Онлайн чтение книги Последнее дело Трента Trent’s Last Case
Глава 10. МИССИС МАНДЕРСОН

Миссис Мандерсон стояла у окна гостиной, смотрела на туман и моросящий дождь. С моря тянуло редкой для июня сыростью. Белая пелена висела над полями и где-то незримо сливалась с низким серым небом без единого просвета.

В дверь постучали. Она сказала «войдите» и вся подобралась, как это бывает, когда отвращение к миру настолько велико, что любое общение в тягость. Вошла горничная и сообщила о приходе мистера Трента. Он извиняется, добавила горничная, что вынужден беспокоить миссис Мандерсон в такой ранний час, но дело у него важное и срочное.

Миссис Мандерсон глянула в зеркало, покачала головой и велела пригласить мистера Трента. Когда он вошел, она отметила в его лице усталость и настороженность и почувствовала, что разговор будет для нее нелегким.

– Если можно, я сразу приступлю к делу, – сказал Трент, пожав протянутую ему руку. – Я должен успеть к поезду на Бишопсбридж. Поезд отходит в двенадцать часов, и мне надо уладить дела, которые касаются только вас, миссис Мандерсон. Полночи я работал, полночи думал и теперь знаю, что я должен делать.

– У вас усталый вид, – приветливо сказала миссис Мандерсон. – Присядьте, пожалуйста… Спрашивайте меня обо всем, что вас интересует, мистер Трент, и я постараюсь ответить, если смогу. Моего положения это не ухудшит, поверьте…

– Миссис Мандерсон, – помедлив, сказал Трент, – мне бы действительно не хотелось ухудшать вашего положения. Поэтому я обещаю все, что вы сочтете необходимым сохранить в тайне, оставить между нами… Сможете ли вы ответить на мои вопросы, решайте сами. В статьях я использую только то, что вы разрешите мне опубликовать, ни на слово больше. Речь идет о причинах, вызвавших смерть вашего мужа. Похоже, никто другой о них не подозревает и вряд ли заподозрит. То, что я обнаружил, думаю, будет серьезным ударом для вас. Если вы дадите мне понять, что так оно и есть, я готов уничтожить рукопись. Трент выложил на маленький столик продолговатый конверт. – Здесь, помимо короткой записи личного характера моему редактору, объемистое послание для «Рекорда». Теперь вы можете либо отказаться от разговора со мной, и тогда в силу обязанности перед моими нанимателями я должен передать материалы редактору, чтобы он поступил с ними по своему усмотрению, либо вы – никто другой этого сделать не в силах – подтвердите то, что я открыл. В таком случае я еще сохраню право отнестись к делу как джентльмен и как человек, – он секунду поколебался, – как человек, который желает вам добра. – Он взглянул на ее ничего не выражающее лицо и счел необходимым уточнить:

– Вы внимательно следили за ходом моих мыслей, миссис Мандерсон?

Она была такой же, как на дознании, – руки опущены и сцеплены впереди, плечи прямые. Поза каменного спокойствия.

– Я все поняла, – со вздохом ответила миссис Мандерсон. – Я не знаю, что вы обнаружили, но это хорошо, благородно с вашей стороны, что вы пришли ко мне по этому поводу. Надеюсь, вы расскажете мне все.

– Возможно, я не смогу сделать этого, – сказал Трент. – Таила, если она не ваша, принадлежит моей газете. Если же я выясню, что при этом будет задето ваше достоинство, я вручу вам свои записи, и вы можете их уничтожить. Поверьте, это трудный час в моей жизни. Не я создавал эту тайну, но я в ответе за нее… Первое, что я попрошу вас сказать мне: на дознании вы показали, что не имеете представления, почему, по каким причинам муж резко изменил свое отношение к вам, стал недоверчив и замкнут. Верно ли это?

У миссис Мандерсон поднялись брови, она покраснела и быстро поднялась со стула. Трент взял со стола конверт, и в неторопливом его жесте было сожаление, что разговор не состоялся. Он встал, однако миссис Мандерсон остановила его порывистым движением руки:

– Иначе говоря, вы спрашиваете меня, мистер Трент, не совершила ли я клятвопреступления?

– Простите, миссис Мандерсон. К сожалению, я пришел к вам не с визитом вежливости. И должен сообщить, я не сторонник истины, что якобы шила в мешке не утаишь… – Он умолк, ожидая, что его прогонят. Но миссис Мандерсон молча отошла к окну, и он смотрел, как напряглись и вдруг опали ее плечи, как она вглядывалась в непогоду за окном, повернувшись к нему спиной, словно была одна ее скорбь, а его, Трента, не существовало вовсе.

– Мистер Трент, – сказала она наконец. – Вы внушаете доверие. Я верю, что у вас есть основания так говорить со мной… Я отвечу на ваш вопрос, отвечу в надежде, что это поможет вам завершить дело по законам справедливости… Мне придется начать издалека, с начала замужества… Думаю, многие могли бы подтвердить, что это был… как бы вам сказать… не самый удачный союз. Мне было только двадцать, когда мы встретились. Не скрою, я восхищалась его мужеством, уверенностью в себе, он был единственным сильным человеком, которого я тогда знала. Правда, дела интересовали его значительно больше, чем я, и это тоже было следствием его натуры. Кажется, я поняла это сразу, но не решалась разобраться в своих чувствах. И потом – эта власть богатства… Поверьте, совсем не просто уберечь себя от тщеславия, трудное это искушение знать, что ты обладаешь всем, о чем только в редких снах может грезить английская девушка;.. Пять лет презрения к себе… они, видимо, искупают мое тщеславие… Что же касается чувств мужа ко мне, тут все сложно. Он, видимо, считал, что я из тех женщин, которым необходимо видное место в обществе, что я займу это место с радостью и стану красивым его посохом в салонах. Мысль его явно была устремлена к этому. Я была частью его самолюбия. И когда вдруг выяснилось, что к такой роли я не готова, он с трудом скрыл разочарование. Он был проницательным человеком, мистер Трент. Двадцать лет разницы в возрасте, огромная деловая ответственность – все это в конечном счете не могло не привести к выводу, что он излишне рискнул, женившись на мне, выросшей в абстрактном мире музыки и избранных книг… Да, он действительно рассчитывал на меня, а я не смогла помочь ему.

Голос ее звенел с той освобожденной силой, какая в критических ситуациях присуща лишь натурам сильным, и он понял, что значила для нее сдержанность в течение последних двух дней. Миссис Мандерсон резко обратила к Тренту гневное вспыхнувшее лицо.

– Люди! – сказала она. – О, эти люди! Можете ли вы вообразить людей, всегда живущих в мире, в созидательной работе, людей с достоинством, увлеченных ремеслом или искусством, с идеалами, когда можно во что-то верить и о чем-то спорить?.. Можете ли вы представить, что значит бросить все это и войти в другой мир, где важно быть просто богатым, где деньги единственное, что принимается во внимание, где мужчины, делающие миллионы, настолько изнурены, что основным их утешением остается спорт или видимость спорта… Спорт даже в отношениях с женщиной… Знаете ли вы, как ужасна эта жизнь? Конечно, есть в этой среде умные люди, люди с хорошим вкусом и добрыми душевными задатками, но и они кончают тем же, что и все прочие, – пустота, пустота! О, может быть, я преувеличиваю, у меня были друзья и были счастливые времена, но вот эти летние сезоны в Нью-Йорке и Лондоне… Боже, как я их ненавидела! А наши домашние вечера, прогулки на яхте – те же люди, та же пустота… Но, видите ли, мой муж понятия не имел обо всем этом. Его жизнь никогда не была пустой. Он не жил в обществе, у него всегда были свои дела и трудности, которые целиком занимали его мысли. Он и не подозревал о моих чувствах, просто полагал, что я достойно представляю его в обществе… Я пыталась… Я делала все, что могла… И с каждым годом мне все трудней это удавалось… Светской дамы, наделенной полномочиями дельца, из меня не получилось. Я считала себя неудачницей и страдала от этого… Мне потребовались вдруг свои маленькие праздники. С чувством большой вины перед мужем я однажды разыскала свою школьную подругу и предложила ей поехать со мной на пару месяцев в Италию. Я знала, что у нее нет никаких средств на это путешествие… Мы жили очень скромно, все делали сами и вполне были счастливы… Затем была еще поездка в Лондон, в родные мои места, где все знали меня с детства, и я невольно вела себя, как в былые времена, когда приходилось задумываться, по карману ли нам билет в театр и где найти дешевую портниху. Вот эти поездки и были единственными моими праздниками, хотя я и чувствовала, что мужу не доставило бы удовольствия знать, как я радовалась каждому часу, который возвращал меня в прошлую жизнь… Он, конечно, все понимал. Природа наделила его поразительной проницательностью. Понимал и мое притворство, и то, что это скорее беда моя, чем вина, что я не создана для избыточной роскоши, для этого подавляющего воображение богатства, которым он владел, что мне противны люди, отдающие жизнь накоплению, и вся эта среда с ее золотой лихорадкой не вызывает во мне ничего, кроме отвращения… Правда, он ничего не говорил мне. И я видела, чувствовала его стремление сохранить наши отношения. Он замкнулся, и эта обоюдная наша боязнь объясниться была хуже всего… Подчеркнутая вежливость, холодная внимательность друг к другу… До того, как он понял меня, мы были – ну, как бы вам сказать… на положении разумного супружества, что ли. Мы без натяжки говорили о многих вещах, терпимо относились к разногласиям… А потом и этому пришел конец. У нас не стало общей опоры под ногами, уходило взаимопонимание, ушло окончательно за несколько месяцев до его смерти.

Миссис Мандерсон опустилась на диван, опустошенная и измученная откровенностью, на которую ее вынудил Трент. Наступило затяжное молчание. Трент, пораженный ее незащищенностью, горькой выразительностью ее рассказа, пытался совместить свои ощущения с теми, утренними, когда увидел ее мечтательной и раскрепощенной. Он был в смятении. Впечатление от ее мрачной красоты было подобно страху. Она казалась ему неземной – так величественно выглядела она в красоте и горе. Трент с трудом заставил себя вернуться к делу.

– Я чувствую, что вынудил вас сказать больше, чем вы хотели, или больше, чем мне хотелось бы знать, – сказал он. – И все-таки есть у меня еще один вопрос, я готовлюсь к нему, как к прыжку в холодную воду… Миссис Мандерсон, можете ли вы сказать мне, что на ваши изменившиеся отношения с мужем не повлиял Джон Марлоу?

И то, чего он опасался, наступило.

– О! – воскликнула миссис Мандерсон, вскинув голову и выбросив к нему руки, как бы прося пощады, и тут же опустила лицо в подушки, и он не видел ничего, кроме черного пучка ее вздрагивающих волос.

Трент встал. Лицо его было бледно и спокойно. Он положил конверт на середину маленького полированного стола и пошел к двери, бесшумно закрыл ее; улица встретила его дождем. Он шел все равно куда, ничего не видя перед собой, борясь с искушением вернуться, обвинять, просить прощения, просто припасть к ногам женщины, чей муж еще не похоронен, к ногам женщины, которая любила другого человека.