Онлайн чтение книги Короткая глава в моей невероятной жизни A Brief Chapter in My Impossible Life
Часть вторая

Моя комната находится на чердаке. Потребовалось немало лет и часов споров, чтобы мои родители наконец разрешили мне переехать наверх. У нашей семьи была семейная кровать. Я спала с родителями почти до трех лет, и к тому времени Джейк спал в этой же постели. Это определенным образом вынуждает задаться вопросом: а как же они нашли время, чтобы сделать Джейка? Как гадко. Ладно, двигаемся дальше… В общем, полагаю, чердак казался чем-то слишком удаленным от родителей. Но, думаю, то, что в итоге заставило их сдаться, никак не связано с семейным единением, скорее это была моя страсть к Эминему[9]Американский рэпер.. Им не дано понять его тонкий ум и услышать иронию в его музыке; они даже отказываются называть это музыкой. Они называют ее шумом – сексистским, гомофобным, расистским шумом. И вот так мы оказались включенными в классическую борьбу поколений. (Заметно, что я пополнила свой словарный запас терминами для SAT[10]SAT (Scholastic Aptitude Test) – стандартизованный тест для приема в высшие учебные заведения в США.?) Им каким-то образом удалось практически без жалоб пережить период «Backstreet Boys»[11]Американская поп-группа., но Эминем сводит их с ума, так что теперь я живу на чердаке.

Я сижу на кровати, делая домашнее задание по математике, когда раздается стук в дверь.

– Я несу Fruit-n-Freeze[12]Лакомство из замороженных фруктов.. Кокос или лайм? – кричит Джейк, поднимаясь по лестнице.

Он садится на край моей кровати, протягивая оба батончика.

– Ты какой будешь? – спрашиваю я его.

Он смотрит то на один, то на другой:

– С лаймом.

– Отлично, – говорю я, – я возьму с лаймом. Он протягивает мне его и улыбается:

– Просто для ясности: я на самом деле хотел с кокосом.

Я знаю, он поднялся сюда, чтобы поддержать меня. И если бы он был другим ребенком или даже девочкой, то, вероятно, попробовал бы заговорить о том, что случилось за ужином, но сейчас я так благодарна, что это просто Джейк, и я могу просто сидеть с ним здесь и разговаривать о чем угодно, кроме того, что случилось за ужином.

– У тебя ноги воняют.

– Ага, – отвечает он. Он смотрит на них с гордостью и вытаскивает нитку из спутанных светлых волос на большом пальце ноги. Стряхивает мне на кровать. Мы сидим и уплетаем тающие батончики Fruit-n-Freeze. Одна из особенностей жизни на чердаке заключается в том, что здесь крайне жарко. Даже в сентябре.

– Ты собираешься на вечеринку к Дариусу в субботу? – спрашивает он.

– Откуда ты вообще о ней знаешь?

Это никак не вяжется с моим представлением о том, каково это будет, когда Джейк будет учиться в старших классах вместе со мной. Ему не полагается знать о вечеринках, устраиваемых в доме двенадцатиклассника. И хотя я всегда ходила на вечеринки двенадцатиклассников, будучи девятиклассницей, меня это удивило. Джейк – мальчик, а мальчики-девятиклассники ходят на вечеринки-только-для-девятиклассников. К счастью для них, все они вырастают и становятся двенадцатиклассниками.

– Просто услышал. Ну, знаешь. В школе. Так ты идешь?

– Не знаю, – отвечаю я, хотя Клео всю неделю только об этой вечеринке и говорила.

Она водила шашни с Дариусом в самом конце прошлого года. И не считает, что раз он не звонил и даже не разговаривал с ней в последние дни учебы, значит, он ее бросил, ведь приближались летние каникулы и, по-видимому, парням, которые ведут себя как мудаки, перед летними каникулами предоставляется какое-то особое на то разрешение.

– Слушай, Джейк, мне надо закончить домашнюю работу. Спасибо за Fruit-n-Freeze. Ты просто красавчик.

– Можно я принесу сюда свою домашку? – Под мансардным окном стоит кресло, а рядом с ним вентиляционная труба, которая используется в качестве журнального столика. Джейк кивает на нее.

– Конечно.

Остаток вечера мы проводим в молчании, решая свои математические задачи под тихое звучание альбома « A Rush of Blood to the Head» группы «Coldplay» на CD-плеере, окутанные ароматом ног Джейка. Мне удается избежать встречи с мамой или папой до утра.

Наступает пятница – неделя прошла без очередного упоминания Ривки. Возможно, я в безопасности. Возможно, я могу заставить это, или ее, или что там еще просто исчезнуть. Когда мысли об этом прокрадываются в мое сознание, я представляю себе бескрайний океан или одинокое дерево, от которого остался лишь ствол, словно медитирую. Ом. Ом. Понимаете? Ладно. Я не настолько наивна. Я не считаю, что у меня внезапно появились силы гипер-Будды, способные прогнать мои неприятные мысли или даже мысли других людей. Я знаю, что мама с папой не бросили эту затею. Они просто дали ей время. Но, как и следовало ожидать, все снова всплывает вечером в пятницу за обеденным столом.

Мы едим рано, потому что, как я уже сказала, это вечер пятницы и я иду в кино с Клео, Джеймсом, Генри и Айви. Показ фильма начнется через час. Так что, по крайней мере, у меня заготовлена стратегия побега.

В этот раз я решаю, что мне нельзя просто выскочить из комнаты. Мне нужно изложить свои доводы.

– Послушайте. Вы должны знать мою позицию по этому поводу. Я просто не хочу ничего знать. И это не потому, что я от чего-то бегу, а потому, что мне просто все равно. Можете думать, что внутри меня зияет дыра или что там пишут в ваших родительских сюси-пуси-книгах, но у меня нет чувства, будто я что-то упускаю, я не страдаю без этого или чего-то еще, и мне хотелось бы, чтобы вы это прекратили. – Сама не могу в это поверить, но у меня будто сдавлено горло, а в глазах жжет. Кажется, я пытаюсь не заплакать.

– О, милая, – выдыхает мама. Сейчас она до смерти раздражает меня. – Мы с радостью примем любое твое решение, ты знаешь это. Мы не хотим заставлять тебя делать что-либо. Просто Ривка…

– Да прекрати это! Ну боже мой! – Я отодвигаю от себя тарелку и бросаю на нее салфетку. – Неужели нельзя просто оставить меня в покое? – Я уже кричу. Знаю, я выгляжу неразумной.

Папа и мама обмениваются взглядами. Я прожила с ними достаточно долго, чтобы понимать их бессловесный язык. Они решают сегодня оставить все как есть – и тему, и мой срыв. Во всеобщем молчании чувствуется неловкость.

Папа прочищает горло.

– Так, ребята, – говорит он, – не забудьте, что завтра у нас кампания по привлечению новых членов.

Иногда мне кажется, что я провела лучшие годы своей юности на местном рынке органических продуктов, пытаясь заставить покупателей вступить в Американский союз защиты гражданских свобод. Мама работает в штате АСЗГС уже двадцать лет. Это ее первая работа после окончания юридического факультета, и сейчас она директор по юридическим вопросам. Можете себе представить, каково это – ходить в один и тот же офис каждый день на протяжении двадцати лет? И она все еще сидит в комнате девять на двенадцать[13]Имеются в виду футы. В метрической системе это 2,74 × 3,66 м. без окон, куда ее изначально и определили. Она считает свой кабинет уютным.

Дважды в год они проводят кампании по привлечению новых членов, и нас с папой и Джейком призывают на помощь. Правда в том, что мне в действительности нравится это делать, потому что можно вступать в довольно жаркие споры с категоричными покупателями, и чем я старше, тем более искусно аргументирую необходимость в том, во что верю, – например, в свободе слова, праве женщин на выбор, правах геев. А еще должна признать, хотя сейчас мне хочется задушить свою маму, я горжусь ею.

– Я пойду, – говорю я, – а сейчас – пока и хорошего вечера.

Я встаю.

– Подожди, – говорит папа. – Ты ничего не забыла? – Он показывает пальцем на свою щеку.

Я закатываю глаза и оглядываюсь на маму. Я не могу совершить идеальный побег, не поцеловав их обоих. Это не стандартная ситуация. Они больше не требуют поцелуев. Но я знаю, что им меня жаль.

Я тяжело вздыхаю и быстро целую маму, потом поворачиваюсь к папе. Он сует мне двадцать баксов. Однако, решаю я, в том, что тебя жалеют, есть и положительная сторона.

Фильм, кстати, полный отстой. И это показывает, насколько он плох, потому что я не самый разборчивый кинозритель. Мне нравится все: душещипательные гипертрофированные драмы, комедии с грубым пошлым юмором, претенциозные артхаусные киноленты, посмотреть которые мы ездим в большой город, и даже кровавые ужастики. Но этот фильм просто пробил тараном даже мои невысокие ожидания, и я не стану утруждать вас деталями.

Кинотеатр находится на Хайвей 33, в паре миль от нашего городка. Через дорогу располагается закусочная «Роксис», а рядом с ней – рыбный рынок, который всегда удивлял меня своим странным расположением (для рыбного рынка), потому что насколько же велико должно быть желание купить какую-нибудь рыбу, чтобы приехать за ней сюда. Закусочная – другое дело. Посмотреть кино, съесть бургер с картошкой фри и молочным коктейлем. Но посмотреть кино, а потом купить кусок свежезамороженной исландской трески? Мне этого не понять.

После кино мы оставляем машины на парковке и поднимаемся по дороге к огромному полю кукурузы. Я живу не в какой-нибудь глуши, хотя понимаю, как это начинает звучать. Мы живем всего в тридцати минутах езды от Бостона, и, как я уже говорила, в нашем городке есть рынок органических продуктов. У нас также есть «Старбакс»[14]Сеть кофеен., сетевая пекарня и даже крутой ресторан азиатской фьюжн-кухни, где спринг-ролл[15]Небольшой рулет из тонкого теста с начинкой. подают за двадцать долларов.

Мы прокладываем себе путь между стеблей кукурузы, которые в конце сентября уже довольно высоки, и выходим на прогалину, ставшую в последние годы нашим постоянным местом тусовки после кино поздним летом и ранней осенью. На улице немного прохладно, и Джеймс по доброте душевной одалживает мне свою фланелевую рубашку.

Я ложусь на спину и смотрю на звезды. Клео закуривает сигарету. Джеймс раскуривает косячок. К вашему сведению, на этом месте данная история не станет поучительным рассказом о подростковом курении или приеме наркотиков. Честно говоря, я считаю курение отвратительным и постоянно говорю об этом Клео. На самом деле она курит не так уж и часто. Она никогда бы не закурила сигарету утром или в течение дня. Клео курит только ночью, когда расслабляется в компании друзей на вечеринках или кукурузных полях. Что касается косячка, я не курю траву, и это не потому, что я скромница, и не потому, что я этого не одобряю, и не потому, что я выбираю «Просто скажи: НЕТ». И это не из-за того, что я боюсь расстроить своих родителей, ведь у меня есть довольно большие подозрения, что они сами много курили в прошлом. Кто знает, может, они и сейчас курят. Нет, я не курю траву, потому что у меня был крайне неприятный опыт. Курение незамедлительно отправляет меня в дебри моей собственной головы: я не могу поддерживать разговор и сосредоточиваюсь на вещах, о которых хотела бы не думать вообще. Но, должна признать, мне как будто нравится запах и то, как мои друзья глупеют под воздействием травы.

Я и Клео познакомились с Айви в первом классе на поле для гандбола во время перемены. У нее была посредственная подача и косички ниже попы. Джеймса и Генри мы взяли в нашу маленькую компанию в третьем классе, потому что Джеймс был щуплым и забитым, а Генри – толстым и другие мальчики не хотели играть с ними обоими. Мы пятеро стали неразлучными.

С тех пор столько всего изменилось… Маленькие изменения заключаются, например, в том, что у Айви оказался талант к актерскому мастерству, а не к гандболу, и она сменила косички на короткую стрижку, укоротив волосы до трех дюймов. И в том, что Генри вырос из своего детского жира, и теперь мальчикам, которые раньше дразнили его, приходится его слушаться, потому что он капитан баскетбольной команды. Конечно же произошли и более серьезные перемены, со всеми нами, сложные перемены, и их слишком много, чтобы рассказывать обо всех. Теперь у каждого своя жизнь, и мы больше не неразлучны, но нам все еще нравится вместе ходить в кино, сплетничать обо всех в школе, иногда курить траву и тусоваться на кукурузном поле.

– Итак, Кливидж[16] Англ . Cleavage – ложбинка между грудей., – Генри придумал новое прозвище для Клео, – что там с Дариусом? Он уже повисел на твоих новых увесистых подружках? – Генри делает жест в сторону грудей Клео, которые та сегодня гордо выставила в футболке, которую следовало бы отправить на пенсию еще до летнего ростового скачка.

Айви глубоко затягивается косяком:

– Ты такой ребенок, Генри.

– Кажется, я хочу их потрогать. Можно? – Джеймс протягивает руку, словно пытаясь ухватиться.

Знаю, звучит так, словно он тот еще извращенец, но, как я уже сказала, мы дружим с третьего класса, и мы все знаем, что Джеймс гей.

– Давай, вперед! – Клео наклоняется ему навстречу. Он слегка тыкает в одну грудь, после чего одергивает руку. – Ну да, они настоящие.

Клео вносит маленькую поправку:

– Как будто ты разбираешься.

– Эй, теперь моя очередь? – Генри протягивает руку.

– А ты щупай свои титьки.

Все смеются. Айви ложится рядом со мной и кладет голову на колени Генри.

– Мы ведь умные люди, так? – спрашивает Айви. – Тогда скажите мне, гении, почему мы не догадались выкурить косяк перед тем, как идти в кино.

Если не считать звучания голосов моих друзей, шума редких машин, проезжающих по Хайвей 33, и шелеста листьев кукурузы на осеннем ветру, вокруг стоит мертвая тишина. На небе раскинуто одеяло из звезд. Нет луны, о которой можно было бы поговорить. Я чувствую себя словно в укрытии, под защитой, в безопасности. Я сижу в этом коконе посреди кукурузного поля на окраине города, в котором жила с рождения, с группой друзей, которых знаю всю свою жизнь, и все же, когда Джеймс обращает внимание на то, что я сегодня молчалива, и спрашивает, все ли в порядке, я просто говорю, что устала и что, пожалуй, мне пора домой.

Клео ночует у меня. К счастью для нас, мои родители уже спят, потому что от нее воняет сигаретами и она все еще немного навеселе. Как принято у нас дома, я на цыпочках захожу в их комнату и шепчу, что вернулась. Я всегда стою за дверью их спальни по крайней мере две полные минуты, вслушиваясь с почти сверхчеловеческой концентрацией, чтобы уловить малейший шелест простыней, свидетельствующий о том, что они заняты… ну, вы понимаете. Видите ли, я не могу заставить себя даже выговорить это. Я гораздо сильнее боюсь застать родителей за этим занятием, чем быть арестованной за распитие алкоголя.

Мама поворачивается и бормочет:

– Привет, солнышко. Поцелуй меня.

Я знаю, что просто так принято. Я не дура. Я наклоняюсь к ней, она делает долгий, глубокий, шумный вдох, принюхиваясь ко мне. Затем отворачивается. Я чиста.

Она зевает:

– Спокойной ночи.

Мама засыпает прежде, чем я успеваю закрыть за собой дверь.

Клео и Джейк вместе чистят зубы в ванной. Она тоже воспринимает его как младшего брата. Она знает его с рождения, будучи единственным ребенком в семье, если не считать новых детей ее отца в Скоттсдейле, а Клео совершенно точно не принимает их в расчет. На самом деле она притворяется, что не помнит их имен, а зовут их, чтобы вы знали, Карли и Крейг. Думаю, Джейк всегда был немного влюблен в Клео, и кого-то это могло бы бесить, я же нахожу это милым.

– Неудивительно, что у тебя всегда воняет изо рта, Джейк, – дразнит его Клео. – Ты преужаснейше чистишь зубы. Кто-нибудь рассказывал тебе о важности круговых движений? – Она показывает, как надо. – Понимаешь, – выговаривает она ртом, полным пенящейся пасты, – все дело в деснах. – Она вытаскивает изо рта зубную щетку и пачкает ею его нос.

Он изображает отвращение и быстро ополаскивает свое лицо в раковине. Он одет в пижамные брюки в оранжево-голубую клетку, подаренные мной на Рождество тапочки в виде медвежьих лап (улавливаете? Он на своих – медвежьих лапах), и он без футболки. Тело Джейка начинает принимать мужскую форму, и он старается ходить с голым торсом везде, где это дозволено.

– Доброй ночи, девушки, – говорит он и, хотя лицо Клео покрыто абрикосовым скрабом, а я только начала чистить зубы, выключает свет в ванной.

Я лежу в постели. Клео выключает мой компьютер, проверив свою электронную почту, а затем поворачивается ко мне и говорит:

– Симона, ты уверена, что все в порядке? Ты сегодня выглядишь какой-то раздраженной.

Ну вот, опять. Это жжение в моих глазах. Эта сдавленность в моем горле. Что происходит?

– Ага. У меня все отлично. Просто устала. – Я притворяюсь, что зеваю.

Она сползает на матрас, который мы положили для нее на пол:

– Ну давай, Симона. Расскажи мне, что происходит.

Теперь мне кажется, будто внутри меня что-то надламывается. В комнате стоит кромешная тьма, и я рассчитываю на то, что мне удастся незаметно позволить паре слез скатиться по моим щекам. Мы долго молчим, и я вытираю текущий нос рукавом, стараясь не всхлипнуть. Внезапно я осознаю, как сильно устала , но устала в основном от того, что притворяюсь, будто это меня не волнует.

– Эта неделя такая ненормальная… – Мой голос дрожит.

Клео ждет.

– Родители сказали, что со мной хочет встретиться Ривка.

Я говорю, отлично понимая, что Клео не знает, кто такая Ривка, но не могу придумать, как еще ее назвать. Моя родная мать? Женщина, которая меня родила? Ничего из этого не кажется правильным. Но старой доброй Клео не требуется объяснений. Она, в отличие от Джейка, обладает даром интуиции.

– Ого, – говорит Клео. – Это жестко.

– О да.

– Ну и что ты думаешь?

– Не знаю.

– Тебе не любопытно?

Любопытно ли мне? Как мне может быть любопытно? Я всю жизнь пыталась побороть это любопытство. Я спрятала его под замок. Я выкинула его за борт. Я сделала из него отбивную. Но оно снова здесь, восставшее из мертвых. И хотя я стала старше, мудрее и сильнее, кажется, я снова проигрываю битву против него. Но я не готова признаться в этом сегодня Клео или кому-либо еще. Я просто лежу с этим жжением в глазах, уставившись на светящиеся в темноте звезды на потолке. В них почти не осталось света. Когда вы видите звезды на небе, это просто крошечные точки. Когда вы смотрите на них через телескоп, они больше похожи на маленькие шары света. Они совсем не похожи по форме на те, что на моем потолке, – так мы учимся их рисовать, будучи детьми, с пятью выступающими углами. Но, опять же, сердце совсем не похоже по форме на то, что мы также учимся рисовать в детстве. Такие дела. Я начинаю дышать глубоко, и Клео либо верит, что я сплю, либо она достаточно хорошая подруга, чтобы позволить мне больше ничего не говорить.