Онлайн чтение книги Томминокеры The Tommyknockers
Глава 3. Питер видит свет

1

Она заметила какую-то перемену в Питере, однако была не способна конкретно определить, в чем эта перемена заключалась. Когда Андерсон проснулась на следующее утро (как обычно, в девять часов), это привлекло ее внимание почти сразу.

Она стояла за разделочным столиком, разминая в старой красной миске Питера консервы «Грэви Трэйн». Как обычно, Питер, заслышав стук ложки, приковылял на кухню. «Грэви Трэйн» были относительной новинкой; вплоть до прошлого года пес всегда получал на завтрак «Мясо Гэйнс», а на ужин – полбанки консервированной собачьей еды «Ривал», ну и все остальное, что ему удавалось перехватить на стороне в промежутке. Затем Питер перестал есть «Мясо Гэйнс», и Андерсон потребовался почти месяц, чтобы уяснить, что Питер не капризничает, что оставшимся его зубам просто не осилить твердую сухую пищу. Теперь он ест «Грэви Трэйн», что-то вроде, как ей пришло в голову, яйца-пашотт, сваренного в кипятке без скорлупы на завтрак для старика.

Бобби залила консервы теплой водой и стала разминать их старой замусоленной ложкой, которая предназначалась специально для этого. Ну вот: размятые консервы плавают в грязноватой мутной жидкости, которая выглядит как подливка… или же, подумалось Андерсон… как нечто, извлеченное из стока раковины.

– Вот и ты, – сказала Андерсон, повернувшись спиной к раковине. Питер расположился на облюбованном участке линолеума так, что их разделяло порядочное расстояние; это была мера предосторожности: Андерсон могла, попятившись, запнуться за него и отдавить хвост. – Надеюсь, тебе понравится. Что до меня, я думаю…

Она остановилась на полуслове, наклонилась, держа в руках красную миску Питера, так что волосы закрыли один глаз. Андерсон мотнула головой, откидывая их.

– Пит? – Она услышала свой голос.

Питер взглянул на нее вопросительно, затем побрел к своей подстилке. В ту же минуту он шумно заработал языком.

Андерсон выпрямилась, не сводя глаз с собаки; как ни странно, она испытала облегчение от того, что Питер отвернул от нее свою морду. В ее памяти ожил голос деда, настойчиво советующий бросить эту затею, ведь это довольно опасно, разве ей мало своих неприятностей?

В одной только этой стране наберется около миллиона человек, которые обратились бы в бегство при одном намеке на опасность такого рода, думала Андерсон. Бог знает, сколько таких людей во всем мире. И это все, что они могут сделать? В чем же причина этой напасти, как вы думаете?

Внезапно подкосились ноги. Подавшись назад, она наткнулась на одно из кухонных кресел. Села и стала наблюдать, как ест ее пес. Молочно-белая катаракта, закрывавшая его левый глаз, наполовину исчезла.

2

– Не знаю, что и думать, – сказал ветеринар в тот же день.

Андерсон занимала единственное кресло в кабинете ветеринара, в то время как Питер смирно сидел на смотровом столе. Ей вспомнилось, как ее угнетала необходимость визита к ветеринару этим летом… только теперь не похоже, что с Питером придется скоро расстаться.

– Но ведь это же не только плод моего воображения? – поинтересовалась Андерсон; она чувствовала, что в глубине души хочет, чтобы доктор Эйзеридж или подтвердил, или опроверг реплику Энн, запавшую в ее сердце: «Вот уж чего ты заслуживаешь, так это жить в одиночестве с твоей вонючей собакой».

– Нет, – подтвердил Эйзеридж, – хотя я вполне разделяю ваше смущение. Что касается его катаракты, то здесь наблюдается активная ремиссия. Можешь слезать, Питер.

Питер спустился со стола, сначала прыгнув на стул доктора, а потом на пол, и улегся рядом с Андерсон.

Андерсон опустила ладонь на морду Питера и, пристально глядя на Эйзериджа, подумала: Вот видите? Правда, совершенно не собираясь произнести это вслух. На какой-то момент Эйзеридж встретился с ней взглядом и отвел глаза. Я, конечно, вижу это, да, но не собираюсь подтверждать, что я это вижу. Питер осторожно переменил положение, сознавая, что бесконечно долгое время отделяет его от безудержной щенячьей резвости до неуклюжей пробной вылазки, предпринятой им недавно, когда он двигался, неестественно свернув голову вправо, чтобы видеть дорогу; он едва-едва поддерживал равновесие, так что чудом не переломал кости. Однако намечались некоторые сдвиги к лучшему в способности ориентироваться. Причина этого, как полагала Андерсон, была в том, что зрение его левого глаза восстанавливается. Эйзеридж подтвердил эту догадку с помощью нескольких простых тестов. Впрочем, зрение – это еще не все. Было и всестороннее улучшение координации тела. Ясно как день. Невероятно, но факт.

И ведь не сокращение же катаракты вернуло морде Пита масть соль-с-перцем вместо почти уже однородной седины, верно? Андерсон заметила это в кабине пикапа, когда они ехали в клинику, и чуть было не потеряла управление.

Заметил ли это и Эйзеридж, но не готов признать, что заметил? Наверное, он заметил только часть перемен, догадалась Андерсон, хотя, будь он доктором Даггеттом, он заметил бы все.

Даггетт осматривал Питера по меньшей мере дважды в год в течение первых десяти лет его жизни. За это время много чего произошло. Например, в тот раз, когда Питер подрался с дикобразом, Даггетт вытащил все иглы одну за другой, при этом насвистывая мелодию из «Моста через реку Квай» и поглаживая дрожащего годовалого щенка своей большой, чуткой рукой. В другой раз Питер притащился домой с изрешеченной дробью спиной – ужасный подарок от охотника, или настолько глупого, чтобы не смотреть, во что он стреляет, или достаточно жестокого, чтобы причинить страдания собаке из-за того, что не удалось разрядить ружье в фазана или куропатку. Доктор Даггетт заметил бы все перемены в Питере, он бы не стал игнорировать их, даже если бы ему этого очень хотелось. Доктор Даггетт снял бы свои очки в розовой оправе, протер бы стекла краем белого халата и сказал бы что-то вроде: мы видели, каким он был, и видим, каким он стал, Роберта. Это серьезно. Собака еще не помолодела, но, по-моему, она собирается это сделать. На что Андерсон ответила бы: я знаю, каким он был, и я догадываюсь, почему это происходит. И это как рукой сняло бы все напряжение… Но старый док Даггетт продал практику Эйзериджу, который хотя и выглядит достаточно симпатичным человеком, однако до сих пор остается чужаком; а старик удалился от дел и уехал во Флориду. Эйзеридж осматривал Питера значительно чаще Даггетта – четыре раза за прошлый год, потому что Питер старел, становился все более немощным и требовал регулярных осмотров. Но ветеринар не уделял ему внимание так часто, как его предшественник… и, как она подозревала, он не был наделен проницательностью и яркостью восприятия старого доктора. Или такой же душой.

Где-то у них за спиной взорвалась лаем немецкая овчарка, она почти оглушила их.

Остальные собаки подхватили. Питер повел ухом и начал дрожать под рукой Андерсон. Ничто так не влияло на самообладание, спокойствие и выдержку гончей, подумала Андерсон. Как-то раз, после одного из своих щенячьих потрясений, Питер так расслабился, что, казалось, был близок к параличу. А эта дрожь была чем-то совершенно новым.

Эйзеридж хмурился, прислушиваясь к лаю собак – теперь почти все они заливались.

– Спасибо, что приняли нас так быстро. – Андерсон пришлось повысить голос. А собаки из приемной продолжали лаять, и еще тявкало и нервно подпрыгивало какое-то очень маленькое животное… шпиц или пудель скорее всего.

– Было очень… – Она осеклась, почувствовав вибрацию под рукой, и первое, что пришло ей в голову

(корабль),

была та штука в лесу.

Эта вибрация исходила от Питера. Рычание возникало где-то глубоко в горле Питера, казалось, оно поднимается из самого нутра.

– …мило с вашей стороны, но я думаю, нам пора идти. Похоже, вам предстоит подавлять мятеж. – Она хотела пошутить, но попала в самую точку. Почти по всей ветеринарной клинике – в приемной, в кабинете врача, и в операционной, и в помещении для выздоравливающих – пронесся настоящий шквал. Все собаки зашлись лаем, и даже шпиц в приемной присоединился к паре других собак… а истеричные, завывающие вопли, несомненно, принадлежали кошке.

Растерявшаяся миссис Алден заглянула в кабинет.

– Доктор Эйзеридж…

– Хорошо, сейчас иду, – прокричал он, перекрывая шум. – Извините, мисс Андерсон.

Он выскочил из кабинета, не закрыв дверь. Шум, казалось, удвоился. «Да здесь просто бедлам» – все, что успела подумать Андерсон, так как Питер взметнулся под ее рукой. Смирный, деликатный пес внезапно разразился глухим ворчащим рычанием. Эйзеридж метался в коридоре между шеренгами обезумевших собак; пневматическая дверь кабинета тихо захлопнулась за ним, и он, конечно, не мог наблюдать то, что так поразило Андерсон: если бы она не вцепилась вовремя в ошейник, гончая бы пулей выскочила следом за доктором. Питер весь дрожал и глухо рычал; причем не от страха, заметила хозяйка. Это была ярость – неудержимая ярость, почти бешенство. Очень не похоже на Питера, но это так.

Когда Андерсон потянула его назад за ошейник, Питер захлебнулся, и рычание перешло в страшный звук – уарр! Пес оглянулся, и то, что она увидела в правом зрячем глазу Питера, можно было определить только как неистовую ярость, направленную против того, кто его удерживает. Она могла бы допустить возможность этого чувства, если бы кто-либо дерзнул покуситься на ее имущество; или же проснулись какие-то воспоминания о том, как был убит сурок, имевший несчастье замешкаться и растерзанный так жестоко и отвратительно, что даже мухам было нечем поживиться; она согласна признать ремиссию катаракты, критический возраст и даже то, что ее собака каким-то образом начала молодеть.

Все это – да.

Но то обстоятельство, что ее добрый старый Питер мог смотреть на нее с яростью, – нет.

3

К счастью, это длилось всего одно мгновение. Дверь закрылась, приглушив какофонию. Кажется, Питер немного успокоился. Он все еще дрожал, однако уселся рядом с хозяйкой.

– Вставай, Питер, мы уходим.

Она была просто потрясена, куда более потрясена, чем она потом скажет Джиму Гарденеру. Чтобы передать всю картину, надо было воскресить ту вспышку ярости в добрых глазах Питера. Андерсон ощупью пробиралась через свору чужих собак, уводя Питера из кабинета ветеринара (собакам приходилось сбиваться в кучу, ожидая, пока хозяева поведут их на осмотр; это всегда раздражало, ей приходилось почти расталкивать их). В конце концов Андерсон пришлось пустить в ход поводок Питера.

Она протолкнула Питера в дверь приемной и придержала ее ногой. Шум усилился. Тявкал шпиц, принадлежащий полной женщине, одетой с ног до головы в желтое. Толстуха старалась успокоить шпица, уговаривая его быть хорошим мальчиком, ведь мамочка любит Эрика. Это не особенно действовало на бестолковую собачонку, которая норовила вывернуться из пухлых рук.

– Мисс Андерсон… – начала миссис Алден. Она выглядела возмущенной и слегка испуганной, как всякий человек, который пытается продолжать свою обычную работу, внезапно оказавшись в сумасшедшем доме.

Андерсон вполне понимала и разделяла ее чувства.

И вот тут шпиц увидел Питера – Андерсон позже была готова поклясться, что псом овладело безумие. Решив не останавливаться ни перед чем, шпиц впился зубами в руку мамочки.

– Ах ты, жопа! – взвизгнула мамочка и уронила шпица на пол. На руке выступила кровь.

В тот же момент Питер метнулся вперед, рыча, дрожа и натягивая короткий поводок, так что Андерсон едва удержалась на ногах. Ее правая рука конвульсивно дернулась. Живое воображение, граничащее с предвидением, точно нарисовало ей, что будет дальше: подобно Давиду и Голиафу, в центре комнаты встретятся гончая и шпиц, Питер и Эрик. Безмозглый шпиц атакует противника, а Питер оторвет ему голову в один миг.

Такой ход событий был предотвращен девочкой лет одиннадцати, сидевшей слева от мамочки. На коленях у нее стояла картонная коробка, внутри которой свернулся большой уж, на вид вполне здоровый. Благодаря безусловному рефлексу, свойственному всем детям, девочка крепко наступила на поводок Эрика. Эрик метнулся вперед, но не сдвинулся с места. Девочка подтащила шпица к хозяйке. Она, несомненно, была самой уравновешенной во всей приемной.

– Что, если этот ублюдок заразил меня бешенством? – Мамочка повысила голос, обращаясь к миссис Алден. Кровь заливала ее сжатые в кулак пальцы. Питер повел головой в ее сторону, и Андерсон выволокла его за дверь, украшенную табличкой, гласившей, что следует внести предварительный взнос за посещение ветеринарной клиники, независимо от условий дальнейшего хода лечения. Андерсон хотелось рвануть отсюда домой на максимальной скорости и принять двойную дозу спиртного. А то и тройную…

Слева от нее раздался длинный, низкий завывающий вопль. Повернувшись в этом направлении, она обнаружила кота, который был бы как нельзя кстати на маскараде по случаю Хеллоуина. Весь черный, кроме белого пятнышка на конце хвоста, которым кот дергал так, как только мог. Спина была выгнута дугой, шерсть стояла дыбом; зеленые глаза с неподвижными зрачками уставились на Питера. Его розовая пасть угрожающе ощерилась острыми, как иголки, зубами.

– Заберите собаку, леди, – проговорила хозяйка кота ледяным голосом. – Блэкки не любит собак.

Андерсон хотела сказать, что ее не волнует, что Блэкки нравится, а что нет, и хотя она и не думала скрывать свое мнение по этому поводу, однако нужные слова всегда приходили задним числом – наверное, потому, что она редко оказывалась в конфликтных ситуациях. Она всегда точно знала, что надо ответить, но ей не часто приходилось обдумывать слова – они всегда приходили сами собой. Просто она почти не находила повода высказать их кому-нибудь.

– Готовьтесь к бою – все, что она могла сказать, чтобы не ввязываться в ссору, и, пока ошарашенная хозяйка Блэкки размышляла, что она имеет в виду, она повела Питера, взяв его на короткий поводок. Питер слегка покашливал, и его розовый влажный язык свесился изо рта. Он уставился на боксера с перевязанной правой лапой. Здоровяк в голубом комбинезоне вцепился обеими руками в поводок боксера. Она прикинула, что сильный, злобный, могучий пес с тяжелыми челюстями мог бы расправиться с Питером так же просто, как и Питер со шпицем. Боксер вскочил достаточно бодро, несмотря на сломанную лапу; сердце Андерсон упало: уж слишком ненадежным казался поводок.

Андерсон испытывала нечто сходное с ночным кошмаром, когда долго-долго не можешь открыть ручку двери и когда руки отказываются действовать, а опасность все приближается.

Так или иначе, это работа Питера.

Повернув ручку входной двери, она оглянулась и окинула шальным взглядом приемную. Комната была похожа на какой-то бессмысленный первобытный остров. Мамочка требовала, чтобы медсестра оказала ей первую помощь (она действительно в ней нуждалась; кровь стекала по руке маленькими ручейками и капала на желтое одеяние и белые чулки); кот Блэкки до сих пор шипел; смирные пациенты доктора Эйзериджа просто посходили с ума, явно вознамерившись вырваться; безмозглый шпиц Эрик, натянув до предела поводок, облаивал Питера дурным голосом. Питер попятился.

Андерсон остановила взгляд на уже в картонной коробке, который свернулся кольцами и поднял головку, как кобра, тоже не сводя с Питера глаз; из его чешуйчатого рта показался раздвоенный язычок, который извивался из стороны в сторону.

В жизни не видела, чтобы ужи такое выделывали. Всерьез струсив, Андерсон выскочила на улицу, таща Питера за собой.

4

Питер послушно потрусил за ней, как только дверь захлопнулась за его спиной. Затем он остановился и, прокашлявшись, устремился к хозяйке. Пес взглянул на нее так, будто хотел сказать: мне вовсе не нравится этот поводок и никогда не будет нравиться, но что поделаешь, если ты настаиваешь… Они забрались в кабину пикапа, и Питер полностью ушел в себя.

А вот Андерсон не могла успокоиться.

У нее так сильно дрожали руки, что два или три раза она не могла попасть в скважину ключом зажигания. Ей никак не удавалось завести двигатель.

Питер перебрался с сиденья на пол, затем посмотрел на Андерсон неповторимо осмысленным взглядом гончей (хотя все собаки способны смотреть выразительно и осмысленно, только глаза гончей могут выразить такую скорбь). Похоже, выражение его глаз следовало истолковать так: и как давно ты получила свои водительские права? Затем он снова забрался на сиденье. Андерсон уже не могла поверить, что всего пять минут назад Питер был дрожащим от возбуждения, рычащим и злобным зверем, каким она никогда не видела его раньше: собакой, готовой вцепиться во все, что движется, и то выражение, с которым… Тут она оборвала эту мысль.

Заведя наконец двигатель, она выбралась из вереницы припаркованных машин. Когда они проезжали мимо здания ветеринарной клиники, что следовало из скромной вывески, она опустила одно из стекол. Слышались только отдельные взвизги и негромкий лай. Ничего из ряда вон выходящего.

Безумие прекратилось.

Она никак не могла успокоиться, хотя чувствовала, что полоса неприятностей закончилась. Если это так – все хорошо, что хорошо кончается.

Просто каламбур.

5

Бобби не хотела ждать (а вернее, не могла), пока она доберется домой и выпьет обещанную себе рюмочку. Как раз напротив ветеринарной клиники стояла придорожная закусочная с заманчивой вывеской «Большой воскресный бар и гриль».

Андерсон пробиралась к заветной цели, лавируя между машинами.

– Жди, – сказала она Питеру, который свернулся на сиденье. Пес приподнял веки, как бы говоря: разве я хочу сопровождать тебя повсюду? Чтобы ты таскала меня за собой на этом дурацком поводке?

В среду вечером в «Воскресном баре» было темно и довольно пустынно; в центре зала никто не танцевал. Пахло прокисшим пивом. Бармен, он же и кассир, подошел к ней с приветствиями.

– Двойной «Катти Сарк», – прервала его Андерсон. – Разбавьте водой.

– Вы всегда пьете, как мужчина?

– Обычно я пью из стакана. – Андерсон отпустила реплику, по сути, лишенную смысла, но она чувствовала себя слишком усталой… просто разбитой. Затем она привела себя в порядок в дамском туалете…

Андерсон вернулась на свое место в довольно сносном настроении, которое еще поднялось после первой порции спиртного.

– Послушайте, я не собираюсь вам надоедать, – обратился к ней бармен. – Но вечерами здесь так уныло. Когда появляется новое лицо, мне трудно удержать язык за зубами.

– Извините, – ответила Андерсон, – сегодня у меня выдался не самый лучший денек.

Она допила стакан и кивнула.

– Еще одну порцию, мисс?

Может быть, взять «Парти леди»,  – подумала Андерсон, отрицательно качнув головой. – Лучше я возьму стакан молока. А то меня замучает несварение желудка сегодня вечером.

Бармен налил ей молока. Андерсон пила его и думала: что же все-таки случилось у ветеринара? Думай не думай, а в ее голове это не укладывается.

Не имею ни малейшего представления,  – подумала она, – что случилось, когда я привела его в приемную.

Она попробовала восстановить в памяти все подробности. Приемная была так же переполнена, когда она ждала приема, но ведь тогда не было такого бедлама, как после посещения ветеринара. Место, конечно, беспокойное: в тесноте сгрудились животные всех видов и типов, многие из них питают друг к другу инстинктивные антипатии, что, конечно, не создает благоприятную обстановку, однако все было вполне нормально.

Теперь, когда спиртное делало свое дело, она вспомнила человека в комбинезоне, сопровождавшего бульдога. Боксер смотрел на Питера. Питер робко косился на него. Впрочем, это вовсе не важно.

Так что же?

Пей молоко, отправляйся домой и забудь об этом. Ну-ну. А как же тот случай в лесу? Или это тоже ты забыла?

Как бы в ответ в ее памяти всплыл голос деда: Между прочим, Бобби, далась тебе эта штука? Стоит ли об этом думать?

Нет, не стоит.

Теперь, в таком состоянии, она собралась заказать еще порцию спиртного… только одну, а потом и другую… Что же, она действительно собирается сидеть в темном, пустом баре ранним вечером, выпивая в одиночестве и дожидаясь, пока неведомый кто-то (а может быть, и сам бармен) сядет рядом и спросит, что с ней стряслось и что она здесь делает?

Она бросила пятерку на стойку, и бармен сгреб ее. Выходя из зала, Андерсон увидела телефон-автомат. Имевшаяся в наличии книга была замусоленной, с загнутыми листами и благоухала виски. Опустив двадцать центов и прижав трубку между ухом и плечом, она отыскала нужный телефон и дозвонилась до клиники Эйзериджа. Миссис Алден ответила вполне спокойно. Судя по всему, в приемной лаяла одна из собак. Только одна.

– Надеюсь, я не побеспокоила вас, – сказала Андерсон, – я верну ваш поводок завтра.

– Не беспокойтесь, мисс Андерсон, – ответила секретарь. – Мы имеем дело с вами столько лет, что можем не сомневаться в вашей порядочности. Что до поводков, мы уже закрыли чулан.

– У вас там что-то стряслось?

– Да просто помрачение какое-то! Нам пришлось вызывать врача для миссис Перкинс. Ничего страшного – конечно, ей пришлось наложить швы, но многие, кто в этом нуждается, сами добираются до врача.

Она слегка понизила голос, сообщая ей нечто конфиденциальное:

– Слава Богу, что ее укусила собственная собака. Она из той породы людей, что поднимают шум из-за пустяков.

– А чем же вызвано это столпотворение?

– Даже доктор Эйзеридж не знает. Может быть, жара после дождя. Доктор Эйзеридж говорит, что где-то читал про это. Ветеринар из Калифорнии пишет, что со всеми животными в его клинике случился приступ бешенства как раз перед большим землетрясением.

– И что же…

– Одно землетрясение было в прошлом году, – ответила миссис Алден. – Я надеюсь, что другое не случится так скоро. Ядерный реактор в Уисказет тоже слишком уж близко.

«Надо спросить Гарда», – подумала Бобби. Она поблагодарила собеседницу и попрощалась.

Андерсон подошла к машине. Питер спал. Он приоткрыл глаза, когда она садилась за руль, потом снова опустил веки. Его морда покоилась на передних лапах. На ней снова проступала темная шерсть. Безусловно, тут уж не ошибешься.

Между прочим, Бобби, какое тебе до этого дело?

Заткнись, дед.

Приехав домой, она почувствовала, что раскисла от двух порций шотландского виски; пройдя в ванную, остановилась перед зеркалом, провела рукой по волосам, приглаживая их, и внимательно осмотрела свое лицо.

Седина в волосах оставалась – вся, которая появилась, никуда не исчезла.

Никогда бы не подумала, что будет рада видеть седые волосы, но тем не менее это так. Такое дело…

6

Было еще рано, когда темные тучи затянули небо на западе и где-то в темноте слышались раскаты грома. Похоже, собиралась затяжная гроза, которая может продлиться всю ночь. Если это так, то Андерсон не сможет выпускать Питера на улицу по его неотложным собачьим делам: она помнила со времен его младенчества, что гончие испытывают неодолимый ужас перед грозой с громом и молниями.

Андерсон уселась к окну в свое кресло-качалку, и если бы кто-то ее увидел, то подумал бы, что она читает, но в действительности она была занята изучением тезисов «Локальная война и гражданская война». Было довольно нудно, но она думала, что эти сведения очень бы пригодились, случись война снова… а судя по всему, все идет к этому.

При каждом раскате грома Питер подбирался все ближе к ее качалке, смущенно поглядывая на свою хозяйку. Конечно, я знаю, знаю, что мне ничего не угрожает, но можно пододвинуться к тебе? А если грянет очень уж сильно, я смогу забраться на качалку, что ты скажешь на это? Ты ведь не возражаешь, Бобби?

Буря затянулась до девяти часов вечера, и Андерсон подумала, что не отказалась бы от того, что гавайцы называют «Джизер». Она отправилась на кухню, открыла стенной шкаф, который использовался как кладовка, сняла с полки газовую лампу.

Питер следовал за ней по пятам, поджав хвост, и смущенное выражение не сходило с его морды. Андерсон чуть было не споткнулась о него, выходя из кладовки с лампой.

– А ты что, Питер?

Питер отошел чуть в сторону… а затем снова прижался к ее икрам, когда за окном оглушительно загрохотало. Когда Андерсон вернулась обратно к своей качалке, комната была освещена тускло-голубоватым светом и телефон слегка позванивал. Ветер усиливался, и было слышно, как трещат ветки за окном.

Питер сел вплотную к качалке, просительно поглядывая на Андерсон.

– Ну, ладно, – кивнула она. – Давай сюда, трусишка.

Питера не надо было просить дважды. Он забрался на колени к Андерсон, пристроив передние лапы между коленей. Он всегда ухитрялся причинять ей неудобство, правда, он этого не хотел, это выходило по неизбежному закону невезения, как, например, если вам дорога каждая минута, лифт обязательно будет останавливаться на каждом этаже. Если с этим можно бороться, то Бобби Андерсон делала это по мере сил.

Раскат грома просто разорвал небо пополам.

Питер соскочил с коленей. И тут-то ей ударил в нос резкий запах.

– Почему ты не слез вовремя на пол, а, Питер?

Питер смущенно осклабился, как бы говоря: знаю, знаю, уж, пожалуйста, не ругай меня.

Ветер усиливался. Начались перебои с электричеством, верный признак того, что Роберте Андерсон, как и всем в округе, придется распрощаться с достижениями цивилизации… по крайней мере до трех-четырех часов утра. Андерсон отложила чтение и обняла собаку за шею. Она ничего не имела против летних гроз и зимних штормов. Ей нравилось буйство стихий, ослепительный свет, грохот и их неумолимая слепая сила, действующая, однако, во благо. Она чувствовала неясное воодушевление, когда вдыхала свежий, наэлектризованный воздух, когда ветер развевал ее волосы и хлестал тело.

Она вспомнила давнее объяснение с Джимом Гарденером. Гард был мягкотелым размазней (ему бы только забиться в безопасную норку), любое напоминание о несчастном случае, жертвой которого он был в юности, повергало его в ужас. Гарденер как-то рассказал ей, как его дернуло током, когда он менял лампочку; он дотронулся до оголенного провода. Но это еще не все: дело в том, что неделю спустя он стал слышать музыку, голоса и сводки новостей, как будто у него в голове был радиоприемник. Он, казалось, тронулся умом. На четвертый день он даже мог определить название станции, позывные которой он принимал. Он записал названия трех песен и запросил радиостанцию, действительно ли они транслировали эти песни. И все оказалось верно.

На пятый день, как он рассказывал, сигналы стали слабеть и двумя днями позже исчезли вообще.

– Они звучали здесь, – говорил он, мягко кладя ее руку на левую часть своей головы. – Не сомневаюсь. Пусть все смеются, но я-то в этом уверен.

Если бы эту историю рассказал ей кто-то другой, Андерсон решила бы, что ее разыгрывают, но Джим не дурачился – достаточно было взглянуть ему в глаза, чтобы убедиться в этом.

Большие потрясения таят в себе нечто притягательное.

Буря обретала просто разрушительную силу.

Лампа раскачивалась, бросая голубоватые блики на окна и выхватывая из кромешной тьмы очертания крыльца. Андерсон видела разводы на стекле от первых дождевых капель, затем они превратились в целые ручьи, которые хлестали с навеса над крыльцом; размытые дорожные колеи; почтовый ящик, закрытый козырьком, потоки с веток. Мгновение спустя оглушительно грянул гром, и Питер метнулся к ней, громко скуля. Свет погас. Они оба оказались в кромешной тьме; ни зги не видно. Казалось, исчезло все окружавшее их. Судя по всему, электричество отключили централизованно.

Андерсон попятилась было за фонарем, однако ее рука повисла в воздухе.

На противоположной стене, рядом с ирландским платяным шкафом дяди Фрэнка, проступило зеленое фосфоресцирующее пятно. Оно разрослось до пяти сантиметров в диаметре, сдвинулось налево, потом направо. Оно исчезло на несколько секунд, потом появилось вновь. Заподозрив психическое расстройство, Андерсон перебрала в уме симптомы дежа вю. Потом ей пришел на ум рассказ Эдгара По, и тут же всплыла в памяти «Война миров». Тепловые лучи марсиан, несущие зеленую смерть всему живому.

Она повернулась к Питеру, слыша, как хрустнули затекшие сухожилия у нее на шее, уже примерно представляя, что ей предстоит увидеть. Зеленый свет лился из глаза собаки. Из левого глаза. Он широко раскрыл глаз, в котором горел колдовской зеленоватый свет, смахивающий на огни святого Эльма, появляющиеся на мачтах при безветренной туманной погоде.

Нет… дело не в самом глазе. Светилась именно катаракта… по крайней мере то, что оставалось от катаракты. Она значительно уменьшилась, даже по сравнению с дневным осмотром в клинике. Левая часть морды Питера светилась жутковатым зеленым светом, ни дать ни взять как у монстра из комиксов.

Ее первым побуждением было встать с кресла, отскочить от Питера и бежать куда глаза глядят… Но ведь это же был Питер, ее Питер, в конце концов. Питер уже и так ни жив ни мертв, а если она бросит его, он будет просто в ужасе.

В темноте за окном грянул гром, и они оба так и подпрыгнули на месте. Дождь лил как при Великом Потопе. Андерсон снова перевела взгляд на противоположную стену: размытое и пульсирующее пятно было все там же. Ей вспомнилось время, когда она ребенком лежала в кровати и наблюдала игру теней от ее рук на противоположной стене.

А между прочим, какое тебе до этого дело, Бобби?

Зеленое свечение уничтожало катаракту в глазу Питера. Съедало ее. Она снова взглянула на собаку и еле удержалась от крика, когда Питер лизнул руку.

За всю ночь Бобби Андерсон едва удалось сомкнуть веки.