Онлайн чтение книги Трое
МИТЬКА

Фрося сказала Митьке:

— Иди попей, можа, потом негде будет.

Митька же метнулся к своей котомке, выхватил из нее белый сверток, протянул его Даше:

— Передай отцу.

— Что это?

— Подштанники. Передай, я дальше с вами не пойду.

Между ними встала Фрося.

— Иди пей.

— Не хочу.

— Тогда, милый, бери котомку — тронулись. Митька уронил голову.

— Не могу, теть Фрось.

— Отчего? — Фрося подозрительно сузила глубокие черные глаза.

— Да так… Есть причина…

Почти всю дорогу до церкви Митька обдумывал, что бы такое предпринять, дабы вернуться. Может, стеклом ногу порезать? Не таким он отчаянным уродился, не хватит воли. Тогда… «О, попробую натереть докрасна плечи! Скажу — лямки режут, устал и голова кружится, — сиял, радуясь спасительной идее, Митька. — Только чем натереть? Травой какой-нибудь? Репьями? Во! Зелеными репьями! И не больно, и репьи рядом — вон их возле ограды сколько!»

Так Митька и сделал, пока Фрося с Дашей пить ходили. Натер плечи докрасна, одно плечо даже поцарапал маленько.

Теперь-то он вернется домой! Дашу попросит передать отцу подштанники, а сам вернется. Пусть мать хоть как его ругает, но, скажет он… Вместо «но» Митька расстегнет рубаху и покажет красные полосы (перед Карасевкой он плечи еще раз натрет).

Не больно-то хотел Митька видеть отца. В тот раз отец приходил за сапожным инструментом. Командир батальона тогда его отпускал. Узнал о способностях отца и немедленно отправил его за инструментом: у многих бойцов сапоги да ботинки требовали ремонта.

А отец, не долго думая, — к Таиске Чукановой. Пить, видите ли, захотел. Обманывал бы, да похитрее.

Нет, ни капельки не хочет видеть Митька отца!

Но Фрося не отступала от него. Что за настырная женщина!

— Тяжело, милый? Ничего, зато отца повидаешь. Вон у того летчика, что сбили, можа, сродственники есть поблизости, тоже не торопились проведать: еще-де свидимся. Вот и свиделись… Теперь всю жизнь будут проклинать себя: «Ах, нужно было сходить…» Гляди, Митькя, как бы и тебе так не пришлось… — Она вздохнула. — Тебе, милый, с Дашкой должно быть легче: вы точно знаете, что отцы в Подоляни. А я искать еще буду. Можа, и не найду. А иду вот, детей без присмотра оставила, иду…

Осуждала Митьку и Даша. Про себя, правда: «Хорош гусь, нечего сказать! А еще родней приходится, фамилию одинаковую носит, а позорит весь алутинский род. А мне легко, что ли? Прошли всего ничего, а поясница уже болит. Но я не стану ныть, хоть и девчонка. Митька же слабак и трус, каких в роду у нас никогда не водилось! И неужели мне об этом говорить дяде Родиону! Неужели рассказывать, как Митька с полдороги вернулся? Каково же будет ему это слышать? Вон у других, подумает, дети как дети. А мой Митька — обалдуй, он даже передачу на фронт не донес… А в деревне тете Ксюше стыдно будет на люди показываться. Вот это, скажут, вырастила сынка! Ну ладно, скажут, попивал иногда Родион, матючка подпускал, но ведь он при всем при том отец все-таки. По миру семью не пустил, дети голодные-холодные не были».

Митька переминался с ноги на ногу, хмуро глядя на Дашу: ты-то, мол, что еще шепчешь? Переплела бы лучше свои свиные хвостики — растрепались вон.

Фрося, закинув за плечи котомку, выжидала последние секунды.

— Ну? — сурово взглянула она на Митьку.

— Ми-итя, ну пойде-ем… — жалостливо пропела Даша: может, думала, такие уговоры на него подействуют.

И Митька не выдержал. Он рванул пуговицы рубахи и обнажил плечо («Я вам докажу, что я не слабак!»):

— Видите?

Даша испуганно ойкнула, заметив красноту на плече. Митька ободрился: обман, похоже, удался.

— Лямками натер?

— А чем же? Теперь — передашь? — пошел Митька в наступление и снова протянул Даше белый сверток.

Фрося сняла свою котомку, на ее худом лице погасла вспышка гнева.

— Ну, милый, — обратилась она к Митьке, — чего ж ты терпел столько? Можно б было что и подложить…

— Терпел, пока мог.

— Понятно — втянулся. Ладно, — решительно сказала Фрося, — можешь вертаться. Я все Родиону объясню. Толькя послушай, милый, мой совет материнский: наберись терпения и иди с нами. Не столькя твоему отцу передача да подштанники, можа, нужны, сколькя семейное уважение. Ему ить и воевать тогда в сто раз легче будет… А веревки… Мы их обмотаем счас, перестанут тереть… Даш, давай, милая, косынку…

Пока Даша развязывала косынку, Фрося уже сняла свою, черную.

Даша глядела на простоволосую Фросю. Волосы у нее, оказывается, с частой проседью («У матери еще седин нет»); уложенная на затылке недлинная коса похожа на… кукиш; лицо загорелое, а часть лба и шея, спрятанные обычно от солнца, теперь разительно выделялись. Странной и совсем чужой выглядела Фрося без косынки.

И тут Дашу осенило:

— Не надо, тё, косынками! Чулками давайте обвяжем. В них жарко, я и сняла.

Фрося прикинула что-то в уме и согласилась с Дашей.

— Дело. А то головы солнце напекет.

Митька стоял с открытым ртом. Поначалу он обрадовался: и Дашу, и Фросю разжалобил, и они не осудили его за малодушие. Но Фрося… Всю обедню испортила! Додумалась же — лямки обвязывать, теперь вот Дашка со своими чулками объявилась. Выскочка со свиными хвостиками!

Фрося обмотала Дашиными чулками веревки-лямки, приподняла Митькину котомку.

— Давай, милый, помогу… Чтоб потом не рвал волосы на голове — пойдем.

«Выкрутиться не удастся, — невесело подумал Митька, — придется идти. А волосы бы я рвать не стал, ошибаешься, тетя Фрося. Не все ты знаешь…»

Он молча засунул в котомку подштанники — с той стороны, что прилегала к спине.

Даша обрадованно шепнула Митьке:

— Молодец, что не сдрейфил. Мне тоже не легче, а терплю.

Но он не разделял ее радости.