Онлайн чтение книги Человек, который знал Кулиджа The Man Who Knew Coolidge
Часть третья. Знаешь, какие они, эти женщины

И я вот что скажу тебе, Уолт, раз уж мы тут сидим одни в твоей берлоге и разговариваем начистоту,- кстати, во всей Трое я не видел домика красивее твоего, и потом ты, конечно, всегда был моим любимым кузеном, ты один из немногих, чей совет в делах для меня важен, и вот -

Если ты можешь дать мне взаймы, не пожалеешь. Я и сам говорю: последние шесть месяцев контора не очень-то процветала, но теперь я единственный во всем Зените получил эти новые кассовые аппараты, а знаешь, что такое кассовый аппарат, что это такое для современного и эффективного ведения дел; это, можно сказать, почти символ современной индустрии, как меч - символ войны; с этими аппаратами, принявши все в расчет, я могу гарантировать большой рост оборота, и я хочу, чтобы ты как можно детальнее изучил мое дело.

Разумеется, я принимаю все твои замечания, подумаю над ними и постараюсь извлечь из них пользу.

Боюсь, слишком я много болтаю, когда работаю, и, наверно, теряю понапрасну время и деньги. И насчет моего пребывания в колледже ты тоже прав. Так и было: я не потому ушел из Амхерста, что умер отец, - на самом-то деле он умер через девять месяцев после того, как меня выставили, верно, и вытурили меня за то, что я провалился по всем предметам, это ты точно сказал, хотя не было никакой надобности тыкать мне этим в нос; мне ведь это здорово неприятно; вряд ли я бы снес такое от кого другого, но ты, конечно, всегда был моим любимым кузеном -

Понимаешь, я не рассказываю всем и каждому эту версию, потому что считаю так: чего люди не знают, пусть себе и не знают, не их это дело.

Но вот уж неверно, как ты тут, кажется, намекал, что я не учился в колледже с президентом Кулиджем. Правда, я несколько лет путал его с одним малым на нашем курсе, лицом они похожи, но не так давно я встретил этого парня и теперь представляю себе обоих совершенно отчетливо.

Как сейчас, помню, Кэл - так мы его звали, - Кэл и я, идем это мы в аудиторию, я и говорю ему: «Кэл, старина, как по-латыни «битва»?» И он сказал, тут же назвал это самое слово, не мямлил и не ходил вокруг да около.

Но ты прав, что-то я слишком забалтываюсь. Уж лучше помолчу, а ты никогда не пожалеешь, если дашь мне взаймы.

Думаю, даже тебе, хотя в людях ты разбираешься отлично, не совсем понятно, отчего это я, когда в определенном настроении, говорю без умолку. На то есть причины. Во-первых, в Зените мне постоянно приходится выступать и произносить речи - ты там никогда не был и не можешь понять, но -

Вот хотя бы это. Я был на собрании Комитета по американизации зенитской торговой палаты, и обсуждали мы вопрос о контроле над рождаемостью. Ну, и председатель настаивал, чтобы я произнес на эту тему длинную речь.

«Чепуха, - говорю,-ребята, вы не хуже моего все это знаете»,- но они не оставили меня в покое, пока я не произнес длиннющую речь, подытожив аргументы обеих сторон и, можно сказать, прояснивши это дело. Понимаешь, к чему это я? Ты-то, Уолт, только и думаешь о своем бизнесе - наверно, это самое практичное. Но меня втянули во все эти важные общественные дела, и у меня появилась привычка к разглагольствованиям и философии, понимаешь, что я хочу сказать?

И потом -

Неохота говорить об этом, Уолт, да я никому другому это бы и не открыл, и пусть это останется между нами, но -

Кто действительно мешает мне развернуться, так это моя жена.

Эта женщина -

За многое Мэми можно только похвалить. Намерения у нее самые добрые, и в меру своего разумения она делает, что может, но, по правде говоря, она меня не очень-то понимает и так командует, такого от меня требует, что я просто лезу на стену.

И у Делмерины те же повадки. Думает, ее Старик набит деньгами!

И чего я только для Мэми не делал - и чего ей только не дала современная американская наука! Ты подумай, как облегчают жизнь консервы, а магазины полуфабрикатов, где все - от салата до холодной индейки - покупаешь в готовом виде, прямо подавай к столу, а свежий хлеб в булочной - ведь его не надо печь дома. Только подумай об электромойке для посуды - работа хозяйки сводится, можно сказать, к минимуму - и о пылесосе. Что за изобретение! Не надо больше подметать и выколачивать ковры-пусть проповедники толкуют обо всяких таинствах; изобретя пылесос, Америка дала миру собственное таинство, и оно останется, когда колонны Акрополя рассыплются в прах.

И подумай о современных прачечных с их чудесным оборудованием.

Конечно, стирают в них не так чисто, как, бывало, моя старушка мать, и там здорово рвут мои носовые платки, а я всегда имел слабость к первосортным платкам из тонкого полотна. Но зато, подумай, какая это экономия труда.

Так что я предоставил Мэми все усовершенствования, облегчающие труд; ей остается только отдать распоряжение горничной, а в те редкие промежутки, когда ее у нас нет, можно самой вмиг со всем управиться и остальное время развлекаться или на досуге духовно расти. Мэми может играть в бридж хоть каждый день, и у нее остается еще много часов для литературного клуба, на чтение дамского журнала и на Литературное общество: она может вовсю набираться культуры.

Сам я всегда уделял много внимания интеллектуальным занятиям. Я здорово подковался в истории: до конца прочел «Очерк истории» Уэллса, во всяком случае, просмотрел его весь насквозь, и «Историю человечества» Ван Лира, особенно иллюстрации. И, конечно, может, сейчас я кое-что подзабыл, но в детстве я болтал по-немецки, прямо как немец, потому что отец приучал нас и говорил с нами дома по-немецки. А теперь я вроде бы специализируюсь на философии. Я уже прочел много страниц этой «Истории философии» - кто там ее автор? Не могу сейчас припомнить, но он излагает содержание всей философии в одной книге; сейчас пришлось ее из-за дел отложить, но надеюсь к ней вернуться и дочитать до конца.

Но Мэми - у нее была возможность уйти далеко вперед и заткнуть меня по части культуры за пояс. Совсем недавно у них в клубе была отличная лекция: о раскопках гробницы короля Тута; читал ее джентльмен, который только что оттуда; конечно, он не мог проникнуть внутрь: в гробницу пускают только тех, кто ведет раскопки, - но он своими глазами видел это место, и, послушав его, моя жена очень навострилась по части египтологии.

И у них там был семинар насчет диеты. Она узнала, например, что обычно домохозяйки кладут в пищу больше масла, чем следует; может, масло и прибавляет вкуса, но оно не увеличивает пропорционально число калорий или как там они называются: так она узнала, на чем можно сэкономить. И бог ты мой, в наши дни бензин, и виски, и мячи для гольфа так дороги, что ведь надо же на чем-то экономить.

Значит, она могла жить в свое удовольствие и заниматься чем угодно, потому что я предоставил ей все удобства. Но кто за них платил? Откуда брались на них деньги? Это я тружусь в поте лица - вот откуда, и думаешь, она это понимает? Ничего подобного!

День-деньской я не покладаю рук, чтобы содержать ее в роскоши, и когда вечером прихожу измотанный домой, думаешь, она готова утешить меня? Да никогда!

Будто у меня и нет жены. И когда я пробую объяснить ей, чем я занимаюсь, ну, например, как трудно всучить арифмометр какому-нибудь типу, которому неохота его покупать, да, может, и не к чему, думаешь, она это оценит? Черта с два!

По всему видать, ей бы хотелось, чтоб я был доктором, или одним из этих лекторишек, которые производят такой фурор в женских клубах, или каким-нибудь вертлявым субчиком из мира искусства, и иной раз прямо так и выкладывает: ей хочется, чтоб я любил ее, как один из этих итальяшек-графов или киноактер!

Она твердит, что я все думаю о делах, а не о ней. Но я замечаю, она совсем не прочь сгрести все денежки, что я приношу домой, - будто дела тут ни при чем!

И с самого начала -

Во всем божьем свете я не скажу этого никому другому, и ты, ради всего святого, не проговорись, даже своей жене, но последнее время я стал подумывать, что у нас с Мэми с самого начала все шло неладно!

Не то чтоб я хотел что-то предпринять, ты понимаешь, хотя у меня и есть подружка в Нью-Йорке, просто прелесть и вдобавок на двенадцать лет моложе Мэми. Но развода я не признаю, и потом - надо подумать о детях. Но все шло неладно -

Я тут много чего узнал за последнее время. Взялся всерьез за психоанализ. Слыхал что-нибудь о психоанализе?

Теперь-то я с ним знаком, и это - настоящее откровение. Я прочитал о нем почти целый учебник - очень авторитетная книга, написала ее мисс Александрина Эпплбо. Великий авторитет в этой области, ведь она брала уроки у человека, который был учеником у одного из любимейших учеников старика Фрейда, а это Фрейд изобрел психоанализ.

Сейчас я тебе объясню, что это такое. В общем, так… Каждый должен жить богатой, насыщенной половой жизнью: к этому направлена всякая деятельность человека. Что бы ты там ни делал, твоя цель - стать привлекательным в сексуальном отношении, особенно, если ты совершаешь что-то большое и важное, безразлично, пишешь ли ты картину, или приобретаешь большой городской участок во Флориде, или открываешь какое-нибудь новое затмение, или отличаешься в матче чемпионов по бейсболу, или произносишь надгробную речь, или сочиняешь большую рекламу. С другой стороны, когда уж мы совершим что-нибудь такое, мы хотим, чтобы нас оценили, и имеем право этого ждать, и если дома нас не ценят, надо искать новых подруг, - понимаешь, что я хочу сказать?

Только тут начинаются такие осложнения и неприятности, что, может, это все ни к чему, даже с такими смышлеными девочками, как моя, в Нью-Йорке, - игра не стоит свеч.

И потом в психоанализе много говорится о снах. И все сны означают, что тебе нужна жена совсем другого толка, - о, сны эти очень важны!

Так что теперь ты разбираешься в психоанализе не хуже, других.

И теперь, когда я изучил психоанализ, мне ясно: у нас с Мэми с самого начала все шло не так.

Я был тогда молод, только приехал в Зенит, работал по оптовой продаже бумаги и жил в пансионе около Беннеровского парка - в те дни этот район напоминал захолустный городишко. Я встречался со многими молодыми людьми в церкви и других местах, и мы танцевали, устраивали пикники, катались на санках - неотесанные ребята, но время проводили весело.

А Мэми - ее отец продавал кровельные материалы, и дела у него по тем временам шли отлично, - она была одна из красивейших девушек в нашей компании, но страшная недотрога. С некоторыми девушками можно было не стесняться, - сам понимаешь, ничего такого, но просто, когда все собьются на санках в кучу, можно было взять их за руку и даже погладить по колену.

Но с Мэми - ни-ни! До того была невинна и религиозна, что как-то на танцах, когда я попробовал ее поцеловать, она меня так треснула!

Это, конечно, меня только подхлестнуло. Я решил, что она живое чудо.

Знай я тогда столько, сколько знаю теперь, я бы понимал, что совсем неплохо, если в девушке, с которой собираешься, можно сказать, прожить в интимной близости жизнь, если есть в ней немного чертовщинки и Она не лезет на стену, когда ее слегка обнимешь, но не переходишь, конечно, границ,- понял, что я хочу сказать?

Ну, вот мы и поженились, и она никогда не была довольна.

Иногда она намекает, что так и не разогрелась, потому что я простой, заурядный американский бизнесмен. Но бог мой, меня ведь и не поощряли! Все равно я вряд ли стал бы каким-нибудь Валентине, но как же я могу даже попытаться доставить ей настоящее удовольствие, если она ведет себя так, словно боится: а вдруг я попробую ее поцеловать?

Скажу тебе, Уолт, я просто в недоумении. И порой готов усомниться (хотя и не хочу, чтоб меня цитировали), может, при всех великих достижениях нашей величайшей нации мира, при том, что мы превосходим все остальные страны, взятые вместе, по числу машин, радиоприемников, домен, костюмов, асфальтированных мостовых и небоскребов и по глубине учености - сотни тысяч студентов изучают латынь и бухгалтерию, медицину и домоводство, литературу, банковское дело и искусство украшения витрин, - но при всем при том закрадывается сомнение: может, в нашей американской жизни чего-то не хватает, если учесть, что почти не встречаешь супругов, по-настоящему довольных друг другом и не мечтающих расстаться?

Сомнения одолевают. Но, должно быть, это для меня слишком сложно. Я просто не понимаю -

Но я отклонился в сторону. А возвращаясь к Мэми,

скажу:

Похоже, для нее моя роль в доме сводится к тому, что я оплачиваю счета, и разрезаю утку, и привожу в порядок плиту, и вывожу из гаража ее автомобиль, чтоб она могла ехать на дамскую вечеринку с бриджем. Мало того, с недавних пор мы к тому же стали ссориться самым безобразным образом. Вот тебе пример.

После женитьбы мы завели собак, и мне всегда нравилось иметь в доме хорошую собаку. Кажется, есть с кем поговорить, когда возвращаешься в пустой дом, - пес сидит я слушает, пока ты объясняешь ему разные вещи, и словно понимает] Но лет шесть назад, когда у нас случайно не было собаки, кто-то подарил миссис Шмальц, то есть Мэми, очень дорогую кошку по имени Минни, может, и не совсем чистокровную ангорскую, но все же отличной породы.

Хотя я и понимал, каких бешеных денег она стоит, но никогда мне эта чертова кошка не нравилась!

Еще, знаешь, была у нас канарейка, драгоценная маленькая канарейка по имени Дики, настоящая, доподлинная канарейка с гор Гертц, и такая разумная - некоторые говорят, канарейки «е бывают разумные, «о я тебе скажу, эта канарейка меня узнавала: стоило мне подойти к клетке, и она начинала петь, словно говорит со мной.

Для меня это была настоящая отрада. Как раз тогда у нас не было собаки - я искал чистокровного английского сеттера и никак не мог найти за сходную цену.

Но вот что удивительно. Мы кормили эту. кошку до отвала - что и вспоминать, сколько мы перевели денег на молоко и мясо для нее, - но все равно ей обязательно хотелось достать эту бедную канарейку. Она все время крутилась под клеткой и поглядывала на Дики кровожадными глазами, и когда кто-то (я всегда думал, это сделала сама Мэми, а не горничная), когда кто-то оставил стул как раз под клеткой, Минни вспрыгнула на стул, а оттуда наилучшим образом махнула прямо к клетке.

Конечно, мы с Мэми тогда крупно поговорили.

И к тому же эта паршивая кошка совсем неприветлива, по крайней мере со мной.

Я, бывало, говорил Мэми: «Ну, чем эта дурацкая кошка оправдывает свое существование? Думаешь, мы посланы в этот мир, чтобы бездельничать, развлекаться и жить за чужой счет?»

Нипочем не хотела сидеть у меня на коленях, ну, ни в какую. Я до того разозлился на эту кошку, что хорошенько ей наподдал разок-другой, когда поблизости никого не было, - видит бог, я поставил ее на место, - и тем не менее она не стала приветливее.

И мы часто о них говорили, о кошке я¹ канарейке, одна напоминала о другой -

Знаешь, как это бывает.

А когда я упомянул о новой собаке, какое! Мэми и слушать меня не стала, ведь собака может напугать ее милую крошку, важную чертову кошку, убийцу канареек!

Но я решил показать, кто же хозяин в доме. Но несколько месяцев все шло по-старому, и я ничего не предпринимал, чтобы раздобыть собаку, но вот как-то -

Помню, будто это вчера было. Поехал я в сельский клуб сыграть несколько партий в гольф - там как раз были Джо Минчин, король машинного оборудования, Виллис Иджемс, наш ведущий или один из ведущих торговцев скобяным товаром, и парень по имени Джордж Бэббит, великий посредник по продаже недвижимости.

Но домой я возвращался один, и, помню, в машине была какая-то неполадка, барахлил мотор. Я не мог попять, в чем дело, останавливаю машину у обочины - была поздняя осень, - поднимаю капот и стараюсь найти неполадку, но слышу тут, кто-то жалобно скулит, смотрю вниз, а там прелестный водяной спаньель, еще не старый, лет двух или, пожалуй, двух с половиной, сидит и смотрит на меня так жалостливо - право же, это было страсть до чего жалостливо. И поднял лапу, как будто она поранена.

«Ну, в чем дело, старина?» - говорю ему. А он смотрит на меня, да так разумно. Ей-богу, я сразу полюбил проклятую дворнягу! Ну, короче говоря, осмотрел я его лапу: он ее, похоже, поранил о битое стекло, но не сильно. По счастью, в машине у меня в дверном кармане были старенькие, но чистые тряпки, так что я сел на подножку и перевязал псу лапу, а пока перевязывал, заметил, что собака-то превосходная и никакого ошейника на ней нет. А когда я кончил, он, черт возьми, прыг ко мне в машину, словно тут егои место.

«Ну, кем ты себя считаешь? - спрашиваю его. - И что собираешься делать, старый налетчик? Украсть мою машину? У бедного папаши Шмальца украли машину», - так я говорю.

А он свернулся себе на заднем сиденье и в ответ виляет хвостом: мол, ты продувная бестия, но я-то знаю, где мне лучше.

Ну, я посмотрел в обе стороны: вроде бы никто и не хватился собаки, у дороги виднелись только два домика, и когда я привел машину в божеский вид - оказалось, все дело было в карбюраторе, - я подъехал к этим домам, но там никто не слыхал, что пропала собака. Я и думаю: «Нехорошо оставлять здесь старину Джеки». Так я назвал пса, так и зову его до сих пор. «Нечего оставлять его здесь,- подумал я,- еще задавят, чего доброго, а вернемся домой, я дам объявление, и, может, отыщется хозяин».

Когда я приехал, Робби - ты же помнишь, Уолт, моего мальчишку,- так вот, Робби пришел в восторг от этой собаки не меньше моего, но Мэми расфыркалась, мол, пес этот напугает ее чертову кошку Минни. Но она по-

зволила мне держать Джеки, собаку, в гараже, пока за ней не придут по объявлению.

Ну, я дал объявление раз, другой.

Нет, по правде, кажется, я поместил только одно объявление, потому что я сказал себе: «Джеки - это настоящая мужская собака, и если хозяину до нее дела нет, пусть не ждет, что я буду его разыскивать!»

Во всяком случае, никто не откликнулся, и через неделю Мэми спохватилась, что у нас появилась собака, которая не подружится с ее кошкой. Только эта Минни важно вышла на лужайку посмотреть, нельзя ли сцапать парочку воробьев, как Джеки, у которого уже зажила лапа, заметил ее, и, послушай только, ты бы лопнул от смеху: он загнал ее прямехонько на вяз и, ей-богу, не давал спуститься!

Ну, тут началось бурное индейское собрание с Женой Большого Вождя и не предвиделось никакой трубки мира. Она увела меня в дом, подальше от Робби, который меня бы поддерживал, и стала носиться взад-вперед по гостиной на диком мустанге, поражая томагавком бедные жертвы, то есть меня, и крича: «Лоуэл Шмальц, я тебе говорила, и не раз, а все сто раз, что Минни - очень чувствительная и породистая кошка, и я не желаю, чтоб эти жуткие собаки расстраивали ей нервы. Найди законного владельца этого ужасного пса и отдай его назад».

«Кого, - говорю,- назад? Владельца?» А сам усаживаюсь в кресло и зажигаю сигару, будто все это меня забавляет, и, что б она там ни делала, чего бы ни говорила, меня ей не разозлить. И, конечно, я ее поддел: «Кого, - говорю, - назад? Владельца?»

«Ты отлично понял, что я хочу сказать,- говорит.- Немедленно отыщи владельца этого жуткого пса!»

«Прекрасно! - говорю.- Конечно, я пока только успел поместить большое объявление в «Адвокат-тайме», а у этой газеты больше тираж, чем у любых двух газет в наших краях, вместе взятых, - по крайней мере, так они утверждают, и я исследовал этот вопрос и готов с ними согласиться. Но, конечно, этого недостаточно. Ладно, я возьму Джеки под мышку и отправлюсь хоть сейчас. Давай-ка посмотрим: в Зените и соседних городках, в радиусе примерно двадцати - тридцати миль от городской ратуши, около шестисот тысяч жителей, и все, что мне надо сделать, - это постучаться к каждому и спросить: «Эй, мистер, ваша собака?» Только и всего».

«Но ты ведь можешь отвезти этого жуткого зверя туда, где его нашел, и там оставить»,- говорит она.

«Могу, но не отвезу, - отвечаю ей напрямик. - Не хочу, чтоб его переехал какой-нибудь проклятый растяпа-автомобилист. Это ценный пес»,- говорю.

«Он просто урод и жутко грязный. В жизни не видела такой грязнющей собаки»,- говорит.

«О да, конечно, - говорю.- Если исключить тот факт, что это водяной спаньель, а водяные спаньели, даже если они сейчас и не так модны, как коккеры, или жесткошерстные терьеры, или эрдельтерьеры, славятся как самые чистоплотные собаки в мире. За исключением этого, ты кругом права».

«Но ведь нам и не нужна собака»,- говорит. Ну, это меня крепко задело.

«Еще бы, - говорю, - конечно, не нужна. Мне-то она, во всяком случае, ни к чему. Только подумай, с кем я могу возиться по вечерам. Изумительно! С этой милой, пушистой, драгоценной кошечкой, которая меня ненавидит, не хочет сидеть у меня на коленях, а льнет к тебе, потому что ты целыми днями ее гладишь, - что тебе еще делать,- а я должен сидеть в конторе, работать до седьмого пота, и все для того, чтобы прокормить проклятую кошку. Отлично!» - говорю.

Но она мне стала толковать, что дел у нее хватает: поддерживать порядок в доме и смотреть за моим гардеробом и за Робби с Делмериной - ты ведь знаешь, эти женщины умеют показать, что им вздохнуть некогда, - и тут уж я заговорил всерьез.

«Шутки в сторону, - говорю, - если взглянуть на дело серьезно, что такое собака? Что она такое? Конечно же, величайший друг человека! Кто так бескорыстен, как собака? Кто так бросается навстречу усталому хозяину - или даже хозяйке, если она обращается с ней как надо! - навстречу хозяевам, измотавшимся на работе? Уж не говорю о том, что во многих странах они приносят пользу: тащат повозки, сторожат вещи.

Ты забыла, - говорю, - какие чудеса проделывает на экране Рин Тин Тин. Готов спорить, эта собака получает больше денег, чем любой сценарист или даже оператор. Но и помимо этого, вспомни о тех собаках, которые вошли в историю. О тех храбрых сенбернарах, которые выходили с бочонками бренди под мордой спасать запоздалых путников на этом перевале в Германии, или где это там, хотя, по совести говоря, я никогда не мог понять, почему это столько путников с риском для жизни ночевали в снегу, так что монахам приходилось держать наготове для их спасения целую свору собак. Впрочем, это было в давние времена, тогда, верно, все было иначе, чем сейчас, и, конечно, никаких железных дорог.

Но вот уже в наше время, - говорю,- я слышал одну историю, и тут уж все точно, - ее рассказывал человек, который знал того, с кем это случилось, кажется, тот парень был охотником, или шахтером, или старателем, что-то в этом роде, и была у него хижина где-то в Сиерре, в каком-то таком месте, в общем, высоко в горах, и стояла холодная зима, и хижину того парня совсем замело, и на тропках к ней лежали громадные сугробы.

Ну, и, кажется, с этим парнем случилась беда. Он провалился то ли в трещину ледника, то ли еще куда-то и сломал ногу, но все же с трудом доковылял до своей хижины, где его ждал верный пес - никак не мог запомнить его клички. После этого у парня началась лихорадка, и он лежал, изнемогая от страшной боли, и при нем был только его верный пес, который, конечно, немногим мог ему помочь, но старался вовсю: это была разумная, смышленая собака, и охотник - или кто там был этот парень - научил ее приносить спички, или воду, или что там нужно было бедняге.

Но пищу никто не мог приготовить - само собой, тут собака ничем не могла помочь, - и охотнику становилось все хуже и хуже, боль терзала его, он видел, что собака в тревоге, но что же делать? И вот, издав короткий лай, пес выпрыгнул в окно, и больше его не было слышно.

Конечно, бедняга охотник решил, что единственный друг его покинул, и уже примирился с близкой смертью, но не меньше страданий, чем боль, доставляла ему мысль, что его покинул единственный друг.

Но собака не теряла зря времени. Она бежала что есть мочи, чутьем угадывая заметенные снегом тропки,

все вниз и вниз, к далекой деревушке, и прямо к дому доктора, где несколько лет назад была однажды со своим хозяином.

Дверь была слегка приоткрыта, собака проскользнула в столовую, прямо к ногам дока, и тихонько заскулила.

«А ну марш отсюда! Как ты вообще сюда попала?» - удивился доктор, не понимая, конечно, в чем дело. И он выгнал собаку на двор и закрыл дверь. Но собака не отходила от порога, скулила и всячески старалась привлечь внимание доктора, пока его жена не догадалась: что-то неладно. И они осторожно впустили собаку в дом и хотели ее накормить, но она ничего не ест и все тянет дока за брюки, пока он наконец не говорит: «Может, я где-то нужен, и смотри-ка, кажется, это собака того охотника в горах, помнишь, он приходил с ней к нам!»

Как бы там ни было, но доктор решается - конечно, где живет этот парень, он не имеет ни малейшего представления, однако снаряжает сани, и собака бежит впереди, выбирая лучшую дорогу, и они добираются до хижины через много-много часов, и док входит и видит этого парня: его лихорадит, нога сломана, ему очень плохо. Ну, док сделал все, что нужно, сготовил ему еду и уже собрался перевезти парня вниз, поближе к цивилизации, как вспомнил о бедной собаке, которая спасла своего хозяина. Он ищет ее глазами - а бедный пес свернулся в уголке и испустил дух, обессиленный ужасной гонкой ради спасения жизни!

«Вот на что способны собаки», - говорю я и рассказываю еще несколько абсолютно достоверных историй о собаках, потом мы долго пререкаемся, и наконец Мэми говорит: «Ладно, пусть уж у меня будет пес, но чтобы в дом он не совался, я могу построить ему будку рядом с гаражом».

Да ведь знаешь, как оно бывает. Как-то раз встал я пораньше, сам приготовил себе завтрак, а тут Джеки скулит снаружи. Конечно, я пользуюсь случаем, впускаю его и кормлю, и вдруг эта кошка важно вступает в комнату, словно священник епископальной церкви во главе процессии; Джеки метнул на нее взгляд и загнал ее на буфет; вот тут-то и входит Мэми.

Послушай, чтоб мне спастись, мало было залезть на буфет - я б остановился только на верху Башни Второго Национального Банка. Право, она задала нам с Джеки такого перцу.

В этот день Джо Минчин устраивал вечеринку с покером, и я не собирался идти, но за завтраком Мэми так на меня накинулась, что я решил: пойду, - и пошел и нализался - по правде сказать, еле ноги передвигал.

Вернулся я поздно, чувствую, что я кум королю, но тут у меня закружилась голова, и, пока Мэми подбирала выражения, чтобы внести меня в список домашних сукиных сынов, я уже не мог мешкать - должен был мигом добраться до ванной, и там, знаешь, меня вывернуло наизнанку. Вот так-то, брат!

Ну, Мэми была со мной чертовски мила. Помогла мне добраться до постели, и положила на лоб мокрое полотенце, и дала выпить черного кофе - только я бы охотней хлебнул коктейль из цианистого калия, - и когда я утром проснулся, она засмеялась, и я уж подумал: ну, на этот раз обойдется без супружеской плетки, - я правда так подумал - и это после двадцати лет семейной жизни!

Когда моя распухшая голова стала всего только в шесть или семь раз больше обычного и я вышел к завтраку с опозданием не больше чем на двадцать или двадцать два часа, она все еще улыбалась, и - господи, какое блаженство! - не раскрывала свою пасть, и не заговаривала о спасении души, ну, я и решил, что я в безопасности, и только когда я встал, шатаясь, из-за стола и решил поехать в контору, если удастся вспомнить, где я оставил вечером машину,- тут Мэми улыбнулась еще ослепительнее, чем обычно, и сказала своим милым, любезным, ледяным голосом, словно из холодильника:

«Пожалуйста, Лоу, присядь на минутку. Я хочу тебе кое-что сказать».

Ну -

Тут я решил погибнуть с честью, я попробовал взять баррикаду с налета, как Дуглас Фербенкс. «Знаю, что ты хочешь сказать, - выпаливаю.- Хочешь сказать, вчера я нализался. Но это не ново. До того уже старо и всем известно, что попало в задачник для шестого класса. И потом вот что, - говорю, - тут не только моя вина. Мы пили у Джо богомерзкую самогонку. Будь это просто виски, все бы обошлось».

«Ты был просто отвратителен, - говорит она. - Если б мои бедные родители не отошли в лучший мир и если б сестра Эдна не стала такой отчаянной теософкой, что с ней невозможно жить, я бы ушла от тебя еще до зари, даю слово».

Тут я разозлился. Я не такой уж вспыльчивый, сам знаешь, но после двадцати лет совместной жизни все эти угрозы насчет ухода немного надоедают.

«Вот и чудно, - говорю. - Ты всегда уверяла, что знаешь толк в нарядах. Буду рад сбагрить тебя фирме «Бенсон, Хенли и Кох» - может, они поставят тебя продавщицей в отдел женского платья, тогда тебе больше не придется жить с такой гориллой, как я».

А она в ответ: хорошо, видит бог, она согласна! Ну, мы еще повздорили, потом я попросил прощения, а она сказала, что не хотела меня обидеть, и мы оба занялись своими делами.

«Но все равно, - говорит,-я не потерплю в доме этой собаки. Ты совсем не считаешься с моими чувствами. Столько толкуешь о своих добрых старых друзьях, вроде этого ужасного Джо Минчина, но ни на минуту не задумаешься, что мне нужно или что мне нравится. Даже не знаешь, что значит слово «заботливость».

«Хорошо, посмотрю в словаре, - отвечаю. - Да вот, кстати, о заботливости. Вчера вечером перед уходом я обнаружил, что ты брала мою безопасную бритву и не вымыла ее; я так спешил, а тебе и горя мало. Бог мой, - говорю, - когда я был мальчишкой, у мужчин были собственные свитеры - ни жена, ни сестра их преспокойно не надевали, - и собственные бритвы, и свои парикмахерские».

«Да, и свои кабаки - они и сейчас твои, - напустилась она на меня. - И ты еще говоришь «не позаботилась»! Тебе не только нет дела до меня, когда ты так напиваешься, и до детей - хорошенький пример подаешь им, но ты пренебрегаешь также церковью и религией».

«Ну да, я ведь всего только церковный староста», - отвечаю. Знаешь, с сарказмом.

«Да, и ты отлично знаешь, почему принял эту должность: она поднимает тебя в глазах религиозных людей. Каждое воскресенье, если только удается, ты увиливаешь от службы и идешь играть в гольф. Вот и в то утро, когда проповедь читал д-р Хикенлупер из Центральной Методистской, когда бедный д-р Эдварде болел и не мог прочесть ее сам -»

«Болел? - говорю. - Он был здоров, как бык. Только слегка охрип после лекционной поездки, молол языком во всех женских клубах, чтоб зашибить лишнюю деньгу, нет чтобы остаться дома и исполнять свои обязанности».

«Все это к делу не относится,- говорит она, - все равно, вместо того, чтобы, как полагалось, слушать д-ра Хикенлупера, ты и еще несколько старост прохлаждались в приемной при церкви».

«В этом есть доля правды, - говорю. - Хикенлупер - прекрасный человек. Он горой за благотворительность - если какой-нибудь богатей даст на нее денег. Наверно, он в жизни своей не курил и не пробовал спиртного. Он делает честь методистскому духовенству. Правда, он орет на жену и детей и без конца пилит секретаршу, но ведь не станешь упрекать человека, занятого божьим делом, за некоторую раздражительность. Одна только беда с этим святым - мир не видел такого беззастенчивого и упорного лгуна.

Я сам слышал, как он выдавал за собственные переживания то, о чем прочитал в книгах: я заглядывал в эти книги. А одну историю рассказал нам священник Эдварде. Кажется, встречает его Хикенлупер как-то в понедельник утром у нашей церкви и говорит: «Знаете, д-р Эдварде, мой зять был вчера на вашей проповеди и говорит, что ничего лучше сроду не слышал».

«Очень приятно, - отвечает д-р Эдварде, - но как раз вчера я проповеди не читал».

«Наверно, я просто глупый болтун, - говорю я Мэми, - и в общем-то самый заурядный бизнесмен, а Хикенлупер выступает на собраниях Шатоквы, в колледжах и на методистских собраниях, пишет статьи и милые книжки о том, в каких он теплых отношениях с богом и закатами, но если б этот святой лжец только знал, что о нем думают простые, незаметные деловые люди вроде меня и как они между собой отзываются о нем, он бы убрался потихоньку в пустыню и не открыл бы больше рта!»

Ну, тут Мэми просто вышла из себя - и не думай, Уолт, что она меня слушала и не перебивала. А про этого Хикенлупера я тебе не соврал - с виду он чемпион по боксу, глотка такая, что может выкрикивать номера в цирке, и лжет, как политикан, - и все так и есть, и она это знает. Я и сам могу присочинить, но чтоб так безбожно врать! Но Мэми втайне им восхищается, наверно, потому, что он широкоплечий и сильный, целует детей и шутит с девушками. И уж тут она разошлась и чего только не наплела - эх!

Говорит, это я научил Робби курить. И сам я никогда не пользуюсь пепельницей, стряхиваю пепел куда попало - боюсь, тут она права. И мои друзья без конца толкутся в доме, просто надоели. Тут я закричал, что нечего ей задирать перед ними нос, а она стала говорить, что я слишком быстро езжу, а я ответил ей двумя-тремя теплыми словечками насчет любителей давать советы водителю - она первая советчица по этой части во всех обитаемых частях света.

И пошло…

Вот так обычно и проходят у нас дома собрания Правления, и мне это здорово надоело.

Хотя, кажется, я и не так сварлив, как она.

Но, ей-богу, я сохранил старину Джеки!

А вся эта петрушка мне страшно надоела.

Не то чтобы Мэми, сам понимаешь, была хуже какой другой, когда не злится. В тот раз, что мы были у тебя, а потом поехали в Вашингтон и долго толковали там с Кулиджем, она была веселая всю дорогу. Однако…

Послушай, уж не знаю, стоит ли тебе говорить об этом, но та девушка, с которой я познакомился в Нью-Йорке, - да нет, в общем, она уже не девушка, но ей всего тридцать восемь, на семнадцать лет моложе меня, - зовут ее Эрика, и, знаешь, я мало видел таких талантливых женщин.

На самом деле она могла бы стать художницей с мировым именем, но ей всегда чертовски не везло, и вот уже несколько лет она работает в компании «Пилштейн и Липшиц: Рождественские и Пасхальные Поздравительные Открытки»; я там всегда заказываю поздравительные открытки. В общем-то, я не торгую канцелярскими принадлежностями, мое дело - конторское оборудование, но в предпраздничное время, по-моему, эти красивые открытки освежают бизнес, а доход - слушай, в год это дает мне сотни монет.

И Эрика рисует такие открытки - чертовски остроумная, смышленая женщина: она и рисует, и пишет Стихи, и все прочее. Да ты, наверно, видел некоторые из них. Ведь это она придумала ту - помнишь, что так раскупали: двое обмениваются рукопожатием перед старой школой, вокруг листья остролиста, а внизу стихи:

Пускай метет, пусть воет вьюга,

Мы с тобой не забудем друг друга.

Зимой любовь не остынет в мире.

Напротив: сердца раскрываются шире.

Давно прошли наши школьные годы,

Уроки, забавы, труды и походы,

Уж мы не виделись много лет,

Но старой дружбы не стерся след.

Послушай, ты себе не можешь представить, сколько таких открыток покупают прожженные бизнесмены и посылают своим однокашникам, с которыми давно не виделись. Я скажу тебе про этого Мэнни Пилштейна: вот гений. Конечно, и раньше были поздравительные открытки, но он организовал их производство на научной основе, с рекламой в национальном масштабе; он первый стандартизировал и пустил на конвейер все эти Рождественские Пожелания. Говорят, оборот увеличился на 10 тысяч процентов - теперь дело поставлено так же солидно, как сеть фирменных бакалейных магазинов или даже День Матери.

У Мэнни я и встретил Эрику; я тогда был в Нью-Йорке один, и пригласил ее в ресторан, и угостил отличным обедом с бутылкой настоящего домашнего кьянти. Мы поговорили с ней по душам, и оказалось, что она, бедняжка, почти так же одинока в Нью-Йорке, как и я.

И каждый раз, когда я появляюсь в Большом Городе один, я встречаюсь с ней -

Послушай, наши отношения так же чисты, как первый снег. Может, я другой раз и поцелую ее в такси и, правду оказать, не знаю, как далеко бы я зашел, отправься мы с ней в Атлантик-сити или еще куда. Но бог мой, я занимаю такое положение и несу такую ответственность, и финансовую и общественную, что я не хочу никаких осложнений. Правду сказать (тебе только одному и скажу), как-то вечером я поехал к ней на квартиру - всего один только раз! И до того перепугался, что потом мы виделись только в ресторанах.

Но как бы там ни было, отношения наши были чисто дружескими и интеллектуальными, и знаешь, что она мне сказала?

Услышав мое мнение о своей работе - а для меня нет в Америке художницы, рисующей лучше поздравительные открытки, - она ответила, что моя похвала будет для нее громадной поддержкой и самым большим стимулом совершенствоваться в искусстве! И сказать по правде, ничто меня, в свою очередь, так не обрадовало, как этот ее ответ на мою похвалу. Ведь дома - Стоит мне только сказать Мэми, что она удачно сыграла в бридж, или что ее новое платье элегантно, или что она очень мило пела на церковном празднике, словом, что-нибудь такое, как она поджимает губы, словно говорит: «И откуда ты взял, черт возьми, что ты в этом смыслишь?»

Господи, наверно, так и будем тянуть волынку, но будь я помоложе -

Эх, да что уж теперь!

Ну, Уолт, пора уж нам на боковую, поздно - тебе надо завтра в контору, а мне на вокзал, поспеть на 12.18, если только достану место в пульмане.

Очень тебе благодарен за откровенный разговор. Конечно, я воспользуюсь твоим советом. Не буду столько разглагольствовать и молоть языком - вот ведь сегодня, ты заметил, за ужином я почти рта не раскрывал, все слушал твою милую жену. Ей-богу. Я извлек урок. Сосредоточусь теперь на продаже товаров и оставлю эту болтовню.

Надеюсь, ты вплотную займешься моим проектом и дашь мне взаймы.

Ты ведь помнишь: я всегда тянулся к тебе. Помнишь тот месяц, что мы провели на ферме у твоего деда, когда нам было лет по двенадцать.

Вот было времечко! Просто идиллия, можно сказать, такого уже не вернуть в наши годы, когда одолевают заботы и уж не до поэзии. Помнишь, как мы украли у старика фермера дыни, а когда он стал горячиться, пришли еще раз и разбили все остальные? А помнишь, как мы спрятали в церкви будильник и он зазвонил во время проповеди? А как мы смазали жиром трамплин у реки и тот ирландец поскользнулся - малый чуть спину себе не сломал. Вот было смеху!

О, это были славные деньки, Уолт, и мы с тобой всегда понимали друг друга, и не забывай: наша фирма дает такие гарантии, каких ты нигде не получишь.