Онлайн чтение книги Почти Англичане Almost English
1

До чего же людям нравятся вечеринки, особенно по случаю больших юбилеев! Некоторые гости, почти такие же старые и нетерпеливые, как виновница торжества, явились всех раньше с огромными коробками конфет и вызывающе глядят по сторонам. Всякий раз, когда в прихожей раздается звонок, Марина или ее мама бросается к двери. Проще оставить ее открытой, но обитатели Вестминстер-корта озабочены безопасностью, и на то есть причины. Бейсуотер – район с подмоченной репутацией; раз или два за вечер какой-нибудь незнакомец неизменно пытается просочиться в дом. Лучше не испытывать судьбу, поэтому двери закрыты.

Как бы там ни было, внизу, во второй квартире, шум стоит неимоверный. Все едят, курят, сплетничают и знать не знают о незваных гостях.

Глядя на тех, кто спешит укрыться в доме от дождя, зарядившего на убогой улочке, трудно заподозрить этих людей в способности производить столько шума. В Гайд-парке, на дневном моционе, их легко принять за обычных пожилых лондонцев в предвкушении тихого вечера – с чашечкой чая, котлеткой и журналом «Рейдио таймс».

Во всяком случае, сами они видят себя именно так.

А вы подойдите ближе. Их обычное обращение – «дорогуша». Присмотритесь: разве такую жестикуляцию встретишь в Суррее? Как драматичен изгиб их бровей! А волосы, зачесанные назад, разве не наводят на мысли о «Носферату»? Эти люди подчеркнуто официальны, и вместе с тем энергия бьет через край: вы будто попали в театральную костюмерную пятидесятых годов, а не в тесную лондонскую квартирку в полуподвале. В сумках у них – маковые пироги с локоть длиной и пралине в бархатистой обертке, привезенные контрабандой из Берна. Их духи пахнут как воздух в сотне универмагов. Что они говорят? Ни слова, ни звука не разберешь. Их язык совершенно непроницаем – мегмашитататлан, эрёк кевалошаг,  – а если и услышишь родную речь, то искаженную дактилем: « Пи -кадилли», « сти -ральная ма -шина», « Вест -минстер-корт»; знакомые слова, укрытые снегом, лапником и темнотой.

А, венгерский… Теперь все понятно.

А где же Мариночка, внучка этого дома? Скромно сидит в ногах у бодрой юбилярши, разменявшей девятый десяток? Любезничает с юным бухгалтером, благосклонно выслушивая комплименты в адрес вышитого передника? Только что была здесь и так нарядно одета: конечно, не по последней моде, но, учитывая все обстоятельства… И всегда вежливая – семье есть чем гордиться! Очень странно: куда она подевалась?

–  Бульдог сюлетешнап! С днем рожденья, Рози! – восклицают гости. – Кезет чоколом! Целуем вашу ручку! – Некоторые и целуют: кто ручку, кто щечку; самых юных подводят к виновнице торжества – выказать почтение.

– Дорогуша, помню тебя вот -такой вы -шины!

Поглядишь на них, и французы покажутся сдержанными, англичане – неповоротливыми. Поцелуи, дружеские щипки – будто вихрь кружит по квартире, а в центре него два поколения ее обитателей, три старушки и брошенная жена.

Марина, этим вечером известная как « Ма -ринака» и « Ма -ца», заведует верхней одеждой. Шкафы в прихожей забиты мехами, дубленками и плащами; в комнате двоюродных бабушек море головных уборов поглотило обе кровати. И хотя до Бескрайней Степи им еще далеко, одежды все больше: растут горы беретов и фетровых шляп, прибывают теплые кожистые клешни перчаток.

Воздух в квартире отдает туберозой, тмином и чесноком – неизменным душком центральноевропейского гостеприимства. Марине, впрочем, не до радушия. Последний час все только и делают, что тискают ее щеки, восхищаются красотой ногтей и густотой ресниц, поучают, советуют, сватают. Это выше человеческих сил, а впереди еще целый вечер. Скоро, после краткой передышки, чужие взгляды снова начнут раздевать ее и оценивать, словно какой-нибудь фрукт. Марине не привыкать. Ее с детства учили относиться к расспросам и поцелуям так, будто нет ничего приятнее, – как бы ни клокотало в груди. Вот только Марина уже не та, что раньше. Чужое внимание невыносимо, потому что жизнь превратилась в сплошное несчастье, и винить в этом некого, кроме себя. Марина предала семью, сбежала от них, а теперь отчаянно хочет вернуться.

«Берегись своих желаний».

Это один из мудрых и вдохновляющих принципов, которые она собирает с недавних пор; их уже сорок три – шесть на латыни, – но пользы от них никакой. Они не спасли от худшего в ее жизни выбора: Кум-Эбби, школы-пансиона. Марина захотела стать другим человеком, сбежать всего на два года, а теперь пожинает то, что посеяла.

Осталось пять триместров.

Марина сидит на краю широкой кровати Жужи, младшей из двоюродных бабушек и самой красивой – она спит на шелковых подушках, чтобы не было морщин. «Жужи скривилась бы, если б меня увидела», – думает Марина, вытирая нос и избегая смотреть на свое отражение в зеркале над туалетным столиком. Слезы уродуют, и, чтобы остановиться, она кусает пупырышки на внутренней стороне губы, чувствуя вкус отваги: кровь и железо. Пусть у нее нескладное тело и вездесущие веснушки, нужно быть смелой, несмотря ни на какие изъяны. В их семье женщины всегда были смелыми.

В гостиной (и столовой по совместительству) вечеринка в самом разгаре. Чего тут только нет: холодный суп из кислой вишни, куриный паприкаш , лапша в масле, голубцы, краснокочанная капуста, кисло-сладкий огуречный салат, холодный крумплишалата с корнишонами, шнитт-луком и горячим паприкаш крумпли с сосисками. Кто-то поймал последнего в Лондоне карпа (или окуня? или леща?), сделал из него (кажется, все-таки из «него») заливное с морковью, и надо же, несмотря на сомнительное происхождение – не озеро Балатон, а какой-то пруд неподалеку от Вейбриджа, – угощение, по общему мнению, вышло на славу. Розины сестры – непорочная Ильди и красавица Жужи – сияют, как ангелы сквозь туман. Тут и шницель, и паштет из гусиной печенки, и польская салями, и любимые Ильдины полочинта с начинками на любой вкус: грецкие орехи и ром, творожный сыр, изюм и лимон, и даже (если среди гостей вдруг найдется вегетарианец) шпинат с едва различимой ноткой бекона. Кто-то принес огромный, кольцом закрученный бычий язык, на вид ровно такой, как вы и боялись. А в темной кухне, в дымке розовато-желтого света из окна на общую лестницу, один-одинешенек на блюде чешского хрусталя ждет своего часа гвоздь вечера, кулинарный шедевр – «птичье молоко», iles flottantes [2]Плавучие острова ( фр .). или мадартей – пышногрудый остров из сваренных в сахаре яичных белков, наполовину утопленный в море ванильного крема.

– Прекрасно! – восклицают гости: одно из редких понятных слов в непроницаемой стене разговора. Им приятно, что Ильди в свои восемьдесят два года готовит еду, которую они помнят: пропускает нокедли через машинку, рубит оленьи кости, растапливает масло. Ну не дивная ли семейка! Конечно, уже не те, что раньше, но, дорогуша, кто из нас тот? Марина, что ни говори, ужасно хорошо воспитана: такая уважительная, такая вежливая; недавно поступила в школу для английских аристократов – и кто знает, чем все обернется.

Среди гостей уйма кузенов с уменьшительными именами одно сумасбродней другого: Пуби, Гоби, Лоци. Один из них явился с супругой, которая зажала у окна Лору и учинила допрос.

– Дорогуша, – говорит она, – ты расскажи что-нибудь.

Лора, хотя и прожила тринадцать лет бок о бок с пожилыми венгерками, наблюдая за их повадками, как незадачливая Джейн Гудолл[3] Джейн Гудолл – британский зоолог, исследовала социальную жизнь шимпанзе в естественных условиях.; хотя и была когда-то замужем за сыном Рози; хотя и подарила ей единственную внучку, – но уменьшительного имени так и не получила. Венгерский дух не подхватишь, как насморк: сестры ввели их с Мариной в свой дом, окружили заботой, осы́пали поцелуями, но Лора так и осталась для них непонятной домашней зверушкой.

– Нет, правда, – говорит она. – Я ведь даже…

– Что ты делаешь?

– Простите?

–  Про -фессионально го -воря. Ты знаешь, однажды я была директор музея? Очень большой музей в Чехо, – самодовольно сообщает кузенова жена, позвякивая браслетами на дряблом запястье. – А ты? Ты больше не сек -ретер у прекрасный доктор?

– Что? Ах, секретарь… Да, я там работаю.

Кузенова жена качает головой. Эта женщина в летах одета в блузку, безрукавку и брюки капри (Рози называет такие бирючками). У нее безукоризненная, хотя и слишком яркая губная помада, модные очки впол-лица и бронзовая копна волос; по сравнению с остальными внешность почти заурядная.

– И… – Она протягивает Лоре пачку розовых сигарет «Собрание». – Ты одинокая, да?

– Нет! – отвечает Лора, отступая на шаг.

– Жить с другими – удача, но одиночество. Я знаю это. – Обе женщины переводят взгляд на Лорино обручальное кольцо, давно потерявшее смысл.

– Я вовсе не…

– Конечно, сейчас Маринака ходит в школа…

– Да, но…

– Вечер, выходной. Что ты делаешь столько время? Учишь язык? Играешь инструмент?

– Я…

– Не говори, – театрально шепчет кузенова жена. – Ты имеешь бойфренд?

– Что? Нет, ничего подобного!

– Потому что, конечно, без Петер… да.

Лора ждала этого весь вечер. Когда вокруг столько венгров, непосредственных и безудержно любопытных, иначе и быть не могло. Бедняжке Рози они докучать не станут: исчезновение ее младшего сына Петера, который бросил жену и дочь, – не тема для всеобщего обсуждения. Зато учинить допрос Лоре – это по-честному.

– Ты слышала о нем опять?

– О Петере? Нет, конечно, нет. С тех пор как… ну, вы знаете, – с тех пор, как он прислал открытку…

– Да-да, я видела это. Ты не знаешь, где он живет столько годов, это ужасно. Ты много плакаешь, дорогуша, я тебя понимаю. – Кузенова жена ударяет себя по хрупкой груди. Лора не сомневается: уж кто-кто, а ее собеседница не один десяток лет счастлива в браке.

Вопросы сыплются один за другим. По крайней мере, не устает напоминать себе Лора, намерения у этих людей самые добрые. Когда она гостит в Кестонбридже – тихой камбрийской деревушке, куда тихий Лорин отец перебрался после кончины тихой Лориной матери, – соседи, которые знают их двадцать лет, даже здороваются с ней через силу. Здесь же ее принимают как дочь: непутевую, но родную. Не стоит пренебрегать людской добротой. С тех пор как Петер сбежал, а они с Мариной поселились в Вестминстер-корте, Рози и слышать не хотела о переезде, даже после того, как в квартиру перебрались ее сестры – Ильди, ограбленная в пригородном автобусе, и овдовевшая Жужи. Они делят с Лорой стол и кров. Все равно что расти в волчьей стае.

Беда в том, что они думают, будто знают ее. Им невдомек, что, как бы сладко Лора ни улыбалась, как бы кротко ни отвечала, всегда найдется место или занятие, которое больше ей по душе. А также мужчина, о котором никто не должен знать.

Никто и не узнает. Мысль о том, что у брошенной мужем Лоры после десяти с лишним лет целомудрия могут иметься некоторые, хм, нужды, не приходит им в голову. Впрочем, утаишь ли что-нибудь в этом доме? Марина так наблюдательна – вдруг она уже догадалась?

Пожалуйста, не сейчас, думает Лора, и все-таки беспокоится. Когда вокруг столько любопытных глаз, тайное в любую минуту может стать явным.

– Неважно, – радостно объявляет кузенова жена, костлявой рукой беря Лору за локоть и подталкивая к толпе. – Однажды, когда ты будешь старая женщина, как я, ты будешь понимать. Мужчины уходят. Дети уходят. Смерть остается.

Под восторженные крики гостей из-за стола поднимается Рози.

На взгляд англичанина, случись ему оказаться в этой компании, Рози – самая обычная бабушка: очки на цепочке, истертое обручальное кольцо. Однако внешность обманчива. Рози необычайно умна и бесстрашна, даже по меркам своих соотечественников. Ее младший сын Петер, бывший муж Лоры, не без причин называл свою мать Аттилой. Лоре, чьи познания более прозаичны, свекровь представляется Боадицеей[4] Боадицея – предводительница антиримского восстания в I в. н. э. на территории современной Англии; в Вестминстере ей установлена статуя. в обличье мисс Марпл. У нее совершенно седые волосы, собранные в пучок, и черные брови; щеки дряблые и рябые от старости; но взгляните на эти скулы – вы думаете, она легко забывает? Подумайте еще раз.

На столе перед ней вместо именинного пирога – не по ошибке, а по традиции – стоит диош торта с ромом и грецкими орехами, испеченный ее любящей старшей сестрой Ильди. Рози, не забудь задуть свечи – на удачу.

С днем рождееенья тебя…

Юбилярша, по общему мнению, выглядит превосходно. В выходном темно-красном платье она не столько красива – у Рози для этого слишком суровый вид, – сколько притягательна какой-то особенной статью, точно русская шпионка. Да и зачем ей, самой умной из сестер, отдавшей многие годы карьере, заботиться о красоте? Разве не достойна она восхищения? Наперекор всем несчастьям – ужасной истории с бедным покойным мужем, исчезновению Петера – она трудится не покладая рук. Поразительно! Только взгляните: Маринака так любит бабушку! Рози не грозит одиночество, а за это разве не стоит благодарить судьбу?

С днем рождееенья тебя…

Фотовспышки освещают ее лицо и (говоря по правде, немного чаще) лицо Жужи, ее младшей сестры – красавицы с дивной кожей, здоровыми зубами и прокуренным смехом. Те, кто полвека назад, еще в Паласлани, знал прославленных сестер Каройи – Китти-Ильди-Рози-Франци-Жужи, – уверяют, что, когда последняя выходила на улицу, движение замирало. Ее поклонники сводили счеты с жизнью, и ни замужество, ни раннее вдовство не ослабило чары. Даже на сегодняшний праздник явился кое-кто из ее женихов, представительных седовласых «мальчиков» в красивых костюмах; и богач Эдди Биро, и Тибор Андре с дуэльным шрамом, исколесивший весь мир, – все они терпеливо ждут, что спустя столько лет Жужи сделает выбор.

С днем рождееенья, наша Рози,

С днем рожденья тебя.

У Рози, овдовевшей почти так же рано, как Жужи, и еще более незаслуженно, женихов, разумеется, нет. Она заносит нож. Она улыбается.