Онлайн чтение книги В плену подозрений
Глава 15

Может, не стоило втягивать во все это Перри? Она-то здесь совсем ни при чем. Зачем ее подвергать такому чудовищному риску? Устав от бессмысленного ожидания, я решил подняться к себе в номер за плащом. Как мне показалось, мучительно долго ждал лифт. Наконец он подошел, дверь открылась... В нем оказался полковник Долсон, который был не в состоянии даже стоять на ногах: с одной стороны его держал за руки коренастый охранник, с другой — официант из бара.

— Вы же не должны были ни для кого останавливать лифт, — мрачно сказал официант молодому лифтеру.

— А вам следовало бы везти его в грузовом лифте, а не в пассажирском, — не менее мрачно ответил тот.

— Ладно, ладно, сынок, давай закрывай дверь, и поехали дальше.

Долсон, тупо уставившись в пол и непрерывно икая, что-то невнятно бормотал. Меня он даже не узнал. Вышли они на шестом этаже. Когда за ними закрылись двери, я спросил лифтера, далеко ли им его тащить.

— Нет, совсем рядом. В 611-й. Сразу за первым углом коридора. Подумать только, в таком состоянии — и в военном мундире! Мог бы и не позорить.

— И часто с ним такое случается?

— Честно говоря, в таком виде я полковника еще никогда не видел. Сейчас им надо будет его раздеть и положить в постель. Думаю, это будет совсем не сложно.

Когда я вошел к себе в номер, там громко звонил телефон, но поговорить со мной никто не захотел. Я закурил сигарету, думая, кто бы это мог быть, затем вдруг услышал осторожное постукивание ногтями в мою дверь. Не без смутного опасения открыл ее. В коридоре стояла Хильди. Она быстро вошла, плотно закрыла дверь, прислонилась к ней спиной и, не дожидаясь моего вопроса, сказала:

— Похоже, нашего блистательного полковника что-то очень здорово огорошило.

— Да, я только что видел его в лифте.

— Значит, видели его состояние. Мягко говоря, не самое лучшее. Поскольку вы им активно интересовались, я решила поделиться с вами, что произошло. Сегодня полковник насел на меня со всей силой: «Пакуй чемодан, дорогая. Мы сегодня же отправляемся путешествовать в моей машине. Сначала Акапулько, затем Рио, Аргентина...» При этом он никак не мог поверить, что мой отказ окончателен. Когда уговоры не помогли, достал большую пачку наличных денег. Очень большую, Геван. Причем в самых крупных купюрах. Клянусь Господом Богом, мне никогда еще не приходилось видеть сразу так много денег. И знаете, на какие-то пять секунд у меня в душе шевельнулось сомнение — а может, все-таки с ним поехать? И при случае взять эти деньги? Может, в душе у меня есть что-то от воровки?

— Думаешь, он серьезно намерен уехать, Хильди?

— Да, серьезно. Так искусно притворяться у него просто не хватило бы ума. Когда трюк с деньгами тоже не сработал, он начал быстро напиваться, а затем сказал мне, что кое-кто предупредил его, что все уже готово, и что он не дурак и не собирается становиться живой мишенью. Кому-кому, а уж ему-то прекрасно известно, когда надо заканчивать и сматывать удочки. Хотя лично я, честно говоря, ничего не поняла. Что уже готово? Почему надо сматывать удочки? При чем здесь живая мишень?

— Сейчас он слишком пьян, чтобы даже самому дойти до машины, не говоря уж о том, чтобы куда-либо ехать, — сказал я.

— А знаете, наверное, во всем этом есть и часть моей вины, Геван. Полковник так настойчиво хотел узнать причину, почему я не хочу с ним никуда ехать, что я наконец не выдержала и сказала, что каждый раз, когда он прикасается ко мне, я чувствую себя совсем как в далеком детстве, когда Бадди Хиггинс, соседский мальчишка, незаметно подкрадывался и засовывал мне в купальник живого червяка.

— На самом деле?

— На самом деле. Он, конечно, здорово на меня разозлился, начал пить с удвоенной силой и очень скоро перестал членораздельно говорить. Только невнятно бормотал что-то. Может, для него это было и к лучшему. По крайней мере, не проговорился про своего маленького приятеля и про то, что его ждет.

— Что еще за маленький приятель?

Она бросила на меня быстрый взгляд, затем опустила его на свои часы:

— Мне пора идти, скоро мой выход. Геван, не могли бы вы сходить к нему? Ну хотя бы чтобы убедиться, что полковник не собирается выпрыгнуть из окна.

— А как мне попасть в его номер?

Она протянула мне ключ.

— Вот. Он заставил меня взять его, когда был еще не совсем пьян. Будьте хорошим мальчиком, Геван. А теперь извините, мне пора бежать.

— Отчет потребуется?

— Была бы признательна.

Проводив ее до лифта, я развернулся и направился прямо в противоположном направлении к запасному выходу. Спустился по лестнице на шестой этаж, нашел 611-й номер, постучал, не услышав ответа, открыл дверь ключом и тихо вошел внутрь. Когда я включил свет, лежавший на кровати, уже без ботинок и мундира, полковник даже не шелохнулся. Тщательный обыск номера мало что дал — только кольт 45-го калибра в ящике бюро, с наплечной кобурой на ремне и тремя запасными обоймами. Больше ничего, за что можно было бы зацепиться. Абсолютно ничего. Да, похоже, полковник был на редкость осторожным человеком. Ладно, тогда посмотрим, что у него в карманах. В верхних карманах рубашки армейские офицеры всегда носят маленькие черные записные книжечки. Так, вот она. Тоже мало что интересного. Даты и места деловых встреч, списки покупок, в самом конце женские имена: Джози, Анабелла, Альма, Джуди, Мойра, ну и так далее.

В начале каждого из имен стояла одна, две или три звездочки. Альма имела целых четыре. Я положил книжку на место, перевернул полковника на живот и из заднего кармана брюк достал его пухлый бумажник. Шестьдесят три доллара и несколько различных членских карточек. Похоже, большой любитель вступать в клубы и общества. Я вернул бумажник на место, и не успел снова накрыть полковника одеялом, как в двери вдруг раздался щелчок ключа, затем она резко открылась, и в комнату стремительно вошли Джо Гарленд и коренастый охранник.

— Какого черта ты здесь делаешь, Геви? — с удивлением произнес Джо.

— Подружка полковника попросила меня зайти к нему и лично убедиться, что с ним все в порядке.

— И как ты сюда попал?

— Подружка дала мне ключ. Вот он. Берите.

Джо взял его и передал охраннику.

— Отнеси его в регистратуру, Уилли, и оставь там на столе.

Охранник взял ключ, коротко кивнул и тут же вышел. Почему-то с очень нервным видом.

Джо закрыл дверь.

— Ну и как, с ним все в порядке?

— Вполне. За исключением, конечно, головной боли, которую он, скорее всего, испытает завтра утром.

Бросив взгляд на храпевшего вусмерть пьяного полковника, Джо вынул из кармана носовой платок, вытер почему-то вспотевший лоб.

— Знаешь, Геви, время от времени, хотя, слава богу, не так уж и часто, владельцам отелей приходится сталкиваться с самыми необычными явлениями. Причем далеко не всегда приятными. Понимаешь, Уилли очень хороший парень и очень хороший работник. Он решил, что полковнику будет приятно, если его френч к утру вычистят и отгладят. Но по дороге в нашу прачечную он нашел во внутреннем кармане толстый конверт с деньгами и сделал единственно правильную вещь — принес его мне. И слава богу, у него хватило ума их не пересчитывать. Знаешь, даже такие хорошие парни, как Уилли, могут иметь свою цену. Я отнес конверт к себе в кабинет и, прежде чем положить в сейф, начал их пересчитывать. Должен заметить, сумма оказалась внушительная. Слишком внушительная. Что, этим полковникам так много платят?

— Нет, Джо, не волнуйся, далеко не так много.

Он подошел к постели и снова внимательно посмотрел на храпящее тело.

— А знаешь, Геви, боюсь, этот полковник та еще птичка. Кстати, сегодня в четыре он должен был быть в полиции, давать показания насчет той девчушки, которая сиганула с моста. Тебе об этом что-нибудь известно?

— Да, я ее знал. А что, она хоть как-то упомянула Долсона в своей предсмертной записке?

— Нет. Просто их часто видели вместе. В клубах, ресторанах, ну и тому подобных местах. Только раньше, не в последнее время.

— Ну и как, интересно, у нашего полковника прошла встреча в полиции? Он там, случайно, не растерялся?

— Нет, нет, совсем нет. Мне все рассказали. У меня там свои контакты. Сам знаешь, репутация отеля важная штука, и без достоверной информации просто не обойтись. Приходится. Говорят, он вел себя по-мужски. Ничего не утаивал, не извивался как уж на сковородке. «Да, господа, я очень хорошо ее знал. Она была мне как дочь. Знаете, ей тогда было одиноко, ну и я, как мог, ее развлекал, водил по разным местам, чтобы она поскорее пообвыкла, пришла в себя. Так сказать, морально ее поддерживал».

— Их это устроило?

— Думаю, да. Впрочем, у них не было особого выбора. Да и в любом случае, не портить же ему карьеру только из-за того, что он ее бросил? Даже если именно так оно и было. Лично мне этот сукин сын нисколько не нравится, но здесь он был как важная декорация. До сегодняшнего вечера. Как думаешь, он скоро придет в себя?

— Вряд ли. Не раньше чем через несколько часов.

— Ты же знаешь, Геви, у меня с военными всегда полный контакт. Большинство из них нормальные ребята, но иногда попадаются и такие: нацепил звездочки на погоны и считает себя богом. В родном городе его не приняли бы даже в местный престижный клуб. А тут надел форму — и светский лев. Он лично знаком со всеми метрдотелями. С многими даже на дружеской ноге.

— Джо, сделай мне маленькое одолжение. Когда он проснется и поймет, что денег нет, то с дикими воплями тут же побежит к тебе. Будь другом, задержи его.

— Но как, Геви? Он тут же побежит в полицию!

— Может, и не побежит. Может, ему огласка меньше всего нужна, особенно для полиции. Придумай какую-нибудь благовидную причину. Ну, скажем, для большей сохранности ты отнес деньги в банк.

Джо быстро все сообразил.

— Думаешь, деньги могут быть не его?

— Могут.

— Конечно, мне бы очень хотелось задать тебе пару вопросов, Геви, но по твоим глазам сразу видно, что ты все равно ничего не скажешь. Ладно, считай — уговорил. Сделаю все, как просишь. А теперь давай пошли отсюда! Чем скорее, тем лучше.

Мы спустились на лифте вниз. Джо вышел в холле, а я проехал дальше вниз. На секунду остановился у открытых дверей ресторана, послушал, как Хильди поет одну из своих самых лучших песен «Вся твоя». Поймав ее взгляд, жестом показал, что все отлично. Она, улыбнувшись, признательно кивнула.

Я, спустившись еще на один уровень ниже, прошел по туннелю к автостоянке, нажал кнопку, терпеливо подождал, пока не подгонят мою арендованную машину. К заводу я подъехал довольно рано. Во всех окнах горел свет — вторая смена была в полном разгаре. Припарковавшись прямо перед главным входом, я выключил фары, откинулся на спинку сиденья и закурил сигарету. Может, хватит мне уже всех этих таинственных телодвижений? Может, стоит завтра же, не откладывая дела в долгий ящик, с самого утра съездить в местное отделение ФБР, поговорить с каким-нибудь начальником, рассказать ему все, что знаю, и пусть они дальше разбираются сами? Ну а если вдруг окажется, что это не совсем по их части, пусть тогда свяжутся с соответствующим подразделением. На завод пришлют команду квалифицированных аудиторов, которые детально проверят все счета и финансовые документы по этому сверхсекретному контракту «Д-4-Д». Деньги полковника в сейфе Джо вполне могут оказаться нечистыми, тогда пусть они и спросят, откуда у него столько наличных денег. Альма, правда, уже мертва, но ведь мы с Перри вполне можем под присягой подтвердить то, что она нам рассказала. Кроме того, Перри официально сообщит им о факте пропажи нескольких важных документов...

Я заканчивал уже третью сигарету подряд, когда из двери заводоуправления наконец-то показалась изящная фигурка Перри. Сошла со ступенек лестницы, на секунду остановилась, растерянно огляделась вокруг. Я включил фары и негромко бибикнул. Она торопливо перебежала через улицу. В тусклом освещении фонарей мне показалось, что она улыбается.

Мы проехали через центр города. Как ни странно, но мерно стучавший по стеклам и крыше машины апрельский дождь заметно успокаивал. Перри сидела поджав под себя ноги, полуобернувшись ко мне и, не перебивая, выслушала все, что я ей рассказал. Равно как и все, что подозревал. Остановившись на светофоре, я повернулся к ней. На ней не было шляпы, а слегка влажные волосы выглядели не только красивыми, но и на редкость привлекательными. Так и хотелось их потрогать...

— Геван, что вы имеете в виду, говоря, что дело не ограничивается только этим?

— Мне кажется, полковник всего лишь часть какой-то очень большой игры. Документы пропадают, девушка умирает, полковник собирается уехать... Странно все это, очень даже странно. Остается только какой-то анонимный, никому не известный человечек, «почтовый ящик». Ну и что дальше? Поймают нашего полковника, опозорят, разжалуют, посадят в тюрьму. Вместо него пришлют кого-нибудь другого. Рано или поздно, может, даже найдут этого Арманда Лефея. И что это изменит? Да ровным счетом ничего! Все равно что за неправильную парковку выписать штраф водителю машины, на которой только что ограбили банк! В деле завязаны Лестер Фитч, Ники и Стэнли Мотлинг, но мне совсем не ясно, как этот придурок Долсон может показать на них даже хотя бы для того, чтобы спасти свою шкуру.

— А что они могут от всего этого получить, Геван?

— Боюсь, это становится все более и более очевидным, Перри. Они могут получить полный, неограниченный доступ к сверхсекретному проекту «Д-4-Д», к его наиболее тщательно охраняемой части — сборке. А затем найти способ ловко и незаметно его саботировать. Впрочем, может, он у них уже и есть. Причем не один.

Проезжая мимо ярко освещенного торгового центра, я бросил взгляд на Перри. Она смотрела на меня с какой-то странной, почти сочувствующей улыбкой.

— В чем дело? — озадаченно спросил я.

— Да, собственно, ни в чем. Вот только, Геван, вам не кажется, что это уж слишком?

— Перри, эта чертова «холодная война» длилась так долго, что многие просто забыли, что она далеко не закончилась. Нам все это порядком надоело, мы обленились, нам не хочется даже думать об этом. Почему, Перри?

— Ну, наверное... наверное, потому, что мы понимаем: если кто-нибудь начнет что-нибудь, мы уничтожим друг друга, только и всего.

— Допустим. А теперь давай предположим, что, несмотря на Кубу, Конго, Северную Корею, ну и все остальное, они решили, что все-таки проигрывают «холодную войну». Как по-твоему, они сдадутся?

— Не знаю. А какого ответа вы от меня ждете?

— Хорошо. Тогда давай предположим, где-то полтора или два года назад они там, в Кремле, все-таки решили пойти на риск и развязать не «холодную», а самую настоящую «горячую» войну. Со всеми вытекающими последствиями. Что бы они тогда сделали? Прежде всего до максимума расширили бы свою шпионскую сеть.

Они уже делали это, ничего нового. Будут орать на весь мир о своем стремлении к миру, о невозможности масштабной ядерной войны, о своем искреннем желании наладить с нами экономическое и политическое сотрудничество, а сами будут шаг за шагом засылать к нам своих самых лучших агентов, вербовать их здесь, внедрять их в наши важнейшие научные, промышленные, политические и военные структуры. И терпеливо ждать результатов. А затем нанесут неожиданный удар и сделают все возможное, чтобы убедить историков, что все это только наша вина, что именно мы хотели войны. Только представь себе, сколько этих мотлингов, долсонов и всех прочих вдруг оказались востребованными! С чего бы это?

— Да, но что он или такие, как он, могут...

— Перри, к твоему сведению, «Д-4-Д» — это важнейшая часть системы наведения стратегических межконтинентальных ракет. Понимаешь? Они ведь делаются не только здесь. Возможно, даже имеются альтернативные варианты. Стэнли Мотлинг пока здесь, но ведь там вполне могут быть и другие, ему подобные.

— Что? Как? Каким образом?

— Очень просто. Для начала он медленно, одного за другим выдавливает лучших производственников. Поулсона, Фитца, Гэрроуэя и многих других. Заменяет их ни на что не способными тупицами и невеждами. И заговорщиками. Затем постепенно развращает Долсона деньгами, что оказывается совсем не трудным, поскольку полковник просто жалкая, мелкая и жадная фигура. Не более того, но на своем месте он очень и очень нужен. Мотлинг как бы невзначай дает ему понять, что неплохо было бы взять в аренду склад на стороне и при помощи в общем-то совсем несложных операций начать зарабатывать действительно хорошие деньги. Не компании, а себе! В свой собственный карман. Со временем Долсон, конечно, понял, что стал собственностью Мотлинга. Как уличная собачонка. Его используют на всю катушку. Не забывай, он ведь занимается контрактами, закупками и поставками. А это золотое дно. Чуть-чуть изменил спецификацию, объемы, условия, всего чуть-чуть, и ты в деле, ты вроде бы хозяин положения. Причем на международном уровне. Долсон имел прямую возможность направить часть секретных грузов куда-нибудь на мыс Канаверал или куда-то еще, где они проходят испытания, где проверяют, как они летают.

— Вы говорите так, будто все знаете.

— Перри, когда догадаешься о главном, то все остальное становится на удивление простым. Мой брат Кен был никудышным управляющим, но зато прекрасным инженером. И со временем, думаю, все понял. Поэтому его и убрали.

— Это ужасно, — чуть слышно прошептала она.

— Таким же образом они и до нас могут добраться. Другого выхода у них нет. Хоть это тебе понятно, Перри?

Разговаривая с ней, я вел машину настолько автоматически, что даже толком не знал, куда еду, поэтому все время приходилось замедлять скорость, чтобы свериться с дорожными указателями. Наконец впереди показалось что-то знакомое — уходившая вправо дорога, напомнившая мне тот самый короткий и удобный путь, которым мы в юности любили добираться до реки на пикники. Как правило, с достаточно доступными девушками, ящиком-другим пива и одеялами.

Свернув на дорогу, я спросил:

— Кстати, Перри, тебе это местечко знакомо? Ничего не напоминает?

— Если бы вы расстроили меня хоть чуть-чуть поменьше, я, возможно, тоже попыталась бы отделаться шуточкой в вашем духе. Например, поинтересовалась бы, за кого вы меня принимаете, но, боюсь, сейчас далеко не самое лучшее время для игривого настроения, вам не кажется, Геван?

Оставшиеся четыре мили до берега мы проехали в полном молчании. Там, на довольно большом расстоянии друг от друга, уже были припаркованы три машины. Все с потушенными огнями, все носом к медленно, но тем не менее величаво текущей воде. Остановившись, я прикурил две сигареты и протянул одну Перри, не без удовольствия отметив про себя, что она обладает не только замечательным даром уметь молчать, но и мудростью понимать, когда это требуется.

Сидя в полной тишине, я продолжал про себя рассуждать.

По иронии судьбы Лестер, использовав в разговоре со мной термин «саботаж», побудил меня подумать об этом слове совершенно в ином контексте. Когда мы по телефону беседовали с Мортом Брайсом о Мотлинге, я почему-то не стал затрагивать эту щекотливую тему. Уж слишком мы все боимся показаться подозрительными, нас ужасно страшит сама мысль о том, что в глазах других мы можем выглядеть просто нелепо и смешно.

Все вдруг стало на свои места, как только я начал думать о Мотлинге как о человеке, живущем в искривленных лучах своего внешнего успеха. Такого, как он, можно склонить к тяжелейшему преступлению, только когда ставки какой-то, может, даже не до конца понимаемой им игры взлетают до бесконечности. В свое время то же самое произошло с небезызвестным Клаусом Фуксом[2]Фукс Клаус — известный физик-ядерщик немецкого происхождения, продавший ценнейшую секретную информацию Советскому Союзу, за что после разоблачения был сурово осужден..

Впрочем, мотивы Мотлинга вряд ли представляли для меня сейчас сколь-либо значимый интерес. Если моя основная догадка правильная, значит, что-то безнадежно и окончательно искорежило, извратило его душу уже много лет тому назад. А трубка, внешняя дружелюбность и костюм из твида с начесом — не более чем прикрытие его второй омерзительной натуры.

Конечно же Мотлинг получит в свое полное распоряжение всех высококвалифицированных специалистов, которые ему потребуются и которых он сможет использовать для достижения своих целей. Других же, вроде Фитча, Долсона и им подобных, можно просто развратить, завербовать, заставить покорно служить ему и ИХ делу. А поскольку, в силу своих интеллектуальных способностей и достигнутого в результате долгой целенаправленной деятельности положения, он для своих хозяев представляет исключительную важность, то те, само собой разумеется, не пожалеют ни средств, ни усилий, чтобы он всегда и во всем оставался безукоризненно чистеньким и вне всяких подозрений.

Внезапно меня охватило что-то вроде ужаса при осознании того, насколько тщательно был спланирован и почти полностью претворен в жизнь этот чудовищный план. Решение проникнуть в крупную промышленную корпорацию, которой управляли два холостых брата, задумали. По меньшей мере лет пять тому назад. Главным инструментом для этого должна была стать женщина. Красивая, умная, преданная делу, безжалостная и великолепно подготовленная для выполнения такого рода задания. Ее обеспечили новым именем — наверное, долго искали, пока не нашли подходящую и по возрасту, и по размерам девушку, не имеющую в Кливленде ни родственников, ни друзей. В результате настоящая Ники Уэбб лишилась и имени, и жизни, а я стал первой жертвой коварного и на редкость опытного вражеского агента в женском обличье.

В те времена мы с Кеном были по-настоящему отличной командой, а у нее было достаточно времени, чтобы изучить нас обоих изнутри. Возможно, придя в конце концов к расчетливому выводу, что я слишком силен, слишком способен и что со мной все может оказаться не так легко, она устроила мне тот самый сюрприз с моим якобы неожиданным приходом, предварительно, конечно, профессионально обольстив брата, как, впрочем, раньше обработала и меня самого. И хотя они не могли знать, что за этим может последовать (в том состоянии я ведь вполне мог убить одного из них или даже их обоих), требуемый результат все равно был достигнут. «Дин продактс» стала намного более уязвимой, и теперь можно было шаг за шагом начинать процесс выдавливания из нее наиболее способных управленцев высшего звена. И начал его не кто иной, как я сам, когда в гневе и отчаянии ушел оттуда. Когда же меня не стало, она тут же вышла замуж за Кена, медленно, но неотвратимо выпотрошила его, подготовила благодатную почву для официального появления Стэнли Мотлинга.

Но мой брат каким-то образом узнал обо всем этом, и им пришлось его убрать. Убедившись, что я совсем не превратился в такого уж пляжного бездельника и повесу, как ожидалось, они, не теряя времени, принялись за меня. Сначала пустили в ход Ники, затем попытались убить меня при помощи того огромного грузовика и теперь, когда ни то ни другое не сработало, наверное, в немалом смятении. Ведь я здорово расшевелил их муравьиную кучу: вынудил срочно свернуть мошенническую аферу Долсона, выкрасть секретные файлы и даже убить блондинистую подружку полковника... Но созданную ими систему эффективного саботажа и, очевидно, весьма ценное оборудование им надо сохранить любой ценой, любой! От этой мысли я невольно содрогнулся.

— Похоже, кто-то копает вам могилу, — нарушила долгое молчание Перри.

Мои глаза уже привыкли к темноте, нарушаемой только смутными бликами огней далекого города. Дождь прекратился. Она по-прежнему сидела полуобернувшись ко мне, поджав под себя ноги. Тускло-красное мерцание сигареты освещало нежные черты девичьего лица.

— Где бы ни была эта чертова могила, думаю, она давно уже меня поджидает, — задумчиво произнес я.

— Достойные умирают молодыми? — с нотками легкого удивления ответила она. — Так безопаснее?

Во вновь наступившей тишине я вдруг остро почувствовал, как же мне с ней спокойно и удобно. Не надо ничего из себя изображать, не надо производить впечатление, не надо спорить, придумывать ловкие ходы... Джоан хорошо меня знала, настолько хорошо, что я мог позволить себе редкую в наше время роскошь оставаться самим собой. Полностью и ничего на свете не опасаясь. Во внезапно возникшей между нами атмосфере тепла и легкости до меня вдруг дошло, что она существует для меня и в физическом виде тоже — живая, сексуально привлекательная девушка, по-настоящему красивая, изящная, на редкость сообразительная блондинка со светло-рыжими волосами, которая незаметно стала мне дорога задолго до того, как ко мне пришло реальное осознание этого теплого, радостного ощущения.

— Знаете, Геван, в самом начале вашего рассказа мне все это казалось чем-то диким и несуразным, — снова нарушила она приятное, но несколько затянувшееся молчание. — Серые и голубые глаза; оказывается, Ники совсем не Ники; какие-то анонимные заговорщики... На какое-то мгновение мне, простите, даже показалось, что вы сходите с ума. Но... но затем с каждой минутой все начало приобретать вполне реальные очертания. Кроме того, ваши слова заставили меня вдруг кое-что вспомнить, и это, безусловно, полностью вписывается в нарисованную вами картину.

— Интересно, что же?

— Я уже говорила вам, как мне стала ненавистна Ники, когда вы начали с ней встречаться. Знаете, мне тогда все время страстно хотелось, чтобы с ней случилось что-нибудь по-настоящему ужасное. Но... она была неуязвимой. Конечно же на работе мы много говорили о ней, обсуждали, оценивали. Она всегда была предельно вежливой, ровной и доброжелательной по отношению ко всем остальным девушкам, но при этом ни перед кем никогда не открывалась, никому не позволяла приблизиться к ней даже на дюйм. Иногда нам даже казалось, что про себя она даже смеется над нами. Ходило немало сплетен... ну, насчет того, как ей удалось получить работу. Это заставляло всех нас чувствовать себя вроде как бы неполноценными по сравнению с ней. Мы все чуть ли не физически ощущали в ней что-то необычное, странное. Будто она какая-то не совсем реальная, не из этого мира. Одна из наших девушек — ее звали Мари, — приблизительно ее возраста, тоже приехала сюда из Кливленда и настойчиво пыталась выпытать у Ники хоть что-нибудь о ее прошлом. А мы все время подзуживали ее продолжать и продолжать. Однако, несмотря на все ее попытки, Ники оставалась такой же безукоризненно вежливой и... уклончивой. Однажды Мари все-таки удалось зажать Ники в углу кладовки на втором этаже... Никто из нас никогда так и не узнал, что, собственно, между ними там произошло, но когда Мари наконец вернулась к своему рабочему столу, то вела себя так, будто ее до смерти напугали: белая как полотно, с заметно трясущимися руками, неуверенными движениями... В середине дня она без каких-либо видимых причин вдруг впала в истерику и, даже не отпросившись, ушла домой. Через два дня Мари, никому ничего не объясняя, подала заявление об увольнении. Нам она так ничего и не объяснила. Несмотря на все наши настойчивые расспросы, категорически отказывалась говорить о том, что же все-таки там, в кладовке, между ними произошло. После этого Ники стала нам казаться еще более зловещей. Узнав, что вы собираетесь на ней жениться, я всем сердцем почувствовала, что это будет страшной ошибкой. Страшной и трагической. Сама не знаю почему. Просто знала, что так и будет... Это ведь вписывается в то, что вы мне рассказали, правда же?

— Да, правда.

— Я так рада, что вы все-таки на ней не женились, Геван. Так рада, что между вами все тогда кончилось. Ники... то есть эта женщина похожа на какое-то хищное животное...

Мне вдруг вспомнилось белое пластиковое покрытие раскладывающегося шезлонга, ровная темная линия стройных тополей, как бы внимательно следящих за нами, запах неторопливо стекающего вниз жидкого крема для загара, ее ногти, впившиеся в мою спину... Эти неожиданно пришедшие воспоминания показались мне сейчас настолько нечестивыми, будто я только что во весь голос выкрикнул грязную непристойность в святую и благословенную тишину. И вместе с тем мое осознанное и окончательное переосмысление темной, подавляющей магии Ники было настолько полным, что я вдруг почувствовал себя выздоравливающим от тяжелой и страшной болезни. Будто безжалостный топор палача прошел мимо, отрубив прогнившее место, наконец-то очистив меня от вони, мерзости и грязи. Теперь, если, конечно, буду достаточно осторожен, я все-таки смогу прожить долгую и счастливую жизнь.

— Знаешь, я ведь толком ее никогда не знал.

— Наверное, как и ваш брат тоже.

— Скажи, ты будешь смеяться над проявлением полной трусости, Перри? Извини меня, черт побери, но «Перри» как-то совсем не звучит. Джоан было бы куда лучше.

— Джоан — это для своих, ну а Перри — для всех остальных. Мне будет только приятнее, если вы тоже будете называть меня Джоан... Так над чем мне следует посмеяться?

— Сначала я привез тебя сюда, на наше старое место любовных свиданий, а теперь хочу увезти в какой-нибудь мотель.

— Да, быстровато. Такого, честно говоря, я не предполагала. Интересно, за кого вы меня принимаете? Значит, найдем миленький уединенный мотель, хорошо проведем время, ну и все такое прочее, так?

— Нет, Джоан, не стоит так шутить. Поверь мне, не стоит. Дело совсем в другом. Мы уже достаточно далеко от города, но все равно поедем и дальше. К сожалению, я не герой. Заговорщики слишком сильны, умны и безжалостны. Они не знают пощады. Мы проедем еще несколько миль, остановимся, ты сможешь позвонить маме и успокоить ее, придумав какую-нибудь милую правдоподобную ложь, затем мы проедем еще несколько миль, действительно найдем миленький уединенный мотель и зароемся в нем, как в нору. В двух разных комнатах, если ты так захочешь. А рано утром первым делом сделаем оттуда несколько междугородных звонков людям, которые, надеюсь, все еще меня помнят и прислушаются к моим словам. А затем будем терпеливо ждать. Вернемся в город только после того, как федералы возьмут ситуацию под полный контроль.

Она понимающе кивнула, чуть помолчала и сделала еще одну глубокую затяжку, прежде чем начала говорить.

— Герои на редкость скучные люди, Геван. Во всяком случае, так мне всегда казалось. В одном таком я разочаровалась, когда мне было всего одиннадцать. Даже если во всех ваших догадках не более двадцати процентов правды, то и тогда имеет прямой смысл хотя бы на время куда-нибудь исчезнуть. Затаиться. Но затем вам предстоит сделать еще одну вещь. Важную вещь, Геван. Когда-то, в те незапамятные дни, мне приходилось исполнять немало ваших приказов и распоряжений. А теперь настало время и вам исполнить один мой приказ, одно мое распоряжение, сэр, всего только одно. Но выполнить. Честно и добросовестно, как это всегда делала я. У вас слишком долго не было повода гордиться самим собой. Вы не радуете сами себя. Вы давно уже разучились получать какие-либо по-настоящему настоящие, простите за невольную тавтологию, удовольствия. Поэтому вот что я вам приказываю: когда этот кошмар закончится, вы должны немедленно, повторяю, немедленно вернуться на работу, для которой вы созданы, и наконец-то перестать быть одиноким, всеми покинутым и скучающим от безделья пляжным мальчиком.

Да, такого мне давно никто не говорил. Я сидел, ожидая, когда меня захлестнет волна благородного гнева, раздражения или по крайней мере возмущения. Но вместо этого одна только мысль о возвращении почему-то вызвала у меня в животе сладостное покалывание, которое бывает от предчувствия радости и ожидания.

— Вы просто чудо, мисс Джоан!.. Ну что ж, приказ есть приказ, и я готов его выполнить, мэм. Честно и добросовестно. Как вы в свое время.

Она радостно засмеялась. Я импульсивно протянул руку и взял ее за кисть. Мне так хотелось притянуть ее к себе и скрепить наши обещания легким, радостным, но при этом отнюдь не воздушным поцелуем. Ее смех прекратился. Кисть была теплой, приятной для прикосновения и утонченной. В ее теле почувствовалось трепетное сопротивление, затем в наступившей тишине я услышал, как она вдруг затаила дыхание.

Как же хорошо, подумал я. Как же просто здорово, что все происходит именно так, что теперь я нахожусь под надежной защитой нашей обоюдной нежности и могу не бояться, что при моем малейшем прикосновении эта уже желанная, очень желанная женщина вдруг резко возбудится и со сладострастными стонами, невнятным бормотанием, с закрытыми глазами набросится на меня с агрессивным, чисто животным желанием немедленно использовать находящегося рядом самца. А если ее вдруг прервут, не дав дойти до оргазма, ей, скорее всего, потребуется немало времени, чтобы попытаться хотя бы вспомнить мое имя.

Джоан каждую секунду, каждое мгновение точно знала, кто я такой, и даже произнесла мое имя уже после первого, робкого поцелуя. Затем с коротким, почти беззвучным смешком встала на сиденье на колени, взяла мое лицо в обе руки, осыпала его поцелуями, прежде, чем ее губы впились в мои со страстью взрослой женщины, которая безошибочно знает, чего и, главное, кого она хочет...

Я крепко прижал ее к груди, молча восторгаясь сладостью соприкосновения наших тел, настолько совершенной, будто я только что вернулся к себе домой после долгого и утомительного пути. Шелковистая прядь ее волос касалась моей щеки, быстрое биение наших сердец и учащенное дыхание будто бы слились воедино. И хотя этой близости конечно же было недостаточно, я мечтательно подумал, что сладостное и полное единение наших тел — которое казалось неизбежным, но только в другое время и в другом месте — каждый раз будет тоже нести с собой чувство незавершенности наслаждения, нетерпеливого ожидания скорейшего продолжения. Я не сомневался, что наши тела идеально подойдут друг другу, сольются, как что-то абсолютно неделимое. Мы оба чувствовали это. Душой и сердцем. Потому что знали, что это будет символизировать еще и бесценный союз душ раба Божьего Гевана Дина и рабы Божьей Джоан Перри.

Я нежно прошептал ей в ухо:

— Помню, ты говорила, что «час пик» миновал, все закончилось. Это так?

— Конечно закончилось, дорогой. Просто я не сказала тебе, чем это стало. Просто держи меня вот так, крепко-крепко, и не отпускай долго-долго...

Интуитивно бросив случайный взгляд через окно машины на ее стороне, я вдруг заметил там смутный, безликий силуэт человека. Инстинктивно дернулся было, чтобы прежде всего закрыть замок на ее дверце, но в тот же момент кто-то снаружи резко распахнул дверцу на моей стороне, крепко схватил меня сзади за горло, сдавил его и начал с силой тащить наружу. Джоан громко закричала...

Я отчаянно пытался вцепиться в рулевое колесо, но моя рука соскользнула, и я с громким шумом вылетел из машины прямо на мокрую траву. В течение, казалось, бесконечного падения я невольно подумал, насколько же было глупым даже не потрудиться проверить, не едет ли кто-либо за нами. Специально поотстав, с потушенными фарами... На память тут же пришел огромный ревущий грузовик, пытавший раздавить меня в лепешку на крутом склоне практически сразу после того, как я покинул дом Ники. О моем приезде, равно как и о решении поддержать Грэнби, ее заранее предупредил Мотлинг. Наказание за проявленную глупость было вполне заслуженным и жестоким. Даже слишком жестоким, учитывая, что во все это теперь оказалась втянута и Джоан. Моя Джоан! Они ведь наверняка тем или иным способом заставили ту бедную девушку по имени Брейди говорить, прежде чем ее убили.

Падение было довольно болезненным, но оно по крайней мере освободило мое горло от смертельной хватки. Я оперся ногами о борт машины и, изо всех сил оттолкнувшись, сделал прыжок с обратным переворотом, обычно называемый в акробатике флик-фляк, во время которого мои высоко поднятые ноги столкнулись с чем-то мягким, и до меня донесся громкий вопль боли. Приземлившись на обе руки и колени, я тут же вскочил на ноги и, широко расставив руки, ринулся назад к машине. По моей щеке скользнуло чье-то колено, заставив на секунду зажмуриться, но мне все-таки удалось вовремя увернуться, успеть схватить чью-то ногу и дернуть ее, не жалея сил.

В этот момент совсем рядом послышался вой заводимых моторов других машин, которые, очевидно, спешно одна за другой покидали место событий. Свет фар одной из них высветил нас как раз тогда, когда мой неведомый противник упал на землю. Наверное, люди в этих машинах услышали крики и поняли, что все пошло совсем не так, как планировалось, а лишние проблемы, тем более перспектива показать свои лица, им, похоже, были совсем ни к чему. Джоан снова пронзительно вскрикнула, но на этот раз это был не вопль, а скорее долгий душераздирающий крик. Очевидно, ее уже вытащили из машины с другой стороны. Я наклонился над упавшим человеком и со всей силы ударил кулаком в то место, где должно было бы быть его лицо. Нет, промах! Он был словно скользкий угорь — кулак ударился о сырую траву. Зато следующая попытка оказалась намного удачнее — удар пришелся, похоже, прямо в цель, у меня под костяшками даже что-то хрустнуло. Но мне надо было срочно добраться до Джоан и освободить ее. Слабые попытки лежащего на мокрой траве человека схватиться за мое колено ослабевшими после нокаутирующего удара пальцами оказались, слава богу, бесполезными. Я быстро обошел вокруг машины, увидел смутную тень, услышал напряженные всхлипывания Джоан. Когда же, обняв ее и ощутив руками твердую живую плоть, я обернулся, чтобы осмотреться, куда увести ее от опасности, то получил такой удар чуть выше правого глаза, что мне показалось, будто треснул мой череп. Успев хриплым голосом крикнуть Джоан: «Беги! Беги!» — я, ничего не видя перед собой, ринулся на ударившую меня тень, но, когда ничего не чувствующими руками схватил ее, тут же получил другой, не менее сильный удар в самый центр лба. Я упал на колени, все еще пытаясь не отпускать его, но за этим последовал еще один удар ребром ладони по задней части шеи, и я рухнул лицом вниз, на траву. Мои ослабевшие пальцы соскользнули вниз к его лодыжке. Собрав последние силы, я с болезненным стоном дернул ногу к себе и вонзил в нее все свои зубы. Все до одного! Он завопил от боли, выдернул ногу, а я покатился к большей тени машины и заполз под нее совсем как раненый зверь в поисках надежной норы, где можно укрыться и зализать раны. Скрючившись там, несколько раз судорожно вдохнул и выдохнул, затем, больно ударившись плечом обо что-то твердое — наверное, глушитель, — выполз на другой стороне.

Кругом стояла странная тишина. Снова пошел моросящий дождь. Мелкие капельки тихо, будто шепча, шлепали по поверхности плавно текущей реки. Я медленно поднялся на ноги. В голове постепенно прояснялось. Мелкие волны нежно плескались о берег. Где-то вдали прозвучал густой, низкий, солидный гудок парохода. Где Джоан? Внезапно до меня донеслись быстрые, легкие шаги человека, бегущего по влажной траве. Тут же раздался тихий щелчок включателя карманного фонаря, и луч света, быстро пробежав около багажника машины, резко метнулся в сторону шагов, высветил бегущую по изрезанному колеями травянистому полю Джоан. Она бежала стремительно и грациозно, едва касаясь ногами земли. Совсем как стройный, худенький мальчик...

Затем раздалось что-то вроде свиста странного летящего предмета. Быстро мелькающие ноги Джоан сделали еще один шаг, и... она, будто в кошмарном сне, лицом вниз бесформенно рухнула на мокрую траву.

Свет фонаря тут же погас.

Я обошел вокруг машины, скользя ногами по мокрой траве, толком не понимая, слышны ли мои шаги или нет, увидел смутную тень, протянул к ней руки, почувствовал, как мои пальцы коснулись грубой ткани одежды. Из моих глаз текли слезы гнева. И в это мгновение на меня вдруг налетел, казалось, огромный черный локомотив — он сшиб меня, мгновенно превратил во что-то маленькое, ничтожное и отчаянное, мечущееся между бешено вращавшимися спицами чертова колеса. Свет померк в моих глазах, и я провалился куда-то в бесконечную темноту мироздания...

Я пришел в себя только на заднем сиденье машины, которая подпрыгивала и подскакивала на больших ухабах, приподнялся на правый локоть, почувствовал чье-то теплое и тяжелое тело на бедре. Медленно провел рукой: так, вот лицо, гладкая щека, спутанные шелковистые волосы... Машина двигалась медленно, с трудом, как бы нехотя переваливаясь с боку на бок, совсем как что-то очень толстое, старое и усталое. Я искоса бросил осторожный взгляд в сторону переднего сиденья. Боже мой, на нем же никого нет! Совсем как в старой шутке — мы все на заднем сиденье, а водителя нет. Вперед, ребята! Сзади снаружи донеслось чье-то натруженное дыхание. Внезапно нос машины резко опустился вниз, буквально швырнув меня вперед к задней стенке водительского сиденья. Теперь мне стала видна блестящая поверхность капота и как она медленно скользит по направлению к темному зеркалу гладкой поверхности реки; последнее, что мне довелось увидеть, — это как темное зеркало разверзлось, неотвратимо и безвозвратно поглощая в себя и нас, и весь наш мир. Машина, наклонившись почти вертикально, медленно, плавно скользила куда-то вниз. Совсем как при замедленной съемке, когда ее сбрасывают с высокого и крутого утеса...

Наконец колеса — сначала передние, а потом и задние тоже — мягко, почти нежно коснулись илистого речного дна. Черного дна реки, где смерть возвещала о себе шипением воды, десятком тонких струек, проникавших внутрь машины, брызгающих на меня и неуклонно поднимающихся на моей стороне. А я, будто завороженный, с интересом смотрю захватывающий фильм... Вдруг меня словно током ударило — это струйка холодной воды из ближайшего окна ударила мне прямо в лицо, приведя наконец в чувство и вернув к жестокой реальности. А также вызвав дикий приступ необузданной паники.

Внутри оставалось еще немного воздуха, но он быстро уходил через мелкие, но многочисленные отверстия. Мой мозг лихорадочно заработал. Прежде всего я сбросил с себя связывающий движения пиджак, нагнулся и под водой снял ботинки. Вспомнив, что это двухдверный седан, я обеими руками взял ее тело и с трудом подтолкнул к переднему щитку приборов. Затем, с силой вдохнув драгоценного воздуха, протиснулся туда и сам. Нащупал ручку окна и, набрав в рот, наверное, последнюю порцию оставшегося воздуха, открыл окно. Это был риск, но риск вполне осознанный: когда весь воздух выйдет, внешнее и внутреннее давление в машине уравняется, и тогда можно будет попытаться открыть дверь. Если, конечно, она не заперта на защелку. Воздух с шипением и пузырьками вышел, нас окутала давящая водяная мгла. Я повернул ручку и изо всех сил нажал на дверь ногами. Господи, какое счастье — она открылась! Обняв девушку за талию, я попытался вместе с ней протиснуться наружу. Сначала ничего не вышло — она застряла, — но потом, в результате отчаянных усилий, мне все-таки удалось ее освободить. Когда мы уже почти вылезли наружу, подлая дверь попыталась закрыться и защемить мою ногу. Совсем как будто что-то живое хотело на прощанье укусить. Но не удалось: я вовремя выдернул ногу, и мы начали долгий, отчаянный путь наверх через мрачные, холодные слои воды. Крепко держа девушку одной рукой, другой я отчаянно загребал, и ощущение было такое, как если бы мы в каком-то кошмаре карабкались вверх по веревочной лестнице с проваливающимися ступенями...

Мои легкие были готовы вот-вот взорваться, в висках мерно стучал гигантский молот, воля к спасению ослабевала с каждым движением руки. Меня охватила самая настоящая паника — вот-вот у меня просто иссякнут последние силы, и в горло потоком хлынет поток леденящей черной воды...

Нет, сил все-таки хватило. Неожиданно моя голова оказалась на поверхности в прохладном влажном воздухе дождливой ночи. Я глубоко вдохнул свежий, невыразимо сладкий речной воздух... Течение медленно относило нас вниз по реке, мимо проплывали силуэты деревьев, едва видные в сумеречных отблесках огней далекого города... После нескольких глубоких вдохов моя голова прояснилась, и до меня вдруг дошло, что девушка до сих пор плывет со мной рядом вверх ногами. Я торопливо перевернул ее, подпер рукой подбородок, чтобы голова была как можно выше над водой, и изо всех сил потянул за собой к берегу. Нет, тут слишком круто, буквально не за что зацепиться. Она выскользнула из моих рук, и мне пришлось вновь вытаскивать ее на поверхность. Потом снова поплыл по течению в поисках более удобного места, стараясь держаться как можно ближе к берегу. Похоже, вот оно. Ноги коснулись дна. Стоя по пояс в воде, я толкал Джоан впереди себя, стараясь, чтобы ее голова все время была над водой. Отчаянно цепляясь за выступающие наружу корни деревьев, выбиваясь из сил, я все-таки вылез на ровное место, а затем вытащил туда и, казалось, уже безжизненное ее тело. Не теряя времени на отдых, хотя он мне ой как был нужен, я первым делом распрямил ее руки и ноги, как рекомендовано в инструкции по спасению утопающих, засунул палец в рот девушки и вытащил ее язык вперед, чтобы она случайно его не проглотила.

Поставив одно колено между ее раздвинутых ног, я начал энергично, с каждым движением усиливая нажим, надавливать на грудную клетку Джоан, чтобы открыть путь воздуху в остановившиеся легкие. Вначале от непомерных усилий меня настолько сильно трясло, что ритм получался неровным, а давление неравномерным однако через некоторое время я немного успокоился, и ритм постепенно стал приходить в норму: нажал — раз, два, три, отпустил — раз, два, три, нажал — раз, два, три, отпустил — раз, два, три... Я с отчаянием обреченного пытался вернуть к жизни тело, которое, скорее всего, было уже мертво еще до того, как оказалось на дне реки. Перед моими глазами стояла картина ее размозженной головы под копной спутанных светло-рыжих волос. Ведь я видел, как брошенный в нее предмет, пролетев со свистом, ударил ее по голове и свалил с ног, словно тряпичную куклу. Однако методично продолжал делать то единственное, что мог делать. В любом случае это было намного лучше, чем просто бессмысленно переживать.

Не было ни часов, ни дня, ни ночи, и, казалось, мое существование разделилось всего на два неразрывных друг от друга движения: нажать-отпустить, нажать-отпустить... От неимоверного напряжения мои руки слегка дрожали, время от времени соскальзывали. Несколько раз у меня мелькала предательская мысль прекратить, бросить это пустое, совершенно безнадежное занятие. Но мною уже, похоже, завладело состояние какой-то мании. Не помню, почему именно, но я, как одержимый, продолжал нажимать и отпускать, нажимать и отпускать... С сощуренными от боли глазами, с отвисшей от напряжения челюстью.

И вдруг... Вдруг прямо подо мной послышались звуки хриплого кашля, почувствовалось какое-то судорожное движение тела. Я перестал нажимать, бессильно опустил руки, прислушался. Действительно, у нее появилось слабое, но стабильное дыхание. И пульс тоже. Я медленно отполз от Джоан и лег правой щекой прямо в прибрежную грязь. Меня готово было вот-вот вырвать. От слабости я даже чуть было не зарыдал. Чего не делал никогда в жизни. В самом прямом смысле слова. Наконец, слегка успокоившись, я подполз к ней назад. Пощупал затылок, почувствовал мокроту.

Встал на дрожащие от слабости ноги, посмотрел вокруг, заметил вдали золотистые прямоугольники освещенных окон. Они там, у себя дома, у теплого очага... Я поднял ее мягкое, будто ватное тело на ноги, взвалил на плечи. Она оказалась очень тяжелой — была все еще без сознания. Споткнувшись о пару изгородей и разок уронив ее на землю, я вслух извинился за свою неуклюжесть и снова не без труда взвалил на плечо.

Мои тяжелые, спотыкающиеся шаги вызвали громкое квохтанье разбуженных кур, из конуры стрелой выскочил сторожевой пес и залился в доблестном истерическом лае: «Видите, как я, самый храбрый сторожевой пес, не жалея жизни, защищаю наш дом?! Вы только послушайте, как смело я лаю!»

Двор вдруг ярко осветился, оказалось, мы совсем рядом с большим сараем, от которого пахло машинным маслом и тракторами. Я споткнулся и чуть было не упал, но все-таки смог удержаться на ногах.

— Кто там? Эй, кто там? — громко прокричал мужской голос.

— Несчастный случай, — прохрипел я, выходя на свет. — Там, на реке.

Высокий, сухопарый мужчина пристально посмотрел на нас, затем быстро подошел и почти поймал на руки Джоан, которая уже начинала снова сползать с моего смертельно уставшего, затекшего плеча.

Я молча, бессильно опустив руки, поплелся за ним на кухню. В доме было полно детей, телевизор работал на полную мощность. Кухня вдруг медленно наклонилась, линолеум на полу больно ударил меня по голове. Я с трудом попытался встать на ноги, но кто-то поспешил помочь мне со словами:

— Полегче, полегче.

Я слабо улыбнулся, желая показать, что со мной все в порядке, оперся на чью-то руку и, тщательно подбирая слова, сказал:

— Пожалуйста... найдите врача... Позвоните в арландскую полицию. Попросите Португала... сержанта Португала. Только его, и никого другого, прошу вас. Скажите ему... скажите, он нужен Дину. Объясните ему... как сюда добраться.