Онлайн чтение книги Темные Дары. Книга 2. Огненный город Tarnished City
6. Сильюн

Кресло канцлера являло собой головоломку, замаскированную под предмет мебели. Когда-то оно служило троном королям Англии. Но не легендарному Королю-чудотворцу, а всем тем, кто пришел после него – Бездарным.

Как это могло случиться, недоумевал Сильюн. Как власть от короля, обладающего Даром, могла перейти к Бездарным? Потребовалась тысяча лет, чтобы явился Ликус Парва, сверг Карла Первого – и последнего – и вернул власть наделенным Даром.

Важно понять причину перехода власти от Одаренных к Бездарным. Тогда можно просчитать, повторится ли это вновь.

И как это предотвратить.

День, когда началась парламентская сессия и его ввели в члены парламента, подошел к концу, и сейчас Сильюн остался один в опустевшем Доме Света. Он присел рядом с троном и провел пальцами по украшавшей его резьбе, истертой временем. Как наследник Фар-Карра, он мог беспрепятственно входить в Дом Света и покидать его, когда ему заблагорассудится. А как Дитя Дома Света, он получил место рядом с креслом канцлера. Идеально.

Лорд Рикс вовсе не хотел усыновлять его. Но ему нечего было противопоставить Сильюну, который знал, что именно лорд Рикс наложил акт Молчания на Люка Хэдли после маленькой неудачи на балу в Кайнестоне. Как удобно управлять человеком, когда тебе известно о его преступлении. Риксу ничего не оставалось, как принять предложение Сильюна и сделать его своим наследником.

Дело сделано, и лорд Фар-Карра уже не сможет пойти на попятную. Все действительно обстоит именно так – если с лордом Риксом что-либо случится, его поместье полностью и безоговорочно перейдет к новому наследнику. Лорд Рикс не предполагал, что все может обернуться таким образом.

Сильюн погладил покатое сиденье кресла канцлера. Любопытная выходит игра. Сильюн не мог понять, как это его отец или Боуда Матраверс свято верят, будто власть над страной и людьми определяет все в жизни. Эта власть ничего не значит, если ты не хозяин самому себе.

Когда наконец Равные осознают, на что они действительно способны? Ведь не только на то, чтобы подавлять мятежи в Милмуре. Для людей, обладающих Даром, это сущий пустяк.

– Привет, Сильюн.

Сильюн выпрямился. Кто мог найти его здесь? Стук трости по мраморному полу дал ответ. Сильюн обернулся и увидел подтверждение своей догадки – Мейлир Треско, прихрамывая, шел к нему.

– Много веков прошло с тех пор, как мои предки сидели в этом кресле. – Мейлир остановился, поднял трость и ткнул ею в сторону кресла канцлера.

– Джори Треско был одним из лучших канцлеров, которых когда-либо знала Британия, – улыбаясь, произнес Сильюн.

Когда Наполеон завоевал те страны Европы, где правили Бездарные, и обратил свой жадный взор на Великобританию, канцлер Джори Треско был к этому готов.

Он заблаговременно собрал Равных с самым сильным Даром. Будучи истинным радикалом, как весь род Треско, он искал талантливых женщин, которые, по его мнению, были наиболее способны к такой работе. Рискуя вызвать скандал на свою голову, он пригласил собранную из этих женщин группу в Хайвитель, за что один из предков Сильюна попытался инициировать против него импичмент. Группа проработала в уединении более года. И когда отважный адмирал Нельсон, выступая в качестве приманки, заманил флот Наполеона от берегов Испании и Франции к берегам Великобритании, эти женщины вздыбили море.

– Это отражено на наших витражах в Хайвителе, – сказал Мейлир. – Французские корабли поднимаются огромной волной и падают, разбиваясь о дно Ла-Манша. Ты думаешь, все так и было на самом деле?

Сильюн округлил глаза. Это сделал предок Мейлира. Коридоры Вестминстера и половины великих домов Британии были увешаны полотнами «Корабли, севшие на мель у острова Горреган». Прошло каких-нибудь два столетия, и событие уже считается легендой. Точно так же все деяния Короля-чудотворца воспринимаются как предания старины глубокой – слишком фантастические, чтобы быть реальными. Сильюн думал иначе. Но это разговор для другого случая.

– Не думаю, что ты искал меня с целью поговорить на исторические темы, – отозвался он. – В любом случае я рад, что ты пришел. Я не присутствовал на суде и не видел, что Крован сделал с тобой. Но по слухам, это было впечатляющее зрелище.

Страдание тенью пробежало по лицу Мейлира.

– Ты не возражаешь, если я спрошу, – продолжал Сильюн, фраза, которую обычно говорят в тех случаях, когда прекрасно знают, что собеседник совершенно не против, а даже наоборот. – Каковы были твои ощущения в тот момент? И как ты чувствуешь себя сейчас?

– И у меня к тебе есть несколько вопросов. – Мейлир выпрямился. – Ты мне ответишь, я – тебе. Договорились?

Сильюна это заинтриговало. Он кивнул, присел на край помоста, где стояло кресло канцлера, и свесил ноги.

– Задавай первый ты, – предложил он.

– У ворот Кайнестона ты всех рабов привязываешь к поместью. Эта привязка не даст кому-то выстрелить в одного из Джардинов?

– Да. – Сильюну было интересно, откуда Мейлир узнал о привязке. Либо Абигайл Хэдли рассказала, либо Собака. – Теперь мой вопрос. Твой Дар поврежден или полностью исчез?

– Полностью исчез, – ответил Мейлир. – Я так думаю, а Дина надеется, что он скоро восстановится. Мама надеется, что он восстановится с течением времени. Но я не думаю, будто его можно вернуть. Мой следующий вопрос. Когда ты исследовал Люка Хэдли после убийства канцлера, ты не нашел доказательств того, что кто-то, используя Дар, произвел некоторое вмешательство в его психику? Принудил к убийству, а потом наложил акт Молчания?

– Нашел, – спокойно ответил Сильюн.

Значит, это все-таки Абигайл. Она достаточно умна, и она бесследно исчезла после того, как сбежала из машины Бюро распределения кадров. Она, должно быть, добралась до Хайвителя. Сильюн удивился, почему он сразу не связал эти два события, хотя, честно говоря, никогда не интересовался делами Дженнера. Тогда это объясняет, почему его средний брат отправился в Девон и Корнуолл «решить кое-какие вопросы с семейной недвижимостью».

– И кто это? – спросил Мейлир.

– Если я тебе скажу, как ты используешь эту информацию?

– Я позабочусь о том, чтобы невинный мальчик был освобожден из замка Крована, а к ответу был призван тот, кто совершил это преступление.

– И как ты это сделаешь?

– Прости, не понял?

– Как ты позаботишься о том, чтобы невинный мальчик… и так далее и тому подобное? – Сильюн неопределенно махнул рукой. – Мне кажется, ты уже попробовал это сделать, и вам обоим это не принесло ничего хорошего.

Мейлир впился взглядом в Сильюна. Костяшки пальцев, сжимавших набалдашник трости, побелели. Он дышал тяжело и с трудом. Да, Крован хорошо с ним поработал.

– Я бы посмотрел в лицо этому человеку. Признался бы он или нет, я бы передал то, что знаю я, и твои свидетельства соответствующим органам.

– Мейлир, не существует «соответствующих органов». Они и раньше были фикцией, а сейчас есть только мой отец.

– А разве твоему отцу не интересно будет узнать, кто пытался его убить? Попытка потерпела фиаско по чистой случайности. Не уверен, что его сильно обрадует тот факт, что один из его сыновей знает имя настоящего преступника, а ему не сообщает. Более того, использует эту информацию в своих интересах.

Мейлир многозначительно перевел взгляд с Сильюна на место, закрепленное за владельцем Фар-Карра.

– Ну, я даже не знаю… – улыбнулся Сильюн. – Вероятно, мой отец наградит меня медалью за хитрость. Но подумай, Мейлир. Ты хочешь освободить Люка Хэдли из заточения в замке Крована. Но ты не достигнешь цели, если просто назовешь имя человека, которого ты подозреваешь в том, что он манипулировал парнем. Вина не является ключевым моментом в данной ситуации. Виноватых окажется много. Равный, скорее всего, будет наказан, как наказали тебя. Мой отец устроит очередное шоу демонстрации силы, что еще больше запугает его оппонентов. Люк останется в замке Крована в качестве сдерживающего фактора для простого народа. Ты этого хочешь? Парень, о котором ты печешься, был твоим соратником. И он может быть тебе еще полезен, как он полезен мне.

На лице Мейлира явственно отражалась внутренняя борьба. Он пристально смотрел на Сильюна. Бедный, принципиальный Мейлир. Так беспокоится о справедливости, что не видит логики.

– Я не могу допустить, чтобы Люк страдал, – произнес Мейлир. – Я виноват в том, что с ним случилось.

– Чисто формально, – ответил Сильюн. – И я виноват, если учесть, что это я вдохновил Зелстона сделать Предложение об отмене безвозмездной отработки, с чего все события и начались. Но я не лишился из-за этого сна.

Руки у Мейлира безвольно повисли, набалдашник трости ударился ему в бедро.

– Все говорят, что это ты приложил руку к пресловутому Предложению. Но я никогда не понимал, зачем это тебе нужно. Ты не аболиционист, насколько мне известно. Кто ты, Сильюн Джардин?

«Хороший вопрос», – подумал Сильюн.

– Я любознательный.

– Очень похоже на правду! – невольно рассмеялся Мейлир.

Сильюн снова улыбнулся:

– Мейлир, теперь мой второй вопрос. Когда ты понял, что́ Крован сделал с тобой, тебе хотелось умереть?

И снова у Мейлира побелели костяшки пальцев, сжимавшие набалдашник трости. Он приподнял ее, словно хотел ударить ею Сильюна по лицу. Это было великолепное зрелище наблюдать, как наследник Хайвителя борется с собственной благородной природой.

Трость с глухим стуком упала на мраморный пол. Сильюн почувствовал разочарование.

– Да, – признался Мейлир. – Я хотел умереть.

– Я думаю, – сказал Сильюн, бесшумно спрыгивая с помоста, – мы задали друг другу все вопросы. А сейчас, если ты позволишь, я пойду. Мне нужно заняться восстановлением поместья: тетя Эвтерпа решила вернуться в Орпен-Моут, и ей нужна моя помощь. – Уходя, Сильюн чувствовал спиной взгляд Мейлира.

Что предпримет наследник Хайвителя? Сельюн терялся в догадках. Мейлир решительно настроен вытащить Люка из Эйлеан-Дхочайса. Осмелится ли он предпринять попытку? Объявит о поступке Рикса? Он отлично знает, что это ему не поможет.

Или он будет спасать Люка каким-нибудь старомодным способом? Любопытно на это посмотреть. Шотландский замок Крована отлично защищен. Эти способы защиты Сильюн внимательно изучал, когда создавал привязку рабов к Кайнестону. Мейлир, конечно, смелый человек, но одной смелостью не войдешь и не выйдешь из Эйлеан-Дхочайса. Особенно если ты лишился Дара.

Все время, пока они разговаривали, Сильюн исследовал Мейлира, искал следы Дара. И ничего не нашел. Внутри у него пусто. Мейлир не верит, что Дар может к нему вернуться. В этом Сильюн был с ним согласен. Сейчас Мейлир такой же Бездарный, как и Дженнер.

Сильюн вышел из зала и в глубокой задумчивости отправился по коридорам, проводя рукой по старинным гобеленам. В детстве тетя Эвтерпа ругала его за это, когда она лежала в коме в Кайнестоне, а он навещал ее в пространстве ее памяти и они шли вместе по коридорам Орпен-Моута, разрушенного, но сохранившегося в ее воспоминаниях.

То, что он нашел в Орпене, в дневниках Кадмуса Парва-Джардина, вызвало у него много вопросов. И главным был: почему у его брата отсутствует Дар? Сильюн жаждал найти ответ.

Легендарные способности Кадмуса в юности оставались незамеченными. Они ярко проявились только в зрелом возрасте, после смерти его первой жены и рождения его якобы Бездарного сына. Только тогда пошла слава о его уникальном Даре. Сильюну было предельно ясно: Кадмус не обладал исключительной силой, пока не родился его ребенок. Он просто взял Дар у своего сына.

В своих дневниках Кадмус не писал об этом. Должно быть, это произошло непреднамеренно. Случайно.

И Сильюн был практически уверен, что нечто подобное произошло между ним и Дженнером в раннем детстве. Слишком очевидной была параллель: невероятной силы Дар у него и полное отсутствие Дара у Дженнера.

Возникал вопрос: можно ли вернуть утраченный Дар? Если Дар берет начало не в отдельно взятом человеческом теле, а исходит из внешнего источника, из того, который они все называют пространством света, можно ли подключиться к этому пространству и подпитывать свой Дар?

То, что Крован отнял у Мейлира Дар, подстегнуло Сильюна вновь сосредоточить внимание на этом вопросе. Это стало поводом для столкновения с Дженнером у ворот. Ему тогда хотелось выяснить, может ли отчаянное желание Дженнера открыть ворота и выпустить Аби Хэдли на свободу пробудить в нем остатки Дара. Он провоцировал брата словами. Он попробовал влить в него немного Дара, чтобы посмотреть, будет ли тело брата реагировать на это и вспомнит ли забытые способности.

Но Дженнер оказался не в состоянии ни сохранить перелитый в него Дар, ни пробудить остатки своего. Эксперимент вызвал у его брата, обычно спокойного и улыбчивого, такой гнев и такую глубокую обиду, что Сильюн удивился.

Эксперимент с Дженнером не принес результатов. Ничего не прояснила и ситуация с Мейлиром Треско. Крован забрал Дар у Мейлира точно так же, как он, Сильюн, – так он считал – забрал Дар у Дженнера? Или же Крован просто разрушил Дар Мейлира? Или существует третий вариант? Сильюн собрал свидетельства очевидцев, они сводились к одному: из Мейлира выскользнул сгусток золотого свечения, поднялся вверх и растворился. Означало ли это, что Дар, вырванный из Мейлира силой, вернулся в пространство света?

А что являла собой та яркая вспышка, которая пронзила потолок Дома Света и упала на него после ритуала усыновления? На основе этих двух событий можно было сделать вывод: барьер между этим миром и пространством света проницаем.

Можно ли скачивать Дар из этого пространства и возвращать его назад?

Проходя по коридорам Вестминстера, Сильюн включил свою сенсорную систему, фиксируя движение Равных. Он почувствовал Боуду Матраверс, ее витальная энергия, интенсивная и контролируемая, спешила влево, в какое-то четырехугольное пространство. Никаких признаков присутствия рядом с ней Гавара, конечно же, не было.

Сильюн расширял свою сенсорную сеть, пока она не охватила весь Вестминстерский комплекс. Сейчас, почувствовав себя наследником, он был привязан к этому месту, стал его частью. Сильюн остановился в коридоре и закрыл глаза. А открыв их, ахнул.

Он видел мир, состоявший только из света и мрака. Из Дара и его отсутствия. У него за спиной пульсировал источник света, такой ослепительно яркий, что он не смел повернуться к нему лицом, – Дом Света. Вокруг его оплетали светящиеся следы сотен Равных: парламентарии, их гости и члены их семей, вторые и третьи линии рода, которые никогда не войдут в Дом Света, но которые работали в Вестминстерском дворце. Каждый человек предстал в сиянии своего Дара, оно мерцало и вспыхивало. Сильюн наклонил голову. Высоко в Башне канцлера интенсивно перемещалась золотая пульсация: метался его отец.

Ошеломленный, Сильюн прислонился к стене – на него обрушился клубок из светящихся нитей. Он не сразу понял, что это был человек, шедший по коридору. Человек остановился рядом с ним – для Сильюна эта усиленная близость была нестерпимой.

– С тобой все в порядке? – услышал он голос.

Сильюн понятия не имел, кому он принадлежит. И был не в состоянии что-либо ответить.

– Понятно, – произнес голос с легкой гнусавостью. – Чудак какой-то.

Светящийся клубок покатился дальше.

Сильюн попытался сосредоточиться. Он видел не только Равных – ослепительно яркие сгустки света. Слабо светились стены Вестминстера. Он понял: это Дар, создавший его, светит сквозь века.

Сильюн видел тонкую линию контура здания, по этому контуру и ориентировался. Он добрался до небольшой Речной двери, которая вела из Вестминстера вниз к Темзе. Парламентарии эту дверь не жаловали своим вниманием. Сильюн толкнул дверь навстречу порывам ветра и шуму: двигавшийся рывками плотный поток машин разгонял пешеходов клаксонами, гиды экскурсионных автобусов на всех языках мира – о существовании некоторых из них Сильюн не подозревал – описывали прославленный Дом Света. Жители Британии, возможно, и не могли покинуть страну до завершения безвозмездной отработки, но сюда стекались люди со всех уголков земного шара.

Разумеется, на Вестминстерском мосту, как обычно, толпились туристы. Но взгляд Сильюна, пронизанный Даром, не видел ничего, кроме черной пустоты.

Насколько он был бы прекрасен в золотистом сиянии. Наполненный Даром.

Медленно двигавшаяся яркая точка привлекла его внимание – по мосту в такси ехал Равный. Его он не увидел, не почувствовал его присутствие, пока лезвие не сдавило горло. Слишком поздно включать силу Дара.

– Ты – покойник, – проскрипел голос в самое ухо. Затем последовал отвратительный смех.

Сильюн закрыл глаза и сконцентрировался, на мгновение испугался, что яркий свет навсегда выжег его глаза. Но когда снова их открыл, повседневный мир предстал перед ним в своих реальных очертаниях.

И что он увидел? Перед ним стоял Собака и прижимал клинок к его горлу. Вид у него был такой же безумный, как и в ту ночь в Кайнестоне после разрушения Восточного крыла, когда он открыл ворота и выпустил его на свободу.

Тогда в общем хаосе удушение Собакой двоюродной бабушки Гипатии осталось незамеченным. Ее тело, уже посиневшее и раздутое, нашли только на следующее утро. Едва заметную полосу на шее сочли за травму, полученную во время взрыва, официальной причиной смерти объявили сердечный приступ, вызванный шоком. Только Сильюн – и Аби Хэдли – видели, как Собака с поводком, приспособленным под удавку, направился к Гипатии.

Сильюн вздохнул.

– Я бы мог сказать, что скучал по тебе, – процедил он, рукой отводя лезвие в сторону. – Но моя мама с детства внушила мне, что джентльмен никогда не лжет.

– Ты не джентльмен! – расхохотался Собака.

– Я теперь наследник, так что следи за своими манерами. И пожалуйста, впредь не приставляй к горлу никаких ножей. – Сильюн бросил взгляд вниз. Оказалось, у Собаки был не один нож, а целая коллекция, и все он, как ни странно, держал в одной руке. – Я полагаю, это не официальный визит с целью поздравить меня с вводом в парламент?

– Нужна твоя помощь! – прорычал Собака. – Было дело. Теперь нужно место залечь на дно. Я – твой должник. У меня три долга, поэтому я пришел к тебе.

– Не хочу тебя расстраивать, но ты неверно понял идею долга. Она заключается в том, что это ты должен мне помогать.

Сильюн изучающе смотрел на Собаку. На нем была все та же одежда, в которой он бежал из Кайнестона, – комбинезон, что он стащил с гвоздя в собачьем питомнике. Комбинезон был очень мятым, в пятнах то ли грязи, то ли крови.

– Я не могу отвезти тебя в наш дом на набережной Виктории, хотя думаю, что отец в ближайшее время планирует поменять его на другой. Но у меня есть местечко в Марилебоне, я им пользуюсь, когда хочу уединиться. Пойдем, я прослежу, чтобы нас не заметили. И убери свои ножи. Что за «дело» у тебя было, ограбил ящики для столовых приборов?

– Красиво, правда?

Собака развел пальцы, и Сильюн увидел, что он не держал ножи в руке. Его правая рука была заменена на металлическую. Металл острый как бритва. Затем он присмотрелся повнимательнее: кожаная тесьма на ладони, шнурки перекрещивались сзади и завязывались узлом на запястье. Это была часть перчатки, часть орудия пыток. И тогда он понял, что это такое:

– Работа Черного Билли. Я не знал, что ты разделяешь мою любовь к историческим артефактам. Должно быть, навестил моих родственников в Иде.

– Хорошо вернуться снова в прежние места, – сказал Собака.

Он обнажил в ухмылке зубы и засунул свою кошмарную руку в объемный передний карман комбинезона. Они пошли бок о бок в сторону Сент-Джеймс-парка, обогнули Грин-парк и двинулись дальше.

В уединенном местечке – им оказался беленный известью мьюз-хаус[2] Мьюз-хаус – малоэтажный городской дом, переделанный из старого дома, в котором на первом этаже располагалась конюшня. – Сильюн уговорил Собаку снять перчатку, чтобы хорошо ее рассмотреть, пока варится кофе. Перчатка была тяжелой, изготовлена из тигельной стали, на вид слоистой и неоднородного цвета. Все пальцы были соединены. Но отличались друг от друга длиной и шириной лезвия.

Каждый школьник Великобритании знал историю этой перчатки – последняя работа кузнеца, который полтора столетия назад поднял восстание против своих жестоких хозяев. Черный Билли собрал односельчан и пошел громить поместье Ида, принадлежавшее Верней – одной из ветвей рода Джардинов. Но у крестьян не было ни единого шанса на победу. Ближайших соратников Черного Билли казнили без суда и следствия, а он был замучен до смерти изуверскими инструментами, которые собственноручно выковал под принуждением Дара. Инструменты остались на хранение у Верней в Иде, там они и находились до сих пор.

До сих пор.

– Это для разрезания, – пояснил Собака, наблюдая, как Сильюн перебирает лезвия. – Это сдирочный. Для разделки на части. Есть и другие. Но не ножи. – Он открыл плоский кожаный мешочек, висевший на поясе, и достал замысловатые инструменты. – Для ушей, – объявил Собака, держа в руке тонкую и длинную полоску металла, загнутую в петлю сложной формы, с малюсенькими шипами по всей длине. – Он взял в руки другой инструмент. – Для глаз.

Этот напоминал совочек для крошечной порции мороженого, предназначенной для гурмана с умеренным аппетитом. Сильюн поморщился. Он ненавидел мороженое.

– Сувениры? – спросил он. – Или у тебя есть планы применить их на практике?

– Рабочий человек любит хорошие инструменты! – гортанно хохотнул Собака. – Заполучить их было легко. Семья была в отъезде. Тот человек, что знал меня, впустил.

– И это после того, что ты сделал?

– Наверное, мой поводок обмотался вокруг его горла и убедил его сделать это! – Собака опять лающе гоготнул. – Вот это, – сказал он, наклоняясь и касаясь самого большого зазубренного лезвия на перчатке, – снимет голову с плеч вашего кузена Рагнара.

Сильюн налил себе кофе тонкой горячей струйкой и дал осесть гуще, сел в кресло и поднес чашку к губам.

– Месть – это прекрасно, – произнес он. – И я ценю то, что ты делаешь, – это сокращает список адресатов рассылки рождественских открыток. Но останутся ли у меня родственники к тому моменту, когда ты закончишь свое дело? То, что Иварр сделал с твоей женой и нерожденным ребенком, было ужасно, за это ты убил его, его жену и их детей. Моя двоюродная бабушка сделала тебя своей собакой, и ты отплатил ей тем же – надел на нее свой поводок-удавку. Но зачем тебе Рагнар? Разве он должен отвечать за неблаговидный поступок своего старшего брата? Если бы это было так, то все женщины, которых обидел Гавар, должны были бы стучать в мою дверь утром, днем и ночью.

– Они все вместе это сделали.

Все вместе изнасиловали жену Собаки? Сильюн сделал еще глоток обжигающего кофе, позволяя ему теплом растекаться по телу. Отлично. Двоюродный брат Рагнар не тот человек, по которому Сильюн будет лить слезы.

Убийство еще одного Равного вскоре после убийства Зелстона взбудоражит общественность. Лишнее побуждение отца к жестокой расправе. И это угнетающе подействует на простых людей и вместе с тем напомнит им, что Равные уязвимы. Все придет в смятение, и это отлично.

И жертвой станет еще один представитель семьи Верней? Они подавили восстание Черного Билли, и это сделало их синонимом жестокого угнетения простолюдинов Равными. А когда пять лет назад Собака убил наследника Иварра и его семью, это запечатлелось в памяти как самое страшное преступление, которое совершил простолюдин в отношении Равных.

Все складывается почти идеально.

– Мне кажется, – начал Сильюн, глядя на Собаку, – тебе нужно будет исчезнуть из поля зрения на более длительный срок. К счастью, я знаю место, где можно спрятаться. Моя тетя ждет меня на развалинах Орпен-Моута, мы собираемся восстановить поместье. Никто не приближается к этому месту. – Сильюн взял серебряный кофейник и маленькую чашечку. – И это всего в пятидесяти милях от Иды. Кофе?

Собака взял чашечку и оскалил зубы в ухмылке, производило это ужасное впечатление.

Они выехали на следующее утро, автомобиль вел не один из семейных шоферов Джардинов, а умеющий держать язык за зубами товарищ некоего знакомого Сильюна. Он высадил их у леса, окружавшего некогда великое поместье, и дальше они пошли пешком через лес, через поля, где бутень одуряющий, желтостебельник и горошек хлестали их по бедрам.

Ворота Орпен-Моута и воротами трудно было назвать – железный прямоугольник в низкой каменной стене. Границей поместья служила огромная канава, которая защищала от проникновения на его территорию диких животных. И не только животных. Сильюн, проходя по ржавой решетке, в качестве моста перекинутой через ров, почувствовал покалывание от присутствия где-то поблизости Дара. Собака, едва ступив на решетку, задрожал. Воздействие Дара ничего хорошего ему не сулило.

– Дальше тебе нельзя, – сказал Сильюн. – В лесу полно дичи. Иди поохоться. Разомнись. Вечером я тебя найду.

Собака похлопал по карману комбинезона, там глухо звякнуло. Он кивнул, развернулся и пошел назад к лесу.

«Дай волю, этот человек убьет всех Равных в Англии», – подумал Сильюн, глядя ему в след. Он потрогал рукой горло и вспомнил острое стальное лезвие, приставленное к нему вчера.

Тетя Эвтерпа сидела в саду, как и в первый раз, когда он посетил ее, войдя в пространство ее воспоминаний, в то время как она лежала в коме в Кайнестоне.

Но в этот раз это была не свежая двадцатидвухлетняя девушка, загорающая в шезлонге.

Юная красота тети Эвтерпы, словно рукой неумелого скульптора, была соскоблена с ее лица, а тонкие черты скомкались и застыли в строгой монументальности. Сейчас она напоминала погребальную статую, установленную на полуразрушенной кладке, которая некогда могла быть декоративной стеной. Эвтерпа была одета в простое черное платье. И когда Сильюн наклонился, чтобы поцеловать ее холодные щеки, он увидел приколотую у основания глухого воротника брошь из слоновой кости с изображением римского знамени и гербом Зелстона. Траурный наряд.

Взяв тетю Эвтерпу за руки, Сильюн осторожно поднял ее. Она прижалась к нему, ее голова едва достигала его плеча, они молча смотрели на обугленные руины Орпен-Моута. Тетя Эвтерпа была родной сестрой его матери, иногда, вспоминая дни детства и юности, которые они провели здесь вместе, Сильюн чувствовал, что по характеру они с ней больше похожи, нежели с матерью.

Он не сразу понял, что тетя Эвтерпа плачет. Инстинктивно он обнял ее и прижал к груди.

– Я жалею, что ты разбудил меня, – сказала она, уткнувшись в его куртку. – Я хотела бы спать и вечно пребывать в мечтах. В нашем саду Уинтерборн был еще жив. Но здесь…

– Здесь ты жива, – ответил Сильюн. – И ты снова будешь счастлива. Смотри.

Он взял тетю за руку и почувствовал Дар, который бился как второй пульс, – это была ее сила.

Сильюн позволил Дару вытекать из него. Он чувствовал, что Дар капает с кончиков пальцев, точно кровь, на землю. С того дня, как Абигайл Хэдли застала его в лесу, когда он экспериментировал с вишневым деревом, Сильюн значительно преуспел в этом деле.

Земля ответила ему.

Почва зашевелилась, вздыбилась кочками. Выстрелил из-под земли первый зеленый побег. Потом еще. И еще. Множество. Они росли, превращаясь в кусты, зацвели. Эвтерпа Парва смотрела, как цветок за цветком раскрывались кроваво-красные бутоны.

Воздух в саду Орпен-Моута наполнился густым ароматом роз.