Онлайн чтение книги Ужин The Dinner
11

Теперь мы смеялись все вчетвером – момент разрядки. Слишком расслабляться, однако, не стоило, следовало сохранять бдительность. Дело в том, что Серж Ломан сам был обладателем «аппетитной задницы», и данный факт частенько акцентировался противоположным полом. Он прекрасно знал, что пользуется успехом у женщин, и в этом не было ничего предосудительного; он был фотогеничен, отличался приятной, но опять-таки деревенской наружностью, слишком уж простоватой, вырубленной как бы из одного чурбака, – но есть ведь женщины, которым по вкусу грубая мебель, стол или стул, сколоченные из «аутентичных материалов» – досок от старого хлева в Северной Испании или Пьемонте.

Раньше подружки Сержа уже через несколько месяцев сбегали от него: было в нем что-то постное и прямолинейное, и им быстро надоедала его «смазливая мордашка». Только Бабетта выдержала рядом с ним дольше других, восемнадцать лет, что само по себе можно считать чудом: вот уже восемнадцать лет подряд они ссорятся, поскольку совершенно не подходят друг другу. Впрочем, на каждом шагу встречаются пары, для которых нескончаемые трения и являются движущей силой брака, когда каждый скандал предвещает момент примирения в постели.

И все же порой я не мог отделаться от мысли, что Бабетта просто подписалась на союз с успешным политиком, потому что ей было жаль выкинуть из жизни потраченные на него годы; так ты не откладываешь в сторону дрянную книгу, прочитав ее лишь до половины, но помимо воли домучиваешь до конца в надежде на удачную развязку.

У них было двое своих детей: Рик, ровесник Мишела, и Валери, слегка аутичная девочка тринадцати лет, красивая почти призрачной красотой русалки. И еще был Бо, точный возраст которого установить не удалось – по всей видимости, где-то между четырнадцатью и семнадцатью годами. Бо происходил из Буркина-Фасо и оказался в семье Сержа и Бабетты благодаря одной из программ помощи развивающимся странам. Согласно правилам, ты помогал детям школьного возраста из стран третьего мира, оплачивая их учебники и предметы первой необходимости, а потом «усыновлял» их: сначала на расстоянии, посылая им письма, фотографии и открытки, а потом по-настоящему, вживую. Отобранные дети находились какое-то время в голландских семьях, и если все шло хорошо, то им разрешали остаться. Вот такая покупка в рассрочку. Это как взять кота из приюта: если он раздерет диван или записает весь дом, то его можно будет отнести обратно.

Я помню несколько фотографий и открыток, полученных от Бо из далекого Буркина-Фасо. На одной из них, которая мне особенно запомнилась, он стоит перед кирпичной лачугой с крышей из гофрированного листа, черный как смоль парнишка в полосатой рубахе почти до пят, с голыми ногами в резиновых сандалиях. «Большое спасибо моим родителям за нашу школу!» – было старательно выведено внизу красивым почерком.

«Какая прелесть!» – сказала тогда Бабетта, увидев фотографию. Они с Сержем отправились в Буркина-Фасо и сразу, по их словам, влюбились в мальчика.

Затем последовало второе путешествие, заполнение документов, и через несколько недель Бо приземлился в аэропорту Схипхол. «Вы отдаете себе отчет, во что ввязываетесь?» – спросила Клэр, когда процесс усыновления еще находился на стадии открыток. Но этот вопрос вызвал лишь бурю возмущения. Они ведь помогают ребенку! Ребенку, который в своей стране никогда бы не получил таких возможностей, как в Голландии! Да, они хорошо понимают, что делают, – людей, думающих исключительно о себе, на Земле ведь и так хватает.

Их невозможно было обвинить в примитивном эгоизме. Они не были обычными усыновителями, неспособными иметь собственных детей, – Рику тогда уже исполнилось три года, а Валери – несколько месяцев. Они брали в свою семью, абсолютно бескорыстно, третьего ребенка, чужого, социально неблагополучного, предлагая ему новую жизнь в Голландии.

Но тогда что это было? Действительно, во что они ввязывались?

Поскольку Серж и Бабетта запретили нам задавать этот вопрос, мы не задавали и других. Есть ли у Бо биологические родители, разрешившие ему покинуть страну? Или он сирота, предоставленный самому себе? Надо заметить, что Бабетта занималась усыновлением фанатичнее, чем Серж, с самого начала это был всецело ее «проект», который она во что бы то ни стало хотела довести до счастливого конца. Она изо всех сил старалась не обделить приемного ребенка материнской любовью.

В конце концов само слово «усыновление» превратилось в табу. «Бо – наш ребенок. Между нашими детьми нет никакой разницы». В такие моменты Серж одобрительно кивал. «Мы любим его наравне с Риком и Валери», – говорил он.

Возможно, он осознавал это уже тогда и все заранее обдумал – я не вправе судить, – но позднее этот «проект» сослужил ему хорошую службу: чернокожий сын из Буркина-Фасо, которого он любил так же, как собственных детей. Этот проект был иного порядка, чем его винное хобби, но производил сходное впечатление. Он укреплял его имидж: Серж Ломан, политик с приемным африканским ребенком.

Он все чаще позировал со своей большой семьей; фотографии получались эффектные: Серж и Бабетта на диване и трое детей у них в ногах. Бо Ломан был живым доказательством того, что этот политик живет не только сугубо личными интересами; что он, по крайней мере раз в жизни, поступил великодушно, ведь двое других его детей зачаты естественным способом, а значит, острой необходимости в усыновлении ребенка из Буркина-Фасо не было. Так что это стало неким косвенным посланием общественному мнению: значит, Серж Ломан не станет руководствоваться чисто эгоистическими соображениями и в прочих областях своей деятельности.

Официантка, похожая на Скарлетт Йоханссон, подливала вина в наши с Сержем бокалы: Клэр и Бабетта свои бокалы еще не допили. На эту операцию у нее ушло довольно много времени, неловкие движения выдавали новенькую. Сначала она вытащила бутылку из ведерка со льдом и протерла ее насухо белой салфеткой, ниспадающей с края ведерка; сам процесс подливания проходил негладко – она стояла под слишком острым углом к стулу Сержа, в результате чего задела локтем голову Клэр.

– Простите, пожалуйста, – извинилась она и покраснела.

Конечно, Клэр тут же успокоила ее, что, мол, ничего страшного не произошло, но девушка так растерялась, что наполнила бокал Сержа аж до краев. Тоже невелика беда – но только не для винного эксперта.

– Ого! – воскликнул мой брат. – Вы что, хотите, чтобы я напился в стельку?

Он отодвинул стул на полметра от стола, как будто девушка пролила полбутылки ему на брюки. Теперь ее окончательно вогнали в краску, она хлопала глазами, словно собираясь расплакаться. Подобно другим девушкам в черных фартуках, она тоже носила предписанный им всем тугой хвост, но благодаря золотистому цвету волос выглядела менее сурово, нежели ее темноволосые коллеги.

У нее было миловидное личико, и я не мог отказать себе в удовольствии вообразить, как она снимет резинку с хвоста, распустит волосы по окончании рабочего дня, такого ужасного рабочего дня, и поспешит рассказать подруге (или приятелю): «Представляешь, со мной сегодня такое случилось! Так глупо… Ты же знаешь, как я ненавижу эту канитель с винным этикетом? Ну так вот, сегодня я опять все испортила. И знаешь кому?» Подруга (или приятель) покачает головой и спросит: «Кому?» Для достижения максимального эффекта девушка выдержит короткую паузу, а затем ответит: «Сержу Ломану!» – «Кому?!» – «Сержу Ломану! Ну, тому, министру. А может, он и не министр, но ты понимаешь, о ком я, его еще вчера показывали в новостях, ну, который, скорее всего, победит на выборах. Ужасно глупо получилось, а его соседке по столу я вдобавок заехала локтем по голове». – «Да ты что?! О господи, ну а потом-то что?» – «Ничего, он был очень любезен, хотя мог бы стереть меня в порошок!»

Очень любезен… Да, он был очень любезен, когда отодвинул свой стул на полметра от стола, поднял голову и только тогда впервые соблаговолил посмотреть на девушку. Я заметил, как в сотую долю секунды поменялось его лицо: наигранное возмущение по поводу непрофессионального обращения с его шабли сменилось приветливым, чуть ли не виноватым выражением. Судя по тому, как он растаял, сходство со Скарлетт Йоханссон не ускользнуло и от его внимания. Он видел перед собой «потрясающую цыпу», пунцовую и сконфуженную, безоговорочно сдавшуюся на его милость. И он послал ей свою очаровательную улыбку.

– Ничего страшного, – сказал он, поднимая бокал и расплескивая его содержимое на полупустую тарелку с устрицами. – Вино не пропадет.

– Простите, пожалуйста, – повторила девушка.

– Не переживайте. Сколько вам лет? Вы уже можете голосовать?

Сначала я подумал, что ослышался. Но в этот момент брат повернулся ко мне и сально подмигнул.

– Девятнадцать.

– Ну тогда, если на предстоящих выборах вы отдадите свой голос за нужную партию, мы забудем про этот маленький винный инцидент.

Девушка в очередной раз зарделась, и я снова подумал, что она разрыдается. Я сразу перевел взгляд на Бабетту, но не обнаружил на ее лице никаких признаков недовольства поведением своего мужа. Как раз наоборот, казалось, что эта сцена ее забавляла: политик национального масштаба Серж Ломан, лидер крупнейшей оппозиционной партии, без пяти минут премьер-министр, открыто заигрывает с девятнадцатилетней официанткой, вгоняя ее в краску, – возможно, это и впрямь весело, возможно, таким образом еще раз подтверждался его неотразимый шарм, а Бабетте попросту нравилось быть женой такого человека, как мой брат. В машине, по дороге в ресторан, или на парковке он довел ее до слез. Ну и что? Она же не собирается расстаться с ним после восемнадцати лет совместной жизни? За шесть месяцев до выборов?

Я попробовал поймать взгляд Клэр, но она целиком была поглощена эволюциями переполненного бокала. Прикоснувшись к затылку, куда угодил локоть девушки (возможно, с большей силой, чем нам всем показалось), она спросила:

– Вы летом опять едете во Францию? Или вы еще не определились с планами?