Онлайн чтение книги Огонь ведьмы Wit'ch Fire
Глава 6

На краю сцены жонглер опустил на пол чашку, выпрямился и замер: торс обнажен, из одежды только мешковатые дорожные штаны. Для него все города давно стали одинаковы, слились в один, и нынче здесь такие же, как и везде, не отличимые друг от друга лица глядят из зала. Вот уже восемь лет он странствует, и нет у него иных спутников, кроме воспоминаний. И воспоминания эти окружают его со всех сторон, не желая уходить.

Кто-то из зрителей забормотал, показывая на него пальцем. Артист отошел от края на безопасное расстояние. Он знал, что зрители смотрят на его правое плечо.

Жонглер высоко подбросил четыре ножа, разрезав дым от трубок, плавающий в воздухе, на узкие ленты. Почти не глядя, поймал за рукоять первый нож и едва уловимым движением снова отправил кверху, а следом остальные. На вращающихся клинках играло пламя факелов и озаряло зрителей, столпившихся у ветхой сцены на постоялом дворе. Со всех сторон то и дело раздавались восторженные ахи и охи, но пока еще внимание публики было сосредоточено на качестве эля и расторопности официанток, которые пробирались сквозь толпу с подносами на головах, уставленными выпивкой. На их лицах застыли дежурные улыбки.

Артист кивком поблагодарил за брошенные в чашку монеты.

Именно так зарабатывает на жизнь тот, кто постоянно в пути.

– Эй, приятель! – крикнул у самой сцены кто-то подвыпивший. – Поосторожнее с ножичками, так недолго и вторую руку потерять!

Другой зритель в глубине зала фыркнул и ответил пьяному:

– Брин, сам будь с ними поосторожнее. Ты слишком близко стоишь к сцене. Они могут ненароком оттяпать хвосты лохматых червяков у тебя под носом.

Шутка вызвала дружный хохот. Оскорбленный гуляка – лысеющий тип, но с густыми, завитыми и напомаженными усами – стукнул по доске сцены.

– Это ты, Стивен? По крайней мере, я настоящий мужчина, и усы у меня имеются!

Для жонглера это был нехороший знак. Впрочем, он сомневался, что перепалка перерастет в драку. Однако его задача – сделать так, чтобы все смотрели на него, а не друг на друга, от этого зависел заработок. В дни сбора урожая даже однорукий жонглер вызывал лишь мимолетный интерес.

Лучший способ заинтересовать толпу – это потерпеть фиаско. Он позволил ножу упасть, притворившись, что ошибся. Острие с глухим стуком вошло в половицу. Это привлекло внимание зрителей. Послышались издевательские смешки. И вдруг ножи, которые падали, казалось, по собственной воле, начали втыкаться острием в рукоять стоявших под ними – тук-тук-тук, – в результате получилась башня из ножей! Она покачивалась перед глазами потрясенных гостей постоялого двора. Редкие аплодисменты превратились в оглушительную овацию, и в чашу со звоном упало еще несколько медяков.

Деньги, которых могло хватить только на эль, жонглер заработал тяжелым трудом. Но чтобы досыта поесть, он должен показать им что-нибудь еще более зрелищное. На ночлег редко когда хватало, но он уже привык спать подле своей лошади.

Артист подошел к выходу на сцену, открыл сумку и достал реквизит для следующего номера – набор промасленных факелов. Взял три штуки в руку и зажег от горелки. Они тут же вспыхнули пламенем разных цветов: один – темно-зеленым, другой – сапфирово-голубым, а третий – красным. Он научился этому трюку, когда жил в Южных Землях, факелы обрабатывались особыми порошками.

За спиной раздалось несколько хлопков.

Жонглер повернулся лицом к зрителям, поднял факелы и бросил их высоко вверх, почти до самой крыши постоялого двора, и они огненными стрелами описали в воздухе три дуги, проливая дождь разноцветных искр, артист поймал их у самого пола и снова подбросил.

Это вызвало новую бурю аплодисментов, но в чашку упало всего несколько монеток. Тогда он запустил факелы еще выше, при этом мускулы напрягались, а кожа блестела от пота. Слева от сцены вскрикнули несколько женщин, и краем глаза он заметил, что они смотрят не на факелы, а на его тело.

Он уже давно смекнул, что в роли странствующего актера можно заработать не только на сцене, и не гнушался демонстрировать то, чем одарила его природа. Работая с факелами, он напрягал и расправлял плечи, показывая всем широкую грудь и великолепную мускулатуру. Темноволосый, сероглазый, с простым лицом жителя равнин, он отрабатывал комнату и постель, не только жонглируя ножами и факелами.

В чашку снова полетели медяки.

Пока все три факела, крутясь, зависли в высшей точке, он грациозно поклонился. Факелы полетели вниз, и полногрудая красотка, которая шумно восхищалась его мастерством, в ужасе поднесла руку ко рту. Но, не дожидаясь, когда горящие булавы упадут на его наклоненную спину, артист совершил сальто с места и поймал их, все три, в прыжке. Утвердившись на ногах, опустил факелы по очереди в стоящее на сцене ведро с водой. Они с шипением погасли. Выступление закончилось, зрители от восторга вскочили на ноги, бурно аплодируя и стуча кружками по столам.

В чашку посыпался настоящий град медяков, жонглер кланялся, пока публика не успокоилась, а поток монет не иссяк. Помахав на прощание рукой, он собрал ножи, взял чашку и спрыгнул со сцены. Толпа восторженно гудела, а некоторые посетители даже похлопывали его по спине, когда он проходил мимо. Разгоряченный после представления, он надел кожаную куртку прямо на голое тело, без шерстяной рубашки, которую обычно носил.

Бросив взгляд в чашку, он понял, что сможет позволить себе сегодня вполне приличный обед, а если повезет, то еще останется на ночлег. Если же нет – несколько дамочек с интересом поглядывали на его обнаженную грудь. Всегда есть самые разные возможности.

Хозяин постоялого двора, покачивая огромным животом, двинулся вдоль стойки к артисту. Его круглое лицо раскраснелось от жары и стало похоже на перезрелую тыкву. Толстяк был в блузе, залитой вином, – обычное облачение хозяина заведения подобного рода. Он отбросил со лба четыре волоса, украшавших голову, положил руку на изрезанную деревянную стойку и повернул громадный лоснящийся нос в сторону жонглера.

– Где моя доля? – просипел хозяин.

Жонглер отсчитал процент за аренду сцены. Толстяк внимательно наблюдал за монетками, падавшими ему в ладонь. Казалось, он вот-вот начнет облизывать губы, так явно читалась жадность в его глазах.

– И это все? – спросил он, зажав монеты в кулаке. – В чашку бросали много денег. Ты меня обманываешь!

– Я расплатился с вами честно, – сказал жонглер и посмотрел толстяку в глаза.

Тот с ворчанием отступил, оттолкнув с дороги официантку, и занял свое место у дальнего конца стойки. Другая официантка, симпатичная блондинка с толстыми косами, поставила перед артистом кружку эля, пока хозяин смотрел в другую сторону.

– Выпей, – опустив ресницы, прошептала она и мимолетно улыбнулась. – Это на время охладит твой пыл.

И перешла к другому посетителю, одарив жонглера искрометным взглядом.

Да, сегодня его конь, вне всякого сомнения, будет спать в одиночестве.

Он взял кружку холодного эля, повернулся, облокотившись спиной о стойку, и стал наблюдать за следующим исполнителем. Собравшаяся толпа была прижимистой, и он пожалел мальчишку, который стоял на сцене.

Хотя нет, это не мальчишка, сообразил он, когда артист выпрямился, поставив чашку на край сцены. Это была маленькая женщина, облаченная в простую белую тунику и серые штаны, скрывавшие фигуру. Сначала он подумал, что на сцене еще совсем юная девушка, но, когда она села на табурет перед зрителями, понял, что опять ошибся. Ее молодое лицо с нежной молочной кожей и розовыми губами резко контрастировало с печальными фиалковыми глазами, в которых читались знание и опыт, кои обретаются годами в тяжелых испытаниях.

Толпа, разумеется, не обратила на артистку никакого внимания, пока она доставала лютню из тряпичного футляра. За столиками поднялся шум: гости делали новые заказы, звенели кружки, звучал смех. Дым трубок и факелов наполнил зал. Казалось, она попала в самый центр бушующего урагана.

Жонглер вздохнул: зрелище предстоит неприятное. Он не раз видел, как других артистов изгоняют со сцены, забрасывая их грязными салфетками и кусками хлеба.

Женщина пристроила лютню у живота, склонившись над инструментом, словно мать над ребенком. Покрытая толстым слоем лака, лютня казалась влажной, свет факелов разливался по ее поверхности мерцающими лужицами. Очень дорогой инструмент, с таким путешествовать по полям и лесам опасно…

Публика по-прежнему игнорировала сцену. За одним из столиков громко спорили о том, чей сидр победит на местной ярмарке в следующем месяце. В ход пошли кулаки, одному из спорщиков расквасили нос, прежде чем их растащили в разные стороны, – и все из-за сидра. «Ерунда, – подумал жонглер, – я видел много драк, которые заканчивались гораздо серьезнее, чем разбитая губа или нос».

Он, полуприкрыв глаза, потягивал эль маленькими глотками, наслаждаясь возникающим в горле холодком.

Вдруг со сцены прозвучал первый аккорд. Чистый, высокий звук проник в его сознание глубоко и властно, сразу поглотив собою шум в зале. Артистка повторила аккорд, и толпа поутихла, головы посетителей повернулись к сцене.

Жонглер во все глаза смотрел на исполнительницу. Она слегка сдвинула пальцы на шейке лютни, а другой рукой перебирала струны, рассеянно глядя поверх толпы. Новый аккорд – родной брат первого – эхом отразился от стен зала, словно искал своего предшественника. Публика стихла, точно боялась помешать его поискам.

Женщина на сцене замерла, и в следующий миг полилась сладостная мелодия, заполнив зал. Музыка рассказывала о прежних счастливых временах, более радостных, чем только что закончившийся солнечный день. Пальцы артистки порхали над грифом и струнами. А потом женщина запела. Сначала очень тихо, едва различимо на фоне музыки, но голос постепенно набирал силу в гармонии с мелодией. И хотя жонглер не знал языка, на котором она пела, почувствовал значение слов. Песня о прошедших годах, о смене времен, о циклах, подчиняющих себе все живое.

Гости сидели на своих стульях потрясенные. Один мужчина закашлялся, и соседи сердито зашикали на него. Остальные же не обратили на это никакого внимания, зачарованные музыкой, они не сводили глаз со сцены.

Голос исполнительницы едва заметно изменился, и струны теперь не пели – стонали. Сейчас она предупреждала о надвигающейся опасности, грозящей всему живому уничтожением. Она пела про растоптанную красоту и загубленную невинность. Музыка была такой насыщенной, звучной, что казалось, бой барабанов сопровождает ее.

Жонглер неожиданно почувствовал желание утешить ее, сказать, что еще не все потеряно. Пальцы артистки замерли на струнах, а песня обрела новый ритм, похожий на биение умирающего сердца. Все медленнее и медленнее аккорды заполняли наполненный болью зал. Посетители невольно потянулись к сцене, словно пытаясь продлить волшебную мелодию. Но женщина в последний раз коснулась ногтем струны, издав завершающий аккорд и пропев финальную ноту, и в помещении повисла тишина. И никто не хотел первым ее нарушить. У жонглера по щеке покатилась слеза, он не стал ее стирать. У многих слушателей глаза были влажными.

Он думал, что это конец, и снова ошибся. Лютня тихонько зашептала, но казалось, пальцы женщины остаются неподвижными, будто поет сам инструмент. Музыка поплыла по залу, коснувшись влажных щек сидевших за столиками. А потом исполнительница пропела завершающий куплет – про одинокого человека и последнее яркое пятно среди руин. Ее музыка вызвала новые слезы у жонглера, словно песня предназначалась только для него одного. Но он понимал, что души многих затронула она и сердца в этом зале бьются в унисон с ней. Затем с финальным аккордом, уверенным и прозрачным, словно звон колокольчика, и с последними тихими словами песни она подарила им всем утешение одним-единственным словом: надежда.

И все закончилось. Исполнительница встала с табурета.

Толпа выдохнула, со всех сторон зазвучали удивленные голоса, а потом разразились аплодисменты. В чашку дождем посыпались монеты. Не отдавая себе отчета в том, что делает, жонглер пересыпал все деньги из своей чашки в ее.

Взглянув на сцену, он обнаружил, что фиалковые глаза смотрят на него. Женщина отошла от края сцены, видимо, смущенная криками восторга, и стояла, прижав к груди свою лютню.

Неожиданно около входной двери возникло движение, и внутрь ворвался мужчина.

– В доме Бракстона пожар! – крикнул он. – Сад горит!

Все тут же вскочили со своих мест, но жонглер не обращал на это внимания, он не сводил глаз с лютнистки. Пожар его не волновал.

Она сбежала со сцены, опустилась перед ним на колени и посмотрела прямо в его серые глаза.

– Ты мне нужен, Эр'рил из Станди.