Онлайн чтение книги Темная половина The Dark Half
Глава 6. Смерть в большом городе

Доуди Эберхарт была злая как черт, а когда Доуди Эберхарт злилась, это означало, что в столице появилась одна бабенка, с которой никто не захочет связываться. Она поднималась по лестнице многоквартирного дома на Эл-стрит с невозмутимостью (и примерно такой же массой) носорога, бредущего по травянистой равнине. При каждом вдохе ее синее платье растягивалось на груди, слишком большой, чтобы назвать ее просто пышной. Мясистые руки раскачивались, как маятники.

Давным-давно, много лет назад, эта женщина была одной из самых шикарных во всем Вашингтоне девочек по вызову. В те времена ее рост – шесть футов три дюйма, – равно как и эффектная внешность делали ее не простой шлюхой; на нее был такой спрос, что ночь с ней считалась почти такой же почетной, как трофей на охоте, и если внимательно рассмотреть фотографии вашингтонских элитных тусовок и официальных приемов времен второй администрации Джонсона и первой администрации Никсона, на многих из них можно заметить Доуди Эберхарт, обычно под руку с человеком, чье имя часто упоминалось в серьезных политических статьях и эссе. Ее было трудно не заметить, хотя бы из-за роста.

Доуди была шлюхой с сердцем банковского кассира и душонкой жадного таракана. Двое из ее регулярных клиентов, один – сенатор от демократов, второй – республиканец, член палаты представителей и далеко не последний из них, обеспечили ей безбедное существование, так что она смогла отойти от дел. Они сделали это не совсем добровольно. Доуди понимала, что риск подцепить какую-нибудь заразу отнюдь не снижался (высокопоставленные правительственные чиновники точно так же подвержены СПИДу и прочим не столь серьезным, но все равно неприятным венерическим «радостям», как и простые граждане). Годы тоже не убывали. И ей не очень-то верилось в клятвенные заверения обоих джентльменов, что они непременно оставят ей что-нибудь по завещанию. Прошу прощения, сказала она им обоим, но я больше не верю в Зубную фею и Санта-Клауса. Малышке Доуди надо крутиться самой.

На вырученные деньги малышка Доуди приобрела три многоквартирных дома. Шли годы. Сто семьдесят фунтов роскошного тела, при виде которого сильные мужики падали на колени (обычно прямо перед ней, когда она раздевалась догола), теперь превратились во все двести восемьдесят. Вложения, вполне окупавшиеся в середине семидесятых, накрылись тем самым местом в восьмидесятые, когда богатели все те, кто вложил деньги в рынок ценных бумаг. В шорт-листе ее клиентов значились два первоклассных брокера – вплоть до конца активной фазы ее карьеры; и Доуди частенько жалела о том, что не держалась за них, когда «вышла на пенсию».

Один дом она потеряла в 1984-м; второй – в 1986-м, после налоговой проверки, обернувшейся катастрофой. За этот дом на Эл-стрит она держалась с решимостью человека, который отчаянно проигрывает в «Монополию», но верит, что ему еще выпадет шанс отыграться. Но шанс так и не выпал и вряд ли выпадет в ближайшие пару лет… или позже. Когда это случится, Доуди быстренько соберет чемоданы и улетит на Арубу. Ну а пока что домовладелице, в прошлом – самой востребованной из столичных проституток, следует стойко держаться.

Чем она и занималась всю жизнь.

И намерена заниматься впредь.

И храни Боже любого, кто ей помешает.

Например, Фредерика Клоусона, или просто Прыща.

Она поднялась на площадку второго этажа. В квартире Шульманов гремела музыка. «Ганз энд Роузез».

– НУ-КА БЫСТРО ВЫКЛЮЧИЛИ МУЗОН! – заорала она во весь голос… а когда Доуди Эберхарт врубала голос на полную мощность, от ее децибелов трескались оконные стекла, у детей лопались барабанные перепонки, а собаки падали замертво.

Музыку приглушили мгновенно. Доуди прямо чувствовала, как Шульманы испуганно жмутся друг к другу, словно пара дрожащих в грозу щенков, и молятся, чтобы эта Злая Ведьма с Эл-стрит пришла не к ним. Они боялись ее. И правильно делали. Шульман работал юрисконсультом в очень солидной фирме, но ему предстояло нажить себе еще пару язв, прежде чем его влиятельность укрепится настолько, что он сможет без всяких последствий огрызаться на Доуди. Если он что-то вякнет сейчас, на данном этапе своей молодой жизни, она сожрет его с потрохами, и он это знал, что не могло не радовать.

Когда твой счет в банке стремительно тает, а портфель инвестиций худеет, приходится радоваться хоть чему-то.

Не сбавляя шаг, Доуди повернула за угол и начала подниматься на третий этаж, где в одиноком роскошестве жил Фредерик Клоусон, он же Прыщ. Она шла все с той же неотвратимой неспешностью носорога, бредущего по травянистой равнине: подбородок приподнят, дыхание нисколько не сбилось, несмотря на столь мощный вес. Прочная лестница мелко подрагивала.

Доуди уже предвкушала, что сейчас будет.

Клоусон даже не стоял у подножия корпоративно-юридической пирамиды. Он к этой пирамиде вообще еще не приблизился. Как у всех студентов-юристов, которых знала Доуди (исключительно как жильцов; она никогда не трахалась с кем-то из студентов в своей «другой жизни», как она это теперь называла), у него были слишком большие запросы при слишком малой платежеспособности. Все эти студенты-юристы считали себя шибко умными и пытались компостировать ей мозг. С ней этот номер обычно не проходил. Потому что давать им отсрочку по платежам – это почти то же самое, что давать даром. Один раз уступишь, и тебя будут иметь во все дыры.

Образно выражаясь, конечно.

Однако Прыщу Клоусону удалось частично прорвать ее оборону. Четыре раза подряд он задерживал оплату, и Доуди это терпела, потому что он убедил ее в том, что в его случае старая скучная сказочка – это не сказка, а быль (или может стать былью): у него будут деньги.

Вряд ли бы у него что-то вышло, если бы он принялся утверждать, что Сидни Шелдон – это на самом деле Роберт Ладлэм, а Виктория Хольт – это Розмари Роджерс, потому что Доуди было наплевать на всех этих писателей и на миллиарды их двойников. Она предпочитала криминальные романы, и чем больше в них «мяса», тем лучше. Она вполне допускала, что многим нравится романтическая размазня и шпионская хрень, если список бестселлеров в «Пост» может служить показателем, но сама Доуди читала Элмора Леонарда за много лет до того, как он сам попал в списки бестселлеров, и всерьез увлеклась Джимом Томпсоном, Дэвидом Гудисом, Хорасом Маккоем, Чарлзом Уиллфордом и прочими в том же духе. Если коротко и по сути, Доуди Эберхарт обожала романы, в которых мужики грабили банки, стреляли друг в друга и проявляли любовь к своим женщинам, избивая их до полусмерти.

Джордж Старк был – то есть теперь уже точно был – самым лучшим. Она была его преданной и убежденной поклонницей от «Пути Машины» и «Оксфордского блюза» вплоть до «Дороги в Вавилон», похоже, последней из его книг.

Прыщ, проживавший в квартире на третьем, сидел, обложившись конспектами и книгами Старка, когда Доуди пришла к нему в первый раз – напомнить, что надо бы заплатить за квартиру (в тот раз он задержал плату всего на три дня, но им только дай палец – откусят всю руку). Разобравшись со своим вопросом – Клоусон пообещал передать ей чек завтра еще до полудня, – она поинтересовалась, для чего будущему юристу изучать произведения Джорджа Старка? Это теперь обязательно для успешной карьеры в юриспруденции?

– Нет, – ответил Клоусон с лучезарной улыбкой, радостной и откровенно хищной. – Но может поддержать такую карьеру финансово .

Именно эта улыбка ее и зацепила, заставила дать ему послабление в сроках оплаты, хотя в любом другом случае она бы сразу взяла должника за горло. Такую улыбку она не раз видела прежде – глядя на себя в зеркало. Тогда она была твердо уверена, что такую улыбку подделать нельзя, и, между прочим, считала так до сих пор. Клоусон и вправду нарыл компромат на Тадеуса Бомонта; его ошибка была только в несокрушимой уверенности, что Бомонт поведется на его удочку. Тут Фредерик Клоусон, он же Прыщ, здорово просчитался. И она просчиталась тоже.

Она прочитала один из двух романов Бомонта – «Пурпурный туман» – после того, как Клоусон ей рассказал о своем открытии, и решила, что это на редкость дурацкая книга. Несмотря на все письма и ксерокопии, которые показал Клоусон, ей все равно было трудно, практически невозможно поверить, что два этих автора – один и тот же человек. Разве что… примерно на третьей четверти книги, когда Доуди уже собиралась зашвырнуть эту дерьмовую тягомотину через всю комнату и благополучно о ней забыть, она дочитала до места, где фермер пристреливал лошадь. Коняга сломала две ноги, и ее надо было пристрелить, но весь смак в том, что старому фермеру Джону это вставляло . Приставив ствол ружья к голове лошади, он принялся гонять лысого и выстрелил точно в момент оргазма.

Впечатление было такое, что, добравшись до этой сцены, Бомонт отошел выпить чашечку кофе… а весь кусок написал Джордж Старк, этакий литературный Румпельштильцхен. Ну да. Это была единственная иголка в стоге сена.

Но теперь это уже не важно. Каждый в жизни хоть раз, да проколется. Прыщ Клоусон все-таки заморочил ей голову, и хорошо, что ненадолго . А теперь все закончилось.

Доуди Эберхарт добралась до площадки третьего этажа. Она заранее сжала руку в кулак, потому что сейчас был тот случай, когда надо не вежливо стучаться, а колотить в дверь со всей силы. Но тут обнаружилось, что колотить не придется. Дверь в квартиру Прыща была приоткрыта.

– Ну что такое! – пробормотала Доуди, кривя губы. У них, конечно, приличный район, не наркоманский, но если есть шанс забраться в квартиру к какому-нибудь идиоту, наркоманы охотно это сделают. Парень оказался еще глупей, чем она думала.

Она легонько постучала в дверь костяшками пальцев, и дверь распахнулась.

– Клоусон! – позвала она голосом, обещавшим погибель и вечные муки.

Ответа не последовало. Из коридора Доуди было видно, что в гостиной задернуты шторы и горит верхний свет. Негромко играло радио.

– Клоусон, нам надо поговорить!

Она пошла по короткому коридору… и остановилась.

Одна из диванных подушек валялась на полу.

Вот и все. Ничто не указывало на то, что здесь побывали какие-нибудь невменяемые наркоманы, но ее интуиция, все еще острая, сработала сразу. Она что-то почуяла. Запах был очень слабый, но был . Немного похоже на запах еды, которая уже испортилась, но еще не протухла. На самом деле тут было что-то другое, просто Доуди не знала, как еще это определить. Доводилось ли ей чуять что-то такое раньше? Кажется, да.

И был еще один запах, хотя она сомневалась, что чуяла его носом. Этот запах она распознала сразу. Будь здесь патрульный Гамильтон из Коннектикута, он бы тоже мгновенно его узнал: запах чего-то плохого. Запах беды.

Она стояла на пороге гостиной, глядя на сброшенную подушку и слушая радио. То, чего не смог сделать подъем на три лестничных пролета, сделала обыкновенная подушка – сердце учащенно забилось под необъятной левой грудью, дыхание вырывалось изо рта мелкими судорожными порциями. Что-то здесь было не так. Очень сильно не так. Вопрос только в том, коснется это ее или нет, если она здесь застрянет.

Здравый смысл подсказывал, что надо бежать. Бежать, пока еще есть возможность. И здравый смысл был силен. Но любопытство велело остаться и посмотреть… и оно оказалось сильнее.

Она осторожно просунула голову в комнату и сначала посмотрела направо, где был фальшивый камин, два окна с видом на Эл-стрит и, в общем-то, ничего интересного. Она посмотрела налево и вдруг застыла. Ее как будто замкнуло в таком положении. Глаза широко раскрылись.

Она стояла так не больше трех секунд, но ей показалось, что больше, гораздо больше. За эти секунды она разглядела все вплоть до мельчайших деталей; ее разум зафиксировал увиденное так же четко и ясно, как чуть позже это заснимет фотограф из оперативно-следственной группы.

Она увидела две бутылки пива «Амстель» на журнальном столике, одну пустую, другую – полупустую, все еще с пеной в горлышке. Она увидела пепельницу с надписью «БОЛЬШОЙ ЧИКАГО» на ободке. Она увидела два окурка сигарет без фильтра, вдавленные в девственно-белую чашу пепельницы, хотя Прыщ не курил – во всяком случае, не табак. Она увидела маленькую пластмассовую коробочку из-под канцелярских кнопок, лежавшую на боку между пепельницей и бутылками. Кнопки, которыми Прыщ пришпиливал записи и бумажки к пробковой доске, были рассыпаны по стеклянной поверхности журнального столика. Она увидела, что несколько кнопок упало на журнал «Пипл», раскрытый на той самой статье о Тэде Бомонте/Джордже Старке. Она увидела снимок, на котором мистер и миссис Бомонт пожимали друг другу руки над могилой Старка, правда, он лежал вверх ногами. Фредерик Клоусон уверял, что эту историю никто никогда не напечатает, но его самого она сделает человеком вполне богатым. Однако в этом он сильно ошибся. Похоже, он сильно ошибся во всем.

Она увидела Фредерика Клоусона, сидевшего на стуле, к которому был привязан. И теперь у него даже прыща не осталось. Он сидел голышом, его скомканная одежда валялась под журнальным столиком. В паху Клоусона зияла кровавая дыра. Яйца были на месте, а член ему запихали в рот. Он прекрасно туда поместился, потому что убийца вырезал у Клоусона язык. Сам язык был пришпилен к стене. Кнопку так глубоко вбили в мясо, что был виден лишь полумесяц ярко-желтой головки, похожий на радостную улыбку. Разум Доуди беспощадно зафиксировал и это тоже. Кровь растеклась по обоям дрожащими линиями, и получился рисунок, похожий на веер.

Убийца использовал еще одну кнопку, на этот раз с ярко-зеленой головкой, чтобы приколоть к голой груди экс-прыща вторую страницу статьи из «Пипл». Доуди не видела лица Лиз Бомонт – оно было залито кровью Клоусона, – но зато видела руку, которая протягивала блюдо с шоколадными кексами улыбавшемуся Тэду. Она вспомнила, как Клоусон бесновался по поводу этого снимка. «Это обман! – кричал он. – Она ненавидит готовить. Сама так сказала в интервью после выхода первой книги Бомонта».

Над отрезанным языком на стене было написано пальцем, обмакнутым в кровь:

Господи боже, мелькнула мысль глубоко в сознании Доуди. Прямо как в книгах Джорджа Старка… как будто здесь побывал Алексис Машина.

У нее за спиной раздался негромкий глухой хлопок.

Доуди Эберхарт закричала и обернулась. Машина шел на нее со своей страшной бритвой, стальной блеск которой теперь был приглушен пленкой крови Фредерика Клоусона. Вместо лица – искривленная маска из сплошных шрамов. Все, что осталось после того, как Нонни Гриффитс искромсала его в финале «Пути Машины», и…

В коридоре никого не было.

Дверь захлопнулась сама по себе. Иногда так бывает.

А ты уверена?  – спросил тоненький голос из глубин сознания… только теперь он звучал ближе и громче и звенел от страха. Когда ты сюда поднялась, дверь была приоткрыта. Не распахнута настежь, а просто слегка приоткрыта. Но сразу было понятно, что она не заперта.

Ее взгляд вернулся к бутылкам на столике. Одна пустая. Вторая полупустая, все еще с пеной в горлышке.

Убийца стоял за дверью, когда Доуди сюда вошла. Если бы она обернулась, она бы точно его увидела… и сейчас тоже была бы мертва.

И пока она тут стояла, зачарованная живописной картиной с останками Фредерика Клоусона, убийца спокойно вышел, закрыв за собой дверь.

Ноги вдруг стали ватными, и она опустилась на колени с каким-то странным изяществом, словно девочка, готовая принять причастие. В голове вертелась как белка в колесе всего одна исступленная мысль: Зачем я кричала, теперь он вернется, зачем я кричала, теперь он вернется, зачем я кричала…

А потом она услышала его шаги, ритмичный топот огромных ног по ковру на лестничной площадке. Позже ей пришло в голову, что придурки Шульманы снова врубили музыку на полную катушку и она приняла грохот басов за шаги, но в ту минуту она была убеждена, что это Алексис Машина… и он возвращается… человек, настолько помешанный на убийстве, что даже смерть его не остановит.

В первый раз в жизни Доуди Эберхарт упала в обморок.

Она пришла в себя меньше чем через три минуты. Ноги по-прежнему не держали, так что до входной двери она доползла. Доуди подумывала о том, чтобы открыть дверь и выглянуть на площадку, но не смогла заставить себя это сделать. Вместо этого она заперла дверь на замок, подняла блокиратор и повернула ручку щеколды. Потом села на пол и привалилась спиной к двери, хватая ртом воздух. Мир вокруг превратился в серую кляксу. Она смутно осознавала, что заперлась наедине с изуродованным трупом, но это было не самое страшное. Это было и вовсе не страшно, если задуматься о других вариантах.

Мало-помалу силы вернулись, и Доуди все же сумела подняться на ноги. Она добралась до конца коридора и прошла в кухню, где был телефон. Она старательно отводила взгляд от того, что осталось от Прыща Клоусона, но толку от этого было мало; чудовищная картина еще долго будет стоять у нее перед глазами как наяву.

Она позвонила в полицию, и когда копы прибыли, никого не впускала до тех пор, пока под дверь не просунули одно из служебных удостоверений.

– Как зовут вашу жену? – спросила она полицейского, на чьей карточке значилось имя Чарлз Ф. Туми-младший. Спросила дрожащим и тонким голосом, совсем не похожим на ее обычный голос. Сейчас его не узнали бы даже близкие друзья (если бы они у нее были).

– Стефани, мэм, – терпеливо ответили из-за двери.

– Я ведь могу позвонить к вам в участок и проверить! – Ее голос едва не сорвался на визг.

– Разумеется, можете, миссис Эберхарт, – отозвались из-за двери, – но вам не кажется, что вы быстрее почувствуете себя в безопасности, если впустите нас сразу?

И поскольку Доуди еще не разучилась определять Голос копа так же легко, как и Запах беды , она отперла дверь и впустила Туми с его напарником. Едва они переступили порог, с Доуди вновь приключилось такое, чего с ней не бывало ни разу в жизни: она впала в истерику.