Онлайн чтение книги Отнять всё The Lie of You
Хейя

Апрель

У меня темно-зеленый кабриолет со светлыми кожаными сиденьями, и мне он очень нравится. Побаловала себя.

Кэти ушла с работы раньше меня.

По дороге к машине я вспоминаю, как прошел обед. С какой неприличной жадностью она набросилась на спагетти. Слишком любит поесть. Если не начнет за собой следить, с возрастом ее разнесет. И сосредоточиться ей трудно. Раньше она была собранней.

Дверь у автомобиля тяжелая, но благодаря отличной сборке открывается легко и плавно. Я проскальзываю внутрь, закрываюсь, включаю плеер. Я прослушиваю всех исполнителей четырех рахманиновских концертов для фортепиано, ищу самые качественные записи каждого. Лучший вариант третьего концерта – в исполнении Марты Аргерих в Берлине в 1982 году. Она передает все темные глубины и все неистовство рахманиновской музыки.

Еду домой по мосту Ватерлоо. Люблю смотреть на светящиеся дома, на их отражение в воде. Обожаю суровые мощные контуры Национального театра. В вопросах архитектуры британцы народ отсталый, и это произведение Ласдана[1]Денис Ласдан (1914–2001) – британский архитектор, представитель брутализма (от франц. béton brut – «необработанный бетон»); для конструкций этого стиля характерны мощные объемы и крупномасштабные композиционные решения. – Здесь и далее примеч. пер. они раскритиковали. Они неправы: его творение переживет критиков.

Архитектура – самая важная вещь на свете. В домах мы проводим всю жизнь: в них мы рождаемся, растем, любим, в них работаем и размышляем – и умираем обычно в них. Мы умираем, а дома остаются. Они могут болеть, как и мы, но только если архитектор был ленив, или глуп, или скуп. Великим зданиям дана долгая и славная жизнь.

* * *

Сегодня придет Роберт, мой любовник. Секс необходим, он способствует здоровому сну. Никогда не разрешаю Роберту оставаться на ночь. Для него это один из моих капризов, которым он согласен потакать. Роберт очень сексуальный. Мне кажется, его заводит сама мысль, что он приходит ко мне именно для секса, а потом должен уйти. Перед уходом он никогда не моется, просто одевается и уходит. Говорит, что ему нравится ощущать на себе мой запах, когда он приходит домой.

Роберт – американец и недавно выучился на психоаналитика. Не могу представить себя в качестве его пациентки. Он слишком искренний. Любит нравиться людям и не сможет, по-моему, достичь той степени равнодушия, которая нужна выдающемуся специалисту. В профессию он пришел поздно. По его словам, возраст для психоаналитика – преимущество. Чем старше, тем лучше. Можно работать хоть в восемьдесят лет. Он и не представляет, как больно мне было это слышать. Кожа у него с оспинами, губы полные. В первую очередь замечаешь его глаза – карие, с густыми, как у ребенка, ресницами. Роберт всегда старается меня разговорить, хотя и не напрямую. Он редко задает прямые вопросы. Нет, он скажет, например: «Когда я упомянул о смерти своего отца, ты загрустила». И ждет, пока я нарушу повисшее в воздухе напряженное молчание. Ждет от меня откровений, а я молчу. В самом начале наших отношений, раздосадованный моей скрытностью, он спросил, не подвергалась ли я психоанализу.

– Нет, а что?

– Ты всегда слушаешь с таким видом, словно пытаешься интерпретировать мои слова.

– Все так делают. Отфильтровывают информацию, разве нет?

– Так делают люди, которые долго подвергались психоанализу и привыкли все интерпретировать, словно наши переживания – это код, и его нужно расшифровать.

– Никогда не ходила к психоаналитику.

Я сказала неправду. Когда моя депрессия стала невыносимой, я вышла на очень известного психоаналитика Арво Талвела. К нему записывались на два года вперед, и с улицы попасть на прием было нереально. Я ему написала в конфиденциальном порядке, объяснила свое положение, и он сразу согласился меня принять – позвал к себе в клинику в центре Хельсинки. Похоже, слава имеет некоторые преимущества. Когда я пришла, он открыл дверь и жестом пригласил меня войти. Лицо у него было умное и безжалостное. Серые глаза внимательно меня изучали.

– Пожалуйста, садитесь, Хейя.

Я оглядела комнату: большие красивые окна, книги от пола до потолка, дорогой ковер и кушетка, у изголовья – стул.

– Значит, вы не уложите меня на кушетку? – воинственно спросила я.

– У меня люди ложатся на кушетку, когда сами захотят.

– Я – никогда не захочу!

Стоя посреди комнаты, я смотрела на прекрасную вазу голубого стекла. Доктор проследил за моим взглядом и понял, до чего мне хочется взять ее и стукнуть об пол, чтобы она разлетелась вдребезги. Мною владела ярость.

Мы сражались несколько месяцев, а потом я его полюбила. Это было не то, что психоаналитики называют переносом; это была любовь.

* * *

В Великую пятницу Роберт купил нам билеты на «Страсти по Матфею» в церковь Святого Георгия на Ганновер-сквер. Он заехал за мной и отвез в церковь. У дверей собралась очередь. Английский средний класс: сплошные чиновники, библиотекари и присяжные поверенные. Мы были чуть ли не самыми молодыми.

Двери распахнулись, и Роберт повел меня к отгороженным местам на галерее. Кресла показались мне не слишком удобными, а ведь оратория длится около трех часов. Музыканты настраивали инструменты; затем шум стих, и появился почтенный седовласый каноник, следом за ним шел дирижер.

Каноник поднялся на кафедру и попросил всех выключить телефоны и не аплодировать, потому что это не только представление, но и церковная служба. Сев, он почти скрылся за высокими резными стенками кафедры. Тяжелая черная риза с золотым шитьем будто прижимала его к земле.

Сквозь прозрачные стекла высоких сводчатых окон лился солнечный свет. Я любовалась тенями от оконных переплетов, ползущими по каменным аркам. Исполнитель партии Христа был великолепен. Голос – незабываемый. А вот сопрано мне показалось резковатым.

Через два часа был перерыв, и я с радостью поднялась. Мы пошли в машину Роберта, и он достал сэндвичи с лососем, шампанское и два бокала. Откупорил бутылку, налил мне.

– Ты обо всем позаботился, – сказала я. – Спасибо. А ты веришь во все это?

– Ты о чем?

– О воскресении, о спасении, загробной жизни.

Он жевал сэндвич.

– Не верю. Религия – свидетельство человеческого тщеславия.

– Тщеславия?

– Мы не в силах понять всего, а абсолютная уверенность предстоящей смерти не дает нам чувствовать себя царями мироздания.

– То есть смерть – великий уравнитель?

– Великий усмиритель.

– Меня это не усмиряет.

– Тот, кого ты любила, умер? – спросил он ласково, но глаза блеснули любопытством.

– Двоюродная бабушка, давным-давно.

– Ты ее очень любила?

– Да, любила. Таня была удивительная. Она была прекрасной певицей.

Он кивнул, ожидая новых подробностей. Я смотрела в окно.

– Она исполняла эту арию и пользовалась большим успехом. Таня говорила, что у меня тоже хороший голос, и обещала научить петь. Она всегда была со мной терпелива…

– Так она умерла довольно молодой?

– Да, совсем еще молодой.

Вторая часть длилась дольше, чем я ожидала. Перед продолжением оратории каноник произнес великопятничную проповедь. Удивительно, что Роберту нравится такая музыка. Я-то с детства много просиживала на больших музыкальных представлениях. Слышала однажды и Танино исполнение – она очень красиво пела в этой оратории. Я не ожидала, что Роберту так сильно понравится. Наконец прозвучали последние слова.

Каноник попросил нас встать и спеть гимн, и на этом все кончилось. У выхода я взяла Роберта под руку. Похоже, ему это доставило удовольствие. Мы двинулись вниз по каменным ступеням навстречу вечерней прохладе.