Онлайн чтение книги Алло, милиция?
Глава 5

Гриня вернулся первым с занятий. Пока разувался, Егор его спросил:

– Слушай, я в Речицу на Новый год не поеду. Мама умерла, смотреть на мужа сестры тошно. Как в общаге Новый год встречают?

– Ну, мы соберёмся с нашим курсом. Отметим.

Ответ был не слишком развёрнутым. Егор решил поднажать.

– Я вот тут сухой колбаски привёз из Москвы. Думал – к Новому году, в своей комнате. Знаешь же, у меня в своей группе отношения не со всеми хорошие. Считают зубрилой…

Он шёл по тонкому льду. Но, в случае чего, Гриня вряд ли знал о деталях взаимоотношений на старшем курсе. Оказалось – знал.

– Хочешь начистоту? – Студент сидел на койке напротив, покачивая в руке ботинок с налипшим снегом. Мелкие, глубоко посаженные глазки на одутловатом лице смотрели прямо и довольно жёстко. – Стукачом тебя считают. Откажешься пить, мол – великий спортсмен, режим и всякая такая фигня, потом настучишь в деканат или комитет комсомола: кто сколько пил, какие песни горланил. Никого пока не отчислили, и то хорошо, но стипендии по твоему доносу лишали. Рыло после этого не начистили, потому что каратист-супермен, да и связываться не хотят. Ты никогда не думал, почему на пятом курсе тебя поселили с нами – с третьим? Так что бери свою колбаску из Москвы и катись с ней… куда-нибудь.

– Ты прав. Репутация именно такая. На самом деле всё несколько иначе, но не буду разубеждать. Скажи, мне исчезнуть на Новый год, чтоб вам не мешать?

– Как хочешь. Мы всё равно пойдём на второй этаж. А потом в Мраморный зал.

– А Татьяна?

– Мне почём знать? Девка видная. Но ищет принца, а не приезжего из района вроде тебя.

Знать бы ещё, что это за фифа, о которой знают студенты с других факультетов и даже сосед-третьекурсник, сделал себе заметку в памяти Егор. Имя очень распространённое, но все моментально врубаются, какая Татьяна имеется в виду.

– Сам такой.

– Да, я из Лунинецкого района, – не стал спорить Гриня. – Поэтому не замахиваюсь на мисс БГУ. Получу должность зам прокурора района, и все мисс Лунинец мои. Поверь, там встречаются вполне аппетитные.

Информация оказалась ценная. Егор вытянул из тумбочки кольцо сухой колбасы с содранной оболочкой Минского мясокомбината № 3. Отхватил сантиметров десять и кинул Грине, поймавшему кусок на лету.

– Не по поводу Москвы и даже не по случаю Нового года. Просто – угощайся. Не бойся, никому не скажу, что ты взял её из рук главного стукача универа.

– Да я без комплексов, – Гриня тотчас отхватил зубами ломоть. – Ум-м-м, вкусно! В Минске такой не бывает. Спасибо!

Подготовленный, Егор легче себя чувствовал, когда пришли остальные. Они настороженно относятся к доносчику – тем лучше. Нет необходимости общаться с ними плотно и задушевно.

Неожиданность нагрянула извне. Она материализовалась в виде физиономии, всунувшейся с коридора и объявившей:

– Евстигнеев! К вахтёрше! Там тебя из деканата ищут.

Он покорно поплёлся на первый этаж.

Дежурная бабища, хамившая утром из-за безобидного вопроса о ключе, придвинула ему трубку с такой брезгливостью, будто та была обмазана дерьмом.

– Егор?

– Да.

– Почему не доложился?

Голос абсолютно незнакомый, как и всё впервые виденное-слышанное в этом мире.

– А надо было?

На том конце провода аж поперхнулись.

– Завтра в девять утра по прежнему адресу.

– Какому адресу?

Ответом была довольно долгая пауза.

– Договоримся иначе. В девять утра на ступенях Дворца спорта. Я сам приеду за тобой.

– Понял. До завтра.

Он положил трубку, стараясь не смотреть на вахтёршу.

Открылась ещё одна непонятная сторона жизни донора тела. Кто звонил? Голос непререкаемо уверенный. Такой может быть у председателя комитета комсомола или кого-то даже повыше.

Встретиться придётся. Вряд ли «человек из деканата» добровольно отлипнет. И почти наверняка обладает рычагами давлениями, чтобы испортить жизнь примерному отличнику.

И как грозовая туча на горизонте, пока ещё не над головой, нависала перспектива практики. Там, где не только мелкие домушники, угонщики да хулиганы, но и взрывы с большим числом человеческих жертв. Необходимость влиться в чуждую милицейскую среду, а по сравнению с ментами тот же недружелюбный Гриня – просто брат родной.

Так скоротав время до вечера, а чтоб не терять его зря, Егор начал штудировать кодексы, он в начале восьмого прихватил купленные в минском гастрономе «московские» зефирки без наклеек и направился на четвёртый этаж.

– Один пришёл? Нас же четверо!

Претензию шутливо-игривым тоном заявила фигуристая девица, очень туго затянутая в джинсы и чёрный «гольф». В момент появления Егора она по-хозяйски крутила ручки телевизора со смешным стеклянным экраном, то есть была упомянутой Настюхой. Низ её силуэта украшали босоножки на шпильках. Верх же был, скажем мягко, несколько проще остального. Рыжие кучеряшки, уложенные в стиле «взрыв на макаронной фабрике», обрамляли круглую мордашку с замазанными кремом, но всё равно заметными веснушками. Что ни говори, а веснушки под Новый год – это солнечно.

– Думал, к красавицам и так мужиков набилось, куда ещё. А я с третьекурсниками живу, мелкота.

На него уставились ещё две пары глаз. Варя на правах старой знакомой представила соседок. Милые и очень простые сельские девицы, они говорили по-русски с очень заметным белорусским акцентом, зачастую вставляя «деревенские» слова. Рыжая на их фоне смотрелась рафинированной.

Сама Варя была в спортивном костюме, очень выгодном: она и выглядела неплохо, и в то же время не казалась обряженной специально к приходу мужика, как Настюха с её каблуками.

– Ты – тот самый Егор-каратист?

Примерно представляя, как выглядит киношная каратешная стойка, тот, отложив на койку коробку с зефирками, развёл ноги в стороны и выкинул вперёд кулак.

– Кий-я-а-а-а!

Получилось неожиданно круто. Рука с неимоверной скоростью улетела вперёд и вернулась на исходную. Если бы на излёте кулака там находился чей-то нос, то на лице вместо выпуклости образовалась бы впадина.

Обладательница телевизора обрадованно хлопнула в ладоши и шагнула к гостю, пощупав бицепс.

– С тобой, Егор, не страшно ходить по тёмным улицам. Никто не пристанет.

– Я пристану.

Ответ понравился всем. Одна из филологинь метнулась ставить чайник. К началу фильма уже разлили чай и разобрали зефирки. Егор причитающуюся ему уступил Варе, заслужив благодарный взгляд.

Наконец после документального фильма о знатных хлеборобах Краснодарского края возникла заставка «Мосфильма» с мужиком и женщиной, соединившимися в неудобной позе, никакой Камасутрой не предусмотренной.

Девочки притихли, даже чай отставили, а затем вдруг прорвало. Они наперебой выкрикивали реплики персонажей за миг до того, как их произносили артисты:

– Автомашину куплю с магнитофоном, пошью костюм с отливом – и в Ялту!

– Я злой и страшный серый волк, я в поросятах знаю толк! Р-р-р-р-р!!!

– Ты куда шлем дел, лишенец?

– Какой хороший цемент – не отмывается совсем.

Некоторые из этих фраз, вроде: «Кто ж его посадит?! Он же памятник!», Егор слышал хотя бы краем уха. Наверное, некоторые перлы из сценарного текста начали жить своей жизнью, независимо от фильма, который посмотреть не довелось, как и большинство из советской классики. Исключение составлял «Ирония судьбы, или С лёгким паром». Всякий раз, когда Новый год отмечали с мамиными родителями, бабушкой и дедушкой, его пересматривали непременно. Где те времена… Бабушка жива, она в Воронеже, отказавшись переехать в Москву. А уж теперь он её точно не увидит. Разве что украдкой из-за угла – моложе на 40 лет.

А ещё «Иван Васильевич меняет профессию» с бессмертным: «Алло, милиция? Всё, что нажито непосильным трудом…»

– Ты о чём-то задумался? – толкнула его локтем Варя. – Тебе не нравится?

– Ну что ты! Просто вспомнил, как смотрел его первый раз, с мамой в Речице. Тогда тоже своего телевизора не было, ходили к соседке.

– Понятно… – кивнула Варя и тут же радостно заголосила: – Лошадью ходи, век воли не видать!

Впитывая киношную одиссею Доцента, Егор ощутил нечто вроде дежа вю. Понимание созрело, когда Леонов заходил в мужской туалет в женской одежде. Настюха тогда заметила: классные чулки у Савелия Крамарова. А ведь насколько история похожа на его собственную! Тоже вынужден вживаться в чужой образ, почти ничего не зная о предшественнике. Надо сказать, директор дедсада в роли Доцента, по замыслу авторов фильма, придумал классную отговорку: в поезде с полки упал, тут помню – тут не помню. И здесь провалы в памяти появились именно после железнодорожной поездки в Москву… Объяснение паршивое, но хоть какое-то. Лучше, чем ничего, если припрут к стене.

Когда фильм закончился, и по экрану вместо привычной Егору рекламы потекли какие-то пейзажи, заполняя паузу до следующей передачи, Настя спросила:

– Бежишь? Или посидишь с одинокими красивыми?

– Красивых вижу, про одиноких не верю… Посижу!

– Дзеўкі па вечарах песні спяваюць пад гітару, – добавила Ядвига, третья обитательница комнаты, единственная в очках, придававших ей строгий вид. Увидев недоумённый взгляд парня, сжалилась: – Девки по вечерам поют под гитару. Ты же учил в школе беларусскую мову!

– В школе развивал уже студенческий навык: выучил-сдал-забыл. Память не безразмерная.

– Матчыну мову?!

– Мама у него по-русски говорила, – вступилась Варя. – Не чапляйся к хлопцу. И так едва его заманила – на телевизор. Сбежит – сама ищи следующего.

Девицы дружно засмеялись, а четвёртая, её звали Марыля, самая миниатюрная из филологинь, сняла со стены шестиструнную гитару с наивным розовым бантиком у колков грифа.

Пели они вчетвером звонкими голосами в одной тональности – «Под музыку Вивальди» Никитиных, «Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались» Митяева и прочий студенческо-костровый репертуар.

– Егор всё это сам в агитбригаде поёт, – заметила Настюха после очередного хита. – Выдай нам что-нибудь не из агибригадного. АББУ!

– АББА – попсовая группа из империалистической страны, где угнетается рабочий класс, – заявил Егор, отметив, как девицы дружно прыснули от идеологически правильного заявления. – Я спою песню американского коммуниста Дина Рида.

Он взял гитару, по-детски малогабаритную. Играя в рок-группе, привык к серьёзным электрическим. Естественно, от Дина Рида помнил только его имя. Скажем мягко, не сильно популярный исполнитель для третьего тысячелетия, зато в 1981-м – идеологически подходящий.

Попробовал струны, покрутил пару колков. Третий сорт ещё не брак. Но, скорее, четвёртый. Зато пальцы слушаются хорошо. Гриф гитары им привычный.

– Слова Редьярда Киплинга. «Дорога на Мандалай».

На самом деле, песню The Road to Mandalay написал и исполнил Роби Уильямс. Точнее – напишет и исполнит через сколько-то лет, Егору приходилось выступать с кавером. Но к чему такие подробности? Девочкам нравилось! Они затребовали сыграть на бис и радостно подпевали на «чистом английском»: пам-пам-пам-па-рам-пам-пам-пам… Манделей!

В этот вечер покойный Дин Рид, возможно – в данной реальности ещё живой, был плодотворен как никогда. Особенно понравились барышням динридовские The Unforgiven и Still Loving You. Егор думал было приписать Дину Риду ещё и Hotel California, но вовремя вспомнил, что Eagles исполнили эту песню раньше 1981 года.

Студентки начали бурно обсуждать, у кого из них знакомые фарцовщики, спекулирующие пластинками, чтоб заказать диск Дина Рида вскладчину. Или хотя бы переписать его на магнитофонную ленту. Егор постарался скрыть досаду. Музыкальные спекулянты – люди разбирающиеся, они мигом смекнут, что это никакой не Дин Рид, не Демис Руссос и даже не Карел Гот, разрешённые в СССР. По крайней мере, их песни изредка звучали из радиоточки.

Марыля вдруг соскочила на другую волну.

– Дзеўкі! А давайте споём Егору нашу, душевную.

– Ты уверена? – засомневалась Ядвига, но та уже отобрала гитару и ударила по струнам.

– Полонез Огинского «Прощание с Родиной». Вокально-инструментальный ансамбль «Песняры»[3]В версии «Песняров» слова другие. Написавших эту версию текста автор не знает. и женский квартет комнаты 404.

Девушки начали очень лирически, нежно:

Потом голоса окрепли, лица приобрели торжественно-напряжённое выражение, все четверо встали и отчеканили:

Егор понял не всё, но уловил главное и постарался не выдать изумления. В 2020 году он читал, что в Белоруссии прогремели массовые выступления против их президента, жёстко подавленные. Они как раз проходили под знаменем «Пагони». Неужели корни протеста росли так глубоко – из советских времён?

Ему-то всё равно, пусть КГБ волнуется за «ошибку 404», как на экране компьютера.

После «Полонеза Огинского» что-то другое исполнять было бы неуместно. По чашке чая – и можно расходиться. Он сказал спасибо и ретировался, даже не представляя, какие там разгорелись страсти, когда единственный парень на четверых спустился на свой этаж.

– Варвара! Он – твой? – в лоб спросила Настя.

– Не совсем… Предложил провести вечер, я пригласила к нам, как бы по-дружески. Я же не знала, что ты первым делом попытаешься его увести.

– Не ссорьтесь, – встряла Марыля. – Его неудавшийся роман с Танькой Серебряковой с четвёртого курса юрфака ещё не кончился. Все слышали? Они с агитбригадой выступали в медицинском, Татьяна пела, Егор играл на гитаре. Потом у них сценка была, Егор должен был сказать по сценарию: любить – так королеву. Он в микрофон ей и говорит: «Татьяна, ты – королева красоты и моего сердца, выходи за меня замуж». А она его послала дальше, тоже в микрофон. Сделали вид, что так и было задумано, но весь универ хохотал, и мед – тоже.

– Я слышала в другой версии, но суть та же, – согласилась Настя. – И что? Рабочий вариант. Парень, посланный в дупу, свободен и нуждается в утешении. Спорим, я – лучшая утешительница?

Дискуссию, кому лучше других удастся возделать эту ниву, прервал визит сокурсницы из соседней комнаты.

– Девчонки! Вы снова «Погоню» орали?

– Варя кавалера привела, – ответила Ядвига.

– И вы постарались… А это был Егор Евстигнеев с юрфака? Видела его в коридоре.

– Он. И что? – подбоченилась Настя, подозревая, что на призового жеребца с минским распределением появилась новая и нежеланная претендентка.

– Он же стукач! Всех в комитет комсомола закладывает. С ним сокурсники жить не хотят, к нему молодняк подселяют. «Голос Америки» ещё не предлагали ему вместе послушать? Какие же вы дуры…

Когда она ушла, в комнате на минуту повисла тишина, нарушаемая только лёгким гудением из утробы телевизора, работавшего с выключенным звуком. Показывали хронику года и самые важные события, например – вручение Брежневым очередной награды болгарскому коммунисту Тодору Живкову.

– Всех не выгонят, – резюмировала Ядвига. – Максимум, ввалят по строгачу по комсомольской линии. Всё равно дадут диплом и отправят по деревням, там работать некому. Зато будем знать, кто постарался вложить. Выше нос, подруги! У меня ещё двести грамм деревенской самогонки сохранилось. На Новый год берегла, но сейчас – самое время. Варя! Запри дверь на ключ.

* * *

День выдался сонным. Выезд случился всего один, Вася-Трамвай подтвердил высокую квалификацию профессионала, уболтав пострадавшую не писать заявление о мелкой краже, дабы не грузить уголовный розыск лишней работой. Естественно, клятвенно пообещал порваться от усердия в поисках сумки, исчезнувшей из гардероба столовой Минского часового завода.

Когда возвращались пешком, а столовка на Толбухина находилась в шаговой доступности, Василий торжественно поднял палец и заявил:

– Уголовный розыск – ведущая служба советской милиции. Служба раскрытия и укрытия преступлений.

Второпях покидая место происшествия, потому что бывшая сумковладелица в любой миг могла передумать и закричать вслед «стойте, я всё же напишу заявление», Лёха с напарником не обратили внимания на суету, охватившую первый этаж столовки. Оказалось – зря. Там происходило нечто любопытное.

О том поведал Папаныч, собравшийся домой довольно рано, где-то в половине седьмого вечера. Он заглянул в кабинет к дежурившим операм. По его битой жизнью и перчатками физиономии было очевидно – начальника распирает.

– Слышали, Цыбин раскрыл-таки преступление. За день до Нового года. Учитесь работать.

По ухмылке босса Лёха догадался, что назревает очередная история, о которой в ОБХСС, а то и во всей минской милиции будут рассказывать несколько поколений оперов. Как только стук зимних ботинок Папаныча стих в коридоре, лейтенант помчался на этаж к борцам с хищениями социалистической собственности.

Картина, увиденная в кабинете Цыбина, венчалась в центре композиции дородной дамой торгового вида в меховой безрукавке. Руки злоумышленницы непрестанно двигались, растирая носовым платком и без того ярко-красный нос. В фоновом режиме восседал Дима за столом. Он изображал строгую неподкупность и, как обычно, сожаление. На лице застыла скорбная мина, сообщавшая, как тяжко ему видеть советского гражданина, преступившего закон, перешагнувшего границу, отделяющую зло от добра…

– Дми-итрий Фёдорович, а что со мной бу-у-удет? – проскулила злодейка.

– Тут, к сожалению, я должен сказать правду, – развёл ладони Цыбин. – Думаю, вас расстреляют.

Руками, глазами и мимикой лица Лёха безмолвно прокричал Димке: «Ты – идиот!» Тот лишь бровкой повёл. Мол – не порти мне спектакль.

Когда за страшной преступницей закрылась дверь, Цыбин обхватил физиономию руками, чтобы не заржать.

– Да садись уже… Ой, не могу…

– Что ты ей пришил, мусор гнойный?

– Как полагается, обман покупателей и заказчиков, – отсмеявшись, Дима протянул товарищу по школе МВД листок с собственноручной повинной торговки. – Читай!

– Нарезала огурцы и колбасу… Потом не нарезала… Прошу принять во внимание моё чистосердечное раскаяние в умышленной преступной ненарезке огурца, – Лёха уронил признание на стол. – Вот ни хрена не понял. Растолкуй.

– Всё просто. Представь – в столовой МЧЗ профком организует праздник для сотрудников и их детей. Ёлка там, Дед Мороз со Снегуркой, хороводы всякие…

– Ого. Одно это прямо-таки на высшую меру тянет.

– Ты слушай! – самодовольно хрюкнул Дима. – На неделю до нового года на первом этаже столовки решили держать буфет. Пиво, водка, шампунь, коньяк. Закуска – три вида. К пиву – хлеб, кусок колбасы и мелко нарезанный огурчик, на 9 копеек. Продавщица принимает продукты по накладной и продаёт из расчёта 10 копеек с комплекта закуси, потому что в калькуляцию входит одна копейка за нарезку огурца.

Лёха терпеливо ждал, всё ещё не оценив гениальность замута.

– Я как это узнал, сразу смекнул – эврика! – Дмитрий шлёпнул ладошкой по столешнице. – Вызвал группу доверенных лиц, ну, ты понимаешь, кого именно. Они отправились к буфету и все в один голос кричат буфетчице: «Нам не нарезай!» Но деньги она брала как за нарезанный огурчик, у неё же отчётность за товар по общему весу…

– Стоп! – Лёха с напряжением вспомнил неиспользуемую им статью Уголовного кодекса. – Это сколько огурцов с колбасой должны были слопать доверенные лица, чтоб набрался криминальный размер обмана?

– Нужно 20 копеек! Правда, притопало всего девятнадцать доверенных, последнему пришлось брать двойную. Я за ним пристроился и тотчас ей корочки – тыц! Пройдёмте, гражданка.

Лёха, насмотревшийся в райуправлении всякого разного, не поверил своим ушам.

– Её же оправдают в суде!

– Совсем меня за барана держишь? Никакого суда не будет. 4 января вызову её, красноносая получит административный штраф вместо судимости. Теперь уловил? Раскрытое преступление уйдёт в статистику этим годом, его уже не вырубишь топором. А в следующем, глядишь, кто-нибудь ещё колбаску с огурцом не порежет…

Они позубоскалили, но тем не менее у Лёхи остался неприятный осадок. Служба в уголовном розыске тоже не всегда блещет благородством. В порядке вещей мелкие шалости вроде укрытой мелкой кражи, не имевшей шансов быть раскрытой, методы допросов без нежности и прочее, список длинный. Но розыск всё же связан с реальной борьбой с преступлениями. И на районе, тем более – в городском управлении, сыщики раскрывают серьёзные и сложные преступления. В ОБХСС их нужно искать, а коль не получится – высасывать из пальца, привлекая невинных. Когда станет невтерпёж и придётся уходить из угрозыска, то выбор Лёхи будет – в ГАИ, в участковые, в паспортную или даже в медвытрезвитель, но только не сюда.

– Ладно, Димон. Лучше расскажи о Бекетове.

– Евгении Михайловиче?

– Том самом. Он пострадал при взрыве в гастрономе. Убило его беременную жену.

Радужное настроение опера на пару градусов поугасло.

– Тебе что о нём нужно знать?

– О его месте в торговой системе. О порочащих связях, криминале. Короче, о любых делишках, из-за которых его хотели бы замочить.

– Заминировав магазин?! Ты хоть представляешь, насколько мала вероятность, чтобы он вообще туда заглянул? Попутно перебить столько народу… У нас что, ИРА[6]Ирландская республиканская армия, террористическая организация. открыла филиал?

– Версий мало, потому что непонятен мотив. Террористы немедленно бы выкатили требования: разрешить евреям поголовно съехать в Израиль. Или что угодно любое. Вот, сутки прошли, требований нет. И не будет. КГБ умывает руки, бытовуха не по их части.

– Так и не по вашей. Сварщика и магазинщицу закрыла прокуратура. На них повесят всех собак.

– Повесят. И всё успокоится. Пока тот же урод не прилепит радиовзрыватель на другой сварочный баллон. Он поймёт – что бы ни натворил, городские власти замнут. Помнишь историю с взрывом на радиозаводе в 1972 году? – Лёха состроил постную рожу и, подражая голосу диктора в программе «Время», продекламировал: «На одном из минских предприятий произошла авария, связанная с возгоранием в футлярном цехе. Причиной стало нарушение техники безопасности. Пострадавшим оказана своевременная медицинская помощь. Центральный комитет Коммунистической партии Белоруссии обязал соответствующие министерства и ведомства принять меры для исключения подобных аварий в будущем». Понимаешь, Димон? Авария! Типа какому-то знатному фрезеровщику слегка опалило жопу, и всё. А из футлярного, на самом деле, вытащили больше сотни жмуров! Даже нам, ментам, не узнать – сколько точно.

– Что ты хочешь сказать?

– А вдруг это тот же урод, что орудовал на радиозаводе, подорвал магазин? Знаешь – почему? Потому что там осудили невиновных, скрыли не только халатность, но и диверсию!

– Доп…дишься, правдоискатель.

– Давай, внук Берии, пиши донос на меня, – Лёха подавил вспышку раздражения и добавил спокойнее: – Я понимаю, раскрыть надо тихо. И злодеев прижать тихо, КГБ справится, если им преподнести на блюдце. Сами фиг что раскопают, видел их.

– Шерлок Холмс бульбашный, – подколол Димон, только что ухвативший синицу и снисходительно смотревший на товарища, замахнувшегося на журавля.

– Не-а. Комиссар Мегре. Шерлок был любителем, я хочу стать профи. Колись! Чем замаран Бекетов?

– Не имею права разглашать.

Сыщик присел около его стола, закинул ногу на ногу и обхватил пальцами колено.

– Брось. У нас одинаковый допуск к секретности.

– Там секретность – перед прочтением сжечь.

– И для верности застрелиться. Слушай, клоун недорезанный, нет пока ни единой версии, кроме сведения счётов с торгашом. Единственная ниточка, что может привести к заказавшим его гадам.

– Ты же сам говорил – вдруг это автор взрыва в футлярном?

– Мне яйца оторвут, если вздумаю копать с той стороны.

– А мне – если расскажу тебе о Бекетове. Но… Всё равно найдут за что, если захотят. В общем, это персона под колпаком ОБХСС УВД города, мне строго-настрого велено к «Верасу» не соваться. Но так как торговля и бытовое обслуживание в Первомайском районе – моя поляна, коё-что знаю. Нальёшь?

– Замётано. Трави!

Слушая, Лёха постепенно убедился, что проставиться придётся. Бекетов оказался крёстным отцом мафии, но советского образца. Официальная должность невелика – директор Комбината бытовых услуг и розничной торговли «Верас» на Славинского, 45, в реальности находившегося на улице Кедышко. Место пёстрое. Там кафе, парикмахерская, ремонт обуви, часов, ювелирных изделий, комиссионка, гастроном. Рядом мини-рынок, где колхозники торгуют выращенным на подсобных участках, а артель кустарей-инвалидов – изготовленным ими ширпотребом.