Онлайн чтение книги Уходите и возвращайтесь
ГЛАВА XVI

Это было суровое наказание. Ребята уходили в воздух, а ты гайки крути, копайся в этом треклятом двигателе. Никита с завистью провожал идущие на взлет машины и с раздражением брался за ключи. Ашир Аширович, видя, что происходит с подопечным, успокаивал его как мог.

— Да что ты кипятишься? — спокойно-рассудительным тоном выговаривал он своему ученику. — Это, — Артыков хлопал одеревеневшей от каждодневного соприкосновения с металлом ладонью по движку, а затем ее ребром резким круговым движением резал себе горло, — тебе в жизни во как пригодится! Ты посмотри, что за техника нынче пошла — сплошь электроника. Иной раз глянешь на приборную доску — страшно становится, целый огород. Поди-ка разберись в этом хозяйстве! Когда все правильно, когда каждая стрелка напротив своего деления стоит, на душе спокойно, а как только какая в сторону — у пилота глаза квадратные. А почему? Подкован плохо. Теоретически. Понял?

— Понял, — сказал Никита и, чтобы не отказать себе в удовольствии лишний раз послушать умные речи старого механика, повернул разговор так, что Артыков сперва позеленел, затем полез в нагрудный карман за сигаретами и только после этого, кивнув на бочку с водой — пошли, мол, покурим, — язвительно спросил:

— Сколько, ты говоришь, приборов?

— Четыре, — спокойно ответил Никита, — скорость, высотомер, обороты да авиагоризонт. Ну, конечно, и радиокомпас. Были они главными и остались таковыми, а остальные… — И он пренебрежительно махнул рукой.

— Значит… — Артыков со злостью, до хрипоты в легких затянулся и, сердито скосив белки глаз, ядовито процедил: — Так только извозчики рассуждают, самые что ни на есть воздушные извозчики! Вынимай колодки, поехали!

— Любимая присказка Чкалова.

Ашир Аширович, давясь дымом, закричал:

— Ты Валерия Павловича не трогай! Это летчик божьей милостью. Не вам, молокососам, чета. Он машину лучше самого себя знал, каждый вздох ее чувствовал и своими — заметь: своими, а не чужими — руками мог по винтику собрать и разобрать ее. Вот что такое Чкалов! А ты: вынимай колодки…

— Это не я, а вы сказали, — напомнил Никита.

— Присказка или поговорка только в том случае справедлива, если ее умный человек употребляет, и по делу, а ежели дурак…

— Понятно, — сказал Никита.

— Ни черта тебе не понятно. — Ашир Аширович втоптал в землю окурок и, достав новую сигарету, с неожиданным великодушием проговорил: — Нынче летчик умственный пошел… Ты говоришь, четыре прибора… Не четыре, а основное внимание на четыре. Теперь все приборы главные. Заметь: для серьезного человека. Ну, а у нерадивых, оно, конечно, все надвое делится: это — твое, это — мое, твой участок, мой участок… А в создании самолета, между прочим, сотни людей участие принимают, начиная от Главного Конструктора и кончая простым слесарем. Так, думаешь, им не обидно, если ты, к примеру, подняв их труд, в смысле машину, в воздух, не дотащишь ее до аэродрома, и они, работяги, так и не узнают причину гибели самолета?

— Так это ж испытатели, — возразил Никита, — у них дела… — Но тут же осекся, уловив на себе негодующий взгляд Артыкова.

— А у нас делишки?

— По сравнению с ними — да, — робко, но уже с большей убеждённостью в голосе проговорил Никита.

— Ну, в общем, правильно, — с неохотой согласился Артыков, но, подумав, добавил: — У нас просто задачи разные. — И чтобы вконец смять противника и убедить себя в собственной правоте, заключил: — Мы утверждаем найденное.

— А они ищут новое, — вставил шпильку Никита. Но юркая мысль Артыкова, вильнув как мышиный хвост, ушла в совершенно другом направлении.

— Помню, во время войны к нам в полк прибыло четверо новичков. К вечеру выяснилось — испытатели. Ну, думаем, дадут они жару фрицам, будет им на орехи. А на поверку по-иному вышло: двоих немцы сбили…

— Испытателей?! — изумился Никита.

— Их, родимых, — тихо сказал Ашир Аширович.

А двоих отозвали. На прощание им наш командир так сказал: «На своей работе вы, ребята, нужней, а здесь мы сами управимся, не волнуйтесь. Вы нам только машины понадежней…» Так что воевать тоже, как видишь, искусство. Учиться всему требуется, вот и ты учись, а летать… еще налетаешься. В тебе жилка летная есть.

— А это вы откуда знаете? — затаив дыхание спросил Никита.

— Птицу по полету видно, — неопределенно ответил Артыков. — Не из бойких ты, как Черепков, например, но орешек крепкий.

Никита оглянулся. Поблизости никого не было, и он решился на самый откровенный и волнующий его вопрос:

— Ашир Аширович, а как вы думаете, получился бы из меня испытатель?

Вопрос был серьезен, и старый механик постарался ответить на него серьезно.

— Трудно сказать, — проговорил он. — По крайней мере, сейчас. Но задатки в тебе есть… Ты любишь машину. А это — главное. Она тебе сторицей за ласку отплатит. — И задумчиво добавил: — Хороший конь и из пекла вынесет… — Ашир Аширович тяжко вздохнул и посмотрел на часы. — Заболтались мы, однако, с тобой.

— А Завидонов? — Никита взглянул на полого снижающуюся машину.

— Что Завидонов? — не понял Артыков.

— Ну, как он летает?

— Этот хитер. — Ашир Аширович, прикрыв глаза от солнца, глянул на заходящий на посадку самолет. — Видишь, как к полосе подкрадывается?.. Словно лисица к курятнику.

— Уж чего-чего, а хитрости в нем и на копейку не наберется, — обиделся за друга Никита.

— Ну, может, я не так сказал, — улыбнулся Артыков, — но звериное в нем есть. Он чутьем машину чувствует. Тоже качество ценное. И необходимое.

Никита удивился точности, с какой старый механик охарактеризовал Завидонова.

— Не веришь, что ли? — рассмеялся Ашир Аширович. — В воздухе характер человека передается машине. Я сразу могу определить, кто в самолете. Погляжу, как на посадку заходит — и будь здоров.

— Ну, а остальные, Джибладзе например? — полюбопытствовал Никита.

— Джибладзе?.. Обстоятельный парень. А Черепков рано или поздно башку расшибет…

— Рискованный?

— Отчаянный, — с уважением поправил Ашир Аширович. — Может пойти на заведомо гиблое дело: Бойцов — тоже бедовая голова, артист, а вот Коренев…

— Что Коренев?

— У него во всем расчет. Точность любит. Молодец! Грамотный будет летчик. Не то, что некоторые. — Артыков, подмигнув Никите, пошел мыть руки. — После обеда можешь не приходить — я в город уеду.

Стоянку самолета, на котором летали питомцы Баранова, Никита, чтобы не расстраиваться, обходил стороной. Для этого приходилось делать приличный крюк: пересекать рулежную дорожку, спортплощадку и, самое неприятное, территорию командно-диспетчерского пункта, где всегда фланировал кто-нибудь из офицеров и где в любую минуту можно было нарваться на неприятный разговор о правилах ношения одежды, выправке и т. д. и т. п. «Начальство лучше обходить стороной, — проповедовал Славка, — а здороваться — только издали». В этом вопросе Никита был полностью согласен с другом, но в отличие от него натыкался на старших по званию в местах самых непредвиденных.

На этот раз начальство затребовало Никиту лично И сообщил ему об этом Завидонов. Он встретил приятеля около столовой, и по его виду, встревоженному и озабоченному, Никита сразу же понял, что случилось что-то из ряда вон выходящее.

— Тебя вызывают в штаб, — тихо сказал Славка.

— Зачем?

— Понятия не имею. Уже полчаса разыскивают.

В штабе было оживленно и суетливо, и это обстоятельство насторожило Никиту. Обычно здесь царила торжественная, как в церкви, тишина, которая нарушалась только мерными шагами дневального да редкими телефонными звонками.

Никита доложил о своем прибытии дежурному офицеру — молоденькому лейтенанту, полному собственного достоинства. Лейтенант смерил Никиту проницательным взглядом и молча указал ему на дверь кабинета командира эскадрильи подполковника Малышева. Никита вошел. За столом, о чем-то дружески беседуя, сидели капитан Левин и… полковник Жихарев. Никита от неожиданности так растерялся, что забыл представиться.

— Здравствуйте, — сказал Левин. Никита, придя в себя, щелкнул каблуками.

— Товарищ полковник…

Жихарев устало махнул рукой и повернулся к Левину:

— Можете быть свободны, капитан.

Левин вышел. Жихарев откинулся на спинку кресла и достал из кармана коробку с леденцами, с которыми не расставался с тех пор, как бросил курить. Никита нетерпеливо переминался с ноги на ногу, лихорадочно соображая, что известно полковнику о его подвигах. Левин, конечно же, ему выложил все. Это факт. Но успел ли он побывать дома? Знает ли он о его отношениях с Татьяной? По-видимому, нет. Скорее всего, он прилетел тем самым самолетом, который утром встречало начальство.

— Ну, чего молчишь? — неожиданно спросил полковник. Он задумчиво сосал конфету, и по его сонно-сосредоточенному взгляду трудно было определить: устал ли он с дороги или о чем-то напряженно думает. — Рассказывай.

— Что? — спросил Никита, выигрывая время.

— Все! — Жихарев зло хлопнул ладонью по столу. — Ты писал мне об успехах. Это одна сторона медали. А теперь переверни ее, покажи, что ты из себя представляешь на самом деле. Молчишь? Счастлив твой бог, что молчишь! Но ответить все равно придется. Потому что мы за тебя ручались — я, полк, который послал тебя учиться. Ты давал присягу?

— Да, — тихо сказал Никита, чувствуя, как краска стыда заливает щеки.

— Ты обещал быть честным и дисциплинированным? Обещал беспрекословно выполнять воинский устав, приказы командиров и начальников? Обещал?

— Да, — еще тише сказал Никита.

— А ты что вытворяешь? От первой юбки с ума сошел!

— Товарищ полковник…

— Молчать! — рявкнул Жихарев. Он судорожно хватанул ртом воздух, проглотил леденец и поперхнулся. — Кто она?

«Не знает», — подумал Никита. Но легче ему от этого не стало — понял: полковник три шкуры сдерет, но до истины доберется.

— Студентка.

— Какого черта ты с «губы» удрал?

— Я ее люблю, товарищ полковник, — сказал Никита и сам удивился той легкости, с какой у него вырвалось это признание. На душе стало хорошо и спокойно. — А с ней тогда случилось несчастье.

— Ножку небось подвернула, — иронично бросил Жихарев.

— Нет, разбилась.

Полковник взял пресс-папье, промакнул чернила, которые ненароком разлил, и безразличным, как автомат, голосом спросил:

— Таксист лихой попался?

— На самолете, — сказал Никита. — Она летает.

На подоконнике из-за корки хлеба с криком дрались воробьи. Полковник с раздражением захлопнул раму и, сомкнув губы, досадливо поморщился:

— Курица не птица… Сильно побилась?

— Не очень. Сейчас уже все в порядке.

— И у тебя с ней серьезно?

— Да. В общем, мы…

— Вот именно, в общем, — оборвал Жихарев. — Иди за мной.

В главном корпусе на стенах в обрамлении дубовых листьев и гвардейских черно-оранжевых лент висели портреты знаменитых летчиков, в свое время окончивших училище. Их было больше ста тридцати, и каждый — живая летопись истории. Здесь были и те, кто совершал первые дальние перелеты по стране, и те, кто вслед за легендарным Чкаловым прокладывал трассы через Северный полюс в Америку, испытатели новой техники, и те, кто неувядаемой славой покрыл паши Военно-Воздушные Силы в годы Великой Отечественной войны.

Жихарев подошел к одной из фотографий и, полуобернувшись, спросил:

— Кто это? Знаешь?

— Старший лейтенант Мазур.

— Герой Советского Союза! — прошипел полковник. — И ты не имеешь права позорить его фамилию. Понял?

— Понял, — мрачно выдавил Никита.

Полковник еще раз взглянул на фотографию своего бывшего друга и, вздохнув, снова полез в карман за леденцами.

— Так что женишься, когда закончишь училище.

Никита, насупившись, молчал.

— Или тебя такая ситуация не устраивает? Чего воды в рот набрал? — Полковник протянул ему записную книжку. — Черкани-ка мне ее адресочек. Вот здесь, на последней страничке.

Никита, поколебавшись, записал. Жихарев, не глядя, сунул блокнот в карман и взглянул на часы.

— Ну, мне пора. — Он взял Никиту за плечи и легонько тряхнул. — И чтобы больше без фокусов. Договорились?

— Договорились, товарищ полковник…

— Вот и хорошо. — Жихарев засунул в рот леденец. — А друзья у тебя молодцы. Если б не они… не знаю, чем бы все это кончилось. — Он скупо улыбнулся. — А девка-то хорошая?

— Мне нравится, — смущенно пробормотал Никита.

— По уши втрескался?

— По уши.

— Эх, мне бы твои годы! — Полковник могуче развернул отяжелевшие плечи, попрощался и заспешил вниз к широким дубовым дверям.

На улице Жихарев остановил такси и по старой командирской привычке коротко бросил: «Домой», забыв, что машина не штабная и шофер не свой.

— А вы где живете? — добродушно спросил парень и улыбнулся так, как обычно улыбаются, глядя на детей.

— Мичурина, тринадцать, — не обратив на это внимания, сказал полковник. Он думал о дочке, которую не видел почти полгода, и о том, что ей подарить по случаю окончания института. «Часы? Есть. Платье? А вдруг не угодишь? У них же сейчас вкусы!..» Полковник решил, что лучше будет, если он вместе с дочкой прокатится по магазинам — пусть сама выбирает себе подарок. Жихарев полез за бумажником, чтобы подсчитать, какой суммой располагает, но рука наткнулась на записную книжку. Ему сразу припомнился разговор с Мазуром, и он обрадовался, что в скором времени заполучит в свой полк еще одного грамотного перспективного летчика. К тому же с молодой женой. «Интересно, что за ведьма его окрутила?» Полковник и не собирался разговаривать с этой девчонкой. Какое право он имеет лезть в чужую жизнь? Это не его дело. А адресочек он взял просто так, для острастки, чтоб в следующий раз не выкидывал парень такие сумасшедшие номера.

Жихарев без всякого интереса перелистал свою старенькую записную книжку, прочитал свой адрес, имя своей дочери и нахмурился, соображая, каким образом могла свершиться такая чертовщина. Как ни странно, это открытие не удивило и не огорчило Жихарева, наоборот, даже обрадовало. Мазур — парень стоящий. Недаром он на него сразу же обратил внимание, и служить будет в его полку, и хоть одна из дочерей не улетит из родного гнезда. «Не улетит», — повторил полковник и вдруг, словно его плетью ожгли, резко подался вперед — вспомнил: «Она летает!» Он с такой силой треснул себя кулаком по колену, что шофер, от неожиданности затормозив, испуганно спросил:

— Что-нибудь случилось, товарищ полковник?

— Она летает! — рявкнул Жихарев, потирая ушибленное колено. — Дочка у меня летает. А я… Всегда последним все узнаю. Черт знает что! Все по-своему сделает! Вот характер!..

— Наверное, в папу, — усмехнулся шофер.

— В папу, говоришь? — Жихарев покрутил головой и добродушно расхохотался: — Этого я не учел.

«Не учел, — подумал он, возвращаясь к прерванным мыслям. — Мазур — парень, конечно, неплохой, на него можно положиться. А вот дочь?.. Не ошиблась ли? Выдержит? Ведь это очень непросто быть женой офицера». Полковник прикрыл ладонью глаза. Мир словно перевернулся, и он зашагал по длинной, нескончаемо длинной лестнице, заново вспоминая и переживая всю свою трудную, суровую, палаточно-походную жизнь.

1938 год. Первое офицерское знание. Выпускной бал, В этот вечер Лена согласилась стать его женой.

1939. Халхин-Гол. Монголия. Первый бой с японскими захватчиками. Первая победа.

1940. Порт-Артур.

1941. Ржев.

1942. Великие Луки — Себеж.

1943. Курская дуга.

1944. Белоруссия.

1945. Берлин.

1946. Дальний Восток.

И каждый день бой. Короткий отдых, и снова яростная схватка с врагом. И единственная мысль — победить! Выжить и победить. Потому что дома ждали жена и двое детей.

С 1947 года Прибалтика… Здесь длинная лестница обрывалась. И сейчас, стоя на ее верхней ступеньке, Жихарев с тоской и горечью подумал, что скоро на пенсию. Дело свое он сделал. И, кажется, неплохо. А вот жена… Что видела она за все эти годы? Шесть дочерей… Бесконечные переезды, новые квартиры, ясли, детские сады, школы… И по утрам незримая тоска в глазах: вернется ли муж из очередного вылета? Нет, нелегкая это участь — быть женой офицера! И все-таки они были счастливы. Были, черт подери! И успевали бегать по театрам и в кино, и отмечали дни рождения и праздники, и всегда в доме у них было полно друзей и было шумно и весело.

Машина, резко затормозив, остановилась у дома.

— Приехали, товарищ полковник, — сказал шофер.

Жихарев засунул в карман записную книжку, которую до сих пор держал в руках, и с недоумением уставился на свой старенький, видавший виды, но еще крепкий многоэтажный дом. Затем потер щетинистый подбородок и решительно проговорил:

— Давай-ка к универмагу.

День был будничный, но через стеклянные двери магазина беспрерывным потоком текла плотная масса народа. «И когда они только работают?» — с раздражением подумал полковник, с трудом протискиваясь к ювелирному отделу. У прилавка стояла худенькая, стройная девушка с неестественно розовым, кукольным цветом лица. Она вопросительно взглянула на взмокшего полковника и улыбнулась, вежливо и непринужденно.

— Мне кольцо, — сказал Жихарев, — обручальное. — Он вытер платком вспотевшее лицо и тоже улыбнулся, но как-то виновато и просительно: — Дочка замуж выходит.