Онлайн чтение книги Сорви с меня маску
Глава 3

Двадцать один год назад. Польша.

Новый одноклассник отыскал Хана, когда тот сидел на заднем дворе школы, на каменной скамье за толстым дубом. Листья почти все облетели и теперь задумчиво шуршали, когда Хан лениво возил по ним ногой.

Он чувствовал себя странно. Пока что школа подавляла. Размерами, величием, гулким эхом в огромных коридорах и классах с высокими потолками. За семь лет Хан так привык к приюту, что тот ассоциировался у него с домом. А здесь… казалось, что его вырвали из привычной атмосферы в чужой холодный мир. И как жить в этом мире – пока неизвестно.

А еще он сильно скучал по друзьям и воспитателям. Особенно по пани Вишневской. По ее сказкам, по совместным вечерним просмотрам мультфильмов, по настольным играм. Когда Хан болел, она часто сидела рядом, приносила в кровать его любимые картофельные пирожки и разрешала читать допоздна.

Хан сердито вытер рукавом куртки защипавшие глаза. И услышал веселый голос:

– Что, домой хочешь?

Из-за дерева вышел одноклассник. Кажется, его звали Богданом. Да, точно, Богдан Ковальский, сын какого-то важного человека. Он не собирается драться? Хан на всякий случай поближе подтянул к себе сумку.

– Ты же из детского дома? – продолжал Богдан, пинком подбрасывая сухие листья в воздух.

– Да.

– Тебя там били?

– Нет! – возмутился Хан. Его никто и пальцем не трогал. В угол ставили – да. Ругали – да. Но бить…

– А меня отец бьет, – буднично сообщил Богдан. – Говорит, что так вдалбливает воспитание. Знаешь, что это необычная школа?

Хан с любопытством посмотрел на одноклассника.

– Почему необычная?

– А тебе что говорили, когда забирали сюда?

– Что я – одаренный мальчик. И буду обучаться по специальной программе. И жить тоже буду здесь. Не смогу видеться с пани Вишневской, зато мне можно будет писать ей письма. А почему необычная-то? Волшебная, что ли?

– Пф-ф-ф, скажешь тоже. Бери выше. – Богдан понизил голос. – Мне отец рассказывал. Мы пока маленькие, но нас начнут постепенно готовить.

– К чему? – так же шепотом спросил Хан, подаваясь вперед.

– Мы будем мир спасать!

* * *

Наше время. Северная Америка.

Взрослый Хан в спасение мира не верил. Так же, как и в то, что все зло – от женщин. А даже если и так… Он лично зла не боится.

А вот девчонку, толкнувшую его в бассейн, отшлепал бы. Хан потуже затянул пояс пушистого халата и ухмыльнулся, вспомнив глаза встречающей его представительницы местного филиала их благотворительного центра Life savior. С трудом тогда сдержался, чтобы не рыкнуть на нее: мол, где ходила? Глядишь, не оказался бы в фонтане.

Хорошо еще, ноутбук, телефон и остальные гаджеты не пострадали, как и внешний жесткий диск с важной информацией. Иначе той девочке несдобровать. И красивые глаза бы не помогли.

А ведь правда красивые.

Сидя в кресле в довольно уютном номере отеля, Хан загружал переданную ему перед отлетом информацию на ноутбук. Теперь уже с иронией вспоминал падение в бассейн. И зеленоватые огромные глаза, уставившиеся на него сначала с восхищением, а затем с возмущением и злостью.

Внутри снова шевельнулось что-то непонятное. Не подозрение, но близкое к этому чувству. Хотя на незнакомке не было ничего из того, что ему нужно.

Тогда почему он так легко согласился с ее доводами? И почему сейчас он уже смутно помнит, о чем она ему говорила?

Он становится параноиком? Возможно. Но проверить ее следует.

– Проверить-то проверю, – пробормотал тихо себе под нос. – Только вот кто ты, любительница скидывать мужиков в воду? Как мне тебя отыскать?

Хан чуть прищурился, концентрируясь. Соскальзывая в особый транс, чтобы до мелочей воспроизвести ту картину в аэропорту. Всех людей поблизости. Все, что может оказаться важным.

Да! Он с шумом выдохнул, откидываясь на спинку кресла. Незнакомка была не одна. Пожилая женщина в спортивном костюме абсолютно сумасшедшего розового цвета. И такая же языкастая, судя по ядовитым комментариям. Он уже видел ее: на борту самолета, на котором прилетел сам.

* * *

Сегодня людей собралось вокруг много. Безумно много. Еще бы, сжигали не одну ведьму, а целых восемнадцать «приспешников дьявола».

Безумно болело все, особенно низ живота. На последних пытках она практически не приходила в сознание. И даже толком не могла объяснить, кто она такая и что здесь делает.

Тело стягивала грубая веревка, спиной, сквозь плотную холщовую ткань, она чувствовала неаккуратно оструганный столб. И тупо смотрела на людей, стоявших чуть поодаль.

Страха не было. Только лишь тупое равнодушие. Страх остался в застенках тюрьмы, вместе с рассудком и памятью. Их изгнала боль при допросах. И теперь голова казалась легкой. Все мысли словно вылетали через невидимую дырку в черепе. Она последние дни так отчетливо ее чувствовала, что иногда ощупывала голову искалеченными пальцами.

К босым ногам уже навалили вязанки хвороста. Он колол исцарапанную кожу. Холодный ветер забирался под просторное одеяние. Кажется, на дворе был разгар осени. Она не помнила, какое время года.

Голоса, голоса…

Смешки и оскорбления. Кажется, речь священника. В какой-то момент она приподняла голову и еще раз посмотрела на небо. Мрачное, в свинцово-серых облаках. На миг показалось, что они сложились в одно лицо. Но лишь на миг.

А потом к хворосту поднесли факелы. И весело затрещал огонь.

По бокам она слышала крики других приговоренных. И вскоре закричала сама, когда огонь коснулся кожи…

Я грохнулась на пол, одновременно пытаясь сбить с тела пламя. Проснулась и не сразу поняла, кто я и где. Потом вспомнила и застонала, растянувшись на прохладном полу. Голова болела нещадно, словно меня и впрямь пытали. Вот прямо сейчас пытались просверлить дырку в черепе.

Много пить в одиночестве вредно. И для организма, и для психики. Чего только не приснится.

Постанывая и жалея себя, я кое-как забралась обратно на кровать. И покосилась на небольшой электронный будильник рядом на тумбочке.

Пять тридцать утра. Спасибо тебе, похмелье, за то, что разбудило в такую рань. Теперь ведь не усну. По многим причинам.

Все еще лежа на кровати и тихо постанывая от общего мерзкого ощущения, попыталась вспомнить то, что было накануне. Так, на ужин к матери не поехала. Отвезла бабулю и трусливо удрала под шумок. После чего приехала домой и опустошила бар. В одиночку. Надеюсь, это не признак начинающегося алкоголизма.

И вообще, запивать обиду бессмысленно. С утра к ней примешивается еще и паршивое самочувствие.

Понимая, что уже не усну, я заставила себя подняться. Поскуливая от жалости к бедной своей головушке, доплелась до ванной. Огромное зеркало у раковины без сострадания отразило опухшую физиономию, щелочки глаз и спутанные волосы. Нет, больше точно пить не буду. Вообще. Никогда.

В шкафчике отыскалось болеутоляющее. Уже на кухне, запив его водой, постояла пару минут и решила привести себя в порядок. Возвращаться в темную спальню не хотелось. После сна осталось смутное тягостное чувство. Казалось, если снова прилягу на подушку, то кошмар вернется. А сгорать заживо, пусть и во сне, мне не хотелось.

Спустя несколько минут, умывшись и причесавшись, сварив крепкий сладкий кофе, я сидела с ногами на диване и думала.

Напилась я не из-за разрыва с Вульфом. Точнее, косвенно он повлиял на мое решение. Точнее – его слова. Странно, мне казалось, они почти не задели. А потом вдруг стало обидно.

Я прекрасно знала, что он со мной вовсе не по любви, в которой клялся. Но зато с далеко идущими планами. Будем честными, моя мама и правда могла кое-что для него сделать. И он об этом догадывался.

Я отхлебнула кофе и дала сама себе слово: больше из-за мужиков не напиваться. Даже если они будут столь же обаятельны и хамоваты как тот, из аэропорта.

Еще и сон этот. Что за дурь вообще? Меня сжигали на костре. Нет, я, конечно, та еще ведьма, особенно в гневе, но вроде у нас инквизиция давно расформировалась.

Да еще все было такое реалистичное.

Попивая кофе, я осторожно потрогала ноющую голову. Конечно, дырки не было.

– Это все алкоголь, – произнесла вслух и громко. – Больше – ни капли. Иначе в следующий раз приснится, что меня разрывают в реке Амазонке десять аллигаторов.

Звонок мобильного из спальни заставил вздрогнуть. Притихшая было голова взорвалась новой порцией боли от такого резкого звука. Кому не спится?

Не спалось маме. Не успела я поднести телефон к уху, как оттуда раздались истошные крики. Поначалу дико напугавшие.

– Мама! – взмолилась я. – Не так громко и быстро. Что такое? Бабуле плохо?

– Нам всем плохо! – орала мать. – Ты где? Почему я не могу до тебя дозвониться?

«Потому что я спала и была такой пьяной, что даже не слышала телефон».

– Я поставила мобилку на беззвучный. Сейчас вот проснулась и как раз увидела, что ты звонишь. Да что…

– Нас ограбили! – трагично возопила мать. – Мы вчера решили не устраивать вечер дома, а отправились в ресторан. И в наше отсутствие в дом залезли воры! Везде бардак! Все раскидано! Ужас! О господи!

– Что украли? – спросила я. От сердца отлегло. Главное – никто не пострадал.

– Пока непонятно, – всхлипнула мама. – Мы так и не ложились. Полиция все еще здесь, осматривает все, бабушка выпила успокоительное и прилегла. А я… оо-о-о-о, у меня опять появятся морщины!

«И ты зальешь их порцией гиалуронки или ботокса».

– Мама, самое главное, что вы с бабулей не пострадали. И если вы пока не нашли, что украли, значит, скорее всего, прихватили какую-нибудь мелочь. Хотя странно.

– Вот-вот. Деньги и бумаги я храню в сейфе. Но они не вынесли ни аппаратуру, ни драгоценности. Хотя… я не могу найти пару бриллиантовых серег и кольцо с изумрудами. И куда-то делись все шейные платки…

Я молчала, давая маме выговориться. Странные воришки. В доме и правда было чем поживиться. Кстати, там и охранная система такая, что еще залезть надо.

Ничего не понимаю.

– Мама, а охранка?

– Отключена.

– Совсем? – глупо уточнила, потирая висок.

В течение следующих десяти минут пришлось выслушивать тираду о том, что охранная сигнализация ужасная, что она подаст в суд на фирму, которая ее устанавливала, что я слишком равнодушно реагирую и так далее. В конце мне королевским тоном приказали:

– Приезжай немедленно. Полиция хочет опросить всех родственников.

– Да поняла уже. – Я распрощалась с мечтой тихо полежать на диване. – Прямо сейчас одеваюсь и выезжаю.

Насчет «прямо сейчас» поторопилась, конечно. Пока приняла душ, пока выпила еще пару таблеток от головной боли, пока оделась и попыталась замазать откровенные следы недосыпа и похмелья – прошло довольно много времени. В спешке завязала мамин платок: он немного освежил цвет лица.

Возле маминого дома стояла полицейская машина с включенными мигалками. Пара соседей уже крутилась неподалеку – явно старались узнать, что произошло. Помахав им рукой, я представилась одному из полицейских и вошла в дом.

М-да… Ощущение, что здесь побегал очень пьяный и очень буйный слон. Разнесли все, что можно. В гостиной под ногами похрустывали осколки вазы, стекол из картин и фотографий, китайского сервиза, над которым мама вечно тряслась. Дорогие тяжелые портьеры валялись скомканными и перепачканными в чем-то белом.

Разговаривать с офицером пришлось посреди дикого бардака. Даже присесть на диван не было возможности: его весьма неаккуратно вспороли.

Офицер Рейн выглядел уставшим, очень уставшим. Но при этом взгляд чуть покрасневших темных глаз оставался внимательным. Светло-каштановые волосы слегка растрепались, словно их владелец любил частенько запускать в них пальцы.

– Да, офицер, я всю ночь провела дома. По сути, у меня нет алиби. Потому что спала не с любовником, а в гордом одиночестве. Соседи за мной не подглядывали.

А еще я напилась, как хрюшка.

– Миссис Дрейк говорила, что вы собирались на семейный ужин, но затем внезапно отказались.

– А она не сказала, что незадолго до ужина я выгнала из моей квартиры своего бойфренда, который занимался там сексом с посторонней женщиной?

– Эту мелочь она, видимо, забыла уточнить, – улыбнулся одними губами офицер Рейн.

Я же тронула пальцами остатки разбитого цветочного горшка на каминной полке и вздохнула:

– Знаете, на моей памяти мама вызывала полицию бесчисленное множество раз, по разным поводам. А похожий инцидент произошел лет семь назад.

– Я в курсе. В дом миссис Дрейк забрался одержимый фанат и стащил все нижнее белье. Но подобного вандализма не устраивал.

– Бога ради, офицер, – устало произнесла я, – по мне, так тут два варианта: либо псих-фанат, из тех, что пишут письма, где признаются в любви и одновременно угрожают. Либо все подстроили так, чтобы подумали на психа-фаната.

– У вашей матери много недоброжелателей? Знаете, кто примерно мог сотворить такое? Отключение сигнализации говорит о том, что работали профессионалы.

– Что-нибудь украли?

– Пока что уточняем, но на данный момент точно известно, что пропали все шейные платки и пара драгоценностей. Похоже на акт вандализма из мести. А пропажи для того, чтобы подумали на грабителей.

Я не выдержала. Ноги после попойки слегка дрожали. Поэтому смахнула какие-то осколки с кресла и села туда, понадеявшись, что мне ничего не вопьется в пятую точку.

– Офицер Рейн, моя мама – известная фотомодель, а теперь еще и телеведущая реалити-шоу. В этой среде любовь фанатов легко меняется на ненависть и одержимость. Вы не представляете, сколько раз ей угрожали. Плюс конкурентки. Шоу-бизнес не знает жалости. Ты или идешь по головам, или позволяешь идти по своей и тонешь в грязи.

Я замолчала, задохнувшись от эмоций. Наверняка этот офицер в курсе, что несколько раз основной подозреваемой в подобных происшествиях делали меня. Пока мама не выдержала и не устроила настоящий скандал, сообщив, что, несмотря на некоторые разногласия, мы с ней всегда остаемся близкими людьми. И дочь она никогда обвинять не станет.

Мама у меня нервная и экспрессивная, но чувства справедливости не лишена.

– Вы очень складно излагаете, мисс Дрейк, – заявил офицер неожиданно, – спасибо. Если что, я свяжусь с вами.

Без проблем, всегда рада помочь полиции. Я и сама не ожидала от себя такого прилива красноречия и убедительности. Видимо, в экстремальных ситуациях что-то срабатывает.

Полиция вскоре уехала. А мы остались в разгромленном доме с не менее разгромленными настроениями. Хотя нет, бабуля лучилась безмятежностью. Видимо, сказалось успокоительное.

Зато мама причитала за троих.

– Господи, – она ходила по гардеробной, поднимая то одну вещь, то другую, – это ужасно! Мои бренды! Мои коллекции! А мой фарфор! Это ужасно! Варвары. Вандалы!

– Мама, страховка покроет все, не забывай. А вещи отдать почистить, и все. Не порвали же, только потоптали. Кстати, твой платок.

Я сняла его с шеи и протянула маме. Та удивленно приподняла брови:

– Мой? Не припомню такого. Забирай себе, мне не нравится цвет.

– Зачем тогда покупала? Вещь-то винтажная.

– А! – отвлеклась от причитаний мама. – Вспомнила. Это я купила на блошином рынке в Париже. Видимо, у меня было плохое настроение. Надевала-то пару раз всего… Да и что ты лезешь с платком, когда тут такое! Господи, чтоб у этих уродов руки поотрывало!

– Да заткнись уже! – вмешалась бабуля. Она возлежала на кушетке, прикрыв ноги чудом уцелевшим пледом. – Вызови уборщиков, тут все вычистят, одежду отвезут куда надо, вернут как новенькую. А мы с тобой пока поживем в отеле.

Я оставила их разбираться, а сама поехала домой. Несмотря на разбитое состояние, работу никто не отменял. Тем более еще вчера скинули основные пожелания. Предупредив, что это еще не все.

Поэтому день прошел мирно, в работе. За исключениями звонков от мамы, которая постоянно напоминала, что я неблагодарная, раз отказалась заниматься делами по поводу чистки ее коттеджа и одежды. Пусть неблагодарная. Зато честная. Такими вещами должна заниматься мамина экономка.

Работа затянулась до поздней ночи. В конце концов я не выдержала. На часах время приближалось к трем ночи, голова напоминала чугунный котел, а глаза закрывались сами собой.

К счастью, никакие сожжения на костре мне не снились. Мне вообще ничего не снилось. Я мирно проспала примерно до девяти утра, пока не зазвонил телефон.

– Да, – язык спросонья слушался плохо, как и мозги.

– Ева! – Голос бабушки звучал так, что сонное состояние слегка отступило. – Ева, мама в больнице!

– С нервным срывом? – Первое, что пришло мне в голову.

– Нет, Ева, ее избили!

– Чего? – Я села в постели, забыв, что еще пару мгновений назад хотела спать. – Так, стоп, куда приезжать? Как она?

– Сейчас врачи обследуют. Медицинский центр Крисхилл. Приезжай скорее, Ева, пожалуйста!

Я похолодела: когда бабушка говорила таким голосом, значит, дело плохо.