Онлайн чтение книги Женщина в окне The Woman in the Window
Воскресенье, 31 октября

Глава 10

Сквозь окно спальни просачивается тусклый утренний свет. Я перекатываюсь на другую сторону кровати, ударившись бедром о ноутбук. До поздней ночи играла в шахматы. Мои кони повержены, ладьи разбиты.

Тащусь в душ, а потом из душа, замотав голову полотенцем и освежив подмышки дезодорантом. Готова для битвы, как говорит Салли. Счастливого Хеллоуина.

Конечно, сегодня вечером я никому не стану открывать дверь. Дэвид уйдет в семь, – по-моему, он сказал, что отправится в центр. Держу пари, там будет весело.

Чуть раньше он предложил оставить на крыльце вазочку с конфетами.

– Любой ребенок моментально унесет это с собой – вазочку и все прочее, – сказала я Дэвиду.

Похоже, он рассердился.

– Увы, я не детский психолог, – отрезал он.

– Чтобы это понять, не нужно быть детским психологом. Нужно быть ребенком.

Так что я намерена выключить свет и сделать вид, что никого нет дома.

Я открываю мой сайт фильмов. Эндрю сейчас онлайн, он прислал ссылку на статью Полин Кейл о фильме «Головокружение» – «глупый», «поверхностный» – и под этим размещает комментарий: «Разве это не тот нуар, при просмотре которого хочется держаться за руки?» («Третий человек». Звучит последний одиночный выстрел.)

Я читала статью Кейл и пишу ему об этом. Через пять минут он покидает сайт.

Не помню, когда меня последний раз держали за руку.

Глава 11

Бац!

Стук в дверь с улицы. На сей раз я, свернувшись калачиком на диване, смотрю «Рифифи»[8]Фильм Жюля Дассена (1955) вышел на советские экраны под названием «Мужские разборки». – долгую сцену ограбления. Уже полчаса ни одного слова или музыкальной ноты, лишь закадровые звуки и шум крови в ушах. Ив предложил мне уделять больше времени французскому кинематографу. Очевидно, он не имел в виду полунемые картины. Какая жалость!

Опять раздается глухой стук снаружи.

Я стаскиваю одеяло с ног, поднимаюсь и, нашарив пульт, останавливаю просмотр фильма.

За окном уже сумерки. Иду к двери и открываю ее.

Бац!

Я в прихожей – это единственная часть дома, которую я недолюбливаю и которой не доверяю, прохладная серая зона между моим царством и внешним миром. Сейчас там потемки, темные стены похожи на руки, которые вот-вот сожмут меня.

Входная дверь украшена полосками стекла в свинцовой оправе. Я подхожу к одной, смотрю через нее.

Раздается треск, окно дрожит. В стекло попал крошечный снаряд – лопнувшее яйцо, растекшееся по стеклу. Я судорожно вздыхаю. Сквозь размазанный желток я вижу на улице троих мальчишек с раскрасневшимися лицами. Они нагло ухмыляются, один из них сжимает в кулаке яйцо.

Пошатнувшись, упираюсь ладонью в стену.

Это мой дом. Это мое окно.

В горле ком. На глаза наворачиваются слезы. Я удивлена и озадачена.

Бац!

А теперь я рассержена.

Я не могу распахнуть дверь и прогнать наглецов. Не могу выскочить наружу и дать им отпор. Я резко стучу в окно.

Бац!

Я колочу по двери ладонью.

Бью по ней кулаком.

Я громко жалуюсь, потом рычу, и мой голос отдается эхом в маленькой полутемной прихожей.

Я беспомощна.

«Нет, это не так», – слышу я голос доктора Филдинга.

Вдох, два, три, четыре.

Нет, не беспомощна.

Не беспомощна. Я почти десять лет работала в качестве бакалавра. Пятнадцать месяцев проходила практику в школах бедных районов города. Семь лет практиковала как врач. Я крутая, и недаром написала об этом Салли.

Убрав волосы со лба, иду в гостиную, перевожу дух и нажимаю на кнопку домофона.

– Убирайтесь подальше от моего дома, – шиплю я.

Наверняка они услышат в динамике лишь невнятный треск.

Бац!

Вновь нажимаю кнопку.

– Прочь от моего дома!

Я ковыляю через комнату, поднимаюсь по лестнице, врываюсь в кабинет и подхожу к окну. Вот они – сгрудились на улице, будто мародеры, осаждающие мой дом. В сумерках видны их тени. Я стучу в стекло.

Один из них со смехом указывает на меня. Отводит руку назад, как питчер, готовящийся к броску. Швыряет очередное яйцо.

Я сильнее стучу в стекло – того и гляди выбью его. Это мое окно. Это мой дом.

У меня перед глазами туман.

И вдруг я бросаюсь вниз по ступеням и снова оказываюсь в полумраке прихожей – стою босыми ногами на плитках, взявшись за ручку двери. Во мне кипит гнев, в глазах помутилось. Я судорожно вздыхаю – раз, другой.

Вдох, два, три…

И распахиваю дверь. Свет и воздух действуют на меня так же, как взрывная волна.

На миг воцаряется тишина, какая бывает в фильмах. Миг длится долго, словно заход солнца. Дома напротив. Трое детей. Улица вокруг. Все тихо и неподвижно, как остановившиеся часы.

Могу поклясться, слышен треск, будто дерево упало.

А потом…

…А потом оно выпирает в мою сторону, разбухает и бьет с силой камня, пущенного из катапульты, поддает мне в живот так, что я сгибаюсь пополам. Моя челюсть отваливается, как фрамуга окна. Туда врывается вихрь. Я словно пустой дом с подгнившими балками, в котором завывает ветер. Крыша со стоном обрушивается…

…И я охаю, поскальзываюсь, срываюсь с края лавиной, одной рукой цепляясь за кирпичи, а другую выбрасывая вверх. Перед глазами все плывет и кружится; огненно-красные листья, потом темнота. Вспышка выхватывает из тьмы женщину в черном, свет меркнет, глаза заливает расплавленная белая масса. Я пытаюсь закричать, и мои губы задевают гравий. Я чувствую вкус асфальта. Чувствую кровь. Чувствую, как раскинулись на земле мои руки и ноги. Земля пульсирует под давлением моего тела. Тело пульсирует под давлением воздуха.

Где-то в дальнем уголке сознания всплывает подсказка: однажды это уже случалось, на этих самых ступенях. Я припоминаю тихий гул голосов, сквозь который прорываются четко произнесенные слова: «упала», «соседка», «кто-нибудь», «сумасшедшая». На этот раз – ничего.

Я обхватила рукой чью-то шею. Моего лица касаются волосы, но это не мои, чужие, более жесткие. Ноги немощно шаркают по земле, потом по полу, и вот я внутри, в прохладе прихожей, в тепле гостиной.

Глава 12

– Вы упали!

Мир вокруг проявляется как снимок, сделанный поляроидом. Я поднимаю глаза к единственному потолочному светильнику, который уставился на меня своим круглым блестящим глазом.

– Сейчас принесу вам кое-что – секунду…

Я поворачиваю голову набок. Под ухом поскрипывает велюр. Кушетка в гостиной – дамский «обморочный диван», да и только. Ха.

– Секунду, секунду…

У кухонной раковины стоит женщина. Вижу ее спину, длинную темную косу.

Я подношу руки к лицу, закрываю нос и рот, делаю вдох, потом выдох. Спокойно. Спокойно. Больно губе.

– Шла к соседям и вдруг увидела, как эти маленькие паршивцы кидаются яйцами, – объясняет женщина. – Говорю им: «Что вы делаете, негодники?» – и тут вы… пошатываясь, выходите из дверей и падаете с крыльца, как мешок…

Она не заканчивает предложение. Наверное, хотела сказать «мешок дерьма».

Женщина поворачивается со стаканом в каждой руке – один с водой, другой с чем-то густым и золотистым. Надеюсь, это бренди из бара.

– Понятия не имею, помогает ли бренди, – говорит она. – Такое чувство, что я участвую в сериале «Аббатство Даунтон». Я ваша Флоренс Найтингейл!

– Вы живете с другой стороны сквера, – бормочу я, с трудом ворочая языком, как пьяная.

«Я крутая». Вероятно, выгляжу жалко.

– Что-что? – спрашивает она.

Помимо желания выдавливаю:

– Вы Джейн Рассел.

Она смотрит на меня в изумлении, потом смеется, зубы сверкают в полумраке.

– Откуда вы знаете?

– Вы сказали, что шли к соседям? – говорю я, стараясь отчетливо произносить слова. – Ко мне заходил ваш сын.

Я изучаю незнакомку через неплотно сомкнутые ресницы. Эд одобрительно назвал бы ее цветущей женщиной – у нее полные бедра, пухлые губы, пышный бюст. Ярко-голубые глаза. На ней джинсы цвета индиго и черный свитер с вырезом, на груди висит серебряный кулон. Полагаю, ей около сорока. Должно быть, рано родила.

Мне нравится, как выглядят они оба: она и ее сын.

Она подходит к кушетке, задев мое колено своим.

– Приподнимитесь. На тот случай, если у вас было сотрясение.

Я подчиняюсь, а она ставит стаканы на стол, потом садится напротив меня на то место, где вчера сидел ее сын. Повернувшись к телевизору, она хмурится.

– Что вы смотрите? Черно-белый фильм?

Она озадачена.

Я беру пульт и нажимаю на кнопку выключения. Экран гаснет.

– Здесь темно, – замечает Джейн.

– Не могли бы вы включить свет? – спрашиваю я. – Мне немного… – Не могу закончить фразу.

– Конечно.

Она дотягивается до выключателя за диваном. Торшер вспыхивает, комната озаряется светом.

Я откидываю голову, рассматриваю покосившийся молдинг на потолке. Вдох, два, три, четыре. Надо подправить. Попрошу Дэвида. Выдох, два, три, четыре.

– Итак, – говорит Джейн, упираясь локтями в колени и пристально разглядывая меня. – Что же случилось?

Я зажмуриваюсь.

– Приступ паники.

– Ах, милая… как вас зовут?

– Анна. Анна Фокс.

– Анна, это просто глупые мальчишки.

– Нет, дело в другом. Я не могу выходить из дому.

Опустив глаза, хватаю стакан с бренди.

– Но вы все же вышли на улицу. Слушайте, вы бы полегче с этим, – добавляет она, глядя, как я опрокидываю стакан.

– Да, не следовало так горячиться. В смысле выходить за дверь.

– Почему же нет? Вы вампир?

Практически да, если судить по моей мертвенно-бледной коже.

– Я страдаю… агорафобией? – говорю я.

Она поджимает губы:

– Это вопрос?

– Нет, просто я не была уверена, что вам известно значение этого слова.

– Конечно известно. Вы не переносите открытых пространств.

Я снова закрываю глаза и киваю.

– Но я думала, агорафобия означает, что вы не можете ходить в походы и все такое прочее.

– Я никуда не могу ходить.

Джейн цокает языком.

– И давно это с вами?

Я допиваю последние капли бренди.

– Десять месяцев.

Она не продолжает эту тему. Я дышу глубоко, потом начинаю кашлять.

– Вам нужен ингалятор или что-нибудь в этом роде?

Я качаю головой:

– От этого будет только хуже. Участится сердцебиение.

Она задумывается.

– А бумажный пакет?

Я ставлю стакан, тянусь за водой.

– Нет. Я имею в виду – иногда помогает, но сейчас не надо. Спасибо, что привели меня в дом. Мне очень неловко.

– О-о, не стоит…

– Да, неудобно, очень. Обещаю, это не войдет у меня в привычку.

Она вновь сжимает губы. Я заметила, что рот у нее очень подвижный. Возможно, курильщица, хотя пахнет от нее маслом ши.

– Значит, такое случалось и раньше? Выходите из дому и…

– Было весной, – скривившись, говорю я. – Курьер оставил на крыльце продукты, и я подумала, что могу просто… забрать их.

– И не смогли.

– Не смогла. К счастью, мимо проходили люди. Они быстро сообразили, что я не сумасшедшая и не бездомная.

Джейн оглядывает комнату.

– Вы определенно не бездомная. Дом у вас… ух какой! – с придыханием произносит она, потом достает из кармана телефон и смотрит на экран. – Мне пора, – поднимаясь, говорит она.

Я пытаюсь встать, но ноги не слушаются.

– Ваш сын очень милый мальчик, – говорю я ей. – Он принес мне вот это. Спасибо, – добавляю я.

Джейн смотрит на свечу, стоящую на столе, дотрагивается до цепочки у себя на шее.

– Он хороший мальчик. И всегда был хорошим.

– К тому же очень симпатичный.

– И всегда был симпатичным!

Она поддевает ногтем медальон, он со щелчком открывается, и Джейн наклоняется ко мне. Медальон раскачивается. Понимаю, Джейн хочет, чтобы я взяла его. В этом есть что-то странно интимное – склонившаяся надо мной незнакомка, мои пальцы на ее цепочке. Или, может быть, я просто отвыкла от контакта с людьми.

Внутри медальона крошечная глянцевая фотография маленького мальчика лет четырех – пышные рыжеватые волосы, редкие зубы. На одной брови шрам. Без сомнения, это Итан.

– Сколько ему здесь?

– Пять. Но кажется, что ему меньше, не находите?

– Я бы дала ему четыре.

– Точно.

– Когда он успел так вырасти? – спрашиваю я, разжимая пальцы.

Джейн осторожно закрывает медальон.

– Как-то между делом! – Она смеется. Потом резко говорит: – Ничего, если я уйду? У вас не начнется гипервентиляция?

– Нет.

– Хотите еще бренди? – спрашивает Джейн, наклоняясь к кофейному столику, и я замечаю на нем фотоальбом, который она, вероятно, принесла с собой.

Она засовывает его под мышку и указывает на пустой стакан.

– Продержусь на воде, – вру я.

– Ладно. – Джейн умолкает, глядя в окно, и повторяет: – Ладно… Сейчас по тротуару прошел очень красивый мужчина. – Она смотрит на меня. – Это ваш муж?

– О, нет. Это Дэвид. Мой съемщик. Живет внизу.

– Он ваш съемщик? – вскрикивает Джейн. – Вот мне бы такого!

В этот вечер в дверь больше ни разу не звонили. Может быть, ряженых отпугнули темные окна. Или засохший на них желток.

Я рано ложусь в постель.

Где-то в середине курса обучения в магистратуре мне повстречался семилетний мальчик с так называемым синдромом Котара, психологическим состоянием, когда человек считает себя мертвым. Расстройство редкое, тем более у детей. Рекомендуемое лечение состоит в назначении антипсихотических средств, а в тяжелых случаях – электрошока. Но мне удалось беседами вывести его из этого состояния. То был мой первый большой успех, привлекший ко мне внимание Уэсли.

Тот мальчик теперь стал подростком, ему почти столько же лет, сколько Итану, и он примерно вдвое младше меня. Сегодня вечером я думаю о нем, уставившись в потолок и чувствуя себя мертвой. Мертвой, но не исчезнувшей. Я наблюдаю кипящую вокруг меня жизнь, не в силах в нее вмешаться.