Онлайн чтение книги Шелковый путь The Silk Roads: A New History of the World
8. Путь на небеса

15 июля 1099 года Иерусалим пал к ногам рыцарей Первого крестового похода. Путешествие на Восток было ужасно изнурительным и сложным. Многие из тех, кто вышел в поход, никогда не добрались до Священного города, были убиты в бою, умерли от голода и болезней или оказались в плену. Когда крестоносцы добрались до Иерусалима, многие из них расплакались от счастья, потому что они наконец дошли до городских стен[618]Albert of Aachen, Historia Iherosolimitana , ed. and tr. S. Edgington (Oxford, 2007), 5.45, р. 402; Frankopan, First Crusade , р. 173.. Когда после шестинедельной осады стены города пали, нападающие пролили реки крови. По свидетельствам одного из очевидцев кровавой бойни, Иерусалим вскоре наполнился мертвыми телами, трупы складывались в курганы за городскими вратами. Никто и никогда еще не слышал о такой бойне[619]Raymond of Aguilers, Historia Francorum qui ceperunt Jerusalem , tr. J. Hill and L. Hill, Le ‘Liber’ de Raymond d’Aguilers (Paris, 1969), 14, р. 127. Об экспедиции и крестовых походах в целом – C. Tyerman, God’s War: A New History of the Crusades (London, 2006).. «Если бы вы были там, – писал один автор несколько лет спустя, – вы стояли бы по лодыжки в крови убитых. Что сказать? Никто из них не остался в живых. Не пощадили ни женщин, ни детей»[620]Fulcher of Chartres, Gesta Francorum Iherusalem Peregrinantium , tr. F. Ryan, A History of the Expedition to Jerusalem 1095–1127 (Knoxville, 1969), I.27, р. 122. Существует множество исследований о связи психического здоровья и ярости в бою, например, R. Ursano et al., ‘Posttraumatic Stress Disorder and Traumatic Stress: From Bench to Bedside, from War to Disaster’, Annals of the New York Academy of Sciences 1208 (2010), рр. 72–81..

Новости об осаде Священного города распространились, как лесной пожар. Одна из них более других захватила общественное сознание: Боэмунд, сын норманнских легенд, который сделал себе имя в Южной Италии и Сицилии, стал звездой Первого крестового похода. Красивый мужчина с голубыми глазами, волевым подбородком и спортивной короткой стрижкой. Боэмунд проявил мужество и коварство в Западной Европе. Когда он вернулся с Востока в начале XII века, его чествовали как героя и повсюду осаждали потенциальные невесты[621]Anna Komnene, Alexias , tr. Р. Frankopan, Alexiad (London, 2009), 13.11, рр. 383–384; о возвращении Боэмунда в Европу – L. Russo, ‘Il viaggio di Boemundo d’Altavilla in Francia’, Archivio storico italiano 603 (2005), рр. 3–42; Frankopan, First Crusade , рр. 188–189..

Казалось, что Боэмунд всецело выступает за новый, формирующийся мир. С точки зрения латинских летописцев того времени, он был идеальным талисманом решительной передачи власти с Востока на Запад. Христианство было спасено храбрыми рыцарями, которые прошли тысячи миль до Иерусалима. Священный город был освобожден христианами – не православными греками или византийцами, а христианами Нормандии, Франции и Фландрии, которые составляли большую часть экспедиции. Мусульмане были изгнаны из города, который они контролировали столетиями. Мрачные предсказания грядущего апокалипсиса, которые слышались повсюду накануне Крестового похода, теперь сменились оптимизмом, самоуверенностью и честолюбием. В течение 5 лет от ожиданий скорого конца света Западная Европа дошла до идеи господства – новой эры![622]R. Chazan, ‘“Let Not a Remnant or a Residue Escape”: Millenarian Enthusiasm in the First Crusade’, Speculum 84 (2009), рр. 289–313.

Были основаны новые колонии под управлением новых христианских хозяев. Это привело к существенному расширению европейского господства: Иерусалим, Триполи, Тир и Антиохия – все они оказались под контролем европейцев и управлялись в соответствии с набором законов, привезенных с феодального Востока. Это повлияло на все сферы жизни, начиная с права собственности и сбора налогов и заканчивая властью короля Иерусалима. Средний Восток переделывали по модели Западной Европы.

Следующие пару столетий огромные усилия были направлены на то, чтобы удержать территории, завоеванные во время Первого крестового похода и сразу после него. Папство неоднократно пыталось произвести впечатление на рыцарство Европы и обязать его представителей защищать Святую землю. Служение королю означало служение Господу – такое сообщение было распространено повсюду. Это привело к тому, что на Восток отправилось огромное количество людей, некоторые их которых организовали орден тамплиеров – популярное новое течение, которое сочетало в себе воинскую службу, преданность и удивительное благочестие.

Дорога в Иерусалим сама по себе стала путем в небеса. В самом начале Первого крестового похода в 1095 году папа Урбан II заявил, что те, кто примет крест и присоединятся к походу в Святую землю, будут освобождены от всех грехов. В ходе кампании данное утверждение эволюционировало в следующее: те, кто пал в бою с неверными, уже на пути к спасению. Поход на Восток был способом в следующей жизни попасть прямо на небеса.

В то время как вести о триумфе христиан, папства и рыцарей шествовали от амвона к амвону, от кабака к кабаку в проповедях, песнях и стихах по всему христианскому Западу, в мусульманском мире реакция была в основном одна – апатия. Хотя были предприняты конкретные попытки расправиться с крестоносцами еще до захвата Иерусалима и сразу после него, сопротивление было локальным и ограниченным. Некоторые были озадачены такой политикой невмешательства. По слухам, судья в Багдаде ворвался к халифу, чтобы порицать отсутствие реакции на появление войск из Европы: «Как смеете вы дремать в прекрасной и безопасной тени, – сказал он собравшимся, – вести жизнь, подобную легкомысленным садовым цветам, в то время как ваши братья в Сирии не имеют возможности сохранить даже своих верблюдов?» В Багдаде и Каире власти негласно попустительствовали происходящему. Скорее всего, такое отношение было основано на предположении, что христианские оккупанты могут оказаться лучше, чем их шиитские или суннитские противники, которые контролировали город. Хотя речь судьи из Багдада и выдавила из некоторых присутствующих слезу, многие остались в стороне и бездействовали[623]al-Harawī , Kitāb al-ishārāt ilā ma ʿ rifat al-ziyārāt in A. Maalouf, The Crusade through Arab Eyes (London, 1984), р. xiii. Также обратите внимание: Ibn al-Jawzī’, al-Muntaẓam fī tārīkh al-mulūk wa-al-umam , in C. Hillenbrand, The Crusades: Islamic Perspectives (Edinburgh, 1999), р. 78. В целом см. здесь Р. Cobb, The Race for Paradise: An Islamic History of the Crusades (Oxford, 2014)..

Успех Первого крестового похода не стал утешением для европейских и палестинских евреев. Они оказались свидетелями того, как якобы благородные крестоносцы совершали ужасающие акты насилия. В Рейнской области женщины, дети и старики были убиты во время внезапной вспышки антисемитизма в Европе. Евреи расплачивались за переориентацию трудовых ресурсов в Западной Европе и внимание к Востоку[624]Рассказы о страданиях – S. Eidelberg (tr.), The Jews and the Crusaders (Madison, 1977). См. M. Gabriele, ‘Against the Enemies of Christ: The Role of Count Emicho in the Anti-Jewish Violence of the First Crusade’, in M. Frassetto (ed.), Christian Attitudes towards the Jews in the Middle Ages: A Casebook (Abingdon, 2007), рр. 61–82.. Кровожадность была напрямую связана с идеей о том, что евреи были ответственны за распятие Иисуса и то, что земли Израиля должны быть захвачены христианами Европы. Ничего не могло разрушить новые связи, созданные в Леванте.

Крестовый поход едва ли можно назвать историей триумфа, как об этом думали византийцы. За военным успехом Крестового похода с его символом – Боэмундом лежит менее героическая история. Это история не о славных достижениях и впечатляющем успехе, а пример двуличия и предательства в масштабах империи. Все лидеры похода встречались лично с императором Алексеем I, когда вошли в столицу империи в 1096–1097 годах, и поклялись на реликвиях Святого креста, что они передадут Византии все территории, ранее принадлежавшие ей, которые они захватят[625]Frankopan, First Crusade , рр. 133–135, 167–171; J. Pryor, ‘The Oath of the Leaders of the Crusade to the Emperor Alexius Comnenus: Fealty, Homage’, Parergon , New Series 2 (1984), рр. 111–141.. По мере того как поход затягивался, Боэмунд стал одержим тем, как выпутаться из этой ситуации и забрать завоеванное себе. Главной добычей стал великий город Антиохия.

Боэмунд воспользовался своим шансом, когда город был захвачен после изнурительной осады. В одном из самых драматичных противостояний эпохи он был захвачен в базилике Святого Петра. От него требовалось пояснить свой отказ передать город императору Византии, как то было обещано. Когда Раймонд Тулузский, самый могущественный из лидеров крестоносцев, торжественно напомнил ему: «Мы поклялись на Кресте Господнем, терновом венце и многих других священных реликвиях, что без согласия императора мы не удержим ни один город в его владениях», – Боэмунд просто заметил, что клятвы были аннулированы потому, что император Алексей не выполнил свою часть сделки, и затем он отказался продолжать поход[626]Raymond of Aguilers, Le ‘Liber’ , 10, рр. 74–75..

Образ Боэмунда – это пример блестяще проведенной в XII веке пропаганды, которая ставила его в самый эпицентр успеха Крестового похода, при этом нигде не встречалось никаких упоминаний о том, что предполагаемый герой даже не был у стен Священного города, когда тот пал. Примерно через год, проведенный в попытках решить дело о передаче Антиохии, армия крестоносцев отправилась в путь без него. Когда рыцари подошли к Иерусалиму, чтобы воздать хвалу Господу перед началом осады, при этом некоторые из них делали это босиком, Боэмунд находился в сотнях миль оттуда, властвуя над своей наградой, которую он заполучил благодаря упрямству и беспощадности[627]Frankopan, First Crusade , esр. р. 186ff..

Позиция, которую занял Боэмунд в Антиохии и сопредельных регионах, обоснована тем, что в восточной части Средиземноморья были отличные возможности. С такой точки зрения захват им города был следующим шагом в притягательном процессе, который привлекал амбициозных, способных людей из Северной и Западной Европы десятилетиями и даже столетиями до этого. Крестовые походы запомнились как религиозные войны, но это также был трамплин для обретения существенного богатства и власти.

Отказ Боэмунда передать Антиохию, его агрессивное, даже злобное поведение впечатлили не только Византию. Сторонники императора Алексея распространяли по Европе ядовитые слухи. Были и те, кто изначально относился к походу без всякого энтузиазма, например Роджер Сицилийский, представитель старого поколения, который сам сделал себе состояние и не хотел, чтобы ему что-то угрожало. Согласно одному из арабских авторов, Роджер пренебрежительно относился к идее завоевания Иерусалима и пытался охладить тех, кто с энтузиазмом воспринял перспективы возникновения новых христианских колоний в Средиземноморье.

Выслушав планы по завоеванию Иерусалима, «Роджер поднял ногу и громко испортил воздух. “Во имя истиной религии, – сказал он, – вот в этом больше пользы, чем в том, что вы хотите сказать”». Он отмечал, что любые наступления на мусульман могут поставить под угрозу отношения с ведущими исламскими фигурами в Северной Африке, не говоря уже о религиозных проблемах, которые возникнут в самой Сицилии, где было значительное число мусульман, вызовут трения и создадут проблемы в торговле. Это приведет к потере доходов, и ситуация постепенно будет усугубляться, доходы с сельскохозяйственных земель будут снижаться, так как объем экспорта неизбежно упадет. «Если вы решили вести священную войну с мусульманами, – добавил он, – так и поступите. Но оставьте в покое Сицилию»[628]Ibn al-Athīr, al-Kāmil fī l-ta ʾ rīkh , tr. D. Richards, The Chronicle of Ibn al-Athir for the Crusading Period from al-Kāmil fīʼl-taʼrīkh (Aldershot, 2006), р. 13..

Для выражения такого беспокойства были все основания. Рынки Средиземноморья переживали не лучшие времена еще за несколько десятилетий до Крестового похода. Покупательная способность Константинополя резко упала в связи с большим финансовым кризисом. Только за 1094 год цена на индиго, продающееся в Александрии, упала больше чем на 30 %, и разумно было бы предположить, что примерно то же самое происходило с ценами на перец, корицу и имбирь, даже если источники не говорят об этом прямо[629]Jacoby, ‘Byzantine Trade with Egypt’, рр. 44–45.. Прибыльная торговля между Северной Африкой и Европой через Палестину (в 1085 году бразильскую древесину продавали с 150 %-ной прибылью) теперь, кажется, тоже испытывала трудности[630]S. Goitein, A Mediterranean Society , 1, р. 45.. Внезапные скачки спроса всегда приводят к резким колебаниям цен, например, за норманнскими завоеваниями в Сицилии последовал резкий рост цены на пшеницу, а в середине XI века цены на лен сократились примерно вдвое из-за избытка предложения[631]A. Greif, ‘Reputation and Coalitions in Medieval Trade: Evidence on the Maghribi Traders’, Journal of Economic History 49.4 (1989), р. 861..

Такие колебания в ценах и благосостоянии меркнут перед теми переменами, которые произошли в Средиземноморье в результате Крестового похода. В X и XI веках, как писал североафриканский историк ибн Халдун, мусульманский флот имел такую власть над морями, что христиане не могли плавать там даже на плоту[632]Ibn Khaldūn, Dīwān al-mubtada ʾ, tr. V. Monteil, Discours sur l’histoire universelle (al-Muqaddima), (Paris, 1978), р. 522.. Однако, несмотря на то что мусульмане долго господствовали на Средиземном море, они вот-вот должны были потерять контроль над водами из-за новых соперников: города-государства Италии стали последним дополнением к великим торговым сетям Востока.

На самом деле Амальфи, Генуя, Пиза и Венеция начали шевелиться еще до 1090-х годов. В случае с Венецией торговля рабами и другими товарами привела к тому, что она обрела прочные связи с городами на побережье Далмации, такими как Зара, Трогир, Сплит и Дубровник, которые служили «ступенями» к Адриатике и находящимся за ней землям. В этих городах развивались местные рынки, здесь путешественники могли получить безопасный ночлег и передохнуть в пути. Тот факт, что у итальянских общин были постоянные поселения торговцев в Константинополе, а также в остальных городах Византии, показывает их интерес к торговле с Восточным Средиземноморьем[633]Frankopan, First Crusade , рр. 29–30.. Это подстегнуло экономику самой Италии: в конце XI века в Пизе были сконцентрированы такие богатства, что епископ и горожане наложили ограничения на высоту башен, которые строили аристократы, желающие похвалиться своими доходами[634]E. Occhipinti, Italia dei communi. Secoli XI–XIII (2000), рр. 20–21..

Итальянские города-государства быстро поняли, что завоевание Иерусалима откроет потрясающие коммерческие возможности. Еще до того как крестоносцы добрались до Священного города, Генуя, Пиза и Венеция отправили свои корабли в Сирию и Палестину. Решение об отправке судов было принято в результате прямого запроса от папства на участие в мероприятии и продиктовано желанием защитить христиан от ужасных злодеяний, о которых рассказывали очевидцы и эмиссары из Византии[635]J. Riley-Smith, The First Crusaders, 1095–1131 (Cambridge, 1997), р. 17.. Однако, хотя духовные побуждения были очень важны, скоро стало ясно, что помимо этого можно получить существенную материальную выгоду. После захвата Иерусалима крестоносцы оказались в шатком положении. Они отчаянно нуждались в поставках продовольствия и восстановлении связей с Европой. Флоты городов-государств позволили им занять выгодное положение при переговорах с новыми хозяевами Святой земли. Их позиция была впоследствии усилена тем, что крестоносцам требовалось обеспечить безопасность побережья и портов Хайфы, Яффы, Акры и Триполи, где морская поддержка была особенно важна при осаде.

Условия были просто потрясающими – в обмен на защиту города-государства получали огромную выгоду. Так, например, в награду за участие в осаде Акры в 1100 году вновь прибывшим венецианцам было обещано, что в каждом городе, захваченном крестоносцами, появится церковь и рыночная площадь. Также они получали треть всей добычи, захваченной у врагов, и иммунитет от налогов. Это был прекрасный пример того, что один ученый называл классическим венецианским сочетанием «благочестия и жадности»[636]The Monk of the Lido, Monachi Anonymi Littorensis Historia de Translatio Sanctorum Magni Nicolai , in Recueil des Historiens des Croisades: Historiens Occidentaux 5, рр. 272–275; J. Prawer, The Crusaders’ Kingdom: European Colonialism in the Middle Ages (London, 2001), р. 489..

Когда в 1101 году была осаждена Кесария, генуэзцы оказались в идеальном положении и получили огромную добычу и благоприятные условия для торговли. Их позиция позже была вознаграждена королем Иерусалима Балдуином I.

Они получили впечатляющие налоговые льготы, наряду с другими юридическими и коммерческими правами, такими как, например, освобождение от королевской юрисдикции в делах, связанных с высшей мерой наказания. Также им даровали треть города Кесария, треть Арсуфа и треть Акры, вместе со щедрыми налоговыми отчислениями Акры. Король также обязался выплачивать Генуе ежегодный гонорар и треть добычи, которая будет получена в будущих завоеваниях, при условии военной поддержки с ее стороны[637] Codice diplomatico della repubblica di Genova, 3 vols (Rome, 1859–1940), 1, р. 20.. Подобные соглашения показывали слабость положения крестоносцев на Востоке; но для городов-государств они оказались судьбоносными – из региональных городов они превратились в международную силу[638]B. Kedar, ‘Genoa’s Golden Inscription in the Church of the Holy Sepulchre: A Case for the Defence’, in G. Airaldi and B. Kedar (eds), I comuni italiani nel regno crociato di Gerusalemme (Genoa, 1986), рр. 317–335. Также см. M. – L. Favreau-Lilie, который утверждает, что этот документ был изменен позже, Die Italiener im Heiligen Land vom ersten Kreuzzug bis zum Tode Heinrichs von Champagne (1098–1197) (Amsterdam, 1989), р. 328..

Неудивительно, что такие головокружительные награды привели к возникновению конкуренции между Пизой, Генуей и Венецией. Амальфи не успел отправить корабли на Восток, поэтому этот город не был способен конкурировать с остальными и его исключили из большой игры. Это подстегнуло остальных соперников отправиться на новые рынки, получить концессии и хорошие торговые условия. Уже в 1099 году пизанцы столкнулись с венецианцами, причем последние потопили 28 из 50 кораблей флота Родоса. Заложники и захваченные суда затем были освобождены, чтобы показать великодушие победителей. Согласно более поздним источникам, венецианцы не только зашивали кресты в свои одежды (так было велено крестоносцам папой), он был отпечатан в их душах[639]Dandolo, Chronica per extensum descripta, Rerum Italicarum Scriptores , 25 vols (Bologna, 1938–1958), 12, р. 221. Также см. здесь: Monk of the Lido, Monachi Anonymi , рр. 258–259..

Предысторией этой потасовки стало то, что в 1092 году Венеции были дарованы обширные торговые уступки по всей Византийской империи, как часть большого плана Алексея II по стимуляции экономики. Венецианцы поставили понтоны в Константинопольской гавани и были освобождены от налогов на экспорт и импорт[640]M. Pozza and G. Ravegnani, I Trattati con Bisanzio 992–1198 (Venice, 1993), рр. 38–45. О датах концессий, которые ранее были датированы 1080-ми годами. см. Р. Frankopan, ‘Byzantine Trade Privileges to Venice in the Eleventh Century: The Chrysobull of 1092’, Journal of Medieval History 30 (2004), рр. 135–160.. Основной мотивацией венецианцев 7 лет спустя стало удержание пизанцев как можно дальше от этого рынка и, как следствие, сохранение привлекательных условий, о которых они договорились с императором. В рамках договора с Венецией пизанцы были вынуждены согласиться с тем, что они никогда не вступят в Византию «ради торговли, и не будут бороться с христианами ни в коем случае, кроме как по причине преданности Гробу Господню». По крайней мере, так доложили о произошедшем венецианцы[641]Monk of the Lido, Monachi Anonymi , рр. 258–259; Dandolo, Chronica , р. 221. Также см. D. Queller and I. Katele, ‘Venice and the Conquest of the Latin Kingdom of Jerusalem’, Studi Veneziani 21 (1986), р. 21..

Обеспечить выполнение данных договоров было проще на словах, чем на деле. В начале XII века византийский император даровал Пизе привилегии, которые не сильно уступали тем, что были дарованы Венеции, а может быть, являлись такими же щедрыми.

Несмотря на то что они получили набережную и места на якорной стоянке в столице империи, торговцам Пизы было даровано лишь снижение таможенных пошлин, а не полное от них освобождение[642]F. Miklosich and J. Müller, Acta et Diplomata graeca medii aevi sacra et profana , 6 vols (Venice, 1860–1890), 3, рр. 9–13.. Это была попытка разбавить монополию, которая могла дать венецианцам чрезмерное преимущество перед соперниками[643]R.-J. Lilie, Byzantium and the Crusader States, 1096–1204 , tr. J. Morris and J. Ridings (Oxford, 1993), рр. 87–94; ‘Noch einmal zu den Thema “Byzanz und die Kreuzfahrerstaaten”’, Poikila Byzantina 4 (1984), рр.121–174. Treaty of Devol, Alexiad , XII.24, рр. 385–396..

Борьба между городами-государствами Италии за торговое господство в Восточном Средиземноморье была яростной и безжалостной. Вскоре Венеция одержала безоговорочную победу, в основном благодаря географическому положению – город находился в Адриатике, путь до него был гораздо короче, чем до Пизы и Генуи. Также помогло и то, что якорные стоянки на этом маршруте были лучше, что делало его более безопасным, по крайней мере, по сравнению с коварным Пелопоннесом. Важным фактором стало то, что экономика Венеции была сильнее и более развита, так же как и то, что у города не было местных соперников, которые могли бы его потопить, в отличие от Пизы и Генуи, чья вражда не дала им торговать в Леванте, так как они конкурировали за господство над береговой линией, особенно на территории Корсики[644]S. Epstein, Genoa and the Genoese: 958–1528 (Chapel Hill, NC, 1996), рр. 40–41; D. Abulafia, ‘Southern Italy, Sicily and Sardinia in the Medieval Mediterranean Economy’, in D. Abulafia, Commerce and Conquest in the Mediterranean (Aldershot, 1993), 1, рр. 24–27..

Когда большая армия рыцарей ввязалась в битву, которую сейчас называют битвой на Кровавом поле, в 1119 году, это было только на руку Венеции. Поражение нанесло серьезный удар по жизнеспособности Антиохии как самостоятельного государства крестоносцев[645]T. Asbridge, ‘The Significance and Causes of the Battle of the Field of Blood’, Journal of Medieval History 23.4 (1997), рр. 301–316.. Так как Пиза и Генуя погрязли в своих собственных распрях, отчаянные призывы из Антиохии были направлены в сторону дожа Венеции. Антиохия молила о помощи во имя Христа. Была собрана могущественная сила. Как заметил один щедрый современник, венецианцы хотели «с помощью божьей воли расширить Иерусалим с прилегающими регионами для выгоды и во славу всего христианства»[646]Fulcher of Chartres, Gesta Francorum , р. 238.. Нужно отметить, что призывы о помощи короля Балдуина II сопровождались обещаниями новых дополнительных привилегий[647]G. Tafel and G. Thomas, Urkunden zur älteren handels und Staatsgeschichte der Republik Venedig , 3 vols (Vienna, 1857), 1, р. 78; Queller and Katele, ‘Venice and the Conquest’, рр. 29–30..

Венецианцы воспользовались этим, чтобы преподать византийцам урок. Новый император Иоанн II, который наследовал трон после своего отца Алексея II в 1118 году, решил, что внутренняя экономика страны полностью восстановилась, и отказался обновить концессии венецианцев, полученные более чем за 20 лет до этого. В результате, отправившись на восток к Антиохии, венецианский флот осадил Корфу и пригрозил продолжить, если император не продлит соглашение. В конце концов, император сдался и возобновил привилегии, дарованные его отцом[648]Tafel and Thomas, Urkunden , 1, рр. 95–98; Lilie, Byzantium and the Crusader States , рр. 96–100; T. Devaney, ‘“Like an Ember Buried in Ashes”: The Byzantine – Venetian Conflict of 1119–1126’, in T. Madden, J. Naus and V. Ryan (eds), Crusades – Medieval Worlds in Conflict (Farnham, 2010), рр. 127–147..

Когда корабли дожа наконец достигли Святой земли, они имели такой же успех. Тщательно оценив ситуацию, венецианцы дали займ западным лидерам в Иерусалиме, чтобы они смогли собрать свои собственные войска и атаковать порты, которые были заняты мусульманами. Взамен они получили огромную награду. Венеция получила церковь, улицу и площадь приличных размеров в каждом городе государства. Также ей причиталась ежегодная плата, обеспеченная будущими налоговыми поступлениями в Тире, ведущем торговом центре региона. Когда в 1124 году после осады город пал, положение Венеции снова изменилось. Венецианцы получили расширенную концессию на всей территории Иерусалимского королевства. Этот итальянский город проделал огромный путь от города, имеющего лишь одну точку опоры, до великой силы. Многие поняли, что это может поставить под угрозу авторитет короны, и постарались смягчить некоторые моменты[649]Tafel and Thomas, Urkunden , 1, рр. 84–89, а также здесь J. Prawer, ‘The Italians in the Latin Kingdom’ in Tafel and Thomas, Crusader Institutions (Oxford, 1980), р. 224; M. Barber, The Crusader States (London, 2012), рр. 139–142; J. Riley-Smith, ‘The Venetian Crusade of 1122–1124’, in Airaldi and Kedar, I Comuni Italiani , рр. 339–350..

Это было якобы время неистовой веры и религиозной одержимости, время самопожертвования во имя христианства. Но религия сосуществует с политикой и финансовыми вопросами, и церковные иерархи отлично это понимали. Когда византийский император Иоанн II попытался заявить о своих правах на Антиохию, папа издал обращение ко всем верующим, в котором говорилось, что любой, кто будет помогать византийцам, будет проклят навечно[650]G. Bresc-Bautier, Le Cartulaire du chapitre du Saint-Sépulcre de Jérusalem (Paris, 1984), рр. 51–52.. Данное обращение было направлено на то, чтобы удовлетворить союзников Рима, но не имело ни малейшего отношения к теологии и религиозной доктрине.

Однако лучшим примером смешения духовного и материального можно назвать следующий. В 1144 году Эдесса была взята мусульманами, и это стало очередным поворотом для крестоносцев. По всей Европе слышались призывы принять участие в том, что позже назовут Вторым крестовым походом. Во главе похода встал Бернард Клервоский, харизматичный и энергичный деятель, который был достаточным реалистом, чтобы понимать, что прощение грехов и возможность спасения через страдания не убедят отправиться на Восток никого. «Для вас, торговцы, людей, которые повсюду ищут сделки, – писал он в письме, которое было распространено повсюду, – позвольте же мне указать преимущества этой возможности. Не пропустите их!»[651]Bernard of Clairvaux, The Letters of St Bernard of Clairvaux , ed. and tr. B. James and B. Kienzle (Stroud, 1998), р. 391.

К середине XII века итальянские города-государства Италии с большой выгодой пользовались завидным положением, которое они создали для себя на Востоке. Венеция имела право преимущественного доступа в Константинополь, равно как и в другие крупные города на побережье Византийской империи и Палестины, и ее торговые пути теперь простирались через Восточное Средиземноморье не только до Леванта, но и до самого Египта.

Некоторые относились к данной ситуации ревностно, как, например, Каффаро, один из самых известных историков Средневековья. Генуя «спала и страдала от безразличия», – писал он печально о 1150-х годах; это было «подобно кораблю, идущему по морю без штурмана»[652] Annali Genovesi de Caffaro e dei suoi Continutatori, 1099–1240 , 5 vols (Genoa, 1890–1929) 1, р. 48..

Здесь, конечно, содержится немалая доля преувеличения из-за неодобрительного отношения автора к могущественным семьям, которые управляли Генуей. На самом деле Генуя тоже переживала период процветания. Убедившись, что привилегии города во владениях крестоносцев возобновлены, Генуя выстроила отношения с Западным Средиземноморьем. В 1161 году был заключен договор с халифом Марокко из династии Альмохадов, который предоставил доступ к рынкам и защиту от нападений. К 1180-м годам на торговлю с Северной Африкой приходилось больше трети всей генуэзской торговой деятельности, к тому же у Генуи была обширная сеть складов и постоялых дворов, которые располагались по всему побережью, для поддержания торговли и обеспечения хорошего ведения дел[653]D. Abulafia, The Great Sea: A Human History of the Mediterranean (London, 2011), р. 298. Также см. D. Abulafia, ‘Christian Merchants in the Almohad Cities’, Journal of Medieval Iberian Studies 2 (2010), рр. 251–257; O. Constable, Housing the Stranger in the Mediterranean World: Lodging, Trade and Travel in Late Antiquity and the Middle Ages (Cambridge, 2003), р. 278..

Генуя, Пиза и Венеция стимулировали рост городов, находящихся вокруг них, оказывая на них влияние, точно так же, как Киев на Руси. Такие города, как Неаполь, Перуджа, Падуя и Верона, быстро расширялись. Новые пригородные районы присоединялись с такой скоростью, что стены приходилось располагать все дальше и дальше от центра. Хотя оценить точное количество населения сложно ввиду отсутствия эмпирических данных, нет никаких сомнений в том, что в XII веке в Италии наблюдался всплеск урбанизации, выросли рынки, сформировался средний класс и увеличились доходы[654]Р. Jones, The Italian City State: From Commune to Signoria (Oxford, 1997), а также M. Ginatempo and L. Sandri, L’Italia delle città: il popolamento urbano tra Medioevo e Rinascimento (secoli XIII–XVI) (Florence, 1990)..

Ирония заключалась в том, что основой для роста в век Крестовых походов были хорошие отношения между мусульманами и христианами как на Святой земле, так и в других землях. Несмотря на периодические столкновения, после завоевания Иерусалима в 1099 году резкое обострение конфликта произошло только в 1170-х годах. В целом крестоносцы научились иметь дело с большей частью мусульманского населения, которое встречалось на их пути, и теми, кто проживал дальше. Король Иерусалима регулярно удерживал своих лордов, предотвращая необдуманные поступки, набеги на караваны или соседние города, что могло вызвать неприятие местных лидеров или реакцию Багдада или Каира.

Некоторым вновь прибывшим на Святую землю было достаточно сложно это понять, и в результате они становились постоянным источником проблем, как отмечают местные наблюдатели. Новички не могли осознать, что торговля с неверными может осуществляться на каждодневной основе.

Постепенно они понимали, что все вокруг не такое черно-белое, как принято считать в Европе. Со временем предрассудки исчезли: люди, приехавшие с Запада, которые провели на Востоке какое-то время, казались «гораздо лучше, чем те, кто прибыл лишь недавно», писал арабский автор, который был потрясен грубостью и неотесанностью вновь прибывших, а также их отношением к тем, кто не исповедовал христианство[655]Usāma b. Munqidh, Kitāb al-i ʿ tibār , tr. Р. Cobb, The Book of Contemplation: Islam and the Crusades (London, 2008), р. 153..

Аналогичные мысли ходили и среди мусульман. Одна из фетв (заявлений), выпущенная в 1140-х годах, призывала мусульман не ездить на Запад и не вести торговлю с христианами: «Если мы станем ездить в их страны, цена товаров повысится, и они заработают на нас огромные суммы денег, которые затем используют для борьбы с мусульманами и набеги на их земли»[656]V. Lagardère, Histoire et société en Occident musulman: analyse du Mi’yar d’al-Wansharisi (Madrid, 1995), р. 128; D. Valérian, ‘Ifrīqiyan Muslim Merchants in the Mediterranean at the End of the Middle Ages’, Mediterranean Historical Review 14.2 (2008), р. 50.. В общем и целом, несмотря на огненную риторику с обеих сторон, отношения были на удивление спокойными и обдуманными. Западная Европа испытывала любопытство в отношении ислама. Даже во времена Первого крестового похода понадобилось совсем немного времени, чтобы сформировать позитивное отношение к туркам-мусульманам. «Если бы турки твердо стояли в вере Христовой и христианстве, – с тоской писал автор самых популярных рассказов о походах в Иерусалим (возможно, он намекал на прошлое сельджуков, до того как они приняли ислам), – вы не смогли бы найти более сильных, храбрых и искусных солдат»[657] Gesta Francorum et aliorum Hierosolimitanorum , ed. and tr. R. Hill (London, 1962), 3, р. 21..

Это было незадолго до того, как научные и интеллектуальные достижения мусульман начали разыскивать и поглощать ученые Запада, такие как, например, Аделард Батский[658]См. C. Burnett (ed.), Adelard of Bath: An English Scientist and Arabist of the Early Twelfth Century (London, 1987); L. Cochrane, Adelard of Bath: The First English Scientist (London, 1994).. Именно Аделард обыскал библиотеки Антиохии и Дамаска и привез копии алгоритмических таблиц, которые сформировали основы математики в христианском мире. Путешествие по этому региону позволило по-новому взглянуть на мир. Когда он вернулся домой, «обнаружил, что князья ведут себя по-варварски, епископы пьянствуют, судьи продажны, меценаты ненадежны, клиенты и покупатели излишне льстят, те, кто дает обещания, не сдерживают их, друзья завидуют, но у всех огромные амбиции»[659]Adelard of Bath, Adelard of Bath, Conversations with his Nephew: On the Same and the Different, Questions on Natural Science and on Birds , ed. and tr. C. Burnett (Cambridge, 1998), р. 83.. Эти взгляды были обусловлены оптимистичной точкой зрения относительно того, что восточный мир гораздо более сложный, чем культурно ограниченный мир христианского Запада. Точку зрения Аделарда разделяли и другие – Дэниэл Морли, который переехал из Англии, чтобы учиться в Париже, в конце XII века. Он писал, что предполагаемые строгие интеллектуалы в этом городе просто обманщики, которые сидят «как статуи, притворяясь, что излучают мудрость, и хранят молчание». Поняв, что у этих людей учиться нечему, Даниил так быстро как мог перебрался в мусульманский Толедо, чтобы учиться у мудрейших философов мира[660]A. Pym, Negotiating the Frontier: Translators and Intercultures in Hispanic History (Manchester, 2000), р. 41..

Идеи с Востока перенимались охотно, но несколько бессистемно. Петр Достопочтенный, аббат из Клюни, который был передовиком теологической и интеллектуальной мысли средневековой Франции, организовал перевод Корана, чтобы он сам и другие ученые могли лучше его понять и, по общему признанию, использовать для укрепления уже существующих представлений об исламе, как чем-то извращенном, позорном и опасном[661]T. Burman, Reading the Qur ʾ ān in Latin Christendom, 1140–1560 (Philadelphia, 2007).. Европейцы обращались за вдохновением не только к творениям мусульман. Тексты, написанные в Константинополе, тоже переводили на латынь. Так, например, комментарии к «Никомаховой этике» Аристотеля были переведены по заказу Анны Комниной, дочери Алексея I. Позже труды Фомы Аквинского составили основу христианской философии[662]Р. Frankopan, ‘The Literary, Cultural and Political Context for the Twelfth-Century Commentary on the Nicomachean Ethics ’, in C. Barber (ed.), Medieval Greek Commentaries on the Nicomachean Ethics (Leiden, 2009), рр. 45–62..

Таким образом, в основе экономического и социального расцвета Европы в XII веке лежала не только торговля с мусульманами. Судя по сохранившимся документам того периода, Константинополь и Византийская империя были главными партнерами по торговле с христианским Средиземноморьем, на них приходилась половина торгового оборота Венеции[663]Abulafia, Great Sea , р. 298.. Стекло, изделия из металла, масло, вино и соль из Византии экспортировали на рынки Италии, Германии и Франции, но были и товары, которые доставляли издалека, которые искали и за которые можно было выручить хорошие деньги.

Согласно инвентарным и торговым спискам западноевропейских церквей, спрос на шелк, хлопок, лен и ткани, произведенные в Восточном Средиземноморье, в центре Азии и Китае, был просто огромным[664]A. Shalem, Islam Christianised: Islamic Portable Objects in the Medieval Church Treasuries of the Latin West (Frankfurt-am-Main, 1998).. Города Леванта капитализировались на развивающихся рынках, позиционируя Антиохию как торговый центр, откуда товары можно было отправлять на Запад, а также как производственный центр. Текстиль под названием «ткани Антиохии» так хорошо продавался и стал таким желанным, что король Генрих III Английский (годы правления 1216–1272) повелел устроить «Антиохийскую комнату» в каждой своей резиденции – в Лондонском Тауэре, Кларендонском и Уинчестерском замках и Вестминстере[665]Vorderstrasse, ‘Trade and Textiles from Medieval Antioch’, рр. 168–171; M. Meuwese, ‘Antioch and the Crusaders in Western Art’, in East and West in the Medieval Mediterranean (Leuven, 2006), рр. 337–355..

Объемы поставок специй в Европу также увеличились. Они доставлялись в три основных узла – Константинополь, Иерусалим и Александрию, а затем отправлялись в города и общины Италии, на рынки Германии, Франции, Фландрии и Британии, где на продаже экзотических ингредиентов можно было сделать хорошие деньги.

В некотором смысле желание покупать дорогие предметы роскоши с Востока было примерно таким же, как желание кочевников приобретать рулоны китайского шелка: в мире Средневековья, как и сейчас, богатые люди хотели выделиться, хвастаясь своим статусом. Хотя торговля дорогими предметами охватывала лишь небольшую часть населения, она была важна, так как обеспечивала дифференциацию, а следовательно, социальную мобильность и рост устремлений населения.

Иерусалим выполнял тотемную роль центра христианского мира, при этом являясь самостоятельным торговым центром, хотя Акра и превосходила его в плане торговли. Список налогов, собранных в королевстве в конце XII века, в деталях показывает, что можно было купить в то время, а также демонстрирует, насколько большое внимание уделялось сложной канцелярии, которая не позволяла пропасть ценным доходам. Следовало фиксировать расходы, связанные с продажей перца, корицы, квасцов, лака, мускатного ореха, льна, гвоздики, алого дерева, сахара, соленой рыбы, ладана, кардамона, аммиака, слоновой кости и многого другого[666]R. Falkner, ‘Taxes of the Kingdom of Jerusalem’, in Statistical Documents of the Middle Ages: Translations and Reprints from the Original Sources of European History 3:2 (Philadelphia, 1907), рр. 19–23.. Многие продукты были произведены не на Святой земле, их привозили по торговым путям, которые контролировали мусульмане, включая путь через порты Египта, через которые, согласно арабскому трактату о налогах того периода, провозили огромное количество специй, тканей и предметов роскоши[667]C. Cahen, Makhzumiyyat: études sur l’histoire économique et financière de l’Egypte médiévale (Leiden, 1977); Abulafia, ‘Africa, Asia and the Trade of Medieval Europe’, рр. 402–473..

Как ни странно, Крестовые походы не только послужили стимулом к развитию экономик и общества в Западной Европе, они также подстегнули мусульман, которые заметили, что новые рынки могут приносить большую прибыль. Одним из самых хитрых торговцев был Рамишт из Серафа в Персидском заливе, который сколотил состояние в самом начале XII века. Сообразив, что можно извлечь выгоду из растущего спроса, он выступил посредником, торгуя товарами из Китая и Индии. Только один из его помощников в год отгружал товаров на полмиллиона динаров. О его богатстве ходили легенды, так же как и о его щедрости. Он оплатил золотую водопроводную трубу в Каабе в Мекке, которая заменила старую, серебряную, и лично основал новую фабрику китайских тканей, «ценность которых сложно оценить». Согласно одному из источников того периода, именно этой тканью покрыли Каабу после того, как повредилась первая. За свои добрые поступки он заслужил редкую милость быть похороненным в Мекке. Надпись на его надгробии гласит: «Здесь лежит судовладелец Абул-Касим Рамишт. Пусть Аллах помилует его и тех, кто просит о милости для него»[668]S. Stern, ‘Ramisht of Siraf: A Merchant Millionaire of the Twelfth Century’, Journal of the Royal Asiatic Society of Great Britain and Ireland 1.2 (1967), рр. 10–14..

Богатства, поставленные на карту, неизбежно привели к усилению соперничества и новой главе в средневековой большой игре – борьбе за первенство в восточной части Средиземноморья. К 1160-м годам соперничество между итальянскими городами-государствами стала настолько острой, что на улицах Константинополя дрались венецианцы, генуэзцы и пизанцы. Несмотря на попытки императора Византии вмешаться, вспышки жестокости стали регулярным явлением. Это было, вероятно, результатом роста коммерческой конкуренции и, как следствие, падения цен: торговые позиции защищались при необходимости силой.

Эгоизм городов-государств порождал вражду со стороны жителей столицы, в основном из-за ущерба, наносимого городской собственности, и из-за того, что демонстрация «западных мышц» была заметна повсюду. В 1171 году император Византии ответил на растущее разочарование, заключив в тюрьму до тысячи венецианцев, полностью игнорируя их требования о возмещении, не говоря уже об извинениях за свои действия без предварительного объявления. Когда дож Витале Микель, отправившийся в Константинополь, не смог лично решить вопрос, ситуация в Венеции стала нездоровой. Толпы людей собрались, чтобы услышать хорошие новости, и их разочарование превратилось в злость, которая, в свою очередь, вылилась в насилие. Пытаясь скрыться от собственного народа, дож направился к монастырю Сан-Захария, но не успел до него добраться, его поймала и линчевала толпа[669]T. Madden, ‘Venice and Constantinople in 1171 and 1172: Enrico Dandolo’s Attitudes towards Byzantium’, Mediterranean Historical Review 8.2 (1993), рр. 166–185..

Византия уже не являлась союзником и покровителем Венеции, они стали полноценными соперниками и конкурентами. В 1182 году жители Константинополя напали на жителей итальянских городов-государств, которые проживали в столице империи. Многие из них, включая представителей латинской церкви, были убиты, их головы были привязаны к собакам, которые протащили их по всем улицам города[670]D. Nicol, Byzantium and Venice: A Study in Diplomatic and Cultural Relations (Cambridge, 1988), р. 107.. Это были лишь первые проявления враждебности между христианами из двух частей Европы. В 1185 году Салоники, один из городов Византийской империи, был разграблен войсками из южной Италии. Запад запустил гарпун в сторону Восточного Средиземноморья еще во время первого крестового похода, теперь он отправился за своей жертвой.

Для некоторых, впрочем, напряженная атмосфера открыла новые возможности. В это же время в Египте зажглась новая звезда блестящего генерала Салаха ад-Дина аль-Айуби. Этот человек, более известный как Саладин, обладающий хорошими связями, проницательным умом и немалым очарованием, быстро понял, что из конфликта в Константинополе можно извлечь выгоду.

Он постарался снискать доверие византийцев. Для этого он пригласил патриарха греческой церкви Иерусалима в Дамаск и обращался с ним со всем великодушием, чтобы продемонстрировать, что не христиане с Запада, а именно он может стать союзником империи[671]Р. Magdalino, ‘Isaac II, Saladin and Venice’, in J. Shepard (ed.), The Expansion of Orthodox Europe: Byzantium, the Balkans and Russia (Aldershot, 2007), рр. 93–106..

В конце 1180-х годов император Византии Исаак II уже был настроен положительно и написал «брату султану Египта, Саладину», чтобы поделиться последними разведданными, предупредить о слухах, которые его враги распускают без всяких на то оснований, и обсудить вопрос о применении военных сил против Запада[672]Ibn Shaddād, Life of Saladin by Baha ad-Din (London, 1897), рр. 121–122; G. Anderson, ‘Islamic Spaces and Diplomacy in Constantinople (Tenth to Thirteenth Centuries c.e.)’, Medieval Encounters 15 (2009), рр. 104–105.. Антизападнические настроения бродили в Константинополе десятилетиями. Один из писателей середины XII века утверждал, что люди из Западной Европы ненадежные, хищные и готовы продать членов собственной семьи ради денег. Хотя многие так называемые паломники утверждали, что они благочестивы, писала дочь одного из императоров, ими движет только жадность. Они постоянно планировали захватить столицу империи, разрушить репутацию империи и навредить братьям-христианам[673]Anna Komnene, Alexiad , X.5, р. 277.. Эти слова распространились и прочно закрепились в умах византийцев второй половины XII века, но прежде всего после 1204 года.

Эта точка зрения нашла отклик на самой Святой земле, где рыцари были настолько жестоки и безответственны, словно им надоело жить. В конце XII века ведущие фигуры снова и снова принимали необдуманные решения, предпочитали драться друг с другом вместо того, чтобы подготовиться к неминуемому приближению приливной волны. Все это сильно озадачило одного испанского путешественника-мусульманина того времени. Ибн Джубайр отмечал, насколько удивительно видеть, что «пламя раздора горит» между христианами и мусульманами, когда дело касается политики и войн, но когда речь заходит о торговле и путешествиях, они «приходят и уходят без помех»[674]Ibn Jubayr, Riḥlat Ibn Jubayr , tr. R. Broadhurst, The Travels of Ibn Jubayr (London, 1952), р. 315..

Купцы могли быть уверены в своей безопасности, независимо от их вероисповедания и от того, мирное время или военное. Это, как писал один автор, было результатом хороших рабочих отношений. Взаимные налоговые соглашения и суровые наказания за их несоблюдение обеспечили сотрудничество. Латинские торговцы, которые не уважали соглашения и пересекали согласованные границы, даже всего-навсего на «расстояние руки», были вырезаны братьями-христианами, которые не хотели расстраивать мусульман и портить долговременные коммерческие связи. Ибн Джубайр был смущен и впечатлен одновременно: «Это один из самых приятных и удивительных обычаев (Запада)»[675]Там же, а также C. Chism, ‘Memory, Wonder and Desire in the Travels of Ibn Jubayr and Ibn Battuta’, in N. Paul and S. Yeager (eds), Remembering the Crusades: Myth, Image and Identity (Cambridge, 2012), рр. 35–36..

По мере того как иерусалимский двор замыкался на себе, внутренняя борьба между соперничающими группировками стала эндемичной, создавая идеальные условия для возникновения уверенных в себе, амбициозных фигур, которые обещали головокружительный успех и причинили ужасный вред христианско-мусульманским отношениям. Главным среди них стал Рено де Шатильон, который своими безрассудными действиями практически в одиночку разрушил Иерусалимское королевство.

Ветеран битвы на Святой земле, Рено понимал, что давление нарастало, а позиции Саладина в Египте усиливались, особенно после того, как он подчинил большие части Сирии, которые окружали христианское королевство. Попытки Рено смягчить угрозу были безуспешны. Его поспешное решение атаковать порт Акаба на Красном море вызвало почти истерическую реакцию арабских комментаторов, которые начали кричать, что Медина и Мекка в опасности, а апокалипсис и конец времен рядом![676]Ibn al-Athīr, Chronicle , рр. 289–290; Barber, Crusader States , р. 284.

Такие шаги были не только враждебными, они позволили бы повысить престиж и популярность Саладина, если бы он нанес государству крестоносцев сокрушительный удар. Из всех христиан Востока, писал мусульманский автор того времени, Рено «самый вероломный и коварный… больше всего хочет причинять вред и совершать зло, нарушать твердые обещания и серьезные клятвы, нарушать свое слово». Саладин поклялся, «что заберет его жизнь»[677]Barber, Crusader States , рр. 296–297; Imād al-Dīn, al-Fatḥ al-qussī fī l-fatḥ al-qudsī , tr. H. Massé, Conquête de la Syrie et de la Palestine par Saladin (Paris, 1972), рр. 27–28..

И совсем скоро ему представился такой шанс. В июле 1187 года рыцари государства крестоносцев и войска Саладина встретились в битве при Хаттине. Саладин обхитрил и наголову разбил крестоносцев в ужасающей битве, в которой практически все христиане были или убиты, или захвачены в плен. Члены военных орденов, попавшие в плен, в частности госпитальеры и тамплиеры, которые не желали сотрудничать с нехристианами, были казнены. Саладин лично отыскал Рено де Шатильона и обезглавил его. Был ли Рено главным виновников гибели крестоносцев – вопрос открытый, но из него получился удобный козел отпущения для поверженных латинян и победивших мусульман. Какой бы ни была правда, всего через два месяца Иерусалим мирно сдался мусульманам, после того как была достигнута договоренность о безопасности жителей города, его ворота распахнулись[678]Barber, Crusader States , рр. 305–313; T. Asbridge, The Crusades: The War for the Holy Land (London, 2010), рр. 342–364..

Падение города было унизительным ударом для всего христианского мира и большим шагом назад во взаимоотношениях Европы с восточными странами. При папском дворе новости восприняли плохо. Папа Урбан III, по всей видимости, упал замертво, услышав о поражении при Хаттине.

Его преемник, Григорий VIII, стремился разобраться в духовной составляющей. Священная земля пала, объявил он верующим, не только из-за «грехов ее жителей, но также и (из-за) наших собственных и всех христиан». Власть мусульман растет, предупреждал он, и так будет продолжаться, пока их не остановят. Он призвал королей, князей, баронов и целые города, которые спорили друг с другом, оставить разногласия и отреагировать на происходящее. Это было откровенное признание того, что, несмотря на разговоры о рыцарстве, мотивации, вере и благочестии, на самом деле крестоносцы были корыстны и заняты междоусобицами. Иерусалим пал, сказал папа, потому что христиане не смогли сражаться за то, во что верят. Их собственные грехи потопили их[679]J. Riley-Smith, The Crusades: A History (London, 1987), р. 137..

Это провокационное и резкое послание имело незамедлительный эффект, вскоре после этого три могущественных деятеля Запада начали готовиться к карательному походу. Ричард I Английский, Филипп II Французский и могучий Фридрих Барбаросса, король Германии, император Священной Римской империи, пообещали восстановить Священный город, и появилась надежда, что есть шанс не только вернуть Иерусалим обратно, но и заново укрепить позиции христиан на Среднем Востоке. Усилия 1189–1192 годов, тем не менее, были безрезультатны. Фридрих утонул, пересекая реку в Малой Азии, за мили до предполагаемого поля боя. Среди руководителей похода разгорелись яростные споры, касающиеся стратегии, которые ставили армию в тупик. Ярким примером может послужить Ричард Львиное сердце, который вместо того, чтобы отвоевывать Иерусалим, хотел пойти захватывать Египет – гораздо более ценный и «вкусный» приз. Как и следовало ожидать, кампания не имела успеха и армия не смогла оказать давление на Иерусалим. Прежде чем отправиться домой, ее лидеры зачем-то обратили свое внимание на Акру, важный торговый центр Леванта, который не имел религиозного значения[680]J. Phillips, The Crusades 1095–1197 (London, 2002), рр. 146–150; J. Phillips, Holy Warriors: A Modern History of the Crusades (London, 2009), рр. 136–165..

По прошествии едва ли десяти лет была предпринята еще одна попытка восстановить Святую землю. На этот раз основой кампании должна была стать Венеция, перевозя людей на своих кораблях. Дож, который изначально не хотел участвовать в кампании, согласился после того, как его убедили в том, что расходы по созданию флота, который должен перевозить огромное количество войск, будут нести сами участники. Венецианцы также настояли на том, что основным назначением будущего флота будет Египет, а не порты, обслуживающие Иерусалим.

Это решение, по словам одного из непосредственных участников планирования, «держалось в строжайшем секрете, общественности было объявлено, что мы отправляемся за моря»[681]Geoffrey of Villehardouin, ‘The Conquest of Constantinople’, in Chronicles of the Crusades , tr. M. Shaw (London, 1963), р. 35..

Предполагаемый поход был вызовом небес: всем, кто примет в нем участие, были обещаны духовное спасение и богатая добыча. О богатствах Египта ходили легенды. Живущие там люди были «приверженцами роскошной жизни», как писал один автор того времени, и благодаря «налогам с городов на побережье и континенте» были очень богаты. Это, со вздохом отмечал он, приносило им «огромный годовой доход»[682]William of Tyre, Chronicon , ed. R. Huygens, 2 vols (Turnhout, 1986), 2, р. 408; J. Phillips, The Fourth Crusade and the Sack of Constantinople (London, 2004), рр. 67–68..

Венецианцы осознавали, что именно было поставлено на карту, так как традиционные пути на Восток, которыми они пользовались, были опасны и непостоянны. После волнений и последовавших за ними успехах Саладина, в Византии начался период нестабильности, а Венеция отчаянно искала выход на Александрию и порты в устье Нила, те места, которые традиционно оказывались неохваченными: до 1200 года на торговлю Венеции с Египтом приходилось примерно 10 %[683]D. Queller and T. Madden, ‘Some Further Arguments in Defence of the Venetians on the Fourth Crusade’, Byzantion 62 (1992), р. 438.. Венецию уже обошли Пиза и Генуя, они добились больших объемов торговли и выстроили лучшие торговые пути через Красное море, которые были предпочтительнее наземных путей к Константинополю и Иерусалиму[684]T. Madden, ‘Venice, the Papacy and the Crusades before 1204’, in S. Ridyard (ed.), The Medieval Crusade (Woodbridge, 2004), рр. 85–95.. Учитывая те риски, которые приняла на себя Венеция, согласившись на строительство огромного флота, вследствие которого другая работа приостанавливалась на два года, награда была невелика.

Вскоре стало ясно, что число тех, кто желал принять участие в походе, было существенно меньше предполагаемого. Это грозило Венеции незапланированными расходами. Обстоятельства оказались сильнее крестоносцев, и им пришлось импровизировать. В 1202 году флот прибыл в Зару, на побережье Далмации, город, который был причиной долговременного раздора между Венецией и Венгрией. Когда стало ясно, что атака неизбежна, растерянные жители вывесили на стены города флаги, полагая, что произошло огромное недоразумение, и не веря в то, что христианское войско может напасть на христианский город без всякой на то причины, пойдя против приказов папы Иннокентия III. Город не пощадили, а венецианцы получили с крестоносцев то, что им причиталось[685]D. Queller and T. Madden, The Fourth Crusade: The Conquest of Constantinople (Philadelphia, 1997), р. 55ff..

Пока крестоносцы решали, как оправдать свои действия, и спорили о том, что же делать дальше, отличная возможность возникла сама собой.

Один из претендентов на трон Византии предложил щедро наградить армию, если они помогут ему захватить власть в Константинополе. Войска, которые изначально плыли в Египет, считая, что отправляются в Иерусалим, оказались под стенами столицы Византии, оценивая варианты. Поскольку переговоры с фракциями внутри города затянулись, крестоносцы снова начали обсуждать, как захватить город и, прежде всего, как потом поделить его и всю остальную империю между ними[686]Tafel and Thomas, Urkunden , 1, рр. 444–452..

Венеция уже научилась ревностно охранять свои интересы в Адриатике и Средиземноморье и укрепила свои позиции, захватив контроль над Зарой. На этот раз появился шанс получить гораздо больший кусок – контролировать доступ на Восток. В конце марта 1204 года началась осада Нового Рима. Штурм начался в середине апреля. Лестницы, тараны и катапульты, которые должны были помочь сдерживать мусульман, вместо этого использовались против самого большого христианского города в мире. Корабли, которые были спроектированы и построены, чтобы блокировать гавани Египта и Леванта, сейчас применялись, чтобы отрезать доступ к знаменитому Золотому Рогу, прямо перед собором Святой Софии. Накануне битвы епископы уверили людей с Запада, что война является «праведным делом и им непременно нужно атаковать (Византию)». Ссылаясь на споры о доктрине, которые возникали с удручающей регулярностью, когда на кону были другие, более важные вопросы для обсуждения, священнослужители заявили, что на жителей Константинополя можно напасть только за то, что они провозгласили, что «закон Рима ничего не стоит, и называли всех, кто в него верит, псами». Византийцы, по словам крестоносцев, были хуже евреев, «они – враги Господа»[687]Robert of Clari, La Conquête de Constantinople , ed. Р. Lauer (Paris, 1924), 72–73, рр. 71–72..

Когда стены города были разрушены, последовали сцены хаоса. Жители Запада грабили и разрушали город. Находясь в религиозном исступлении, взвинченные ядовитыми словами, они разграбили и осквернили городские храмы. Они штурмовали сокровищницу храма Святой Софии, разворовали драгоценные сосуды с мощами святых и надругались над копьем, пронзившим Иисуса на кресте. Серебряные предметы и предметы из других благородных металлов, которые использовали для обряда евхаристии, были украдены. Лошадей и ослов завели в церковь, чтобы навьючить их награбленным добром. Некоторые из них поскальзывались на полированном мраморном полу, который был весь в «крови и грязи». Чтобы усугубить оскорбление, в кресло патриарха усадили проститутку, которая распевала непристойные песни.

По свидетельству одного из жителей Византии, крестоносцы были не кем иным, как предшественниками Антихриста[688]Niketas Khoniates, Khronike diegesis , ed. J. van Dieten, Nicetae Choniatae Historia (New York, 1975), рр. 568–577..

Сохранилось достаточно источников, которые говорят, что все это не преувеличение. Один из западных игуменов пошел к церкви Пантократора (Спаса Вседержителя), основанной в XII веке королевской семьей. «Покажите мне ваши самые могущественные реликвии, – приказал он, – или незамедлительно умрете». Он нашел сундук, полный церковных сокровищ, и «с готовностью запустил в него обе руки». Когда остальные спросили его, где он был и удалось ли ему что-либо украсть, он всего лишь улыбнулся, кивнул и сказал: «Мы хорошо поработали»[689]Р. Riant, Exuviae sacrae constantinopolitanae , 2 vols (Geneva, 1876), 1, рр. 104–105..

Неудивительно, что, когда один из горожан убежал из города, он бросился на землю, зарыдал и принялся упрекать стены в том, что «только они остались недвижимы, они не проливали слез, они не были повержены на землю, они оставались стоять прямо». Они словно издевались над ним – как же не смогли они защитить город? Сама душа города была зверски убита яростными войсками в 1204 году[690]Khoniates, Khronike , р. 591. О важной переоценке ущерба городу – T. Madden, ‘The Fires of the Fourth Crusade in Constantinople, 1203–1204: A Damage Assessment’, Byzantinische Zeitschrift 84/85 (1992), рр. 72–93..

Богатства Константинополя были распределены по церквям, соборам, монастырям и частным коллекциям по всей Европе. Статуи лошадей, которые гордо стояли на ипподроме, были погружены на суда и отправлены в Венецию, где их установили перед входом в собор Святого Марка. Бесчисленные реликвии и ценные предметы также были отправлены в этот город, где сегодня туристы восхищаются ими как произведениями христианского мастерства, а не военными трофеями[691]См. M. Angold, The Fourth Crusade (2003), рр. 219–267; а также D. Perry, ‘The Translatio Symonensis and the Seven Thieves: Venetian Fourth Crusade Furta Sacra Narrative and the Looting of Constantinople’, in T. Madden (ed.), The Fourth Crusade: Event, Aftermath and Perceptions (Aldershot, 2008), рр. 89–112..

Однако неприятностей как будто было недостаточно. Когда Энрико Дандоло, старый слепой дож, который приехал из Венеции, чтобы стать свидетелем нападения на Константинополь, умер через год, было принято решение похоронить его в соборе Святой Софии. Он стал первым человеком в истории, которого похоронили в этом великом соборе[692]R. Gallo, ‘La tomba di Enrico Dandolo in Santa Sofia a Constantinople’, Rivista Mensile della Città di Venezia 6 (1927), рр. 270–283; T. Madden, Enrico Dandolo and the Rise of Venice (Baltimore, 2003), рр. 193–194.. Это было очень символичное заявление, которое говорило о росте Европы. Столетиями люди смотрели на Восток, желая сколотить состояние или реализовать свои амбиции – духовные или материальные. Разграбление и захват самого большого и важнейшего города христианского мира показали, что европейцы не остановятся ни перед чем, чтобы получить то, что они хотят, стать ближе к тому месту, где находятся богатство и власть.

Хотя они и выглядели как люди, жители Запада вели себя как звери, с горечью писал один известный греческий священнослужитель, добавляя, что к византийцам они относились с ужасной жестокостью: насиловали девственниц, убивали невинных.

Разграбление города было таким жестоким, что один из современных ученых писал о «потерянном поколении» в период, который последовал за Четвертым крестовым походом, в то время как имперский аппарат Византии был вынужден осесть в Никее, в Малой Азии[693]Michael Khoniates, Michaelis Choniatae Epistulae , ed. F. Kolovou (Berlin, 2001), Letters 145, 165, 100; T. Shawcross, ‘The Lost Generation (c. 1204 – c. 1222): Political Allegiance and Local Interests under the Impact of the Fourth Crusade’, in J. Herrin and G. Saint-Guillain (eds), Identities and Allegiances in the Eastern Mediterranean after 1204 (Farnham, 2011), рр. 9–45..

В то же самое время жители Запада принялись делить между собой империю. После консультации с налоговыми регистрами в Константинополе появился новый документ под названием Partitio terrarum imperii Romaniae – «Разделение земель Римской империи», где было указано, кому достанутся те или иные земли. Это деление не было случайным или бессистемным. Это было тщательно спланированное, хладнокровное расчленение[694]TafelandThomas, Urkunden , 1, рр. 464–488; N. Oikonomides, ‘La Decomposition de l’Empire byzantin à la veille de 1204 et les origines de l’Empire de Nicée: à propos de la “Partitio Romaniae”’, in XV Congrès international d’études byzan-tines (Athens, 1976), 1, рр. 3–22.. С самого начала такие люди, как Боэмунд, показали, что Крестовые походы, которые обещали защитить христианский мир, сделать работу Господа и спасти тех, кто примет крест, могут использоваться и для других целей. Разграбление Константинополя было очевидной кульминацией желания Европы объединиться и внедриться на Восток.

Как только Византия была разделена, европейцы под предводительством итальянских городов-государств Пизы, Генуи и Венеции бросились занимать стратегически и экономически важные регионы, города и острова. Флоты регулярно сталкивались у Крита и Корфу, так как каждая сторона стремилась получить контроль над выгодными базами и доступ к лучшим рынкам[695]C. Otten-Froux, ‘Identities and Allegiances: The Perspective of Genoa and Pisa’, in Herrin and Saint-Guillan, Identities and Allegiances , р. 265ff; а также G. Jehei, ‘The Struggle for Hegemony in the Eastern Mediterranean: An Episode in the Relations between Venice and Genoa According to the Chronicles of Ogerio Pane’, Mediterranean Historical Review 11.2 (1996), рр. 196–207.. На суше тоже происходила ожесточенная борьба за территории и статус, особенно жестокая – на плодородных равнинах Фракии, житницы Константинополя[696]F. Van Tricht, The Latin Renovatio of Byzantium: The Empire of Constantinople (1204–1228) (Leiden, 2011), esр. рр. 157ff..

Очень скоро внимание вновь обратилось на Египет, который в 1218 году стал объектом очередного масштабного похода, целью которого было завоевать территорию от дельты Нила до Иерусалима. Франциск Ассизский присоединился к армии, которая направлялась на юг в надежде убедить султана аль-Камиля отказаться от ислама и принять христианство, хотя даже Франциск, личность харизматичная, не смог этого сделать, несмотря на то что у него была возможность побеседовать с правителем лично[697]См. S. McMichael, ‘Francis and the Encounter with the Sultan [1219] ’, in The Cambridge Companion to Francis of Assisi , ed. M. Robson (Cambridge, 2012), рр. 127–142; J. Tolan, Saint Francis and the Sultan: The Curious History of a Christian-Muslim Encounter (Oxford, 2009).. После взятия Думьята в 1219 году крестоносцы предприняли попытку захватить Каир при участии так и не обращенного аль-Камиля, данный поход обернулся катастрофой и закончился совершенно бесславно. Когда лидеры похода решили заключить соглашение и начали спорить между собой, какой курс следует избрать перед лицом тяжелого поражения, стали поступать сообщения, которые казались просто чудом.

Новости говорили о том, что большая армия идет из Азии, чтобы помочь рыцарям справиться с египтянами. Сметая всех противников на своем пути, она направляется к крестоносцам на помощь. Идентифицировать подходящую на помощь армию оказалось довольно просто. Это были люди Пресвитера Иоанна, правителя обширного и феноменально богатого королевства, среди населения которого были уроженцы Амазонии, Брахмы, потерянные племена Израиля и целый ряд мистических и полумистических существ. Пресвитер Иоанн управлял государством, которое было не только христианским, но и ближе всех на земле к небесам. Письма, которые появились в XII веке, не оставили ни малейших сомнений в величии и славе его владений: «Я, Пресвитер Иоанн, царь царей, и я превосхожу всех остальных царей в богатстве, добродетели и могуществе… Молоко и мед свободно текут в наших землях, яд не причиняет никакого вреда, так же как и назойливое кваканье лягушек. Нет ни скорпионов, ни змей, шныряющих в траве». В этом царстве было огромное количество драгоценных камней, а также перца и эликсиров, которые исцеляли от болезней[698]Dulumeau, History of Paradise , рр. 71–96.. Слухов о прибытии Пресвитера Иоанна оказалось достаточно, чтобы повлиять на решения, принятые в Египте: крестоносцам нужно было просто успокоиться – и победа была обеспечена[699]M. Gosman, ‘La Légende du Prêtre Jean et la propagande auprès des croisés devant Damiette (1228–1221)’, in D. Buschinger (ed.), La Croisade: réalités et fictions. Actes du colloque d’Amiens 18–22 mars 1987 (Göppinger, 1989), рр. 133–142; J. Valtrovà, ‘Beyond the Horizons of Legends: Traditional Imagery and Direct Experience in Medieval Accounts of Asia’, Numen 57 (2010), рр. 166–167..

Это стало первым уроком для европейцев в Азии. Крестоносцы не понимали, во что им верить, и придавали большое значение слухам, которые циркулировали тут десятилетиями со времен поражения султана Ахмада Санджара в Центральной Азии в 1140-х годах. Это происшествие дало начало запутанным и оптимистическим идеям о том, что могло лежать за пределами империи сельджуков. Сначала новости о войске, приближающемся со скоростью ветра, просочились через Кавказ. Слухи быстро стали правдой. Говорили, что «волхвы» идут на запад с крестами и палатками, из которых можно возвести переносную церковь. Победа христиан, казалось, была не за горами[700]C. Beckingham, ‘The Achievements of Prester John’, in C. Beckingham and B. Hamilton (eds), Prester John, the Mongols and the Ten Lost Tribes (Aldershot, 1996), рр. 1–22; Р. Jackson, The Mongols and the West (London, 2005), рр. 20–21.. Один из ведущих клириков в Думьяте высказался вполне недвусмысленно, предсказав, что «Давид, царь двух Индий, торопится на помощь христианам вместе с самыми свирепыми народами, которые пожрут святотатственных сарацин как дикие звери»[701]F. Zarncke, ‘Der Priester Johannes II’, Abhandlungen der Königlich Sächsischen Gesellschaft der Wissenschaften, Phil. – hist. Kl. 8 (1876), р. 9..

Вскоре стало ясно, насколько неправдивы были эти известия. Грохот со стороны востока издавали не войска под предводительством Пресвитера Иоанна или его сына «царя Давида» и не христианская армия, спешащая на помощь своим братьям. Это был шум, предвещающий приход чего-то совсем другого. То, что приближалось к крестоносцам и к Европе, не сулило путь в небеса, наоборот, впереди маячила прямая дорога в ад. С большой скоростью на запад продвигались монголы[702]Jackson, Mongols and the West , рр. 48–49..