Онлайн чтение книги Томминокеры The Tommyknockers
Глава 1. Андерсон ошибается

1

Королевство пало всего лишь потому, что в кузнице не было гвоздя, – то же самое получается с катехизисом, если выжать из него всю суть. В конце концов вы можете все привести к общему знаменателю – подобным образом Роберта Андерсон думала много позже. Либо все происшедшее – несчастное стечение обстоятельств… либо судьба. Андерсон в буквальном смысле слова споткнулась о нее в маленьком городке Хэвен штата Мэн 21 июня 1988 года. Это-то и была посылка, а все остальное было только следствием.

2

В тот день Андерсон вышла из дому вместе с Питером, стареющим гончим псом, ослепшим на один глаз. Питера подарил ей Джим Гарденер в 1976 году. Год назад Андерсон бросила колледж за два месяца до получения ученой степени, чтобы отправиться к дядюшке в Хэвен. Пока Гард не принес ей щенка, она и не подозревала, насколько одинока. Сейчас ей было трудновато поверить, что пес настолько постарел – 84 года в переводе на человеческий возраст. Таким способом она считала и свой возраст. События 1976 года отступали в прошлое. Действительно так. Когда тебе всего лишь двадцать пять, можно предаваться роскоши и думать, что старость не более чем канцелярская описка, которая в твоем случае обязательно будет исправлена. А однажды утром ты просыпаешься и до тебя доходит, что собаке уже восемьдесят четыре, а тебе самой тридцать семь… и появляется непреодолимое желание перепроверить все эти данные. Действительно так.

Андерсон искала годные для вырубки деревья. У нее уже было собрано около пяти с половиной кубов древесины, но, чтобы продержаться всю зиму, нужно было еще одиннадцать. С тех пор как Питер был щенком и точил зубки о комнатные туфли (и слишком часто оставлял лужи на коврике в столовой), она заготовила огромное количество поленьев, но их источник все еще не иссякал. Собственность (все еще, после тринадцати лет, воспринимаемая соседями как собственность старого Гаррика) простиралась лишь на пятьдесят метров по девятому шоссе, но каменные стены, обозначающие северную и южную границы, все еще расступались расходящимися лучами. Третья каменная стена длиной около трех миль – настолько старая, что уже рассыпалась на кучки обломков, обросшие мхом, – отмечала тыльную границу владения, проходящую по густому лесу из старых деревьев и молодняка. Общая площадь этого земельного клина была вполне приличной. По ту сторону стены, к западу от владений Бобби Андерсон, простирались мили и мили диких земель, принадлежащих компании «Бумага Новой Англии». Выжженные земли, как обозначено на карте.

По правде говоря, Андерсон даже не нужно было особо искать место для вырубки. Земля, оставленная ей братом ее матери, ценилась благодаря произрастающим на ней деревьям пород с твердой древесиной, почти не зараженной непарным шелкопрядом. Но дождливая весна кончилась, и этот день казался чудесным и теплым, сад освободился от снега, и показалась прошлогодняя трава (которая теперь будет перегнивать в изобилии влаги), и Бобби еще не подошло время засесть за новую книгу. Она зачехлила пишущую машинку и вышла на прогулку с преданным старым одноглазым Питером.

Позади участка проходила старая дорога, по которой в прошлые года перевозили лес, и они, пройдя по ней около мили, резко свернули налево. С собой Бобби прихватила пакет (бутерброд и книга для себя, собачьи сухари для Питера и моток оранжевых ленточек, которые она обвяжет вокруг приглянувшихся стволов, а когда сентябрьское тепло сменится прохладой октября, подойдет время свалить их) и фляжку с водой. В пакете лежал сильвер-компас. Лишь однажды Бобби заблудилась в своих владениях, и воспоминания об этом будут преследовать ее всю оставшуюся жизнь. Она провела в лесу ужасную ночь, и в голове у нее не укладывалось, что она заблудилась, Боже мой, в своих собственных владениях, и теперь ей суждено здесь тихо угаснуть – что было вполне возможно, поскольку только Джим узнает, что она пропала, а Джим появлялся исключительно когда его не ждали. Наутро Питер привел ее к ручейку, а тот вывел обратно на девятое шоссе к тому месту, где, тихонько бормоча, он исчезал в дренажной трубе, проложенной под асфальтовой дорогой всего в двух милях от ее дома. Сейчас она, вероятно, хорошо изучила местность и сможет отыскать путь либо до дороги, либо до одной из каменных стен, ограничивающих ее владения, но все же ключевым словом в этих рассуждениях оставалось «вероятно». Поэтому Бобби и захватила компас.

Около трех часов пополудни она отыскала отличный клен. На самом деле ей попалось уже несколько подходящих стволов, но этот был расположен ближе к той известной ей и достаточно широкой дорожке, где потом можно будет проехать на «томкэте». Когда подойдут двадцатые числа сентября – если ничто между тем не перевернет мир, – она прицепит к нему сани, вернется сюда и срубит это дерево. Кроме того, на сегодня она прошла уже достаточно.

– Неплохо, да, Питер?

Пес тихонько гавкнул, и Андерсон с грустью, поразившей и расстроившей ее, посмотрела на гончую. Питер угасал. В последнее время он редко срывался за птицами, белками и бурундуками; мысль о том, что Питер станет преследовать оленя, была просто смехотворной. На обратном пути ей придется очень часто останавливаться и поджидать его… и придет время, а оно не за горами (и даже очень-очень близко, как упорно нашептывал ей внутренний голос), когда Питер будет постоянно тащиться за ней на расстоянии четверти мили, захлебываясь непрерывным лаем где-то позади нее в гуще леса. А потом настанет день, подумала Бобби, когда закрадется мысль – хорошего понемножку; она похлопает рукой по сиденью купленного недавно «шевроле» рядом с собой и повезет Питера к ветеринару в Огасту. Но только не этим летом, пожалуйста, Боже. Или даже не этой зимой. Пусть этого вообще никогда не случится.

Потому что без Питера она останется одна. Конечно, есть Джим, но у Джима Гарденера практически не осталось волос по прошествии этих восьми лет. Все еще друг, но… лысый.

– Спасибо за поддержку, старина Пит, – проговорила она, обвязывая одну-две ленточки вокруг выбранных деревьев, прекрасно понимая, что может срубить совсем другие деревья, а ленточки так и сгниют на стволах. – Твой вкус лишь улучшается от хорошего настроения.

Питер, отлично зная, что от него требуется (он был стар, но не глуп), завилял обрубком хвоста и пролаял.

– Покажи вьетконговца! – приказала Андерсон.

Питер с готовностью завалился на бок – у него вырвался легкий хрип – и перекатился на спину, вывернув наружу лапы. Это всегда повергало женщину в изумление, но сегодня вид собаки, изображающей мертвого вьетконговца (Питер также мог изобразить смерть при команде – «Хуч» или «Май лэй»), был очень созвучен ее собственным размышлениям о смерти.

– Встать, Питер.

Питер медленно поднялся, неровное дыхание вырывалось из его пасти. От его поседевшей морды.

– Пошли домой. – Она бросила ему сухарь. Питер попытался поймать его на лету, но промахнулся. Он стал вынюхивать его, нашел, опять потерял, затем снова отыскал и стал грызть медленно, без видимого удовольствия.

– Ну, – проговорила Андерсон, – пошли.

3

Королевство пало всего лишь потому, что Бобби споткнулась… был найден корабль, и этим и было определено все последующее.

Андерсон уже была здесь внизу лет тринадцать назад, когда еще владение Гаррика не стало владением Андерсон; она узнала склон, лесоповал, оставленный корчевщиками, и высокую сосну с расщепленной кроной. Бобби уже проходила здесь, и у нее не должно было возникнуть сложностей потом, когда она будет разыскивать это место на «томкэте». Она, должно быть, уже прошла то самое место, где до этого момента уже спотыкалась раз или два, а может, и с полдюжины раз, прошла на ярд, или фут, или несколько дюймов.

На этот раз Питер взял немного левее, и Андерсон, не выпуская тропинку из поля зрения, пошла за ним. Неожиданно ее нога, обутая в старый, весьма почтенного возраста туристский башмак, запнулась обо что-то… и весьма ощутимо.

– Ай! – вскрикнула Бобби, но было уже слишком поздно, и, даже несмотря на вытянутые вперед руки, она шлепнулась на землю. Веточка низкорослого куста больно хлестнула ее по щеке.

– Вот дерьмо, – процедила она сквозь зубы, и как бы в продолжение ее слов с ветки раздалась брань голубой сойки.

Вернулся Питер, обнюхал ее и лизнул в нос.

– Уйди отсюда, у тебя из пасти воняет.

Пес завилял хвостом. Андерсон села, потерла левую щеку и обнаружила на ладони кровавые потеки.

– Недурно, – проговорила она и поглядела, обо что же споткнулась – вероятно, о сломанную ветку дерева или торчащий из земли камешек. В штате Мэн из земли торчит слишком много камней.

И тут она увидела слабый металлический отблеск.

Она прикоснулась к этому нечто, пробежала пальцами по его поверхности и затем смахнула с предмета землю.

– Ну и что это такое? – спросила она у пса.

Питер подошел, принюхался к предмету, а затем случилось нечто из ряда вон выходящее. Отступив на пару шагов назад, собака пригнула голову и издала низкий, глухой рык.

– И что на тебя нашло? – спросила Андерсон, но пес продолжал неподвижно сидеть. Не поднимаясь на ноги, женщина подобралась поближе к находке и продолжала разглядывать ее.

Около трех дюймов, выступавших из земли, вполне достаточно для того, чтобы зацепиться ногой. Это место полого поднималось кверху, и сильные весенние дожди обнажили этот кусочек чего-то из-под лесной подстилки. Первой мыслью, пришедшей по этому поводу Бобби в голову, было: корчевщики, валившие здесь лес во время трехдневных рабочих смен, прозванных в народе «лесоповальными выходными», в 20—30-х годах, в этом месте, вероятно, уничтожали следы своего пребывания.

Всего лишь обычная жестянка из-под бобов или консервированного супа, подумала Андерсон. Она попыталась отковырять ее из-под земли, как обычно выковыривают подобные вещи. Затем ей стукнуло в голову, что никому за исключением ребятишек не придет в голову извлекать из грязи какую-то опустошенную консервную банку. Металлический предмет в земле в результате ее усилий даже не шелохнулся. Он сидел в земле так прочно, как монолитная каменная глыба. Может, это обломок лесозаготовительного оборудования?

Заинтригованная, женщина стала пристальнее присматриваться к таинственному предмету в земле, не заметив, что ее пес поднялся, отошел на четыре шага назад и лишь там снова уселся.

Металл был тускло-серого цвета – не такой блестящий, как в консервных банках или как вообще железо. Да и толщина его была больше, чем у обычной жестянки, – около четверти дюйма. Указательным пальцем правой руки женщина прикоснулась к верхней части предмета и почувствовала краткое, как удар, необычное сотрясение, похожее на вибрацию.

Она отдернула палец и удивленно посмотрела на него.

Поднесла обратно.

Ничего. Никакой дрожи.

Затем Бобби ухватила предмет двумя пальцами и попыталась выкрутить его из земли, как обычно выкручивают из десны расшатанный зуб. Он не поддавался. Женщина раздосадованно потерла выдающуюся из земли шероховатую поверхность. Одна сторона этого таинственного нечто погружалась в землю – или так ей тогда показалось – по меньшей мере на два дюйма. Позднее она скажет Джиму Гарденеру, что могла в течение сорока лет три раза в день проходить мимо этого предмета и ни за что не споткнуться о него.

Бобби отбросила в сторону немного земли, открывая дневному свету поверхность предмета. Пальцем она прокопала двухдюймовой глубины канавку с одной стороны. Лесная земля была мягкой, как обычно в лесу… по крайней мере пока не наткнешься на переплетение корней. Ровная и гладкая поверхность предмета погружалась в землю. Андерсон встала на колени и стала копать с другой стороны. Потом женщина снова попыталась раскачать предмет в земле. Безрезультатно.

Она быстренько отгребла пальцами еще немного земли и увидела чуть больше – шесть дюймов серого металла, затем девять, а затем и фут.

Это либо легковушка, либо грузовик, либо скиддер, почему-то подумала она. Погребенный в земле здесь, почти в необитаемом месте. А может, это кухонная плита. Но почему здесь?

Никаких причин, которые она могла бы назвать; вообще никаких разумных объяснений. Время от времени она находила в лесу кое-какой хлам: остатки труб, пивные банки (крышка самой старой не была снабжена открывалкой, а имела треугольной формы дыру, проткнутую тем, что в туманные 60-е годы называлось церковным ключом), обертки от конфет и прочую ерунду. Хэвен не лежал ни на одном из двух туристских маршрутов Мэна, один из которых через озеро и взгорье уходил на западный край штата, а другой поднимался от побережья на восток, но и девственным лесом он перестал быть уже очень-очень давно. Однажды (находясь за разрушенной каменной стеной на задворках своих владений и как раз нарушая права земельной собственности компании «Бумага Новой Англии») она нашла ржавый остов «гудзон-хорнета» конца сороковых, оставшийся там, где в прошлом, вероятно, была лесная тропа, а сейчас, после двадцатилетнего запустения, – густосплетение молодых деревьев, то, что местные прозвали дерьмолесом. Непонятно, откуда здесь взялись остатки машины, разве что… Все же думать про машину было проще, чем про печку, либо холодильник, либо черт знает про что еще, закопанное в землю.

Бобби проковыряла пальцем канавку длиной около фута с одной стороны предмета, но не нашла его окончания. Углубившись в землю на фут, она уперлась в камни. По всей видимости, она могла бы вытащить камень – он -то хотя бы поддавался, – но делать это было незачем. Предмет уходил глубоко в землю.

Питер жалобно заскулил.

Андерсон взглянула на собаку, затем поднялась. Обе ее коленки щелкнули. Левую ногу как будто покалывало иголочками. Она выудила из кармана штанов часы – старые и потускневшие, они составляли вторую часть наследства, доставшегося от дядюшки Фрэнка, – и была ошарашена тем, что просидела здесь столько времени: час с четвертью как минимум. Был уже пятый час.

– Вперед, Пит, – проговорила она. – Давай вылезать отсюда.

Питер опять заскулил, но с места трогаться не желал. И сейчас, уже не на шутку встревоженная, Андерсон заметила, что ее старый пес весь дрожал как в лихорадке. Она понятия не имела, могут ли собаки болеть малярией, но решила, что такие старые все же могут. Бобби вспомнила, что единственный раз, когда она видела Питера в такой же лихорадке, было осенью 1977 года (или это был 1978-й?). Здесь, в местечке, появилась рысь. И в течение девяти ночей подряд она орала и выла, похоже что в нерастраченном любовном пылу. Каждую ночь Питер входил в гостиную и вскакивал на старую церковную скамейку, которую Бобби пристроила около книжного шкафа. Он никогда не лаял. А с раздувающимися ноздрями и ушами торчком лишь пристально глядел в сторону, откуда раздавалось это безнадежное женское стенание. И его как будто лихорадило.

Андерсон перешагнула через место своих изысканий и направилась к Питеру. Она опустилась на колени и обняла ладонями собачью морду, чувствуя руками его дрожь.

– Что случилось, мальчик? – тихонько спросила она, уже зная ответ. Пес уставился на предмет в земле, а затем взглянул на нее. Взгляд глаза, не затронутого отвратительной молочной пленкой катаракты, был и без слов ясен: Давай уберемся отсюда, Бобби, мне эта штука нравится не больше, чем твоя сестра.

– О’кей, – с трудом согласилась Андерсон. Вдруг ей пришло в голову, что она не может припомнить ни единого раза, когда бы она проводила время так же бездарно, как сейчас.

Питеру это не нравится. И мне тоже.

– Пошли. – Она стала подниматься к тропинке. Питер с готовностью последовал за ней.

Они уже почти дошли до тропинки, когда Андерсон, как и пресловутая жена Лота, оглянулась. Если бы не этот взгляд, она могла бы забыть обо всем. После того как она бросила колледж перед самыми выпускными экзаменами, несмотря на слезные мольбы матери и неистовые обличительные речи и злобные пророчества сестры, Андерсон наловчилась пускать все на самотек.

Взгляд назад с не столь далекого расстояния открыл ей две вещи. Во-первых, предмет не погружался в землю, как ей показалось сначала. Металлический язычок виднелся из земли в самом центре недавно образовавшегося углубления, неширокого, но довольно глубокого, сформировавшегося после зимних дождей и последовавших за ними сильных весенних ливней. С одной стороны выступающего металлического предмета земля была немного приподнята, и тот просто исчезал в ней. Первая мысль, пришедшая в голову Бобби после всего увиденного, – что это нечто в земле – угол какой-то машины, – оказалась ошибочной или не совсем верной. Во-вторых, предмет был похож на тарелку – не ту, из которой едят, а на тусклую металлическую тарелку, как металлическая обшивка или…

Залаял Питер.

– Ну хорошо, – сказала Андерсон. – Я слышу тебя. Пошли.

Идем. И пусть все будет, как будет.

Бобби шла посередине тропинки (Питер вел ее неверным шагом обратно к лесной дороге) и наслаждалась буйной зеленью середины лета… ведь сейчас был первый день лета. Летнее солнцестояние. Самый длинный день года. Она прихлопнула комара и ухмыльнулась. Лето в Хэвене было очень хорошим временем года. Лучшим временем года. И если Хэвен, расположенный на порядочном удалении от Огасты, и не был самым лучшим местом отдыха и большая часть потока туристов не заворачивала сюда, все же здесь можно было неплохо отдохнуть. Было время, когда Андерсон совершенно искренне верила, что она останется здесь всего лишь на несколько лет, чтобы подлечить раны, полученные в юности, подзабыть сестру с ее резкими и неприятными одергиваниями (Энн называла это «дать сдачи») и избавиться от воспоминаний о колледже, но постепенно несколько лет оформились в пять, пять в десять, десять в тринадцать, и, посмотри-ка, пес уже стар, и седина собрала неплохой урожай на твоих волосах, бывших когда-то черными, как река Стикс (пару лет назад она попыталась коротко, как панк, подстричься, но пришла в ужас – седые волосы стали еще заметнее; с тех пор она позволяла непокорным прядям расти как им вздумается).

Сейчас Бобби думала, что сможет прожить всю жизнь в Хэвене, совершая редкие, каждые год-два, но необходимые вылазки в Нью-Йорк для встречи с редактором. Город покорит тебя. Местечко присвоит тебя. Земля захватит тебя в полон. И это не было так уж плохо. Может, это было не хуже, чем все остальное.

Как тарелка. Металлическая тарелка.

Она отломила коротенькую веточку, густо усыпанную свежими зелеными листочками, и помахала ею над головой. Комары уже отыскали Бобби и собирались попировать за ее счет. Комары, вьющиеся над головой… и мысли, как комары, вьющиеся внутри головы. Отмахнуться от них она не смогла бы.

Оно на секунду затрепетало под моими руками. Я почувствовала это. Как камертон. Неужели под землей что-то может так вибрировать? Конечно же, нет. Быть может…

Может, это была парапсихическая вибрация. Нельзя сказать, что она совсем не верила в существование чего-либо подобного. Может, ее подсознание нащупало какие-то недоступные прямому восприятию сведения об этом скрытом под землей предмете и сейчас пыталось подсказать об этом единственно возможным способом, дав осязательное впечатление колебания. Питер, несомненно, почувствовал что-то: старый пес не хотел и близко подходить к загадочному объекту.

Забудь об этом. Что Бобби и сделала.

Совсем ненадолго.

4

Этой ночью поднялся легкий приятный ветерок, и Андерсон вышла на крыльцо покурить и послушать шепоты и шорохи ветра. В былые времена – еще год назад – Питер выбежал бы вслед за ней, но теперь он остался на кухне, свернувшись на своем коврике у плиты – нос к хвосту.

Андерсон почувствовала, что ее мысли все возвращаются и возвращаются к выступающей из земли тарелке. Позже она даже поверила, что был миг, – возможно, когда она кинула сигарету на гравийную дорожку, – когда она решила раскопать и понять, что же это такое… хотя и не вполне осознавала свое решение потом.

Ее мысли неустанно возвращались к тому, что же это был за предмет, но теперь она позволяла себе думать на эту тему, поскольку понимала, что если, несмотря на все ее старания, мысли все же возвращаются к предмету размышлений, лучше не сопротивляться. Только одержимые мучаются навязчивыми идеями.

Эта фиговина в земле может быть частью какой-либо сборной конструкции, – отважилось подсказать ее сознание. Но никто не строит сборные домики в лесной глуши: зачем тащить сюда металлический хлам, когда трое мужчин с пилами и топорами буквально за шесть часов сделают вместо этого небольшой сарайчик. Кроме того, и машина, и любая другая металлическая вещь за прошедшее время покоробились бы от ржавчины. Может быть, это мотор, но к чему?

И сейчас, с наступлением темноты, память о том ментальном контакте снова вернулась с неоспоримой настойчивостью. Он просто обязан быть парапсихической вибрацией, и Бобби действительно почувствовала ее. Это…

Неожиданно холодное и пугающее чувство уверенности поднялось в ней: там, в земле, кто-то похоронен. Может, она откопала верхнюю часть капота машины или рефрижератора или даже дорожный железный сундук, но чем бы это ни было в своей прошлой жизни при свете солнца, сейчас это гроб. Жертва убийства? А кто же еще может быть так похоронен, в таком месте и в таком гробу? Те парни, которым случается бродить по лесам в охотничий сезон и которые по несчастному стечению обстоятельств теряются и гибнут, не таскают на себе металлический контейнер, чтобы перед смертью залезть в него… но если принять на веру эту идиотскую мысль, то кто же насыпал над захоронением всю эту землю и грязь? Отдохните, предки, как мы говаривали в радужные дни юности.

Дрожь. Это был зов человеческих останков.

Давай валяй дальше, Бобби. Не будь такой чертовой дурой.

Однако она содрогнулась. Мысль обладала непонятной притягательностью, как и рассказы о викторианских привидениях, которым не стало места в жизни, несущейся сломя голову по дороге исследования тайн микромира навстречу радостям и ужасам XXI века, – от нее по телу также пробегали мурашки. Она слышала, как Энн смеется и говорит: Бобби, ты становишься такой же ненормальной, как и дядюшка Фрэнк, и ты заслужила это, заперевшись ото всех со своей вонючей собакой. Точно. Лихорадка от жизни в хижине. Комплекс отшельника. Позвони доктору, вызови сиделку, Бобби плохо… и становится хуже.

И все же ей вдруг очень захотелось поговорить с Джимом Гарденером – ей нужно было поговорить с ним. Она зашла в комнату, чтобы позвонить в его дом, расположенный далее по дороге в Юнити. Она уже набрала на диске четыре цифры, когда вспомнила, что Джим отправился на выездные чтения – они да поэтические семинары были источником его существования. Для гастролирующего артиста лето было благодатным сезоном. Все эти перезревшие матроны должны чем-то скрашивать свое лето,  – она как будто слышала ироничный голос Джима, – а мне зимой нужно что-то кушать. Ты должна Бога благодарить, Бобби, что при любом раскладе ты-то сохраняешь своих читателей.

Да, действительно, это она делала, хотя и подозревала, что Джим любил свою работу больше, чем желал показать. Вне всякого сомнения.

Андерсон положила трубку обратно на рычаг и взглянула на книжный шкаф слева от печки. Он не выглядел представительно – она не была и никогда не будет плотником, – но свои функции выполнял. Две нижние полки были заняты экземплярами из серии «Время – Жизнь» о прошлом Дикого Запада. Две полки повыше были вперемешку заполнены художественной литературой и публицистикой на эту же тему; ранние вестерны Брайанта Гарфилда боролись за место под солнцем с массивным трудом Хуберта Хэмптона «Исследования Западных Территорий», «Сага о Сэккетах» Луиса Л’Амура лежала корка к корке с двумя прекрасными романами Ричарда Мариуса – «Приход дождя» и «Граница земли обетованной». Между «Кровавыми письмами и негодяем» Джея Р. Нэша и «Двигаясь на Запад» Ричарда Ф. К. Маджета находились вестерны Рэя Хогана, Арчи Джойслен, Макса Бранда, Эрнста Хейкокса в бумажных обложках, и, конечно, Зейн Грей – экземпляр «Всадников розовой полыни» был зачитан до дыр.

На самом верху были ее собственные книги, одиннадцать из них. Десять вестернов, начиная с «Хэнгтауна», напечатанного в 1975 году, и заканчивая «Длинным путем домой», опубликованным в 1986-м. Новая вещь, «Каньон Массакр», будет издана, как и все ее предыдущие вещи, в сентябре. Сейчас Бобби пришло в голову, что, когда она получила первый экземпляр «Хэнгтауна», она находилась здесь, несмотря на то, что работа над этим произведением начиналась в квартире в Кливз-Милз, в доме постройки 30-х годов, разрушающемся от старости. Все же она закончила работу в Хэвене и именно здесь взяла в руки первый напечатанный и реально существующий экземпляр своей книги.

Здесь, в Хэвене. Все ее книги были написаны здесь… кроме первой.

Роберта сняла ее с полки и с любопытством оглядела, понимая, что прошло по крайней мере лет пять с тех пор, как она в последний раз держала книжку в руках. Тяжело было не столько осознать, как летит время; тяжело было понимать, с каким опозданием обычно ты вспоминаешь об этом.

Эта книга составляла разительный контраст с последующими, одетыми в обложки, с нарисованными горами и долинами, всадниками и стадами коров, пропыленными транзитными придорожными городишками. Здесь же на обложке была изображена гравюра парусника XIX века, приближающегося к берегу. Сочетание резких черных и белых цветов было пугающим. «Ориентируясь по компасу» – было написано над гравюрой. А внизу строчка – Стихотворения Роберты Андерсон.

Она открыла книгу, перелистнула страницу с названием, на минуту задумавшись над годом издания – 1974-й, затем задержалась на страничке, где были написаны слова посвящения. Они были столь же впечатляющи, как и гравюра. Эта книга написана для Джеймса Гарденера. Для того человека, которому сегодня она пыталась дозвониться. Для него, второго из троих мужчин, с которыми она когда-либо ложилась в постель, и единственного, кто доводил ее до оргазма. Не то чтобы она придавала особое значение этому. Или, во всяком случае, не очень большое значение. Или она так думала. Или думала, что думает. Или еще что-нибудь. Так или иначе, сей факт уже не имел значения; эти дни уже умерли.

Она вздохнула и поставила книгу назад на полку, даже не взглянув на стихи. Очень хорошим был лишь один. Он был написан в марте 1972-го, месяц спустя после того, как ее дед умер от рака. Все прочие были чепухой – неискушенный читатель мог этого и не заметить… но призвание ее было не в этом. Когда опубликовали «Хэнгтаун», кружок знакомых писателей отверг ее. Все, кроме Джима, имя которого было в посвящении на первой странице.

Через некоторое время после переезда в Хэвен она написала длинное, ни к чему не обязывающее письмо Шерри Фендерсон и вскоре получила короткий резкий ответ на открытке: Пожалуйста, не пиши мне больше. Я с тобой не знакома. Подпись – одна-единственная буква «Ш», она казалась такой же резкой, как и это короткое послание. Бобби сидела на крыльце, проливая слезы над открыткой, когда появился Джим.

Почему тебя так расстроило то, что думает эта глупая женщина?  – спросил он ее. – Ты доверяешь мнению женщины, метущейся между лозунгом «Власть – народу» и запахом «Шанели № 5»?

Но она очень неплохой поэт,  – всхлипнула Бобби.

Джим нетерпеливо отмахнулся. Это не делает ее ничуть взрослее, – проговорил он, – или способной отречься от лицемерия, в котором она была взращена и которое она проповедует сама. Прочисти мозги, Бобби. Если ты хочешь и дальше заниматься любимым делом, проясни свою дурацкую голову и прекрати этот чертов вой. Мне от него херово. Меня от него тянет блевать. Ты же не слабачка. Я по себе знаю, что такое слабость. Почему ты не хочешь быть тем, кто ты есть? Почему ты хочешь быть своей сестрой? Это из-за нее? Ее здесь нет, она не ты, а ты можешь не пускать ее на порог, если только захочешь. Никогда больше не рыдай мне в жилетку по поводу своей сестры. Пора повзрослеть. Хватит скулить.

Сейчас она вспомнила, что удивленно поглядела на него тогда.

Есть большая разница между тем, хорошо ли ты поступаешь, и уверенностью в том, что ты знаешь. Для Шерри пришло время повзрослеть. Дай и себе время на это. Прекрати себя осуждать. Это скучно, и я не хочу слышать твои причитания. Это удел сопляков. Не уподобляйся им.

В ту минуту Бобби почувствовала, что ненавидит Джима, любит его, страстно жаждет и отвергает одновременно каждую клеточку его тела. Он сказал, что хорошо познал слабость на своем опыте? Мальчишка, он должен был это узнать. Он сломался. И Роберта знала это уже тогда.

А теперь, – проговорил он, – ты отправишься в постель со своим экс-редактором или будешь рыдать над этой дурацкой открыткой?

Она отправилась в постель. Но не знала тогда, как и не знала теперь, хотела ли она этого. И закричала, когда кончила.

Это произошло в самом конце.

Она вспомнила и это тоже – как это произошло перед самым концом. Некоторое время спустя он женился, но в любом случае уже тогда у них все заканчивалось. Он был слаб, и он был сломлен.

Как бы там ни было, не важно,  – подумала она и подсказала себе старый добрый совет: – Как будет, так и будет.

Давать советы легче, чем следовать им. Все произошло задолго до того, как Андерсон уснула в ту ночь. Старинное привидение проснулось и зашевелилось, когда она коснулась книжки своих студенческих стихов… или то был дикий, необузданный ветер, гудящий на крыше и свистящий в кронах деревьев.

Когда она почти уже уснула, ее разбудил Питер. Во сне он выл.

Андерсон в спешке поднялась, недоумевая – Питер и раньше не очень-то тихо спал (не говоря уж о чудовищно пахнущих собачьих газах), но никогда не подвывал. Этот звук был похож на крики ребенка, объятого ночным кошмаром.

Роберта вышла в гостиную в одних носках и опустилась на колени перед собакой, все еще лежавшей на коврике перед печкой.

– Питер, – пробормотала женщина. – Эй, Питер, успокойся.

Она легонько шлепнула пса. Питер вздрогнул и резко отпрянул, когда Андерсон дотронулась до него, обнажив разрушенные остатки клыков. Затем глаза его открылись – зрячий и больной, пес, казалось, пришел в себя. Он слабо заскулил и застучал хвостом по полу.

– С тобой все в порядке? – спросила Андерсон.

Питер лизнул ее руку.

– Тогда ложись. И прекрати выть. Это уже надоело. Прекрати выпендриваться.

Питер улегся и прикрыл глаза. Встревоженная Андерсон опустилась на колени рядом с ним.

Ему снится та вещь.

Ее рациональный ум отказывался принять подобное, но ночь диктовала свои правила игры – догадка была верной, и Андерсон осознавала это.

Наконец она улеглась в постель и уснула около двух часов ночи. Ей снился необычный сон. В нем она падала в темноту… пытаясь не найти что-то, а избавиться от чего-то. Она была в лесу. Ветки хлестали ее по лицу и цеплялись за руки. Иногда она спотыкалась о корни и поваленные стволы деревьев. И затем над ее головой блеснул устрашающий луч зеленого цвета. Во сне она вспомнила «Сердце-обличитель» Эдгара По, в котором безумный рассказчик пользовался фонарем, затемненным целиком, кроме маленькой дырочки, с помощью которой он направлял лучик света в злобный глаз своего пожилого благодетеля.

Бобби Андерсон почувствовала, как у нее выпадают зубы.

Они выпали без боли и все сразу. Нижние вывалились, часть наружу, а часть внутрь рта, где и остались лежать на языке или под ним твердыми маленькими комочками. Верхние просто упали на блузку. Бобби почувствовала, как один зуб упал за лифчик, который застегивался спереди, и проткнул кожу.

Свет. Зеленый свет. Свет…

5

…был каким-то не таким.

Дело было не в том, что он был с седым оттенком и слегка перламутровый; он заставлял предполагать, что ветер, который поднялся прошлой ночью, принесет перемену погоды. Но даже перед тем, как взглянуть на будильник, стоявший на ночном столике, Андерсон была уверена, что, кроме непонятного сна, случилось что-то еще. Она схватила часы двумя руками и буквально уткнулась в них носом, несмотря на прекрасное зрение. Было четверть четвертого дня. Она поздно легла, допустим. Но как бы поздно это ни случалось, по привычке или по необходимости сходить в туалет она всегда просыпалась в девять, самое позднее в десять утра. Но сегодня она проспала целых двенадцать часов… и была страшно голодна.

Бобби выбралась в гостиную все еще в одних носках и увидела Питера, безвольно лежавшего на боку, с запрокинутой головой, с обнаженными желтоватыми обломками зубов и вывернутыми ногами.

Умер,  – с холодной и абсолютной уверенностью подумала она. – Питер умер. Умер ночью.

Она подошла к собаке, предугадывая ощущение охладевшего тела и безжизненной шкуры. Но Питер издал едва различимый звук – неясный храп на собачий манер. Андерсон почувствовала огромную волну облегчения, накатившую на нее. Она громко позвала пса по имени, и Питер стал просыпаться с виноватым видом, как будто также проявляя беспокойство о том, что так долго проспал. По крайней мере Андерсон полагала, что это так – у собак имелось сильно развитое чувство времени.

– Мы долго проспали, дружок, – проговорила она.

Питер поднялся и вытянул сначала одну заднюю ногу, а затем и другую. Он казался немного озадаченным, огляделся и направился к двери. Андерсон открыла ее. Пес постоял на пороге, явно не одобряя идущего дождя. Потом он все же отправился на улицу по своим делам.

Андерсон на мгновение задержалась в гостиной, все еще изумляясь своей уверенности в смерти Питера. Что же было не так в том, что она так разоспалась? Все было мрачно и безнадежно. Затем она направилась на кухню, чтобы приготовить завтрак… если можно готовить завтрак после трех часов дня.

По пути она завернула в туалет справить нужду. Затем задержалась перед своим отражением в зеркале, забрызганном зубной пастой. Седеющие волосы, а в других отношениях вполне неплохо – она не пила много, не курила много, большую часть времени (конечно, когда не писала) проводила на свежем воздухе. Черные, как у ирландцев, волосы – и никаких романтически воспетых рыжих локонов – чуть длиннее, чем следовало бы. Серо-голубые глаза. Она резко раздвинула губы, обнажив зубы, на секунду поверив, что увидит гладкие розовые десны. Но все зубы были на месте. Благодаря фтористой воде Ютика, штат Нью-Йорк. Она дотронулась до них, чтобы пальцы ощутили и донесли до мозга их реальность.

Но что-то было не в порядке.

Влажность.

Влажность между бедрами.

О нет, вот дерьмо, неделя только началась, и я только вчера поменяла простыни.

Но после того, как Бобби приняла душ, натянула чистые хлопчатобумажные трусики и наладила все по хозяйству, она просмотрела простыни и не нашла на них никаких пятен. Месячные еще не начались, и все же ей хотелось подождать с этим немного, хотя бы пока она не проснется как следует. Да и поводов для тревоги не существовало; менструация не отличалась регулярностью, периодически то задерживаясь, то приходя раньше срока; может, от еды, может, причиной тому переживания, или ее внутренние часы, встроенные в организм, давали сбои. Бобби не хотелось стареть раньше времени, но иной раз ей казалось, что, когда все неудобства менструального цикла будут уже позади, она испытает ни с чем не сравнимое облегчение.

Остатки ночного кошмара улетучились, и Бобби Андерсон отправилась на кухню готовить себе очень запоздавший завтрак.