаточно ясную картину.

Калашник усмехнулся, остановился у стола и посмотрел в упор на спокойное лицо Смолина.

— Ну, а что вы скажете, если я буду уверять вас, что двадцати станций было мало и дальнейшие поиски должны были обязательно привести к находке этой водоросли.

— Если ваши уверения будут подкреплены соответствующими аргументами, Смолин пожал плечами и улыбнулся, — я буду считать, что мы в этом заключении могли ошибиться…

— Очень хорошо… Разрешите вас просить сюда… к этой карте…

Смолин поднялся, явно заинтересованный.

— Смотрите, — ткнул пальцем Калашник в одну из цифр, нанесенных им на карте под Карадагом.

— Четыре, — прочитал Смолин и вопросительно посмотрел на Калашника.

— А здесь? — палец уперся в море у Симеиза.

— Двадцать шесть. Что это за цифры?

— Это ваши цифры. Материалы анализов Ольги Федоровны Дубровских… Содержание золота в воде… В миллиграммах на тонну…

Смолин подошел вплотную к карте и пробежал взглядом нанесенные Калашником цифры.

— Черт возьми, — пробормотал он. — Если это не случайное совпадение…

— Какая может быть здесь случайность? — возмутился Калашник. — Я нанес сюда наиболее часто встречающиеся цифры. Все ваши пробы под Карадагом дали такой результат. Вода здесь содержит не более четырех миллиграммов золота на тонну. Вот шестьдесят анализов, он потряс листком перед лицом Смолина, по три пробы с каждой станции под Карадагом… И покажите мне хоть одну цифру, которая превышала бы ту, что я записал на карте. От двух десятых до четырех миллиграммов. Ни одной сотой больше!.. Понимаете ли вы, что это значит? Ведь по всему южному берегу вода содержит не менее двадцати миллиграммов на тонну!

Смолин бросил недокуренную папиросу и достал из кармана платок.

— Боже мой, какой возмутительный недосмотр! — сказал он, вытирая пот на лбу. Ведь это же значит, что под Карадагом происходит обеднение воды золотом. Как я мог не заметить этого!

— Ясно, вода здесь теряет золото в пределах десятка миллиграммов и больше на тонну воды. Течение, как вам известно, идет вдоль берегов Черного моря против часовой стрелки, — продолжал доказывать, размахивая руками, Калашник. — Заметьте, цифры, характеризующие содержание золота, выше к востоку и ниже к западу от Карадага. Это может означать только одно — под Карадагом вода встречается с фактором, вызывающим задержку золота. Здесь, Евгений Николаевич, — если этот процесс продолжался достаточно, долго должны находиться огромные отложения золота. Ну, а если ваши представления о деятельности протоплазмы верны, то эти отложения производятся тем организмом, который вы ищете…

Смолин молча слушал. Когда Калашник, наконец, выговорился, Евгений Николаевич подошел к телефону.

— Вы поедете со мной? — спросил он, снимая трубку и набирая номер.

— Если вы меня возьмете, — усмехнулся Калашник.

— Отлично… Всеволод Александрович? С вами говорит Смолин. Извините за беспокойство. Есть срочное дело… Необходимо немедленно судно… Да, да… в Феодосию… Для драгирования у побережья… "Ковалевский"? Да, вполне устраивает… Когда можно рассчитывать?.. Благодарю вас. Мы сейчас же выезжаем с профессором Калашником и будем ждать судно в Феодосии.

Смолин повернулся к Калашнику и посмотрел на часы.

— Если не возражаете, — поезд уходит через час. "Ковалевский" будет в Феодосия завтра в восемь утра.

Глава 36. НОВАЯ НАХОДКА

— Идет! — крикнул Калашник, махая рукой капитану.

— Стоп! Давай тихо! — раздалась команда.

Тяжелое, облепленное илом тело драги показалось из воды, изливая мутный поток грязных струй.

Стрела повернулась над палубой. Драга раскрыла пасть. На щит с грохотом посыпались камни и раковины. Калашник торопливо зашагал на корму, где происходила обработка поднятого грунта.

Когда вода стекла по желобам, Смолин наклонился над решеткой, осматривая промытые водой камни, раковины, куски затвердевшего грунта, обрывки водорослей. Калашник сопя, сжимая и разжимая в нетерпении руки за спиной, следил за каждым его движением. Драгирование продолжалось уже пятый день. Каждая новая проба заставляла Смолина терять свою обычную выдержку и работать в несвойственном ему стремительном темпе,1 к которому побуждал его темперамент Калашника. Но постепенно их пыл начал ослабевать, сменяясь разочарованием.

— Бесконечные фазеолины… Конечно, мертвые, — комментировал Смолин свой осмотр. Червячки… Форонис… Теребеллидес… Меллина… Бедно, бедно! Сероводород… Какая может быть здесь жизнь? Опять червяки… Форонис… А вот редкая в Черном море форма… И кажется живая… Это голотурия-кукумария[31]Фазеолина, форонис, теребиллидес, меллина, кукумария — морские животные, обитающие на небольших глубинах, на дне моря.… Как она попала на такую глубину? А что здесь, под этим камешком?..

Он неожиданно замолчал и медленно встал с колен, держа что-то в пальцах. Калашник впился взглядом в его руку.

— Ну, Григорий Харитонович! Вы оказались на высоте…

— Она? — спросил, тяжело дыша, Калашник.

— Смотрите! — Смолин протянул руку и перед самым носом Калашника раскрыл ладонь.

Григорий Харитонович осторожно взял с его руки своими крепкими толстыми пальцами темную, пурпурно-лиловую ветку, поднял ее на уровень глаз, рассмотрел со всех сторон, потом взвесил на ладони и, облегченно вздохнув, сказал:

— Ну?

Смолин кивнул головой.

— Золотая водоросль. Вы дали правильное указание, Григорий Харитонович. И я могу только удивляться, почему в прошлом году ни в одной из двадцати проб мы здесь не нашли ни одного экземпляра…

— Живая? — перебил его Калашник, продолжая рассматривать драгоценную находку.

Смолин с сомнением покачал головой.

— Не знаю… На такой глубине… Там же сероводорода не меньше кубика на литр, а кислорода почти нет… Но сейчас посмотрим.

Они спустились в лабораторию.

— Продолжайте драгировать! — крикнул по дороге Смолин капитану.

В иллюминатор лаборатории светило яркое солнце. Смолин опустил белую штору, вытащил из футляра микроскоп. Движения его были точны и уверенны, но быстрота и стремительность выдавали волнение.

Он взял у Калашника водоросль и опустил ее в стеклянный кристаллизатор. Затем отломил крошечную веточку, положил ее на предметное стекло, выпустил на нее из пипетки каплю воды, накрыл покровным стеклом, осторожно сдавил и сунул препарат под объектив микроскопа.

Калашник в возбуждении ходил по лаборатории, дожидаясь заключения Смолина. Прошла минута, две, три. Он с нетерпением посмотрел на тонкие пальцы Смолина, едва заметно вращающие микрометрический винт…

— Ну что? — спросил он, наконец.

Смолин молча продолжал передвигать препарат на столике микроскопа.

— Мертвая? — спросил Калашник.

Смолин откинулся на спинку стула. Лицо его было невозмутимо спокойно, но брови сдвинулись, отражая напряженную работу мысли.

— Да, — сказал он, наконец, негромко, — она мертва.

— А! — досадливо отозвался Калашник, сжимая огромный кулак. — Как же это понять?

— Я тоже пока ничего не понимаю, — ответил Смолин тем же негромким, напряженным голосом.

— Как же она может быть мертвой, если она, черт возьми, извлекает золото из воды?! — от возмущения Калашник почти кричал.

— Конечно, когда шел этот процесс, она была живой. Когда же она попала сюда… она умерла.

— Но, позвольте, Евгений Николаевич, — продолжал возмущаться Калашник, — все-таки эта находка попалась там, где мы ожидали ее обнаружить? Этот факт о чем-то говорит!

— Да… Мы на что-то натолкнулись. На какие-то следы. И они нас могут привести к цели. Несомненно, где-то должна быть огромная колония этой водоросли. Иначе объяснить нечем. Но совершенно ясно, что мы извлекли этот новый экземпляр не из колонии. А где ее искать, не имеем ни малейшего представления… Продолжать драпировать — бесполезно: на пятьдесят станций одна веточка…

— Что же делать?

— Придется подумать об этом.

— Кажется, эта находка не вызывает в вас большого энтузиазма?

Смолин не ответил.

— А почему? — не унимался Калашник. — Все-таки, это несомненное свидетельство, что колония находится где-то здесь…

— Что значит "где-то здесь"? — раздраженно перебил его Смолин. Ведь очевидно же, что на этих глубинах никакая жизнь невозможна.

— А это? — возразил Калашник, встряхивая на ладони золотую водоросль.

— Черт ее знает! Прямо, как сквозь землю провалилась! — Смолин замолчал, пораженный пришедшей в голову мыслью. — А может быть…и в самом деле так?.. Да, да… Представьте себе: колония развивалась где-то около берега, затем произошел сброс, дно опустилось, — и вот вам результат!

— Что ж? Как гипотеза, такое заключение быть может и подходит, согласился Калашник. — Но оно нас никак не продвигает к решению задачи. И не согласуется с совершенно бесспорным фактом — с резким снижением содержания золота в прибрежной зоне.

— Да. Верно, — с досадой согласился Смолин. — Значит будем продолжать поиски.

Калашник пристально посмотрел на Смолина и грубовато сказал:

— Что-то не нравится мне ваше настроение, уважаемый профессор. Никаких причин для такого настроения я не вижу. Уверяю вас: мы на верном пути. Уж поверьте химику снижение концентрации вещества ни в каких растворах не происходит само собой. Мы на верном пути.

Смолин резко повернулся.

— Неужели вы всерьез думаете, Григорий Харитонович, что это единственный правильный путь?

— А разве нет?

— Конечно, нет! Вы только подумайте: два взрослых человека — опытные исследователи, руководители больших лабораторий — вместо разработки методов извлечения золота из морской воды занимаются поисками клада. Ну, совсем как Том Сойер и Гекльберри Финн!

— Я вас не понимаю, — недоуменно пробормотал Калашник. — Неужели перспектива найти эту вашу водоросль не оправдывает времени и сил, которые мы тратим на ее поиски?

— Не знаю, не знаю… Этого я. не знаю. Но я совершенно определенно знаю: если требуется организм с таким свойством, то не следует искать его в природе готовым, а нужно создавать заново. Этим мы и занимались, как вам известно.

— Но я не понимаю, почему бы не воспользоваться готовым организмом, если его свойства пригодны для определенной цели?

— А откуда мы знаем, будет этот организм годен или нет? — возразил Смолин. — Мы знаем только одно, что он накапливает золото. А в каких условиях он нуждается? Пригоден ли он для разведения в больших масштабах? Словом, если мы и сумеем найти колонию, это будет не конец, а только начало новой, большой, кропотливой работы. А к чему эта работа, если мы на пороге решения проблемы своими силами, без расчета на милость природы? Если мы уже преодолели ее сопротивление и получили от нее то, что хотели?

— Вот как?! — удивился Калашник. — Неужели всерьез у вас дело идет к завершению?

Смолин сунул руку в карман пиджака, вытащил сложенный вчетверо листок и протянул Калашнику:

— Читайте.

Калашник развернул листок. Это была телеграмма. Он прочитал ее вслух:

— "Удовлетворительные показатели достигнуты. Разрешите начать выселение Сайда-губе. Ланин". — Он вопросительно посмотрел на Смолина.

— Это значит, — пояснил тот, — что мы вывели новую расу из гигантской, быстрорастущей прибрежной водоросли ламинарии… И эта раса приобрела такие свойства, как концентратор золота, что можно начать опыты разведения ее в естественных условиях. Вот это и есть реальная перспектива решения нашей задачи.

— Что же вы ответили на эту телеграмму?

— Пока ничего. Мне казалось, что с этим торопиться не следует. По крайней мере, пока не выяснится что-нибудь здесь — с этой проклятой водорослью. Но теперь я думаю, что опыты с переселением откладывать не следует. Переселять — и как можно скорее! А мы будем продолжать наши поиски.

Глава 37. ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА

— Ну, профессор будет доволен, — сказал Ланин, широко улыбаясь.

На лице Ольги мелькнула улыбка и исчезла.

— Если ему сейчас до этого, — откликнулась она тихо.

— Ручаюсь вам, какие бы дела ни были у Евгения Николаевича, он бросит все и приедет сюда, когда узнает… это же решение вопроса! Поймите!..

Ланин встряхнул на ладони темно-лиловое растение, оценивая его вес.

— С тех пор как он уехал, прошло не больше десяти дней… А что стало с его культурой!

Ольга перевела взгляд на массивные стекла аквариумов, за которыми под слабым светом голубых ламп виднелись причудливые переплетения водорослей.

— Десять дней и никаких известий! вздохнула она.

— Вы посмотрите только, — продолжал Ланин, — все ваши аквариумы заполнены этой расой ламинарии. Она развивается со сказочной быстротой. Каждый день я выбираю наиболее интенсивно растущие экземпляры, пересаживаю в новые бассейны, и к концу дня из бесчисленных спор водоросли возникают проростки тысяч новых растений. И с каждым днем содержание золота в растениях повышается. — Ланин опять встряхнул водоросль, лежащую у него на ладони. — Нет, вы только подумайте! Вот эта штучка еще в двухнедельном возрасте! А то, что в ней, по вашим анализам, десять процентов золота, меня нисколько не удивляет. Ведь золото здесь даже на ощупь дает себя знать. Водоросль хрустит, она тяжелая, как камень. Живой самородок!

— Вы считаете, что нужно вызвать Евгения Николаевича? — спросила Ольга, продолжая задумчиво рассматривать водоросли сквозь стекло.

— Что значит вызвать? — возмутился Лапин. — Надо ему сообщить о результатах… А уж он сам приедет, будьте покойны.

— Ну, как знаете. — Ольга отошла от аквариума к двери.

— Постойте! — Ланин озадаченно уставился на нее. — А вы полагаете, что не стоит извещать профессора?

— Вам виднее…

— Ну, а вы как думаете? — Ланин начал уже раздражаться.

— Я думаю, что он и сам представляет себе, как развиваются его культуры. Если уж и сообщать ему, то совсем другое.

— Что вы имеете в виду?

— Пробные пересадки этих водорослей в естественные условия.

— А именно?

— Заселение золотоносными водорослями Сайда-губы.

Ланин посмотрел на Ольгу с изумлением.

Она молчала. Ланин засмеялся.

— Что вам взбрело в голову? Я надеюсь, вы шутите?

Ольга медленно покачала головой.

— Нет, я не шучу. Это единственный способ вывести группу Калашника из тупика, в котором она сейчас находится.

— Позвольте, позвольте, — перебил Ланин. — При чем тут Калашник? Я решительно не понимаю.

— А я вот не понимаю, как вы могли забыть наши обещания оказать помощь его экспериментальному цеху.

Ланин удивленно поднял брови.

— Вот в чем дело! Вы имеете в виду метод, о котором рассказали Громову?

Ольга немного смутилась.

— Да.

— Заселять нашей культурой бассейн Сайда-губы?

— Да.

— С какой же целью?

— По моим наблюдениям, в среде, обитаемой золотоносными водорослями, золото изменяет свое состояние.

— Ну и что же?

— Оно выпадает в осадок неизмеримо быстрее.

— Так. А почему это происходит?

— Очевидно, водоросли выделяют какие-то ферменты, ускоряющие этот процесс.

— Это ваша рабочая гипотеза? — в голосе Ланина прозвучало недоверие.

— Это результат экспериментального исследования, — ответила Ольга обидчиво.

— Вот как?!

— Напрасно смеетесь. Опыты дали точный результат. Я производила анализы воды из аквариумов, где развивается культура. Потребление энергии для выпадения золота из раствора уменьшается больше чем в сто раз.

Ланин поскреб свою дремучую бороду.

— Любопытно! Ну, что ж, молодец. Вы меня извините, но я никак не думал, что вы…

— Что я способна к самостоятельной мысли? — насмешливо спросила Ольга.

— Нет. Что вы можете так конспиративно работать…

— Я не была уверена в успехе. А теперь результат не вызывает сомнений. Вот и все.

— Как же вы представляете себе осуществление вашего метода?

— Если нам удастся перевести культуру в Сайда-губу, то, во-первых, эти водоросли будут сами накапливать золото — уже не в лабораторных, а в промышленных масштабах… А, во-вторых, они будут обогащать своими ферментами воду, из которой добывается золото в экспериментальном цехе. Неужели вас не увлекает такая перспектива, Иван Иванович?

— Легко сказать — перевести культуру, — проворчал Ланин. — А как это сделать?

— Ну, Иван Иванович, голубчик, вы же знаток водорослей, экспериментатор, опытный специалист, неужели вас кто-то должен учить? Конечно, это сделаете вы… — Ольга запнулась, — если разрешит Евгений Николаевич.

— То-то и оно. Профессор уже сделал одну попытку помочь Калашнику. И, насколько я понимаю, это не привело к улучшению их отношений… Хотя… В общем, все ясно. Попробовать стоит. Ведь рано или поздно мы будем разводить эти растения в естественных бассейнах для промышленного использования? Зачем же откладывать? Сегодня же телеграфирую Евгению Николаевичу.

… Весь день лихорадочное возбуждение мешало Ольге работать. Она механически включала и выключала приборы, делала отсчеты, производила вычисления. Но мысли ее были далеко.

Наступал решающий этап. Она ощущала гордость от сознания того, что на этом этапе будут иметь какое-то значение и ее работы, ее мысли, ее напряженный труд. Она в сотый раз до мельчайших деталей восстанавливала в памяти свои последние исследования. Ошибки быть не могло. В лабораторных условиях вода, насыщенная ферментами, отдавала золото почти без сопротивления.

Опыты были повторены много раз и все с тем же результатом.

После посещения Громовым биологической станции Ольга побывала у него в райкоме. Громов сказал Ольге: "Действуйте, мы вас поддержим". Она спросила: "А если не получится?". Он ответил: "Наука без риска — какая же это наука?" Разговор с Громовым произвел на Ольгу большое впечатление. У нее в жизни уже бывали трудные минуты, когда путь впереди затуманивался, а назад идти не позволяло самолюбие. Но впервые она почувствовала в такой момент твердую руку партии, уверенно выводящую ее на дорогу.

Подобно миллионам других советских людей, она ощущала в своем труде могучую и радостную силу общего дела. Это дело носило величественное и ясное имя: коммунизм. Этим делом руководила партия. Ольга понимала, что руководство партии не только в объединении усилий миллионов в единое целое, но и в правильном использовании усилий каждого из этих миллионов. И все же это ее представление было в значительной степени общим, отвлеченным, пока она на себе самой не почувствовала его конкретное содержание.

"Поймите, что сейчас главное — не поддаваться влиянию буржуазной идеологии, в какую бы личину оно ни рядилось", — говорил ей Громов. Она смотрела на него не мигая.

"Мы не против взаимной критики, — говорил он, — мы не против научных споров. Критика — одна из движущих сил нашего развития. Но когда из критики и теоретических разногласий вырастают преграды для претворения теории в практику, тогда ясно, что наши споры и разногласия могут быть использованы для укрепления враждебной нам идеологии. Критика должна не разоружать, а вооружать практику. А до сих пор, нападая друг на друга, вы только мешали друг другу перейти от теории к практике".

Она ушла из райкома окрыленная. Опыты были поставлены и через неделю закончены.

И ей приятно было услышать по телефону одобрение Громова.

— Значит, продолжать? — спросила она.

— Обязательно.

— Может быть, вызвать Евгения Николаевича?

— Зачем? Надо полагать, что на Черном море у него не менее важные дела. Продолжайте работать.

Ускорение осаждения золота под влиянием ферментов не вызывало сомнений в экспериментальных условиях. Но от этого теоретического вывода до его претворения в практику Ольга представляла себе огромное расстояние — месяцы, годы. Однако Громов посоветовал немедленно приступить к реализации ее открытия. Мысль о заселении золотоносной водорослью бассейна Сайда-губы принадлежала ему.

— Но таким образом культура всегда будет под угрозой похищения, робко возразила Ольга.

Громов рассмеялся.

— Ну, об этом не беспокойтесь. И не такие объекты у нас под охраной.

Оставалось немедленно приступить к осуществлению плана. Задержка была только за разрешением Смолина.

… Ольга плохо спала эту ночь. Она часто просыпалась. Время текло убийственно медленно. Светящиеся стрелки показывали час, два, три. Ольга думала о Петрове. От него не было никаких известий, и самолюбие не позволяло ей написать третье письмо: два письма остались без ответа. Какое-то гнетущее беспокойство грызло ее. Только на рассвете она задремала, как ей показалось, совсем ненадолго. Ее разбудил стук и голос Ланина. Она вскочила с постели, подбежала к дверям. В щель просунулась полоска бумаги.

— Держите, — сказал Ланин из-за двери.

Это была телеграмма. Ольга развернула ее, взглянула на подпись: "Смолин". В тексте было всего три слова.

"Разрешаю желаю успеха".

Глава 38. У СКАЛ КАРАДАГА

Лодка под мерный рокот мотора медленно двигалась вдоль берега. Смолин взял направление в грот. Когда над лодкой нависли черные своды, он выключил мотор. Лодка тихо вошла в полумрак.

— Понапрасну теряем время, Евгений Николаевич! — сказал Калашник, выколачивая трубку о борт.

— А мне кажется, что мы только сейчас встали на верный путь, — ответил после короткой паузы Смолин.

— Интересно. И что же вас приводит к такому заключению?

— Да, видите ли… драгирование не дало никаких результатов. Мы взяли после первой находки за трое суток еще сорок восемь драг. И только в одной из них нашли обломки золотой водоросли. Так?

— Ну. Я вас слушаю, — проворчал Калашник, недовольный, что еще не может уловить, к чему клонит Смолин.

— И эти обломки были мертвыми. Да я и не ожидал, чтобы на глубине двухсот метров эта водоросль оказалась живой. Заметьте берег у Карадага так обрывист, что глубин меньше ста метров мы не нашли. Никаких колоний золотой водоросли там нет и не может быть…

Калашник широко открыл глаза.

— Не понимаю… о каком же верном пути вы говорите?

— Колония должна быть не там… а здесь. — Смолин показал рукой на гранитные стены грота, уходящие в воду.

— Позвольте, — удивился Калашник, — вы думаете, что водоросль растет на этом граните?

Смолин отрицательно покачал головой.

— Я думаю, что внутри этого гранита есть полость, в которую заходит морское течение. Водоросль может быть только там.

Калашник скептически выпятил губы.

— Ну, Евгений Николаевич, всему есть границы, даже научной фантастике…

— А я постараюсь вас убедить, — невозмутимо сказал Смолин. Посмотрите: как нас отнесло… к самому выходу…

Калашник смерил взглядом глубину грота, повисшего гигантской аркой над их лодкой. Прозрачная влага темнела у обрывов стен, уходящих глубоко в воду, и чуть колебалась вокруг лодки, переливаясь всеми оттенками голубого цвета.

— Сколько времени мы здесь? — продолжал Смолин. — Не более получаса, так? И за это время нас потихоньку вынесло из грота. Какое здесь расстояние, как вы думаете?

— Метров семь-восемь.

— Ну, вот. Скорость течения из грота не меньше десяти метров в час. В этом что-то есть… Конечно, возможно, здесь круговое течение. Вода заходит в грот и выходит. Но вряд ли. Это было бы трудно объяснить… Наиболее вероятным, мне кажется, прямое течение из глубин грота.

— Ну, предположим, что это так, — неохотно согласился Калашник. — Что же вы предлагаете предпринять?

— Попробовать обследовать стены. Может быть, найдем щели, через которые выходит вода.

— Сейчас?.. И вдвоем?.. — удивился Калашник.

— Да, сейчас, и пока что… вдвоем. Поэтому-то я и предложил вам сегодня принять участие в поездке: чтобы не привлекать внимания к нашим занятиям посторонних.

Он чуть тронул мотор. Лодка снова плавно вошла под гранитные своды. Когда нос лодки тихонько ударился о заднюю стенку грота, Смолин сбросил свой легкий пиджак и принялся расшнуровывать ботинки.

— Вы собираетесь… нырять? — спросил в недоумении Калашник.

Смолин молча кивнул головой.

— Но позвольте, Евгений Николаевич! — воскликнул с возмущением Калашник, и его бас гулким эхом загудел по гроту. — Это уже, знаете ли, начинает отдавать, извините меня, мальчишеством… Есть же современные средства подобных обследований. Водолазы…

— …Подводные камеры, батисферы[32]Батисфера — стальная камера для погружения на большие глубины.… - в тон ему продолжил Смолин, стаскивая через голову рубашку. — Нет, дорогой Григорий Харитонович. Это дело тонкое, и пока только вы да я будем знать о нем. Никаких водолазов я привлекать не собираюсь.

Он снял брюки, остался в легких, плотно обхватывающих плавках и выпрямился во весь свой высокий рост, собираясь прыгнуть в воду.

— Вы уверены в своих силах? — спросил Калашник.

Смолин усмехнулся.

— Неужели бы я стал рисковать?

— Но, ведь, если вы всерьез собираетесь обследовать грот, нужно нырять не меньше, чем на десять метров. Иначе ничего и не поймешь. Это тяжелое дело.

— Я знаю, — ответил Смолин равнодушно. — Но с водными организмами я работаю еще с юности. Я тогда сказал себе, что исследователь водных организмов должен чувствовать себя в воде, как в родной стихии. И постарался в совершенстве овладеть и плаванием и нырянием. Признаться, тогда я был под впечатлением прочитанного о французском археологе Кастэ, обследовавшем знаменитую Авейронскую пещеру…

— Не помню.

— Это интересный случай в истории археологических исследований. Авейронская пещера, с ценнейшими находками, была открыта Кастэ только благодаря его умению плавать и особенно нырять. Добираясь до нее, он переплыл два подземных озера… Представляете себе?

Калашник пожал плечами. Но раньше, чем он успел ответить, лодка качнулась, и Смолин, легко оттолкнувшись от борта, головой вниз прыгнул в воду.

Григорий Харитонович посмотрел на часы. Было без четверти два. Секундная стрелка только что отошла от цифры 60. Он перевел взгляд на воду. На мгновенье в ее синеве мелькнуло зеленовато-желтое пятно и исчезло. Белые пузырьки, поднимаясь из глубины, указывали место, где нырнул Смолин. Секундная стрелка медленно двигалась по кругу. Прошло 20, 30, 40, 50 секунд. И когда Калашник забеспокоился, вода зашумела, и голова Смолина показалась на поверхности.

Смолин сделал несколько глубоких вздохов и снова скрылся под водой.

Через минуту он появился на поверхности, двумя взмахами рук приблизился к лодке и, взявшись за борт, несколько раз вздохнул. Его глаза торжествующе сияли.

— Ну, Григорий Харитонович, — сказал он, отдышавшись, — дело стоило того, чтобы за него браться…

Он оттолкнулся от борта и опять нырнул. Калашник напрягал зрение, всматриваясь в воду. Снова мелькнуло желто-зеленое пятно. Но мелкие волны, расходящиеся от того места, где нырнул Смолин, мешали рассмотреть что-либо в глубине.

Наконец, Смолин в третий раз с шумом вынырнул на поверхность.

— Нашел! — крикнул он, фыркая и мотая головой, чтобы отбросить волосы, налипшие на лоб. — Можете меня поздравить, профессор!

Смолин схватился за борт, подпрыгнул, лодка накренилась, — но он быстро перевалился через борт и сел на банку.

— Итак, я был прав, Григорий Харитонович, — возбужденно заговорил Смолин, стряхивая с лица, груди и рук капли воды.

Он порылся в пиджаке, достал портсигар, вытащил папиросу, закурил от протянутой Калашником спички, жадно затянулся и продолжал:

— Выход течения я нашел… и не так глубоко, как думал… Метров семь-восемь, может быть, десять, не больше…

— Не вывести ли лодку на солнце? — перебил его Калашник, — вы, вероятно, замерзли?

— Кой черт, замерз!.. — воскликнул Смолин, выпуская густой клуб дыма, медленно поднявшийся под высокие своды грота. — Вы себе представить не можете — вода идет совершенно теплая, ну, градусов двадцать пять, никак не холодней.

— Откуда же она идет? Что там — тоннель? — спросил недоверчиво Калашник.

— К сожалению, нет… Вертикальные расщелины в граните. Очень узкие… В некоторые я мог засунуть руку, но большинство еще уже. А ток воды совершенно ощутимый.

— И много этих… расщелин?

— Очень много. Стена производит впечатление пчелиного сота. Но все они так узки, что проникнуть сквозь стену, увы, нельзя…

— Да… Вот вам и решение. А какой из него прок? Допустим, где-то там подземный бассейн, а в нем колония вашей золотой водоросли. Но как к ней добраться? Не взрывать же для этого весь Карадаг!..

— Ничего, ничего, — сказал Смолин, бросив окурок в воду и начиная одеваться. — Нашли выход, найдем и вход. Это вопрос времени. Сейчас надо просмотреть все исследования морских течений в этом районе. Может быть, что и придет в голову. Полагаю, что вход должен быть неподалеку. Включайте мотор, Григорий Харитонович.

Мотор тихо застучал, за кормой забурлила вода, и лодка вышла из полумрака Карадагского грота на яркий свет солнца.

Глава 39. ПИСЬМО

— Вам письмо, — сказал портье, подавая Смолину конверт.

Почерк был волнующе знакомый — тонкие, изящные буквы: "Профессору Е. Н. Смолину".

И прежде чем глаза его разглядели эти буквы, он по биению сердца понял, что письмо от Радецкой. Евгений Николаевич медленно поднимался по лестнице, на ходу вскрывая конверт. Вытащил сложенный вчетверо лист.

Остановившись на площадке, он опустил руку с зажатым в пальцах письмом. Его раздражало овладевшее им волнение. С того дня как Смолин получил последнее письмо от Валерии и не ответил на него, ему казалось, что с этим кончено. Преодолеть свое чувство было нелегко. Но он считал, что сумел сделать это. А теперь с горечью и досадой ощутил, как еще сильно и крепко то, что вызывала в нем эта женщина.

Он подошел к окну, сразу забыв обо всем и чувствуя только, как редко и гулко стучит его сердце. Не отрываясь, он прочитал письмо.

Обращения не было.

"Вы правильно поступили, что не ответили на мое письмо, — писала Валерия. — А на это я и не жду отклика. Посылаю его потому, что всегда считала вас близким мне человеком, и хочу, чтобы вы знали об этом. Мне станет немного легче, если вы не будете думать обо мне плохо. Я уезжаю отсюда и не увижу вас больше никогда. Как не могли вы понять, что я отравлена неутолимой жаждой славы, любви и поклонения. Какое это опьяняющее и манящее чудо — такая власть над людьми! Моя жизнь была мечтой об этом чуде. И вот мечта осуществляется. Мне ли суметь от нее отказаться! Я так надеялась, что вы мне поможете. Я протянула вам руку — и она повисла, не принятая вами.

Прощайте. Желаю вам счастья.

В".

Смолин потер рукой лоб. Невидящими глазами смотрел он перед собой. Потом встряхнул головой и пробежал глазами последние строчки "…Протянула вам руку… Я так надеялась"…Смолин сложил листок вчетверо, машинально всунул его в конверт и медленно спустился с лестницы.

Выйдя из гостиницы, Смолин остановился, соображая, куда идти. И вдруг бросился к такси, стоящему на широкой площади перед зданием…

Автомобиль рванулся вперед. В лицо Смолину пахнуло запахом нагретых за день кипарисов. Летели мимо пыльные деревья, вился дымок бензина за машинами, идущими впереди. Стремительно разворачивались по обеим сторонам величественные здания здравниц.

— Здесь, направо, — сказал Смолин. Автомобиль круто повернул, занеся колеса над тротуаром, и пошел вверх. Смолин с нетерпением смотрел не отрываясь вперед. Сейчас, сейчас!.. Еще поворот, мимо сквера с увядшими кипарисами, теперь прямо… За зеленой стеной деревьев мелькнуло знакомое строение.

— Ну, спасибо.

Смолин пожал руку шоферу, высунулся было из кабины, но вспомнил, что забыл расплатиться. Вытащил кошелек, достал, не глядя, какую-то бумажку и дал шоферу. Вышел из автомобиля и, едва сдерживая себя, стремительно зашагал между подстриженными кустами, по усыпанной галькой дорожке, поднялся на ступеньку и нажал кнопку звонка.

Из-за двери не было слышно ни звука.

Смолин коротко вздохнул и нажал еще раз.

К дверям никто не подходил.

Это становилось уже смешным. Смолин, стиснув зубы, в третий раз нажал что было силы на кнопку. Дом наполнился отчаянным звоном.

Смолин резко повернулся, чтобы уйти. Он был зол на свое нетерпение, поставившее его в такое глупое положение. Медленно шагнул он вниз по ступенькам, все еще томимый желанием сейчас же, немедленно увидеть Валерию. Неожиданно за его спиной щелкнул замок. Смолин стремительно обернулся. Дверь медленно приоткрылась, и из мрака послышался недовольный, заспанный женский голос:

— Кто такие? Кого нужно?

— Валерия Павловна дома? — спросил Смолин и застыл в ожидании ответа.

— Нет ее, — ответила женщина из темноты, не снимая с двери цепочки.

— Она… уехала?

— Уехала.

— Не могу ли я узнать куда?

В щели показалось хмурое, темное лицо. Женщина, уставив из-под нависшего платка маленькие глазки на Смолина, грубовато сказала:

— Совсем уехала.

— Как… совсем уехала? — переспросил Смолин.

— Так, совсем… А вы, что, знакомые будете?

Смолин не ответил.

— Да, уехала… Замуж что ли пошла. Кто их разберет… Старик чуть ума не решился, — равнодушно объяснила женщина, неприязненно разглядывая Смолина.

Он продолжал молчать.

— Никого нет! — крикнула вдруг сердито женщина и захлопнула дверь.