Онлайн чтение книги Затворник с Примроуз-лейн
Глава 5. Игры Таннера

Медовый месяц едва не разрушил их брак.

Круиз они получили в подарок от Пегги, тети Элизабет. Впрочем, Дэвид подозревал, что дело не обошлось без тайной финансовой помощи от отвергнутых родителей. Неделя на Карибах; Ямайка, Белиз, какое-то загадочное место под названием Шарлотта-Амалия. В путешествие молодые отправились через неделю после свадьбы и через месяц после окончания университета. Элизабет успела устроиться на работу в публичную библиотеку Кента, а Дэвид сменил местную газетенку на кливлендский «Индепендент». Круиз должен был стать приятной передышкой перед новым этапом жизни. Вместо этого они получили ад – с той минуты, как поднялись на борт «Карнивал Элейшн», и до того самого момента, когда трое суток спустя Элизабет вышла на кормовую палубу, вознамерившись покончить с собой.

Это была не просто непогода, а настоящий шторм. Во время погрузки громадный белый лайнер раскачивался из стороны в сторону. Трап, по которому мелкими шажками продвигались пассажиры, трясся под ногами. Они не проделали и половины пути, а Элизабет уже терла виски в приступе мигрени. Дэвиду пришлось расстаться с завтраком, который извергся из него в залив.

– Ничего, в каюте отлежимся, – говорил он, поглаживая Элизабет по спине. – Все будет о’кей.

По стандартам круизной индустрии их каюта считалась большой, но Дэвиду все равно не хватало воздуха. Таблетки от укачивания и головной боли остались в багаже, который предстояло ждать не меньше часа, и они, не зажигая света, просто рухнули на постель поверх покрывала и крепко обнялись. Временами судно кренило, и Дэвиду делалось страшно, что оно вот-вот перевернется, как «Посейдон» в одноименном фильме. Стены каюты надвигались на него, будя в памяти жуткие рассказы деда о службе на подводной лодке. Во время экстренного погружения от все возрастающего и возрастающего давления снаружи ее стены прогибались, и каждый понимал: когда придет конец, стихия поглотит всех. Постепенно он задремал, а когда проснулся, рядом никого не было.

– Элизабет? – позвал он.

Дэвид поднялся и поморгал, но это мало помогло – что с открытыми, что с закрытыми глазами вокруг была кромешная тьма.

– Элизабет?

Он вытянул вперед руки и не увидел даже собственных пальцев. Поднявшись, он медленно, на ощупь двинулся вперед. Наткнулся на дверь, ведущую в душ, ушиб указательный палец, стал шарить по стене в поисках выключателя – безуспешно. Тут корабль качнуло, и Дэвид упал, стукнувшись коленом обо что-то твердое, должно быть стул. Пока он тер ушиб, корабль качнуло еще раз, и Дэвид впечатался в стену носом. Тут-то он и нащупал кнопку выключателя.

Вспыхнул яркий свет – ослепительный и всепроникающий, как глас Господень. Дэвид осмотрелся. Элизабет в каюте не было. Который час? Ему казалось, что он проспал несколько суток.

Дэвид открыл дверь и выглянул в коридор. Направо тянулся бесконечный ряд одинаковых дверей, выкрашенных в тускло-голубой цвет. Налево – та же картина. Багаж еще не приносили. Прихватив карточку-ключ, Дэвид отправился искать жену.

В лифте висела схема лайнера, указывавшая кратчайший путь к главной палубе, на которой располагались кафе и бассейн. Тревога охватила Дэвида, едва открылись двери лифта. Кафетерий был погружен во мрак. В ночном небе клубились тучи, подсвеченные молниями, над бушующим морем гремел гром. Выходит, он проспал не меньше восьми часов. Вокруг не было ни души. Ни посетителей, ни официантов. Дэвид вдруг сообразил, что с тех пор, как он покинул каюту, ему не встретился ни один человек. Неужели он проспал аварийную эвакуацию? Или вообще попал на корабль-призрак?

Из скрытых динамиков раздалась музыкальная трель и бархатный мужской голос произнес:

– Дамы и господа! Говорит капитан корабля. Время девять тридцать вечера. Через минуту в зрительном зале начнется викторина для новобрачных. В десять часов приглашаем вас в казино на турнир по техасскому холдему. В десять тридцать в Голубой комнате всех желающих ждет бинго. В помещении библиотеки для вас открыт бесплатный суши-бар. На море еще неспокойно, но радар показывает, что по ходу нашего движения чистое небо. Потерпите еще немного, вскоре полоса ненастья останется позади. Благодарю вас за то, что выбрали «Элейшн».

Дэвид пошел наугад. Повернув за угол, он услышал шум голосов. Оказалось, он был в двух шагах от эпицентра ночной жизни теплохода. Пассажиры бродили по магазинчикам и барам, пили и фотографировались. Ни на что особенно не надеясь, он направился в библиотеку. Элизабет сидела за столиком, глядя через иллюминатор в штормовое небо.

Она даже не подняла на него глаз, когда он подошел. На коленях у нее стояла тарелка суши.

– Не могу, – сказала Элизабет и покачала головой.

Внутри у Дэвида все сжалось.

– Мы женаты всего неделю, – сказал он. – Первые дни все молодожены чувствуют себя странно, это нормально. Может, я на тебя слишком давлю? Мне сбавить обороты? Я ведь пока только учусь. Прости, если…

Элизабет взглянула на него с недоумением, затем улыбнулась и приподняла зажатые в руке палочки для еды.

– Не могу есть этими штуками. Ни разу в жизни не ела палочками. А вилок у них нет. Я специально спросила – говорят, нет, и все тут.

– Смотри, – сказал Дэвид, забирая у нее палочки. Ловким движением он сложил их в виде пинцета. Нижняя оставалась неподвижной, а верхняя, подчиняясь нажиму пальцев, поднималась и опускалась. – Это совсем не сложно. Надо только потренироваться.

Элизабет взяла в руку палочки, и Дэвид помог ей правильно сложить их. Не без труда, но ей удалось поднести ко рту ломтик суши. Маленькая победа мгновенно приободрила ее.

– Вот видишь, всего-то и делов! – сказал Дэвид.

– Правда! – согласилась она.

* * *

Через три дня они отважились сходить в буфет, а потом – на залитую солнцем главную палубу. Деревянный пол приятно обжигал ступни. Вечером, уединившись на балконе в кормовой части, они наблюдали, как медленно погружается в море солнце, на глазах превращаясь в жидкий огонь. Водная гладь серебрилась в свете восьмидесяти восьми созвездий, вспениваясь в кильватере «Элейшна», спешащего к берегам Белиза. Дэвид чувствовал под ногами ровный гул винтов. И в нем слышалось имя Элизабет.

Дэвид предложил ей что-нибудь выпить и повел к ближайшему бару. В тесном зале стоял сверкающий белый рояль, рядом располагалась барная стойка с двумя десятками обитых кожей табуретов. За роялем сидел светловолосый курчавый юноша и с увлеченным видом играл «Пианиста» Билли Джоэла. Дэвид и Элизабет устроились у стойки, подальше от веселой компании девушек-хохотушек, и заказали двойной «Май Тай».

По стойке были разбросаны нарядные нотные сборники, и пианист, закончив пьесу, кивнул на них. Элизабет полистала ноты.

– Фу, ну и фигня! Может, «Десперадо»? или «Маленькую танцовщицу»?

– Да-а-а, точно! – завопила одна из девушек. – Давайте «Танцовщицу»!

Но подруги подняли ее на смех и, переговорив с пианистом – тот отвечал с выраженным австрийским акцентом, – упросили исполнить их любимую песню. Тот, подмигнув, бойко заиграл весьма интересную аранжировку «Делайлы». Дэвид терпеть не мог эту композицию, но теперь был готов пересмотреть свои взгляды.

Элизабет тем временем выудила из стопки нотных тетрадей белую папку. На ней черным фломастером было выведено одно-единственное слово: «Рахманинов». Внутри лежали отксерокопированные ноты концерта № 3.

– То, что надо, – сказала Элизабет.

Для Дэвида, чье знакомство с нотной грамотой ограничивалось недолгим опытом игры на рожке на уроках музыки в начальной школе, эта партитура была не понятнее картины абстракциониста. Сумасшедшее нагромождение шестнадцатых и диезов, смена ключей и россыпь стаккато – смотреть страшно. Любитель Джоэла и Eagles вряд ли одолеет больше страницы. Не хватит ни опыта, ни таланта, ни темперамента.

– Проверка на вшивость, – сказала Элизабет.

– Брось, ну что ты такая злая?

– Я не злая. Я честная. Эти дуры думают, он виртуоз. А я подозреваю, что он, кроме сраного рока, в жизни ничего не играл.

Дэвид сделал еще глоток «Май Тай», оперся локтями о стойку и в ожидании шокирующего разоблачения принялся помешивать лед в стакане коктейльным зонтиком. Наконец пианист доиграл последнюю ноту, и Элизабет, не дожидаясь, пока девицы закажут еще какого-нибудь Джона Майера, протянула ему папку.

Он взял ее не глядя, но, когда понял, что держит в руках, замер. Глаза его засветились узнаванием и тут же – смесью тоски и чувственного наслаждения

– Спасибо, – после долгого молчания произнес музыкант.

Он смахнул с папки пыль, раскрыл и поставил перед собой на пюпитр.

Хохотушки притихли и уставились на него с некоторой опаской.

Пианист просто сидел, уставившись в ноты.

Элизабет громко хмыкнула. Дэвид ждал.

Юноша сделал глубокий вдох. Медленный выдох.

Он ждал, когда музыка позовет его. И это случилось.

Пальцы упали на клавиши и тут же исчезли, растворились в движении и звуке, рождая божественную музыку. Это были звуки творения, звуки вдохновения, голос человеческого духа, вырвавшегося на свободу из долгого заточения. Это была мелодия, которую иногда слышал в своей голове Дэвид, засыпая и думая в полудреме о еще не написанной статье. Это был голос, поднявшийся над шумом толпы, голос человеческого подвига. Крик ребенка, возвещающего матери о своем появлении на свет. И тихий шепот любимой.

Пианист доиграл концерт.

Еще некоторое время все просто молчали. Элизабет встала и вышла из бара. Толпа в дверях раздвинулась, пропуская ее. Австриец сидел, глядя в ноты.

– Конец, – наконец сказал он.

И это действительно был конец. В Белизе он сошел на берег, и больше Дэвид о нем никогда не слышал.

* * *

Элизабет не пошла в каюту. Она больше часа бесцельно бродила по кораблю, заглянула в курительную и кают-компанию – здесь несколько бразильянок играли в пинг-понг на старом кофейном столике, – миновала большую прачечную и наконец очутилась на дальнем кормовом мостике, о существовании которого большинство пассажиров, скорее всего, даже не подозревало. Впервые Элизабет нашла на корабле место, где не было ни души, только на спинке деревянного палубного шезлонга болтался лифчик от бикини. Элизабет подошла к поручням.

С того самого дня, как похитили Элейн, мир превратился для Элизабет в набор жестоких случайностей. Строго говоря, это и помогло ей выжить. В ее вселенной не было места жалкому оптимизму. Может быть, это было и к лучшему? Может быть, в жизни следовало полагаться не на надежду, а на точный расчет?

В отличие от сестры, в шесть лет написавшей натюрморт с бананами, который можно было смело вывесить в галерее в Сохо – и посетители принимали бы его за раннюю Фриду Кало, – Элизабет поражала своими успехами в математике. Ее всегда восхищало, как при решении уравнения составные числа складываются, подобно частям головоломки, образуя искомый «х». В те же шесть лет она самостоятельно вывела принцип действия кубика Рубика и могла сложить его даже с завязанными глазами – надо было только знать, сколько раз кубик повернули. Но больше всего Элизабет увлекала теория вероятности. Вместе с доброй половиной американцев она с удовольствием смотрела телевикторины, в которых ведущий торгуется с победителем, предлагая ему обменять выигрыш на ящик с «сюрпризом». Элизабет уже знала: согласно математической вероятности, более значительный выигрыш находится именно в ящике, значит, выбирать надо «сюрприз». Когда они с Дэвидом учились в колледже, Элизабет возила его в Атлантик-Сити, в казино, где еще играли в блек-джек на две колоды, и учила азам подсчета карт. И это было не развлечение – математическим выкладкам Элизабет подчинила всю свою повседневную жизнь. Собираясь в супермаркет за продуктами, мысленно прикидывала, какова в данное время суток вероятность автомобильной аварии с учетом всех факторов: времени (сильно ли загружена дорога? будний день сегодня или выходной? дети уже пошли из школы? не ожидается ли вечером футбольный матч или концерт?), состояния дорожного покрытия (наблюдалось ли выпадение осадков в виде дождя или снега? ведутся ли где-нибудь на пути следования строительные работы?) и надежности транспортного средства (не взял ли Дэвид «санденс», оставив ей старый «кавальер»? когда был последний техосмотр? а замена резины?). Затем Элизабет взвешивала необходимость самой поездки: переживут они неделю без арахисового масла? А соус без хереса будет съедобным? Под конец она соотносила потребность в продуктах и вероятность аварии. Если согласно ее расчетам, основанным на изучении информации из газет и собственном опыте, степень риска была ниже среднего, она садилась в машину. Она прибегала к этой методике во всех случаях жизни: при покупке новой машины, выборе ресторана, приобретении рождественских подарков для Дэвида, скачивании новых песен и поиске работы. Разумеется, все люди время от времени прибегают к подобным расчетам – но мало кто относится к ним с такой серьезностью. Цифры давали Элизабет небольшое преимущество перед хаосом жизни. Но на австрийском музыканте ее система дала сбой. В его музыке она услышала надежду. И испугалась. Надежда опровергала расчет. Надежда означала, что счастье и защиту можно обрести, если просто захотеть. Это было неприемлемо. Это не укладывалось в схему. Она ведь хотела, чтобы Элейн была с ней, но желание не исполнилось.

Огромный корабль вспарывал черное полотно ночного моря. На горизонте показались огни другого круизного теплохода. Элизабет постояла немного, слушая гул винтов, а потом подошла к невысоким поручням, тянувшимся вдоль борта. Деревянные горизонтальные перекладины образовывали что-то вроде лесенки. Она встала на первую ступеньку.

Насколько вероятно, что ее увидят? (Камер здесь не было, а с верхних палуб точка, в которой ее тело встретится с поверхностью воды, не просматривалась.) А если все же увидят – успеют ли вовремя послать спасательную шлюпку? Простая задачка: складываем скорость движения корабля, его массу и быстроту реакции капитана и делим полученную сумму на силу ее желания утопиться. Все шансы в ее пользу.

Похититель Элейн тоже просчитывал шансы – разве не так? Как позже поняла Элизабет, он несколько недель следил за ней, запоминал распорядок ее дня и вычислял, в какой момент вероятность совершить преступление и остаться безнаказанным достигнет максимума. Иначе случившееся не объяснить. В парке всегда были люди – всегда, кроме тех роковых минут. Значит, похититель действовал строго по плану. Разумеется, в его уравнении имелся неизвестный член – мужчина в «кадиллаке». Девочкой Элизабет, ворочаясь ночами без сна, часто думала об этом человеке. Как он узнал о похищении? И почему ничего не сообщил в полицию или хотя бы их родителям?

Она поднялась еще на одну перекладину.

«Это было неизбежно» , – думала она. Уравнение с одним решением. Множитель – человек в фургоне, укравший сестру. Единственная переменная величина – время. Но и в уравнении ее жизни время не было константой. Время делило ее жизнь на отрезки. Время, чтобы надеяться и ждать, что Элейн вернется. Время, чтобы понять: она не вернется. Время, чтобы понять: она мертва. Время, чтобы полюбить Дэвида. Время, чтобы осознать: ему будет лучше без нее. Пока было время, можно было как-то держаться.

Она встала на верхнюю перекладину и наклонилась вперед.

И тут случилось нечто, явно идущее вразрез с теорией вероятности.

– Элизабет, – послышался позади мужской голос. Она повернулась и увидела пожилого человека в панаме.

– Спускайся, Элизабет, – сказал он.

Она помотала головой.

– Спускайся, Элизабет, – повторил он. – Прошу тебя.

– Зачем? – спросила она. – И какое вам дело?

– Не узнаешь меня? – спросил он и снял шляпу, обнажив редкие седые волосы. Она представила его себе с темными волосами и без морщин. И сразу вспомнила. Его появление здесь не могло быть случайностью, но и закономерность его ускользала от Элизабет.

– Это вы, – помолчав, сказала она. – Вы – тот мужчина из «кадиллака».

Старик протянул ей руку:

– Я тебе все расскажу, только спустись вниз.

Элизабет взяла протянутую руку, и он помог ей сойти на палубу. Они стояли и смотрели друг на друга – десять секунд, двадцать, тридцать… Наконец Элизабет улыбнулась.

– Сегодня тепло, – сказала она. – Почему вы в перчатках?

* * *

Он стер с лица остатки крема для бритья и принялся выдергивать из ноздрей волоски, когда Таннер принес ему шарик от крупного подшипника – это был сигнал.

Когда Таннеру исполнилось три года, отец Дэвида купил ему настольную игру «Мышеловка». Смысл игры заключался в том, чтобы, соединив между собой несколько замысловатых деталей, соорудить ловушку, приводимую в действие шариком, запускающим механизм цепной реакции. Таннер вознамерился усовершенствовать исходную модель. При помощи деталей из конструктора, кухонной воронки и найденных в мусорном ведре картонных цилиндров из-под пищевой пленки он удлинил ловушку на несколько футов. Однажды, придя вечером домой, Дэвид обнаружил, что «Мышеловка» обосновалась на кухне. Таннер у него на глазах запустил красный пластмассовый шарик по картонной трубке. Шарик с легким постукиванием прокатился по ней, упал в воронку, липкой лентой приклеенную к обеденному столу, а из нее – на стопку книг, которые Таннер сложил так, чтобы шарик в итоге ударил по башмачку «Мышеловки». Дальше игра продолжалась, как было задумано производителем. Пара секунд у Дэвида ушла на то, чтобы осознать, что ему страшно, и еще через пару секунд он понял почему. Его напугала неестественная, нездоровая сосредоточенность во взгляде сына – явный признак обсессии. Он сразу узнал этот взгляд – такой же делался у него самого, когда его поглощала работа. Пустой взгляд коматозника. Элизабет он пугал настолько, что, когда они жили в Кайахога-Фоллс, она прогоняла Дэвида писать в заднюю комнату – лишь бы не видеть этот «зомби-взгляд», как она его называла. Наверное, у Таннера это наследственное. Утром Дэвид перенес «Мышеловку» в детскую. Таннер понемногу вносил в нее все новые усовершенствования. И иногда казалось, что это не Таннер совершенствует ловушку, а она его. Дэвид даже иногда помогал сыну и предлагал свежие идеи, когда Таннеру не хватало своих. Теперь комната мальчика представляла собой громадную «Мышеловку», которая все так же запускалась пущенным по трубе шариком – но теперь тяжелым, весом в фунт, извлеченным из подшипника, купленного Дэвидом на гаражной распродаже в Кенморе.

– Пап, – сказал Таннер. – Давай поиграем в Руба.

Они назвали игру Рубом в честь Руба Голдберга – газетного карикатуриста, который рисовал такие же нелепые машины в начале ХХ века. Рисунок Голдберга висел в рамке над комодом Таннера – Дэвид купил его в интернете.

Отец с сыном пошли в детскую. Для установки «Мышеловки» теперь требовалось около часа. Для Таннера это уже была не игра, а серьезное дело. По сути, это искусство – в конце концов осознал Дэвид. Ну и пусть у других детишки делают аппликации из макарон – его мальчик хочет заниматься вот этим.

Приглядевшись, Дэвид понял, что «Мышеловка» снова изменилась.

– Что-то новенькое придумал? – спросил он.

– Сюрприз, – ответил Таннер.

Дэвид с опаской поднес шарик к игрушечному гоночному треку, стоящему на комоде.

– Три, два, один… Пуск! – крикнул Таннер.

И Дэвид пустил шарик. Тот, набирая скорость, промчался по треку вниз, упал точно в жерло тоннеля и исчез. Секунду спустя выскочил с другого конца и ударился о ручку швабры, поставленной возле тумбочки щеткой вверх. Швабра упала, потянув шнурок, перекинутый через шкив – колесико с желобом. На другом конце шнура палочка из конструктора «Тинкертой» придерживала пружину, присоединенную к игрушечной бейсбольной бите. Пружина распрямилась, и бита – пожалуй, чуть сильнее, чем следовало бы, – стукнула по кнопке музыкального центра. Зазвучала музыка – «Aqualung» любимых Дэвидовых Jethro Tull . Одновременно палочка, качнувшись как маятник, задела первую из разноцветных костяшек домино, поставленных таким образом, чтобы, падая одна за другой, они образовали слово: ПАПА. Последняя костяшка упала на еще один пружинный механизм, соединенный с наполненным песком ведерком. Механизм сработал, с ведерка слетела крышка, песок высыпался, опустевшее ведерко поднялось, а ботинок, с которым оно было соединено при помощи еще одного шкива, – опустился. Он привел в действие еще несколько затейливых приспособлений, в конечном итоге отправив в полет через всю комнату игрушечную кошку – попав в баскетбольную корзину, она запустила базовую модель «Мышеловки». Перед тем как мышеловка опустилась, Таннер, как всегда, быстро выдернул из-под нее игрушечную мышку. Дэвид никогда не спрашивал, зачем он так делает. Он хорошо знал своего сына – Таннеру совесть не позволила сооружать конструкцию, из-за которой кто-то лишится свободы.

– Сынок, это фантастика, – сказал Дэвид, хотя на душе у него все еще было неспокойно.

– Спасибо, – ответил Таннер. – Я ее весь день делал.

– Просто шедевр. А для тети Пегги сможешь снова настроить?

– Почему ты все время уезжаешь? Ты что, теперь всегда будешь на работе, как папа Трэвиса?

– Просто меня попросили кое-что написать. Как раньше, когда я работал журналистом…

– Когда еще была мама? – закончил за него Таннер.

– Да.

– Мама была красивая?

– Ты же знаешь. Я много раз тебе говорил, что да.

Неужели ребенок догадался, что сегодня у отца не совсем обычные планы на вечер? Наверное, он что-то почувствовал. Сын пытался защитить мать, которой не помнил, – это и тронуло Дэвида, и слегка напугало.

– Расскажи, какая она была красивая.

– Как первые лучи утреннего солнца, стучащиеся в окно.

– А еще?

– Как греза ангела.

– Она была така-а-а-я красивая…

– …что, если посмотришь в словаре слово «красавица», там будет написано…

– «Мама Таннера»!

– Точно. Именно это там и будет написано.

* * *

– Могу я тебе кое в чем признаться?

– Конечно, – сказал Дэвид.

Они сидели в его «жуке» на парковке гриль-бара «Даймонд». Кэти сняла обруч с кошачьими ушками, позволив волосам рассыпаться по плечам – кроме пары боковых прядей, которые она на манер хиппи повязала вокруг головы. От нее пахло дешевым шампунем и арахисовым маслом. С первой минуты встречи она грызла ноготь на левом указательном пальце, который не выпускала изо рта. «Не пора ли ей озаботиться своим здоровьем, – подумал Дэвид, – с учетом того, сколько лака для ногтей попадает в ее организм?» Едва успев сесть в машину, она настроила радио на местную музыкальную индистанцию и стала подпевать какой-то мутной песне Тори Эймос, которую Дэвид слышал первый раз. На Кэти были черные чулки, зеленое платье, а поверх него – футболка с Ramones . Было совершенно очевидно, что она никогда толком не слушала Ramones , но это не мешало Дэвиду пялиться на ее губы.

– Ненавижу «Даймонд», – сказала она. – Ну ладно, не ненавижу. Это слишком сильно сказано. Стейки у них хорошие. Но когда я была здесь в последний раз, сосалась с одним сенатором. С женатым сенатором штата. Или он сосался со мной. В общем, мы сосались друг с другом. И если мы туда пойдем, я буду без конца вспоминать этого сенатора и это испоганит нам все интервью – или чем там мы собираемся заняться.

– Может, к «Ларри»? – предложил Дэвид.

Она пожала плечами.

– Никогда в «Ларри» не была. Но мне все равно. Куда угодно, только не сюда.

Если не считать чисто внешнего сходства, Кэти ничем не напоминала Элизабет. Они были как две разнозаряженные частицы: если Кэти позитрон, то его покойная жена – электрон. Наверное, случись им объединить свои силы, никто в целой Вселенной не смог бы им противостоять. Обе были невероятно обаятельны, но каждая по-своему. Возможно, подумал Дэвид потом, Кэти привлекла его как раз своей непохожестью на Элизабет. Ничто в ней не напоминало ему о покойной жене – и ему не было больно рядом с ней. Такое было с ним первый раз.

Через двадцать минут они уже сидели в отдельной кабинке «Ларри» – небольшого бара, знаменитого фирменными жареными грибами и панини. На стенах висели фотографии завсегдатаев с клоунскими носами на лицах. Дэвиду было любопытно, откуда пошла традиция, но он решил не спрашивать, дабы не разрушать интригу. Зато придумал такую историю: в самый день открытия в бар заглянул клоун в гриме (отработал на детском дне рождения и не успел переодеться), съел тарелку грибов и умер на месте от сердечного приступа. Хозяин, не желая, чтобы призрак покойного клоуна беспокоил посетителей, развесил по стенам эти фотографии в надежде, что они его умиротворят.

– А почему они все как клоуны? – спросила Кэти, показывая на фото пожизненного мэра Акрона Дона Пласкеллика с огромным красным носом.

Дэвид пожал плечами. Официантка принесла пиво: ему – «Дортмундер», Кэти – «Стро» – и отправилась на кухню узнать, когда будут готовы «грибочки».

– Ну и? – спросила Кэти.

– Да, поехали, – согласился Дэвид.

– У вас разве нет диктофона? Или хотя бы блокнота или чего-нибудь в этом роде?

– Не-а. Если я чего-то не запоминаю, то потом просто додумываю.

Она неуверенно улыбнулась.

– Если я соберусь использовать что-то из вашего рассказа, то перезвоню вам и попрошу наговорить под запись. Но пока я только подбираюсь к теме. До написания статьи еще далеко.

– Вы это специально говорите? Чтобы развязать мне язык?

– А из вас получился бы неплохой журналист.

– Кто знает, – сказала она. – Ладно, Вудворд[2]Вудворд Боб – американский журналист, лауреат Пулитцеровской премии, прославившийся расследованием Уотергейтского скандала., задавайте свои вопросы.

– Вы знали Старика с Примроуз-лейн? Видели его?

– Вряд ли. Хотя в полиции мне говорили, что, вероятно, несколько раз мы с ним пересекались. Вот только… они мне показывали эту мою биографию, которую он писал. И там есть вещи, которые он никак не мог знать. В смысле он просто не мог за мной там подсмотреть. Например, в летнем лагере в Келлис-Айленде, куда я однажды ездила. Это был лагерь от Министерства сельского хозяйства, совсем маленький. Двадцать человек детей и пять вожатых. Я помню всех. Его там точно не было. То же самое – что я ела и все такое прочее – про каникулы во Флориде. Мне тогда было восемь лет. Мы гостили у моей тети в Пердидо-Ки. Сезон уже кончился, и народу вообще никого не было. Он просто не мог знать, чем я там занималась. В полиции считают, он за мной следил. Наблюдал за каждым моим шагом почти всю мою жизнь. Но я уверена, что никто никогда за мной не ходил. Ну, почти уверена. И его лицо мне даже близко знакомым не показалось.

– О чем еще вас расспрашивали в полиции?

– В основном интересовались, где и когда я его видела. Показали его фотографию. Я его не узнала. Они сказали, может, я его видела, когда была маленькой. Может, и видела, откуда мне знать? Но даже если видела, то не запомнила. Они даже уговорили меня подвергнуться гипнозу.

– И как, помогло?

В ответ Кэти изобразила неприличный жест. Принесли грибы. Подцепив на вилку самый большой, она принялась дуть на него своими ангельскими губками.

– У вас есть какие-нибудь предположения?

– Конечно, я много об этом думала. Это, конечно, полное безумие – знать, что был на свете совершенно чужой человек, который знал про меня абсолютно все! И у меня, получается, не было от него никаких секретов, как от лучшего друга. Только я на эту дружбу не подписывалась. А он ведь, наверное, знал даже про самые-самые гадости, которые я делала, про то, в чем я никому признаваться не собиралась. Например, чем мы с мистером Мерфи занимались за гаражом, когда мне было четырнадцать лет. Но мне почему-то кажется, что, хоть он и знал про меня все это, все равно был в меня влюблен. В общем, полная жуть. Вы спрашиваете, какие у меня есть предположения. Ну, не знаю. Единственное, что приходит в голову, – что все это – какое-то дикое совпадение. Он писал о какой-то вымышленной девочке, но вышло так, что она жила той же жизнью, какой жила я, только в реальности. А может, мы с ней были как-то связаны, телепатически, что ли… Это… уму непостижимо, правда? Мне, кстати, всегда нравилось это выражение. Уму непостижимо. А как вы? Есть идеи?

– Ни одной, – сказал он. – Но история классная.

– Не сказала бы.

Дэвид откинулся на спинку стула и запустил пальцы в слишком рано поседевшие волосы. Интересно, он кажется ей стариком?

– Если не считать этой истории, с вами когда-нибудь случалось что-нибудь необычное?

– В Кливленд-Хайтс? – засмеялась она. – В Кливленд-Хайтс никогда ничего не случается. Это самый тихий и самый скучный пригород на свете. Разве что какая-нибудь мамаша забудет дать доченьке в школу коробку с завтраком – вот и все происшествия. Я почему оттуда и уехала – приключений захотелось. Надоела скучища! Это я так раньше думала, до этой истории. Осторожнее надо быть с мечтами, ага.

– Неужели не помните ни одного странного человека? Никто не подглядывал вам в окна? Не приставал на улице?

Кэти вдруг схватила его руку. Ее ладони были теплыми. И влажными. Сердце у Дэвида забилось быстрее.

– Черт!

– Что такое?

– Дэвид!

Она выкрикнула его имя как заклинание.

– Дэвид, кажется, я все-таки его видела. Один раз. Вот ведь… Как я могла забыть! Скорее всего, это был он.

– Кто именно?

– Один мужик. Мне было лет десять или одиннадцать. Я ждала маму возле магазина игрушек «Биг Фан» в Ковентри. Ну, знаете, этот прикольный магазин с винтажными коробочками для ланча и прочей такой фигней? Так вот, я стояла у входа, под фонарем, и вдруг вижу, прямо на меня идет какой-то мужик. В штанах цвета хаки и в куртке такой типа бомбера. Дело было в апреле. Точно, мне как раз исполнилось десять лет. Он перешел через дорогу и чесанул прямо ко мне. Понимаешь? Он шел и смотрел на меня в упор. Я еще подумала: может, он меня с кем-то перепутал? Ну там, с племянницей или с кем еще, странно же – незнакомый мужик, а идет как специально ко мне… Он уже и рот открыл, что-то мне сказать собирался…

– Это был Старик с Примроуз-лейн?

– Нет. Погоди, не перебивай. Слушай, что было дальше. Он как раз подошел ко мне, и тут вдруг откуда ни возьмись вылетает этот старик и врезается в мужика. Реально впечатал его в стену со всей дури. Я от страха чуть не обделалась, честно. Вбежала поскорей в магазин и уже оттуда осторожненько выглянула. И увидела, что старик гонится по улице за мужиком. Что я тогда могла подумать? Наверное, поссорились из-за денег… Так вот, тот старик – по-моему, это был он. Во всяком случае, очень похож на Старика с Примроуз-лейн. Но я это только сейчас сообразила.

Она отпустила его руку.

– Извини, я психанула немножко. Мурашки по спине.

Дэвид перебирал в уме варианты. Не потому ли Сэкетт заинтересовался нераскрытым делом о похищении Элейн? Может, он нашел улики, связывающие его с историей Кэти?

– Ты заявила в полицию? – спросил Дэвид.

– Нет, я даже родителям ничего не сказала. Да и что я могла сказать? Что видела, как два мужика подрались в Ковентри?

– А что, если человек в бомбере задумал недоброе, а старик ему помешал?

– Ну не знаю… По-моему, он просто принял меня за другую девочку.

– Почему же старик на него набросился?

– Блин, да мне-то почем знать? Мне было десять лет. Если тот мужик хотел на меня напасть, почему старик не вернулся? Почему не предупредил меня, чтоб была осторожней? Почему сам не сообщил в полицию?

– Я просто размышляю вслух.

– Угу, – кивнула Кэти.

Она допила пиво и принялась разглядывать фотографии на стене. Снимки были явно не любительские – свет поставлен очень грамотно и везде одинаковый задник с пушистыми облаками. Люди на снимках выглядели дико. Может, в этом и заключался весь смысл фотографий: показать, что все мы – чудики?

– Почему ты думаешь, что парень в бомбере задумал недоброе?

– Потому что я эту историю уже слышал.

– Да не свисти.

Дэвид кивнул.

– Эту историю я слышал от жены. Ее сестру-близняшку похитили, когда им было по десять лет. Похититель схватил бы и мою жену, если бы не появился незнакомец в автомобиле и не спугнул его. Никто потом больше не видел ни похитителя, ни незнакомца.

– Вот почему… Черт! Извини, это не мое дело.

– Ты хотела сказать: вот почему она покончила с собой? – спросил Дэвид.

Он как наяву увидел, как «кавальер» на скорости семьдесят миль в час летит прямо в стену магазина, а Элизабет в трансе смотрит вперед. Или она улыбалась?

– Не исключено, что сказались последствия послеродовой депрессии. Но скорее всего, ты права. Похищение Элейн стало для нее…

Не просто ударом. Шарик стукнул по рычагу, который одну за другой повалил костяшки домино и отправил их в пропасть.

– …Похищение запустило цепную реакцию. Все дальнейшее неизбежно толкало мою жену к самоубийству. Рано или поздно это должно было случиться.

– Ты тоскуешь по ней?

– Каждый день, каждую секунду, – сказал он. – Ночью я чувствую ее рядом с собой. Не в смысле, что кажется, будто она рядом, – я физически ощущаю, как она прижимается ко мне. Похоже на фантомную боль в ампутированной конечности. Ноги нет, но она болит. У жены был трудный характер. Иногда она бывала очень злой. Ей было проще послать человека куда подальше, чем попытаться понять его. И только я знал, что за ее колючестью скрывается удивительно прекрасное и нежное существо. Потому я по ней и тоскую. Потому что больше я таких не встречал.

– Интересно, а мы с ней не могли где-нибудь пересечься? – спросила Кэти. – Где произошло похищение? Случайно, не в Кливленд-Хайтс или Ковентри?

– Нет, – сказал он.

– Что еще тебе известно об этом деле?

– Ничего. Я им не занимался.

– Почему? – удивилась Кэти. – Это же твоя работа.

– Потому что, – ответил он. – Потому что потому.

Кэти не настаивала. Кажется, она начинала его понимать. Дэвид очень не любил эту неприятную особенность своей профессии – эмоциональную связь, возникающую во время интервью между журналистом и его собеседником. Иногда он ощущал себя чуть ли не проституткой, торгующей собственными чувствами, а в уплату получающей слова, слова, слова.

– Моя история сильно отличается от того, что пережила твоя жена, – сказала Кэти.

– Чем же?

– Мужик в бомбере никого не похитил.

– Ему помешал Старик с Примроуз-лейн, – сказал Дэвид.

– Он увидел меня случайно. Почему, когда старик его прогнал, он не свернул за угол и не схватил другую девчонку?

– Я не верю в такие случайности.

– Наверное, я плохо рассказала, и ты ничего не понял, – раздраженно фыркнула она.

Вместо ответа Дэвид достал бумажник и показал Кэти фотографию: жена в кресле-качалке с книжкой Кристофера Пайка в руках.

– Вау! – не удержалась та. – Вот это да! Если я оденусь, как моя мама в молодости, на дюйм укорочу волосы и смою косметику… Ты, Дэвид, может, и не примешь меня за Элизабет, но чужие – точно. Скулы у нас разные…

– И губы.

– Дэвид, мы сейчас полезли в какие-то психологические едреня, – сказала Кэти. – В реально стремные едреня. Что ты, что я. Так что давай прекратим. Серьезно. И не потому, что у меня есть жених. У нас тут получается, как если бы в «Ловушке для родителей» Хейли Миллз утонула в летнем лагере, а ее парень стал бы спать с ее близняшкой. Неужели не понял? Если ты прав насчет того, что меня тоже хотели похитить, то выходит, что у тебя и у похитителя одинаковый вкус… В смысле вам нравятся женщины одного типа.

– Когда похитили Элейн, мне было девять лет.

– Я же тебя не обвиняю. Я просто говорю… Все это полная клиника.

– Что да, то да.

– Ладно, ты меня убедил, – сказала она. – Похищение Элейн и мой случай как-то связаны между собой. Ну и что из того? Ты считаешь, что старик был заодно с тем уродом, но в последний момент передумал?

– Оба раза? – покачал головой Дэвид. – Что-то не верится.

– Зато это облегчает тебе задачу.

– Каким образом?

– Тебе просто надо вычислить, кто знал и меня, и твою жену. Найти точку пересечения. Это сразу сократит список подозреваемых.

– Неплохая идея. При условии, что связь между обоими случаями существует. Что это не совпадение.