Онлайн чтение книги Арагац (Очерки и рассказы)
ОКО БЮРАКАНА

— Если я жив и беседую с вами, этим я обязан большому ученому и большому человеку, — сказал мне один из видных пулковских ученых, Дмитрий Дмитриевич Максутов. — В тысяча девятьсот пятьдесят шестом году я перенес тяжелый инфаркт, а в пятьдесят восьмом году — второй, окончательно подорвавший мое здоровье Надежды на выздоровление не было. Казалось, что я обречен… Об этом стало известно ученому, о котором я говорю. Он в экстренном порядке достал еще мало известный, созданный химиками Армении спасительный эликсир и самолетом прислал мне.

Можно быть выдающимся деятелем науки, но, увы, черствым человеком, — тому немало примеров. Ученому, мол, не до сантиментов, он весь в науке, ему некогда, он занят… Этот же ученый перегружен колоссальной работой — и умеет при этом оставаться простым и внимательным товарищем и другом.

…Дмитрий Дмитриевич говорит с большим внутренним волнением.

— Мы все еще не умеем ценить, как много значит для людей человеческое внимание друг к другу. Вы хотели услышать от меня о Викторе Амазасповиче Амбарцумяне, так вот начнем с того, о чем я только что вам рассказал. Людям полезно знать и это.

На неприступном склоне горы Арагац, там, где бьют тысячи родников, где стекают тысячи ручейков, мои предки возвели крепость, а местности дали имя Бюракан, что по-армянски и означает «великое множество родников». Шли века, полные героических и трагических событий. Не раз воздвигнутое превращалось в руины, но потом возникало вновь. И поныне на склоне четырехглавого Арагаца видны развалины старинной крепости. Здесь же сохранились остатки кафедрального собора, разрушенного во время нашествия арабских завоевателей. Это следы трагедии, разыгравшейся в 924 году.

…Полчища завоевателей охватили кольцом Бюракан и расположенный неподалеку Анберд. Начался ожесточенный приступ. Главарь пришельцев Бешир думал неожиданным ударом вызвать панику и устрашить немногочисленных защитников крепости. Надменный и самонадеянный, он и не думал вести переговоры с осажденными. Он был уверен в победе, но вскоре изумился, увидев, что все в крепости — и стар и млад — взялись за оружие. Со стен и башен летели тучи стрел. Копья и дротики поражали непрошеных гостей. С башни над воротами крепости их поливали горячей смолой. Штурм был отбит. Взбешенная орда вынуждена была отступить. Понадобилось три дня, чтобы собраться с новыми силами и возобновить штурм. Он был еще ожесточеннее. Ломались копья и мечи. Битву озаряли языки пламени. Бешир напрасно пытался воодушевить своих воинов. Снова пришлось отступить. Бюракан, освещенный факелами и светильниками, уже праздновал победу. Но если завоеватели не смогли одолеть защитников крепости в открытом бою, то им помогло предательство. Крепость пылала. Ее защитники истекали кровью. 17 апреля 924 года битва утихла. Бюракан пал. Некоторые страницы исторического романа Мурацана «Геворг Марзпетуни», появившегося в конце прошлого века, поведали подробности бюраканской трагедии. Но Бюракан жив не только на страницах исторических исследований и повестей. Спустя тысячу лет после своей гибели он воссиял новой славой…

Анбердская крепость расположена на южном склоне Арагаца, в десяти километрах от села Бюракан. Подобно орлиному гнезду, она господствовала над округой. Отсюда видна вся живописная Араратская долина. Пыль многих веков покрыла это двухэтажное сооружение с высокими стенами.

И вот сюда пришли люди. Один из них, в обыкновенной рабочей одежде, стоит, облокотившись на базальтовую глыбу. Внушительная борода заметно старит его, однако сияющие огнем глаза под густыми бровями говорят о силе и молодости. Много вопросов волнует ученого. Когда был построен замок? Кто были его обитатели? Как обеспечивалось водоснабжение? Ответ должны дать раскопки. Ученый обводит округу восхищенным взором. На севере он видит снежные вершины Арагаца, на северо-востоке — гора Ара, на юге горизонт заслоняют вершины Бардога. Начиная от подножья Ераблура и до самых склонов библейского Арарата тянется равнина.

«Как богата история этого уголка нашей страны!» — думал Иосиф Абгарович Орбели, являвшийся тогда, в тридцатых годах, директором Государственного Эрмитажа в Ленинграде и руководителем Армянского филиала Академии наук СССР. Он знал, что раскопки, которые вели в 1936 году армянские и русские ученые, дадут богатые находки. Но он не знал, что вскоре будет воскрешена слава древнего Бюракана и этот взлет будет неразрывно связан с именем его преемника на посту президента Академии наук Армянской ССР — Виктора Амазасповича Амбарцумяна, выдающегося советского ученого, посвятившего свой талант, свою жизнь разгадке тайн Вселенной.

Вселенная… Каким законам она подчинена?

Плотной, густой пеленой скрыт облик и далеких и близких миров.

Близких ли?

Десятки миллионов километров космического пространства отделяют нашу Землю от ближайших планет.

Звездная бесконечность… Кто только не пытался распознать тебя! Греки и египтяне, русские и китайцы, индусы и армяне, итальянцы и англичане — все человечество. Отсутствие оптических приборов не давало возможности человеку проникнуть в глубину вселенских просторов. В XVII веке изобрели телескоп — человек приблизился к небесным телам.

Отсюда и начинается новый этап развития астрономии. С того мгновения, когда мудрый итальянец Галилей впервые посмотрел на небо через объектив своего телескопа — первого в мире телескопа, мы положили начало дружбе между небом и Землей.

С тех пор телескоп совершенствуется и помогает человеку проникнуть в самые отдаленные уголки мироздания. Четырехдюймовое зеркало телескопа открывает человеческому глазу два миллиона звезд. А двухсотдюймовый телескоп? Он раскрывает взору астронома более миллиарда звезд.

Каковы же космические расстояния? Свет не покрывает их за миллионы световых лет. Но ведь свет за одну секунду проходит путь в триста тысяч километров… А в течение суток, месяца, года? До чего же велики, поистине безбрежны космические пространства!

Материя постоянно изменяется и движется. Но этого не могут понять даже некоторые современные буржуазные ученые, хотя живший в IV веке до нашей эры древнегреческий философ Демокрит еще тогда говорил: «Из ничего ничто произойти не может, ничто существующее не может быть уничтожено, и всякое изменение состоит лишь в соединении и разделении».

Погружаясь в далекие области космоса, астрономы шаг за шагом завоевывали новые рубежи, раскрывали новые закономерности.

А звезды… звезды помогали человеку ориентироваться во времени. Мерцание небесных светил приходило на помощь мореплавателям-первооткрывателям в их попытках лучше познать Землю. Вот почему мы любим звездный мир. Любим и ревностно следим за звездами, яркими и блеклыми, какие они есть, нашими древними друзьями.

Звезды не обманули наших надежд. Они показывают нам путь в будущее науки…

А что думает о Вселенной Амбарцумян?

— Выражаясь образно, — говорит Виктор Амазаспович, — Галактика — это большой город, в котором находится наш дом — Солнечная система. Помимо нашей Галактики существует большое число других звездных систем — внешних галактик. Для того чтобы не было путаницы, мы, подразумевая эти системы, пишем слово «галактика» с маленькой буквы. Мы наблюдаем и фотографируем внешние галактики и имеем ясное представление об их формах. А они разнообразны: одни — сферические, другие вытянуты, третьи имеют неправильную форму. У некоторых из них спиральные ветви, у других нет признака этой спиральной структуры. То, что внешние галактики мы наблюдаем извне, помогает сразу схватывать их внешние очертания, их общую форму. Точно так же, рассматривая с самолета, с большой высоты, крупный город, мы сразу улавливаем его очертания, главные особенности его плана. Но если мы находимся на улицах города, да еще расположенного на плоской местности, мы не можем составить себе представления о его очертаниях. В городе этому мешают стены домов. Наблюдателю, находящемуся в Галактике, мешает межзвездная поглощающая среда.

Изучая фотографии внешних галактик, мы замечаем помимо общих контуров и ряд более мелких деталей: сгущения звезд, темные тучности, светлые туманности. К тому же в них трудно найти строгие закономерности.

Много лет нас, советских астрофизиков, и меня в том числе, интересовал вопрос о наличии таких же структурных деталей в нашей Галактике, о том, какое место в ряду других галактик занимает наша Галактика. Будучи занят другими, главным образом теоретическими вопросами астрофизики, я долго не мог отдаться этой задаче.

Но вот такая возможность представилась…

— Когда?

— Когда приступили к строительству обсерватории.

И если сегодня, благодаря новым открытиям, молодая Бюраканская обсерватория получила мировую известность, это прежде всего объясняется широким развитием астрофизической науки в нашей стране…

…Дорога в Бюракан пролегает через виноградники и персиковые сады, которыми так богаты колхозы Аштаракского района.

Машина мчится, преодолевая крутые, извилистые подъемы, идет все выше и выше по склону горы Арагац. Издали видны серебристые купола зданий. Вот и парадный въезд, ворота из артикского розового туфа. Всюду зелень, цветы.

Я помню, как здесь, на высоте 1500 метров над уровнем моря, золотой осенью 1944 года были заложены первые камни будущей Бюраканской астрофизической обсерватории. В высокогорной атмосфере меньше пыли, мешающей вести наблюдения. Это и определило выбор места для постройки будущей обсерватории.

С тех пор мне много раз приходилось бывать в Бюракане. Помню, тут еще не было ни служебных, ни подсобных, ни жилых зданий, а коллектив ученых уже приступил к творческой работе. На пустом месте, прямо под открытым небом, устанавливались телескопы и другие астрономические приборы. Вскоре были получены первые результаты.

В Бюракане бережно хранят «Доклады Академии наук Армянской ССР», где впервые появились сообщения молодой обсерватории, посвященные строению Галактики. Эти оригинальные труды заинтересовали астрономов не только Советского Союза, но и зарубежных стран.

Загадочная Вселенная… Но в том, что нам кажется непонятным в небесной сфере, ученый видит строгие закономерности. Он пристально наблюдает ту гармонию мира, ту согласованность небесных тел, которую Пифагор назвал одним словом — космос. Многие тайны вырваны у природы, но как много еще их осталось у нее!

Пастер говорил, что, изучая природу, трудно угадать истину. Предвзятые идеи всегда готовы наложить нам на глаза повязку. На долю Виктора Амазасповича выпало счастье быть в числе тех ученых, которые, вопреки установившимся воззрениям, выдвигают новые идеи, смелые гипотезы, доказывают их и двигают науку вперед.

Я был в Бюракане в первый послевоенный год. В ту зиму паровое отопление работало плохо. В кабинете было холодно. Когда я вошел, Амбарцумян занимался вычислениями и изучением новых снимков звездного неба. Он весь отдался работе. Мы заговорили о Белопольском, чей портрет висел над письменным столом. Виктор Амазаспович с необычайной теплотой говорил о выдающемся русском ученом.

— Самое значительное влияние оказал на меня Аристарх Аполлонович, который был моим руководителем в годы учебы в аспирантуре в Пулковской обсерватории. Самобытность, безграничная преданность науке, уменье находить и поддерживать все новое — вот черты моего учителя. Я никогда не забуду его отеческой заботы обо мне, не забуду моих университетских профессоров — математиков Смирнова и Фихтенгольца, астрономов Костинского и Тихова…

Перед коллективом Бюраканской астрофизической обсерватории стояли большие задачи по изучению звездного мира. Первым шагом в этом направлении явилось открытие в Галактике нового типа звездных систем.

Уже давно известно, что в Галактике кроме одиночных звезд имеются и так называемые звездные скопления. Одни состоят из нескольких десятков звезд, другие — из сотен и тысяч. Встречаются и более богатые скопления.

В 1947 году Виктор Амбарцумян вместе со своим учеником Вениамином Маркаряном сделал весьма интересное открытие. Они установили, что, кроме давно известных шаровых и рассеянных скоплений звезд, в состав Галактики входят и сильно рассеянные группировки звезд особого рода.

Основываясь на многочисленных наблюдениях и теоретических расчетах, Виктор Амазаспович научно определил возраст различных звездных систем, входящих в Галактику, открыл существование очень молодых систем звезд, названных им «звездными ассоциациями». Возраст ассоциаций, а значит, и входящих в них звезд, оказался не превышающим несколько миллионов лет. Между тем, средний возраст других звезд составляет несколько миллиардов лет. Это значит, что звездные ассоциации возникли сравнительно недавно. Отсюда Амбарцумян сделал вывод, что формирование звезд Галактики продолжается и поныне, то есть звезды возникали вчера, возникают сегодня и будут возникать завтра.

Это открытие вызвало настоящий переполох в некоторых научных кругах. Какая дерзость по отношению к авторам так называемых классических объяснений этого вопроса!

Это имеющее большое научное значение открытие нанесло сокрушительный удар и по идеалистическим воззрениям. В основе его лежала материалистическая диалектика, ее метод, позволяющий понять и правильно осмыслить развитие и изменения, происходящие в окружающем нас мире.

Ввиду важности этой научной проблемы изучение звездных ассоциаций, этих очагов звездообразования, и поныне продолжается в ряде советских и зарубежных обсерваторий.

Вот уже несколько лет В. Амбарцумян и его ученики усиленно занимаются изучением нестационарных — горячих звезд. Уже давно известно, что во внутренних слоях звезд скрыты мощные источники энергии, благодаря которым звезды, и в том числе Солнце, имеют возможность светиться в течение миллиардов лет. О природе этих мощных источников делались различные предположения. До самого последнего времени была принята гипотеза, что источником внутризвездной энергии являются термоядерные реакции, при которых происходит формирование ядер гелия из ядер водорода, причем, каждые четыре ядра водорода образуют одно ядро гелия. Предполагалось, в частности, что и внутри нашего Солнца происходит эта термоядерная реакция. Однако, поскольку внутренние слои звезд совершенно недоступны для непосредственных наблюдений, не было никаких прямых доказательств того, что внутризвездные источники энергии имеют именно такую, а не иную природу. Исследование этой проблемы велось на основе косвенных данных чисто умозрительным путем.

Бюраканская обсерватория располагает телескопами, специально предназначенными для фотографирования спектров звезд. Здесь уделяется особое внимание наблюдениям спектров нестационарных звезд. Работы по изучению нестационарных звезд важны не только для познания их природы и закономерностей их происхождения, но и для проникновения в закономерности строения вещества при условиях, которые пока неосуществимы в земных лабораториях. В качестве примера Амбарцумян приводит такой факт: великий русский химик Менделеев, открыв периодическую систему элементов, обратил внимание на некоторые пустые места в этой системе и предсказал, что они соответствуют еще неизвестным нам элементам. Время принесло блестящие подтверждения этого гениального предвидения. Один за другим были открыты новые химические элементы — белых пятен в таблице Менделеева становилось все меньше. Среди прочих пустовало до недавнего времени и место для элемента № 43. В самое последнее время выяснилось, что ему соответствует элемент, ядра которого не являются устойчивыми и который поэтому вовсе не встречается на Земле в естественном виде. Этот элемент получил название технеция. Его научились получать искусственно в совершенно ничтожных количествах. Велико было удивление научного мира, когда астрофизики обнаружили, что этот неустойчивый элемент в больших количествах имеется в атмосферах некоторых нестационарных звезд.

Как же могло случиться, что элемент, ядра которого неустойчивы и быстро разрушаются, все-таки существует в больших количествах на этих небесных телах? Очень просто: в атмосферах нестационарных звезд происходят мощные процессы высвобождения энергии. Характер этих процессов указывает, что они должны быть связаны с преобразованием атомных ядер и с возникновением новых ядер. Среди возникающих новых ядер могут существовать и такие, которые неустойчивы и поэтому имеют небольшую продолжительность жизни. Таких неустойчивых ядер должно быть весьма мало на Земле и в атмосфере Солнца, где не происходит энергичных процессов образования новых ядер. Но таких ядер должно быть много там, где материя проходит через мощные ядерные превращения, сопровождаемые выделением больших количеств внутризвездной энергии.

Если это объяснение справедливо, то мы должны в нестационарных звездах, в которых обнаруживается заметное количество технеция, найти и другие аномалии в химическом составе. И такие аномалии действительно наблюдаются. Например, в тех же звездах обнаружена аномально большая интенсивность спектральных линий циркония и редкого элемента лантана.

Из этого примера видно, что развитие физики нестационарных звезд оказывается тесным образом связанным с успехами физики атомного ядра. Эта связь станет еще более тесной, когда астрономы получат данные для точного суждения о тех ядерных процессах, при которых происходит выделение звездной энергии и возникновение новых атомных ядер.

Открытия Амбарцумяна выполняются не ощупью, а по твердо задуманной программе. При постановке научных проблем он прежде всего любит ясность и четкость, постоянно воспитывает у своих учеников терпение и настойчивость при решении наиболее трудных задач современной астрофизики. Результаты его трудов и трудов его сотрудников оглашаются только в том случае, когда малейшие сомнения остаются позади. В Бюраканской обсерватории не приходится говорить о продолжительности трудового дня. Зараженный энтузиазмом своего руководителя весь коллектив работает, не глядя на часы. Девизом творчества здесь являются последовательность, настойчивость, труд и еще раз труд.

Теоретические исследования звездных атмосфер и туманностей проводятся и в Ленинградском университете. Этими работами руководит член-корреспондент Академии наук СССР Виктор Викторович Соболев. С академиком Амбарцумяном он познакомился более четверти века назад, когда тот был профессором Ленинградского университета, а Соболев студентом. С Соболевым автор этих строк встречался несколько раз в Ленинграде, и каждый раз этот несловоохотливый человек говорил о своем учителе с исключительной теплотой.

— Трудно забыть лекции, такие глубокие по содержанию и простые по форме. Но больше всего нас привлекала новизна предмета. Теоретическая астрофизика — наука очень молодая, и Амбарцумян — один из ее творцов. Тогда впервые в Советском Союзе он вводил преподавание теоретической астрофизики в программу университета.

Молодость науки гармонировала с молодостью ученого. Профессору Амбарцумяну было тогда 27 лет. Мощно расцвела с тех пор советская теоретическая астрофизика, по праву занявшая первое место в мире, а академик Амбарцумян стал крупнейшим астрофизиком. Его многочисленные ученики — профессора, доктора и кандидаты наук — успешно разрабатывают новые направления, намеченные учителем.

Астрофизика стоит на грани физики и астрономии. Она изучает физические процессы в небесных телах, проблемы строения и развития Вселенной. Астрофизика имеет громадное практическое и мировоззренческое значение.

Ученые-физики в своих лабораториях производят тончайшие эксперименты для разгадки строения и свойств материи. Однако диапазон физических условий, достижимых в лабораториях, невелик. Гораздо большее разнообразие условий (то есть температур, давлений, плотностей, электрических полей и т. д.) существует в небесных телах. И астрофизики имеют возможность наблюдать поведение материи в этих условиях. Можно без преувеличения сказать, что небесные тела являются ценнейшей лабораторией для физики. Трудно себе представить состояние современной физики, если бы от нас было закрыто звездное небо.

Некоторые достижения советской астрофизики уже непосредственно используются в народном хозяйстве страны. В виде примера можно указать на работу В. А. Амбарцумяна о рассеянии света в мутных средах. Процессы рассеяния света играют огромную роль в звездных атмосферах. Вычисление яркости рассеянного света очень сложно, но В. А. Амбарцумяну удалось найти весьма простое и вместе с тем совершенно точное решение этой задачи. Процессы рассеяния света происходят также в земной атмосфере, в водных бассейнах, в оптических приборах. И академик Амбарцумян применил свою теорию, разработанную первоначально для целей астрофизики, к запросам народного хозяйства. Она нашла свое применение как в исследованиях наших ученых (В. Соболев), так и за границей (Чандрасекар, Курганов, Уено, Белман и другие), связанных с явлением многократного рассеяния света в астрофизике, физике и геофизике.

— Не так давно, — обратился я к Виктору Викторовичу Соболеву, — некоторые американские астрономы предсказывали возможность вспышки Солнца в виде так называемой «новой звезды». Как это понять?

— При такой катастрофе жизнь на Земле неминуемо погибла бы. Это мрачное предсказание характерно для наиболее консервативных ученых. Своим пророчеством некоторые американские астрономы как бы говорят: зачем бороться за переустройство жизни на Земле, если в любую минуту она может погибнуть?..

В гигантских космических катастрофах советские астрономы видят не исключительные явления, а осуществление закономерного пути диалектического развития звезд. Советские астрофизики показали, что вспышкам подвержены не все звезды, а только небольшая часть, к которой, однако, не относится наше Солнце. По-видимому, когда-то Солнце было неустойчивой звездой, но это время давно прошло.

Виктор Викторович вспомнил еще одну из интересных бесед с Амбарцумяном.

— Однажды я спросил Виктора Амазасповича, в чем секрет его успехов? Он мне ответил, что никаких секретов нет, главное — уметь думать. И, по словам Виктора Амазасповича, думать он научился в первую очередь у своего отца — Амазаспа Асатуровича.

Уметь думать… Я вспомнил эти слова во время беседы с членом-корреспондентом АН СССР Олегом Александровичем Мельниковым. Рассказывая о совместной работе с В. А. Амбарцумяном в Ленинградском университете, Олег Александрович сказал, что ему вспоминается случай на одном из занятий научного семинара в тридцатых годах. Выступал ученый (впоследствии маститый) по вопросу об ориентации внегалактических звездных систем и обратил внимание на то, что они показывают странные и непонятные на первый взгляд распределения. Оратор привел сложные формулы. Внимательно слушавший Амбарцумян заметил, что в использованных формулах следует поставить не синус угля, а косинус. После этого, к радости докладчика и всех присутствовавших, распределение внегалактических систем стало вполне понятным.

— Этот небольшой эпизод, — добавил Олег Александрович, — характеризует исключительно быструю реакцию моего друга. Ведь во время того или иного доклада мысли (и мысли правильные, конечно) приходят обычно с запозданием, часто после заседания. Виктор Амазаспович всегда очень быстро оценивает на докладе правильность или ошибочность того или иного аргумента докладчика.

Он умеет думать — думать быстро.

Еще задолго до появления ракет в космосе Амбарцумян «ходил» по звездным мирам. «Ходил» и размышлял… Он и сейчас мысленно «путешествует» в далеких мирах.

На основании наблюдений и вычислений Виктор Амазаспович проникает в необъятные просторы земной атмосферы, заглядывает в тайники пока недостижимых звезд и галактик. На письменном столе ученого — его расчеты и вычисления, в которых фигурируют температуры, выраженные миллионами градусов, плотности газа, намного меньшие достигнутых в лучших современных вакуумах, и свет, покинувший источник излучения миллионы лет назад.

Многим, возможно, памятно сообщение американского агентства Юнайтед Пресс Интернейшнл о том, что в 1963 году американским ученым удалось якобы сделать поразительный снимок крупнейшего взрыва ядра галатики М-82. Комментируя это сообщение, В. А. Амбарцумян сказал:

— Начнем с того, что недавние интересные наблюдения американских астрономов Сандейджа и Линдса относятся не к моменту взрыва, а лишь к последствиям его. И сфотографирован не сам взрыв, а продолжавшееся удаление выброшенного вещества от ядра галактики М-82. Это, как нам представляется, был взрыв весьма массивного тела в ядре галактики. Одни астрономы называют такое тело протозвездным, другие сверхзвездным. Масса его должна быть порядка многих миллионов солнечных масс. Иными словами, ее достаточно для образования многих миллионов звезд. Этот взрыв, который произошел около десяти миллионов лет назад, а видимым для нас мог бы стать только полтора миллиона лет назад, с нашей точки зрения является не исключительным, а закономерным явлением, происходящим в процессе развития ядра галактик. Что же касается утверждения в сообщении Юнайтед Пресс Интернейшнл, что учеными получен поразительный снимок крупнейшего взрыва, который когда-либо наблюдался в природе, то поправим это утверждение. Американские астрономы сделали очень интересную фотографию того, что получилось в результате взрыва. Снимок самого взрыва они могли бы иметь, если бы жили полтора миллиона лет назад и располагали в столь отдаленные времена совершенными телескопами.

По вопросу о взрывах в ядрах галактик мне довелось беседовать с Виктором Амазасповичем в марте 1964 года. Поводом для беседы явилась статья крупнейшего английского астронома Бернарда Ловелла.

— Эти взрывы, — сказал В. А. Амбарцумян, — вызвали широкий интерес по двум причинам. Во-первых, по своему масштабу, по массе выброшенного при взрыве вещества, по количеству выделяющейся энергии взрывы в ядрах галактик во много раз превосходят какие-либо другие катастрофические явления, происходящие во Вселенной. Во-вторых, в течение многих лет между специалистами по внегалактической астрономии шла оживленная дискуссия о том, действительно ли подобные взрывы происходят. Многочисленные факты, полученные из наблюдений галактик, некоторые советские астрономы уже давно объясняли тем, что в ядрах галактик происходят грандиозные взрывы. Большинство западных специалистов отрицало эти взрывы. Теперь спор решен положительно на основе новых прямых наблюдений. В статье Б. Ловелла описывается один из наиболее интересных случаев взрыва в ядре галактики. Согласно точке зрения, обоснованной астрономами Бюраканской обсерватории, взрыв происходит в едином незвездном теле гигантской массы. Высказываемая в статье Ловелла гипотеза о том, что происходит одновременный взрыв миллионов обычных звезд, выдвигалась рядом авторов, но не соответствует представлениям о характере этих взрывов, возникшим на основе всей совокупности фактических данных…

Поток почты в Бюракан и из Бюракана — это лишь один вид широкого общения с различными научными центрами. Я видел, как шли и ехали туда люди самых различных возрастов и профессий — местные и приезжие. Интерес к научным открытиям, которыми прославилась Бюраканская астрофизическая обсерватория, оптическая техника, возможность видеть ученых, которые наблюдают далекие миры, — все это привлекает сюда, в Бюракан, множество людей. А о специалистах нечего и говорить. Многие из них мечтают здесь поработать.

Вспоминается очередная поездка в Пулковскую обсерваторию, где мне пришлось ощутить интерес астрономов к работе их коллег в Бюракане.

Завидев издали три полусферических купола Пулковской обсерватории, я каждый раз проникаюсь глубочайшим уважением и восхищением к этому всемирно известному астрономическому центру. Главное здание обсерватории, обновленное послевоенной реставрацией, окружено ныне многими новыми постройками. Пулково растет и ширится. Все многостороннее становится деятельность обсерватории, существующей уже сто двадцать пять лет.

Вот здесь и произошли мои встречи с людьми, которые повидали Бюракан и поработали там.

Гостеприимная бюраканская земля готовится принять молодых ученых из города Ленина. Здесь, рядом с астрофизической обсерваторией, сооружается южная астрономическая станция Ленинградского государственного университета. Она будет состоять из двух наблюдательных башен, оснащенных новейшими астрономическими приборами. Недавно строители завершили сооружение одной башни, облицованной арагацким туфом. В башне уже произведены монтаж и установка телескопа с диаметром зеркала пятьдесят сантиметров, смонтирован вращающийся купол. Рядом достраивается вторая башня. Ленинградские астрономы круглый год будут проводить здесь электрофотометрические наблюдения, в которых примут участие и бюраканские астрофизики. Питомцы того самого университета, где в свое время учился В. А. Амбарцумян, будут проходить здесь учебную практику.

Бюраканская астрофизическая обсерватория стоит на передовой линии научного прогресса. Здесь за последние годы усиленно развивается пока еще молодая наука — радиоастрономия.

Когда погода плохая, самолеты не поднимаются в воздух, суда остаются у причалов, а астрономы, если у них нет радиотелескопов, с таким же горестным видом, как и их коллеги по несчастью — летчики и капитаны морских судов, смотрят на закутанный грозовыми облаками небосвод.

Моряки говорят: «ждем у моря погоды», а астрономы говорят: «у неба — ясности».

А вот радиоастрономия не боится плохой видимости. Земные атмосферные явления беспомощны перед идущими к нам космическими радиоволнами, которые неудержимо пробиваются сквозь облачный слой. Пусть идет грозовой дождь, пусть ярко светит солнце, все равно радионаблюдения продолжаются. Радиоастрономия упразднила понятие дня и ночи. В Бюракане группа астрофизиков работает и днем и ночью. У них на вооружении мощные радиотелескопы, дающие возможность «видеть» во много раз дальше, чем с помощью обычных телескопов. Их создают, конструируют, строят сами бюраканцы.

Может возникнуть вопрос: не устарели ли оптические методы наблюдения?

Нет! Их нельзя противопоставлять новым методам наблюдения. Излучение небесных тел имеет разную интенсивность, поэтому при изучении объектов со слабым радиоизлучением предпочтение отдается оптическим методам.

Облик Вселенной человек постигает шаг за шагом, усилиями астрономов всех стран. Поэтому и радиотелескопы и оптические телескопы будут «жить» мирно бок о бок.

Академик В. Амбарцумян развивает радиоастрономию с присущим ему энтузиазмом, увлекая новаторством своих молодых учеников. Во главе нового Института радиоастрономии и электроники стал ученик «бюраканского звездочета» Э. Мирзабекян.

В Бюракане много первоклассных телескопов. Совсем недавно здесь начал действовать новый телескоп системы Шмидта, который сделал еще более зорким око Бюракана. Телескоп Шмидта по своей мощности является вторым в мире инструментом такого типа. Он дает возможность производить исследования слабых внегалактических туманностей, фотографировать небесные тела, до сих пор не поддающиеся наблюдениям с помощью телескопов других конструкций. Один из учеников и сотрудников Амбарцумяна — Вениамин Маркарян уже много ночей с помощью специального пульта управления направляет мощное око на небесный свод и производит фотографические наблюдения спектров десятков тысяч звезд одновременно.

— Бюраканскую и Крымскую астрофизические обсерватории, — говорил однажды директор Крымской обсерватории Андрей Борисович Северный, — объединяют общие научные интересы, выражающиеся во влиянии идей Виктора Амазасповича на некоторые наши работы. Эти дружеские научные связи создают наилучшие условия для успешного развития науки. Все новые идеи последнего времени, касающиеся проблемы образования и развития звездных систем, по существу исходят из Бюраканской обсерватории, руководимой академиком Амбарцумяном.

К этим словам А. Б. Северного остается добавить, что новые идеи способствуют развитию новых разделов астрофизики. Одни из них изучают объекты, обладающие сверхвысокой плотностью. В числе таких космических тел белые карлики, средняя плотность которых такова, что масса одного кубического сантиметра измеряется десятками и сотнями килограммов, барионные звезды, у которых один кубический сантиметр содержит массу в тысячи тонн и выше. Другие изучают происходящие в космических объектах взрывы, при которых достигается сверхвысокая концентрация энергий. Известно, например, что во время некоторых звездных вспышек за несколько секунд освобождается энергия, эквивалентная миллиардам мегатонных бомб. В космических магнитных полях гигантской протяженности частицы сверхвысоких энергий (до тысячи миллиардов электроновольт) рождают излучения, исследование которых позволяет проверить многие выводы теории элементарных частиц.

В одной из недавних бесед Виктор Амазаспович вновь подчеркнул, что многие направления современной астрофизики по существу сомкнулись с наиболее сложными разделами ядерной физики, теории элементарных частиц и теории сильных полей тяготения.

Все это открывает новые горизонты и возможности. И нет сомнения, что и на новом этапе развития астрофизики Бюраканская астрофизическая обсерватория сыграет выдающуюся роль, сосредоточив свое внимание на основных, коренных проблемах.

Именно на коренных, и это не случайно.

Одним из признаков культуры мышления является способность сознательно ограничивать свои знания. Сознательное ограничение, то есть сосредоточение внимания на определенном объекте, способствует проникновению в суть изучаемого предмета. Без умения проникнуть в суть изучаемого предмета, без активного творческого созидания невозможно развивать науку.

В наше время вопрос культуры мышления, образного мышления особенно важен, так как чем дальше человек подымается в космическую высь, тем больше проникает в глубь атома. Сейчас, как никогда, важную роль играет изучение просторов Вселенной, проникновение в сущность явлений, происходящих в космическом пространстве.

Прошло более двух тысячелетий с тех пор, как Гераклит сказал, что «многознание не научает уму». Увлекаясь астрономией, Виктор Амазаспович почти с детства сознательно сосредоточивал внимание на той области, которой он себя посвятил. Эту культуру мышления Амбарцумян воспитывает и у своих питомцев. Бюраканская обсерватория концентрирует все свои силы на решении проблемы происхождения звезд и звездных систем. Она сумела за короткий срок прославить себя в научном мире. Вот почему каждый, кто на данном этапе развития науки хочет разобраться в вопросах происхождения, развития звезд и звездных систем, должен изучить труды бюраканцев.

Еще в октябре 1948 года английский журнал «Обсерватори» в отчете о первом Международном астрономическом конгрессе в Цюрихе писал: «Пожалуй, самым интересным сообщением оказалось то, которое не имело ничего общего с темой этого заседания, — а именно, работа Амбарцумяна о клочковатой структуре межзвездной поглощающей среды».

В том же году на страницах выходящего в Америке журнала «Популяр астрономи» читаем: «Почетный член Американского астрономического общества Амбарцумян является одним из самых великих астрофизиков, живущих в настоящее время. Его редкая по глубине проницательность является исключительной. Он оказал большое влияние на работу других астрофизиков мира».

В Париже, Лондоне, Льеже, Праге, Дели, Нью-Йорке — всюду бюраканский астрофизик рассказывает о достижениях советской науки. Он рассказывает и о своей древней родине — Армении, и о том, какие могучие крылья выросли у армянского народа после установления советской власти.

Нет возможности перечислить даже одни лишь фундаментальные труды ученого. Достаточно сказать, что его исследования по целому ряду новых направлений в астрофизике и звездной астрономии разрабатываются и продолжаются астрономами разных стран мира со все возрастающим интересом.

Как уже было сказано, в последнее время в Бюракане успешно развивается радиоастрономия. К лучу света — основному источнику сведений о событиях в космосе — присоединился его ближайший сосед по шкале — радиолуч.

Коллектив бюраканцев, состоящий исключительно из выпускников Ереванского университета, объединен преданностью избранной профессии. Исследованием далеких звездных систем занимается Б. Маркарян, газовых туманностей — Г. Гурзадян, нестационарных звезд — Л. Мирзоян. Более молодому ученику академика Амбарцумяна Э. Хачикяну удалось впервые обнаружить высокий процент поляризации излучения крабовидной туманности, а С. Искударян и К. Саакян открыли и исследовали много белых карликов.

Бюракан — маленькая частица Армении. Маленькая, — но какое великое сражение за прогресс науки происходит здесь! И руководит им человек, бесконечно любящий свою родину, свой народ.

Любит он и Ленинград, где учился и стал ученым. Недавно Виктор Амазаспович получил письмо студентов Ленинградского университета. Академика просили ответить на несколько вопросов. Привожу опубликованные в газете «Ленинградский университет» вопросы студентов и ответы на них.

— Что Вы считаете наиболее значительным в Вашей научной деятельности за последние два-три года?

— Работу по истолкованию многочисленных и разнообразных фактических данных, относящихся к строению и природе галактик. Результаты этой работы были изложены мной в августе 1961 года в докладе, зачитанном на пленарном заседании одиннадцатого съезда Международного астрономического союза в Беркли.

— Самое значительное событие в Вашей жизни?

— Решение стать астрофизиком и учиться в Ленинградском университете, принятое мною, когда я был еще учеником средней школы.

— Ваши планы на будущее?

— Заниматься наукой и постараться уменьшить число заседаний, в которых участвую.

— Ваши пожелания профессорам и студентам Ленинградского университета?

— Желаю достичь новых успехов в исследовательской и педагогической работе, поднять еще выше знамя славнейшего университета России, знамя советской науки. Хотелось бы также, чтобы родной Ленинградский университет получил имя одного из своих великих ученых: Чебышева, Бутлерова или Менделеева.

Немало дел у президента Академии наук республики: беседы с археологами, ведущими раскопки крепости Тейшебаини, и поездка в Вычислительный центр, к математикам и механикам, беседа с химиками, посещение завода, ответы на письма, прием избирателей, переписка с государственными учреждениями.

Одни ответы на обширную и разнообразную корреспонденцию требуют изрядного количества времени. А ведь каждое утро в почтовом ящике депутата Верховного Совета СССР Амбарцумяна оказывается по нескольку десятков писем. Пишут отовсюду: избиратели, студенты и аспиранты со всех концов Советского Союза, пишут молодые люди с просьбой помочь решить сложную задачу, порекомендовать, какую выбрать специальность. Пишут ученые из разных уголков мира, — этих писем немало: Бюраканская обсерватория поддерживает связь с астрономическими центрами различных стран. В списке адресатов «Сообщений Бюраканской обсерватории» — 315 обсерваторий, библиотек, научно-исследовательских и других учреждений около 50 стран, в том числе 257 иностранных; и 156 известных ученых, из них 112 иностранных. Пишут Амбарцумяну как астрофизику и как президенту Академии наук Армянской ССР со всех концов света.

Известный астроном Отто Струве из радиообсерватории Грин Бэнк (Западная Виргиния, США), сообщая, что президенты Академий наук СССР и США договорились о проведении серии симпозиумов, обращается с просьбой решить три группы вопросов, связанных с широким привлечением советских специалистов по радиоастрономии. Проф. О. Струве просит: «Я хотел бы лично Вас пригласить на симпозиум без нарушения Ваших планов участия в собрании Международного астрономического союза. Как Вы знаете, Ваш престиж в США велик».

Профессор Влада Бэнэцяну пишет из Бухареста, что в давние времена на территории Румынии существовало до ста армянских колоний. В государственных архивах Румынии хранится до 50 000 армянских документов, которые ждут своих исследователей. Профессор просит оказать содействие в совместном изучении этих документов и подготовке серии публикаций.

Профессор Б. А. Гембарский (Польша), успешно работающий над переводами произведений армянской литературы на польский язык, прислал свой труд, чтобы получить отзыв специалистов из Института литературы Академии наук Армянской ССР.

Айвор Робинсон, Альфред Шильдт и Энгельберг Шуканг из Техасского университета приглашают на второй техасский симпозиум релятивистской астрофизики, который будет носить международный характер. А господин Лютен из университета г. Миннесота (США) просит председательствовать на открытии сессии симпозиума по голубым звездам и высказать свое мнение о повестке дня.

А если конференция по тем же голубым звездам созывается еще и в Страсбурге?

А если в Брюсселе предстоит международное совещание по физике?

На конвертах марки стран Латинской Америки.

«Университетом в Сан-Паоло (Бразилия) недавно (речь идет о 1962 годе. — А. А.) созданы четыре кафедры. Наше желание — иметь кафедры, в течение первого года пополненные иностранными специалистами, которые помогут нам создать астрономический факультет. Этим письмом мы направляем Вам сердечное приглашение приехать в Сан-Паоло, чтобы получить Ваш совет. Если возможно, будьте любезны, направьте одного из Ваших сотрудников поработать с нами по крайней мере один год. Необходимые расходы по приезду и проживанию здесь берем на себя». Письмо подписано профессором современной физики университета Сан-Паоло.

Письмо из Южной Америки. Автор Ф. Рутлант. «В течение последних нескольких лет наша страна стала важной стратегической территорией с точки зрения астрономии. Окончательно решено устроить свою обсерваторию и, кроме того, в конце концов создать двухсотдюймовый телескоп в наших горах. Вот те основные причины, которые убеждают нас, что Ваша поездка, думается, будет ценной, а, с другой стороны, — благоприятной. В принципе — примете ли Вы это приглашение на ближайшее будущее?»

В. Л. Амбарцумян является почетным членом многих академий мира, а также различных научных обществ.

Сэр Спенсер Джонс пишет из Лондона в Бюракан, что Совет Королевского астрономического общества вынес решение наградить В. А. Амбарцумяна золотой медалью Общества за 1960 год и поручает ему прочесть традиционную лекцию.

В 1961 году, когда В. А. Амбарцумян был избран на очередной срок президентом Международного астрономического союза, поток приветствий и поздравлений особенно ощутимо показал рост престижа советской астрономической науки и огромный авторитет ученого-избранника.

Что же характерно для бюраканцев?

Для всей деятельности коллектива Бюраканской астрофизической обсерватории и его руководителя характерно присущее советской науке стремление поставить свои достижения на службу человечеству.

В докладе «Проблемы внегалактических исследований», прочитанном на XI съезде Международного астрономического союза в Беркли (США) в августе 1961 года, В. А. Амбарцумян говорил:

«Анализ наблюдений показывает, что явления, относящиеся к происхождению галактик, настолько необычны, что их было бы невозможно предвидеть, исходя из каких-либо теоретически предвзятых положений. Здесь мы снова сталкиваемся с поразительным явлением, постоянно повторяющимся в истории науки. Когда она вторгается в новую область явлений, она находит неожиданные, качественно новые закономерности, выходящие за пределы прежних представлений. Это делает каждую такую область явлений тем более интересной. Поэтому нам нужно еще более тщательно собирать факты и наблюдения, ибо лишь увеличение фактических данных, более точные сведения о реальных объектах, большая информация о строении различных частей галактик и тщательный анализ этих сведений могут помочь нам в разрешении возникающих здесь трудных вопросов».

Этой благородной цели и служат международные связи советской науки.

Бюраканская астрофизическая обсерватория оказывала серьезную помощь ряду советских и зарубежных университетов в вопросе подготовки и усовершенствования научных кадров. Кроме студентов старших курсов соответствующих специальностей Ереванского государственного университета, Ереванского и Ленинаканского педагогических институтов, в Бюракане учебную и производственную практику проходили аспиранты и студенты Ленинградского, Московского, Киевского, Свердловского, Рижского и других университетов. В обсерватории были подготовлены высококвалифицированные специалисты по астрономии для Азербайджанской ССР.

С целью научной работы, наблюдений и усовершенствования, а также с целью обсуждения научных проблем, консультаций и ознакомления с научными исследованиями, проводимыми в обсерватории, в Бюракане побывали ученые Советского Союза и многих зарубежных стран. Среди иностранных ученых — гостей обсерватории — директор Лейденской обсерватории (Голландия), президент Международного астрономического союза в 1958–1961 годах Ян Оорт (1962 год), директор Английской радиоастрономической станции Джодрелл Бэнк Бернард Ловелл (1958 и 1963 годы) и директор Национальной обсерватории Академии наук Мексики, вице-президент Международного астрономического союза Гуиллермо Харо (1956 и 1962 годы).

Очень часто ученые-гости выступали с докладами на научных семинарах обсерватории.

В свою очередь ряд сотрудников обсерватории с целью научной работы, дачи научных консультаций, чтения лекций, ознакомления с постановкой научной работы, а также для участия в работах научных собраний, конференций, симпозиумов побывали в ГДР, Венгрии, США, Англии, Франции, Чехословакии, Бельгии, Австрии, Румынии, Болгарии, Индии, Швейцарии, Австралии, Индонезии, Италии, Голландии и Швеции.

Армянские астрономы принимали активное участие в многочисленных всесоюзных и международных астрономических совещаниях и конференциях.

Бюраканская астрофизическая обсерватория, в частности, принимает деятельное участие в работах Международного астрономического союза (МАС). Четверо из научных сотрудников обсерватории (В. А. Амбарцумян, Г. А. Гурзадян, Б. Е. Маркарян и Л. В. Мирзоян) являются членами Союза и его постоянных комиссий. Они имеют научную переписку с постоянными комиссиями, генеральным секретарем и членами МАС, периодически получают научные и информационные публикации МАС.

Начиная с 1948 года армянские астрономы участвовали в работах почти всех съездов Международного астрономического союза. Их доклады и научные сообщения на этих съездах и заседаниях постоянных комиссий МАС часто бывали в центре внимания участников.

Особо следует отметить участие армянских астрономов в работах последних съездов МАС: в Москве в 1958 году и в Беркли (США) в 1961 году. На съезде в Беркли директор Бюраканской астрофизической обсерватории академик В. А. Амбарцумян выступил на пленарном заседании с большим докладом, подытоживающим результаты, полученные в Бюракане по изучению внегалактических туманностей и нестационарных звезд. На этом съезде он был избран президентом МАС на период до следующего съезда. И в связи с этим годичная сессия исполнительного комитета МАС в сентябре 1962 года впервые в истории МАС состоялась в Советском Союзе, в Ереване. В сессии участвовали все члены исполкома МАС, крупнейшие астрономы из Англии, Голландии, Чехословакии, США, Канады, Японии, Южно-Африканского Союза и Франции. Доклады участников сессии на научном семинаре Бюраканской астрофизической обсерватории о работах, проводимых в их обсерваториях, и о полученных новых результатах, научные дискуссии и беседы явились знаменательными событиями в жизни обсерватории.

Французское астрономическое общество наградило Амбарцумяна медалью имени Жансена, Тихоокеанское астрономическое общество в Калифорнии — золотой медалью имени Катарины Брус, а Совет английского Королевского астрономического общества присудил в 1960 году медаль за выдающиеся успехи в астрономической науке.

Но все это было потом. А как же он начинал свой путь в науку?

Едва ли не наибольшую потерю человечество несет от того, что в какую-то пору детства родители в силу множества причин — трудных житейских условий, семейной неслаженности, недостаточной культуры и прочих обстоятельств — не умеют разглядеть в своих детях такие задатки, которые надо умело, терпеливо, чутко развивать.

В семье Амбарцумяна дети были предметом пристального внимания родителей. Мать и отец, каждый по-своему, внесли достойную лепту в их воспитание. Рипсиме Сааковна вселила в них тот дух патриархальной нравственности и народных добродетелей, которые передаются из поколения в поколение в честных трудовых семьях, живущих в скромном достатке, почете и уважении.

Именно такой была семья Тер-Саак Хаханяна. Надо представить закавказскую окраину Российской империи конца прошлого века, чтобы стало ясным, что тогда многие носили духовное звание не по своей склонности к религии, а потому, что это была одна из возможностей стать образованным человеком. В духовную семинарию поступали те, кто не мог надеяться переступить когда-нибудь порог отечественного университета. Сословные и иные барьеры были неодолимы. Учиться за границей могли лишь дети богатых родителей. Духовные семинарии упоминаются в биографиях многих разночинцев, сыгравших затем выдающуюся роль в развитии просвещения, науки и искусств в России конца прошлого — начала нынешнего века. Кто знает, о какой карьере мечтал Тер-Саак Хаханян. Он стал священником, поселился в Цхинвали — центре Южной Осетии. Его супруга Елизавета Георгиевна родила ему пять сыновей и дочь. Человек вежливый, обходительный, обладавший внушительной внешностью, он пользовался уважением среди прихожан и местных властей. С ним интересно было поговорить о политике, о литературе и по национальному вопросу, которым он особенно интересовался, переживая страдания армян в Западной Армении.

Рипсиме Сааковна приобрела в отцовском доме многие ценнейшие качества и навыки. Выйдя замуж, она сохранила достаточно сильный и оригинальный характер. Преобладавшие в ее натуре мягкость, чуткость, правдивость помогли ей стать прекрасной матерью и хозяйкой дома.

Во многих отношениях полную противоположность ей представлял Амазасп Асатурович. Он обладал огненным темпераментом и неукротимой энергией. С дошкольного времени отец внимательно наблюдал за детьми. Постепенно у него выработалась, как говорили в семье, «своя система», представляющая немалый общественный интерес. Впервые о своей воспитательной системе Амазасп Асатурович заговорил в кругу литературных друзей — Ованеса Туманяна, Газароса Агаяна и других в 1911 году.

Как-то речь зашла о Гомере и гомероведении, то есть о том, что в течение всей жизни было центром научных интересов Амазаспа Асатуровича. Друзья знали, что он взялся за перевод Гомера с древнегреческого источника на армянский язык. Амазасп Асатурович высказывал мысль, что гомероведы нередко ссылаются на «теорию пунктов». Несостоятельная в целом, она представляет некоторый интерес с точки зрения психологии.

— Архимед утверждал, что, имея точку опоры, он может перевернуть земной шар. Перефразируя его, можно сказать: зная распределение психических сил по пунктам, можно направлять развитие интеллекта.

Из этих предпосылок исходила в дальнейшем вся воспитательная система отца.

В семье было уже трое детей: Гоар, Виктор и Левон.

Гоар была одинаково привязана к отцу, матери, бабушке, дедушке — ко всем. Развитие шло ровно. Когда девочке было четыре года, она свободно говорила на армянском, грузинском языках и правильно высказывала свои мысли. Двухлетний Виктор с большой способностью различал предметы, отмечая их характерные черты.

Уже в том возрасте у него начали развиваться пространственные и количественные представления. Отец начал в виде элементарной игры проводить с ним соответствующие упражнения. Проходили дни, и мальчик в игре, в общении со своей сестрой, в разговорах с матерью и другими членами семьи точно воспроизводил свои познания в области чисел. За числовыми упражнениями следовали логические. Отец был уверен, что логические функции в сознании детей возникают и развиваются в очень раннем возрасте.

Виктор имел специальный высокий стул с откидывающимся назад барьером. За столом во время еды он всегда сидел на этом стуле. После обеда малыш обычно просил: «Ичнем, ичнем!» (то есть «спустимся, спустимся!»). В ответ на это, умышленно противодействуя ему, взрослые говорили:

— Нет, не ичнем!

Отец считал, что подобная концентрация психических сил должна была положительно сказаться на создании характера активного, творческого.

Семейные заботы были для Амазаспа Асатуровича своего рода отдушиной. Они давали возможность забыться и выбросить из головы на время служебные неприятности. Пресловутое «Дело фирмы Сименс» продолжало волновать судебные круги и адвокатуру. Один из светил юридического мира в Тифлисе тех лет, некто М. О. Грузенберг, говорил:

— Послушайте, коллега Амбарцумян! Что за громкое дело! И магистратура и адвокатура — все говорят о нем. Верно ли, что вы обругали и очернили суд? Это ведь нечто невероятное. Вот я уже свыше двух десятков лет практикую, а этакой выходки не допускал ни разу. Да, никогда! Разве можно?

Как говорится, плетью обуха перешибить не удалось. Общее собрание окружного суда рассмотрело жалобу Красоского и постановило: за оскорбление члена суда лишить присяжного поверенного А. А. Амбарцумяна практики сроком на один год. Это решение было обжаловано, но безрезультатно.

Друзья всячески ободряли пострадавшего.

— Ты прекрасно поступил, — говорил Газарос Агаян. — Так и надо, Амазасп! Изобличать бюрократов, душителей свободы и прочих мерзавцев в совершаемых ими подлостях — это священный долг всех честных людей. Не робей и будь непоколебим!

Слухи о поединке отца со взяточниками, доходили до семьи, и даже дети обсуждали это. Однажды, волнуемый вопиющими несправедливостями в судебных инстанциях Тифлиса, отец вернулся домой и застал детей в пылу острой дискуссии.

— Глупенький, не понимаешь, что у папы много врагов, — говорила сестра младшему брату Левону. — Они мешают, не дают ему покоя. И может быть, папа не будет больше адвокатом.

— Нет, ты неверно говоришь! — кричал на нее Виктор. — Папа всякое дело знает. Кто может помешать моему папе?

— Я ведь не о том говорю. Я говорю, что, может быть, папа не будет работать адвокатом. Это ведь не я сказала, а мама.

Вошел отец. Дети кинулись к нему. Разговор продолжался.

— Итак, — начал отец, — кто такой адвокат?

— Адвокат, — сообразил Виктор, — это человек, который ведет дела.

— Прекрасно. Какие же дела ведет адвокат?

— Чужие, — ответил Виктор.

— Что значит «чужие»?

— Дела, которые разбирает суд, — ответил мальчик.

— А почему эти дела разбирает суд?

— Потому что люди ссорятся, враждуют друг с другом, дерутся и не могут мирно решить свои дела, — разъяснила Гоар.

— Правильно! Продолжим наш разговор: почему нужно, чтобы при разборе дел в суде был адвокат?

— Адвокат нужен, чтобы правильно и хорошо решать дела! — провозгласил Виктор.

— Ну, вот ты сам ответил на свой вопрос, — заключил отец.

Семья осталась жить в Тифлисе, хотя путь к адвокатской практике был закрыт. Лето 1912 года провели в деревне Хевтубани близ города Гори. По дороге, которая вела в дачную местность Меджвисхеви, можно было совершать замечательные прогулки.

Свободный от службы отец имел полную возможность всецело посвятить себя заботе о воспитании детей. День ото дня он все больше вовлекался в орбиту детской «философии». Собеседниками его, а подчас и агрессивными оппонентами являлись Виктор, Гоар и гостившая в семье родственница Лиза. Размах мысли, процессы переработки видимого и познаваемого у каждого из них были различными.

— Смотри, папа! — говорил иногда во время прогулки сын. — Если прямо идти по этой дороге, то можно через горы прибыть в Петербург.

— Неверно, — возражала Гоар, — если идти напрямик через горы, то сперва попадешь в другие села и города, а не прямо в Петербург. Ишь, захотел сразу в Петербург!

— Да я не о других городах, — живо уточнял свою мысль Виктор, — я говорю о главном, о Петербурге.

— Верно! Обязательно прибудем в Петербург, если эту хорошую дорогу направить прямо в его сторону!

— А как мы в Петербург придем? — спрашивала Лиза. — Ведь у меня ботинки изношенные и дырявые. В этих ботинках я с трудом до деревни доберусь, а не то что до Петербурга!

— Ха, ха, ха! — смеялись Виктор и Гоар, — кто тебе предлагает идти до Петербурга? Просто говорится: если двинуться прямо по этой дороге, то дорога приведет туда. При чем тут твои дырявые ботинки?

— А сколько шагов отсюда до Петербурга? — задумчиво спрашивал Виктор. Вот до нашего дома двести. А до Петербурга во сколько раз больше? Скажи, я вычислю!

— Будет очень-очень много, чудак ты мой, — отвечала сестра, — это очень трудно вычислить.

— Нет, пусть папа скажет: во сколько раз больше?

— Точно сказать не могу, — отвечал отец. — Но возможно приблизительное сравнение. Вот слушай! Если отсюда до нашего дома двести шагов, то расстояние до Петербурга примерно в тысячу или две тысячи раз больше. Значит, сколько шагов до твоего города?

— Если в тысячу раз больше, то будет двести тысяч. Если же в две тысячи раз больше, это составит четыреста тысяч шагов.

— Но это не так, Виктор, — возбуждая интерес мальчика, говорил отец. — Расстояние до Петербурга больше, чем отсюда до нашего дома не в две тысячи, а в двадцать тысяч раз!

— Почему же ты меня обманул? — гневался Виктор. — Я хотел точно вычислить, а ты меня подвел!

— Напрасно ты горячишься, — вразумляла Гоар. — Ведь папа только сказал к примеру. Он тебя ничуть не обманывал.

— Подумай и вычисли снова, — уговаривал сына отец. — Итак, расстояние до Петербурга в двадцать тысяч раз больше, чем до нашего дома.

— В двадцать тысяч раз, — повторял Виктор, крепко держа свое первое вычисление. — Значит, там мы получили четыреста тысяч шагов… До Петербурга четыре миллиона шагов!..

Уставший от дебатов, неприятностей в юридическом мире, от хлопотливого сотрудничества в газете «Закавказская речь» и житейских забот, Амазасп Асатурович решил в июне 1913 года съездить в родное село Басаргечар. Поездка оказалась необычайно полезной для детей-горожан. Они увидели сельскую жизнь.

В деревне уже были наслышаны о том, что Виктор обладает незаурядными для своего возраста знаниями. В шутку его иногда называли ученым. В самом деле, его познания в области географии и арифметики, его способность к рассуждениям, несмотря на их детский характер, казались удивительными.

Дети свободно говорили как по-армянски, так и по-русски; бегло читали и писали. Когда собирались любопытные односельчане, Виктор устраивал импровизированный семинар по общеобразовательным наукам. Сам он был в роли «профессора», а в качестве «учеников» покорно выступали почтенные взрослые — остроумный брат деда Сукиас, родственник Ованес и другие. Пятилетний профессор брал книгу и обращался к старику Сукиасу:

— Скажи: «Русская хрестоматия»!

«Ученик» произносил фразу по-армянски:

— Рэс Хечо (то есть сельский старшина Хечо).

— Не «Рэс Хечо», а «Русская хрестоматия», — горячился «профессор». — Как написано, так и читай!

— Рустам Хрхреци! — умышленно искажая текст, смеясь отвечал Сукиас.

— Неужели ты в самом деле не можешь прочесть правильно? — изумлялся «профессор». — Давай читать вместе… Ну, так. А теперь будем заниматься арифметикой…

В Басаргечаре отец продолжал логические упражнения с детьми.

Когда однажды, много лет спустя, Амбарцумяна кто-то спросил, как можно сформулировать роль отца в его судьбе, Виктор Амазаспович ответил:

— Самая большая заслуга моего отца заключается в том, что он с раннего детства научил меня логическому мышлению…

Конь, облюбованный Амазаспом Асатуровичем, по имени Кехар-Ат, принадлежал местному судье Алтунову. Владелец скакуна имел богато украшенную уздечку. О ней так и говорили: «судейская уздечка». Однажды она стала поводом любопытного разговора между отцом и детьми.

— Папа, у судьи такая красивая уздечка, а у нас нет.

— Судья, Витя, на то и судья, чтобы иметь уздечку. Ведь он постоянно занят тем, что обуздывает людей.

— То есть как?

— А ты подумай: с какой целью надевают уздечку на лошадь?

— Очень просто! — отвечал мальчик. — На коня уздечку надевают, чтобы его усмирить, чтоб он подчинялся ездоку.

— Видишь ли, есть такие люди, которых тоже нужно усмирять, когда они, не желая подчиняться закону, совершают непристойные дела. Не будь «уздечек», трудно было бы жить честным людям.

— Понял, понял, папа! Ты хочешь сказать, что нехороших людей судья наказывает — воров, мошенников, разбойников и лгунов.

— Решения, которые выносит судья, и являются как бы уздечками, — вмешалась в разговор Гоар. — Ими он укрощает и направляет куда следует людей. А ты сразу не понял!

— Что ты мне объясняешь то, что я лучше тебя знаю! — запальчиво отвечал брат. — Значит, папа, самый хороший и благородный человек на свете — это судья?

— Да, мой милый. Судья — наилучший среди людей, если он честно выполняет требования закона и если закон защищает интересы честных людей.

— А откуда законы? Кто их придумал? — допытывался сын. — Не можем ли мы создать самые хорошие на свете законы?

Разговор продолжался, пока не пришли дед Асатур и судья Алтунов. Они похвалили малышей за их интерес к законам и законности, но при этом дед тяжело вздохнул.

Все еще продолжалась тяжелая пора господства реакции. Из далекой Сибири пришли вести о расстреле ленских рабочих. Неподалеку начинал бурлить Баку. Политическая обстановка накалялась и в Тифлисе. Празднование трехсотлетия дома Романовых не оправдало надежд: оно не подогрело верноподданнических чувств. Царствовавший дом сделался мишенью для острот и анекдотов. Вместе с тем проницательные люди понимали, что обстановка в Европе накаляется. Наступал 1914 год — год начала первой мировой войны.

Вернувшись в Тифлис, Амазасп Асатурович с головой окунулся в общественную жизнь города, в литературные занятия. Однако ежедневно отец выбирал свободную минутку для занятий с детьми. Продолжались и упражнения. Были и незабываемые для детей прогулки по Головинскому проспекту — до Ольгинской улицы и обратно. Беседы во время прогулок были оживленными. Наиболее активным собеседником обычно бывал Виктор. Конечно, он во многом оставался пятилетним мальчиком и рассуждения его были детскими. Однако развитие интеллекта, как уверял отец, заключается не в серьезности или наивности суждений, а в последовательности познавательных процессов. В то время как Виктор являлся главным участником диалогов, сестра его, благодаря сравнительно большей дисциплинированности, обычно ограничивалась тем, что корректировала мысли, высказываемые братом.

Такие «диалогические шествия» продолжались у Амбарцумянов более десяти лет. Постепенно спутники отца превратились из малышей в подростков. Тематика «диалогов» была неограниченно широкой. Дети имели возможность говорить и спрашивать обо всем, что их интересовало. А отец использовал «шествия», чтобы сообщать детям то, что, по его мнению, должно было попасть в орбиту их внимания и суждений.

Ходячий «вольно-дискуссионный клуб», «логические упражнения», «арифметические загадки» и некоторые другие методы воспитательного воздействия времени дополнялись участием детей в разговорах взрослых.

В зиму 1913–1914 года в квартире Амбарцумянов на Эриванской площади в доме № 3 часто бывали и подолгу засиживались Погос Абелян, Мишо Манвелян, Арам Тер-Григорян, художник Геворг Овсепян, учредитель бухгалтерских курсов Иван Тер-Степанянц, Мадат Петросян, Самвел Балагян и другие. Многие из них охотно беседовали с малышами.

— Надо собирать людей пореже и поменьше. Уж очень шумно с утра до вечера. В доме — дети. Это напоминание снова возвращало отца к пристальному вниманию в отношении детей. А тут еще такая интересная встреча…

— Знаешь, кого я сегодня видел? — сказал Амазасп Асатурович жене. — Степана Даниэловича Лисицяна с супругой. Они имеют частную гимназию на Бебутовской улице.

— Ну и что же?

— Лисицян спросил: «Верно ли, что рассказывают о способностях вашего сына? Неужели вы не пожелаете воспитывать и обучать его в нашей гимназии?»

— А что ты ответил?

— Я сказал: «Степан Даниэлович! Он еще не дорос до этого!».

— До чего не дорос? До их гимназии?

— Нет, вообще пока мал. Рано ему ходить в школу.

Но Лисицян настоял на том, чтобы Амазасп Асатурович привел, как он выразился, своего «вундеркинда».

Три дня спустя после встречи с четой Лисицянов отец отправился с сыном в гимназию на Бебутовской улице. Директор встретил их приветливо в приемной комнате, где было много посетителей.

— Скажи, пожалуйста, какое число среди всех наибольшее? — начал экзаменовать мальчика директор.

— Наибольшее? Такого числа нет! Если вы назовете какое-нибудь число, то стоит прибавить к нему единицу, и оно станет еще большим.

— Сколько в году дней, часов?

— Триста шестьдесят пять дней или восемь тысяч семьсот шестьдесят часов, — улыбаясь ответил Виктор.

— А ты можешь рассказать нам что-нибудь из истории?

— Какой именно? Ведь разные бывают истории: есть история Земли, история развития животных, история человечества. Мой папа говорит, что в будущем наука создаст самую интересную историю: историю Вселенной.

Разговор с мальчиком заинтересовал всех присутствовавших и самого директора гимназии. Он спросил:

— Может быть, ты скажешь нам, на чем держится Земля, во сколько раз она больше или меньше Солнца и как далеко находятся они друг от друга?

— Земля ни на чем не держится. А Солнце в миллион раз больше Земли. Оно находится от нас на расстоянии ста пятидесяти миллионов километров. Потому и кажется таким маленьким.

— Откуда ты все это знаешь? — спросил изумленный директор.

Потом добавил, обращаясь к отцу:

— У мальчика редкая ясность мысли, самостоятельность и необычайная самобытность мышления, я бы сказал — дерзновенность. Эти исключительные данные говорят о его большом будущем, с чем и хочу вас поздравить.

Дома, конечно, зашел разговор о посещении гимназии. Рассказывали оба. Отец видел в оценке опытного педагога, директора гимназии, торжество своей «системы». Виктор говорил обо всем без удивления. А мать обратила внимание обоих на то, что нельзя так дерзко разговаривать со старшими, и укоризненно посмотрела на отца. Амазасп Асатурович вздохнул, но бодрое настроение не покидало его весь день.

Лишь временами заранее намеченный распорядок занятий с детьми нарушался. Причины были разные. В 1916 году в Басаргечаре умер отец Амазаспа Асатуровича. Была памятная встреча с Валерием Брюсовым и разговор с ним о маленьком Викторе. Возрастала тревога: «Как сложится судьба детей в водовороте надвигающихся событий?».

Социалистическая революция 1917 года и последующие годы наложили свой отпечаток на жизнь всего города. Осколки разбитого государственного аппарата и реакционной профессуры Петербургского университета наводнили Тифлис. Амазасп Асатурович то и дело встречал своих бывших учителей. Это были в большинстве люди, плывшие по жизни без руля и без ветрил. До поры до времени они думали отсидеться в Закавказье. Выжидали, куда направиться в будущем — в Петербург, если победит контрреволюция, или за границу, если победит революция.

Одним из центров, где особенно накалялись страсти, оставался своеобразный любительский клуб — кафе «Чашка чая» в доме Арамяна на Головинском проспекте. Здесь часто обсуждалась «стратегия» освободительного движения армянского народа в условиях революции, охватившей Россию.

— Сидят же здесь с нами представители нашей мыслящей интеллигенции.

— И потому, — восклицал Погос Абелян, — я полагаю, что слово о стратегии…

— Какая «стратегия»! — яростно протестовал Ширванзаде. — На наших глазах происходит гибель многострадального народа, косою смерти уносятся наши братья и сестры, дети и старики. Тысячами погибают невинные, и народ — армянский народ — стоит перед проблемой «быть или не быть?». При таких условиях наша интеллигенция вот чем занята! Она, как вы здесь, ломает голову над разрешением праздных теоретических вопросов. Это печально, друзья! Не над этим следует голову ломать, а над тем, чем и как помочь народу-мученику спастись!..

— Это верно. Но неужели нельзя надеяться на то, что этакий «парламент», каким является Закавказский сейм, принесет спасение всем народам Кавказа, в том числе и армянскому? — с иронией сказал Мишо Манвелян. — Ведь стоят же во главе сей бесплодной организации такие известные «гуманисты», имена которых даже тошно называть.

Пресловутый Закавказский сейм был самым больным местом. Люди резко делились на тех, кто осуждал эту «говорильню», и на тех, кто, доверяя меньшевикам, дашнакам и мусаватистам, ждал, что они смогут что-то противопоставить советской власти и сохранить в Закавказье «демократические порядки западного образца».

В 1918 году объединенные силы контрреволюции и иностранной интервенции начали бесчинствовать в Закавказье: меньшевики — в Грузии, дашнаки — в Армении, мусаватисты — в Азербайджане. Народное образование? В этой области в Тифлисе пока оставалось все по-прежнему.

Так по-прежнему шла учеба в 3-й мужской гимназии, в которой Виктор Амбарцумян весной 1918 года перешел в третий класс. Школа выполняла свою общеобразовательную функцию. В младших классах, где еще не было общественных наук, отравляющее влияние временного режима сказывалось слабо и полностью нейтрализовалось атмосферой, царившей в семье Амбарцумянов.

Отец продолжал совершенствовать свою «систему» и внимательно следил за результатами. Он пришел к выводу, что 1918 год становится решающим в умственном развитии Виктора и Гоар: они достигли такого состояния мышления, при котором начинается постепенная дифференциация умственных способностей. Эти способности развивались преимущественно в области математики и физики.

В самом деле, интерес мальчика к избранной отрасли знаний был ярко выражен.

— Знаешь, папа, — не раз говорил Виктор, закрыв глаза, — я могу производить вычисления. И как они, эти цифры, удобны. Как угодно можно ими варьировать!

— Да, мой милый! — отвечал отец. — Математика — удивительная вещь. Возможности преобразования цифр бесконечны.

Вскоре на полке у Виктора появились новые книги: сочинение Камилла Фламарнона, две брошюры о Марсе, «Система мира» Лапласа, «Каталог неба» Покровского, «Луна» Джорджа Дарвина, «Солнце» Стратона и «Солнце» Секки.

Мальчик углубился в чтение. Временами он обращался к отцу с вопросами.

— Не правда ли, Секки был замечательным ученым? Он подробно исследовал солнечные пятна, их периодичность и вращение. — А вот Джордж Дарвин, как и его отец, придерживался теории эволюции. Он обосновал и вывел теорию развития Луны. Разве нельзя это применить к Солнцу и звездам? — Что ты смеешься? Разве я сказал что-нибудь не так?

Зная о наклонностях Виктора, ребята — соседи по двору — частенько пользовались его помощью. Это не мешало стычкам, обычным в мальчишеской среде.

Заметив однажды потасовку во дворе, Рипсиме Сааковна привела Виктора домой, поцарапанного и растрепанного в результате рукопашной схватки.

— Кто затеял драку? Из-за чего? — допытывалась мать.

— Гоги и Гурген стали спорить со мной из-за марки. Я говорил, что марка австралийская, а они говорят, что австрийская.

— Из-за этого и началась потасовка?

— Нет, сначала мы долго спорили, а уж потом…

Разные были поводы, но марки чаще всего становились причиной споров. И неспроста. Интерес к коллекционированию привил отец. Он считал это одним из «пространственных факторов». У Виктора была собрана большая коллекция. Сверстники любили ее рассматривать, но не все это делали бережно. Неаккуратным попадало. Вообще считалось бесспорным, что Виктор — наибольший авторитет среди ребят двора.

В начале 1919 года преподаватель гимназии, в которой учился Виктор, сообщил Амазаспу Асатуровичу, что в Тифлисе находится один из замечательных профессоров Юрий Степанович Гамбаров. Отстраненный в свое время царским правительством от преподавания за свободомыслие, Гамбаров эмигрировал в Париж, после 1905 года вернулся в Россию, преподавал в Петербургском университете. После Октября приехал в Тифлис и не вернулся в Петроград из-за плохого состояния здоровья. Неожиданной встрече обрадовались оба. Начались беседы и воспоминания.

Однажды Гамбаров спросил:

— Сколько лет Виктору? Мне рассказывали, что вы сумели правильно развить способности мальчика. Мне нужен такой опыт! Хочу посоветоваться о моем Илье. Он мистик, понимаете, настоящий мистик. День и ночь мальчик погружен в чтение библии, пытается философски трактовать библейские сказания. К науке, к учебным предметам равнодушен и всякий спор быстро поворачивает в библейскую сторону. Что делать? Может быть, послать его к вам? Пусть познакомится с Виктором. Авось дружба их благотворно подействует на моего сына.

На следующий день Илья Гамбаров был гостем Виктора Амбарцумяна.

Весной 1919 года Виктор перешел в четвертый класс гимназии. Обычные надежды на беззаботные каникулы в обществе отца не оправдались. Развертывались события, окутавшие Закавказье мрачной пеленой национальной вражды. Когда дни, полные тревог, миновали, публика бурными аплодисментами встретила слова Туманяна на очередном собрании Совета земляческих союзов:

— Солнце вновь улыбнулось нам… Наши два братских народа по-прежнему будут жить в мире и нерасторжимой дружбе. Я чувствую, будто родился заново. Что я молод и явился в этот мир, чтобы видеть Солнце, добро, любовь и творчество!

Великий поэт, разумеется, смотрел дальше, предвидя освобождение Грузии и Армении с помощью Советской России.

Амазасп Асатурович вновь получил возможность вернуться к своим обычным занятиям и следить за успехами сына. Как-то зашел разговор в кругу друзей. Отец словно ждал, пока кто-нибудь упрекнет его в преждевременном развитии умственных способностей детей. И когда такой упрек был высказан, молча вышел из комнаты. Вскоре он вернулся, и все обратили внимание на его торжествующую улыбку, потом увидели, что он несет какие-то тетради.

— Вот! — торжественно произнес Амазасп Асатурович. — Мне нечего добавить к этому.

Это были сочинения одиннадцатилетнего Виктора. Один из заголовков гласил: «Новый шестнадцатилетний период солнечных пятен». Следующий заголовок: «Описание туманностей в связи с гипотезой о происхождении мира». Пять разделов; первые три уже были закончены: «Различные формы туманностей», «Состав и спектроскопическое исследование туманностей», «Образование миров». Снова формулы, специальная терминология и обозначения.

— Послушай, Амазасп! Это непостижимо! Рипсиме Сааковна! Вы видели научные изыскания Виктора?

Мать, конечно, была в курсе. Она поглядывала на друзей и на мужа многозначительным взглядом, радуясь успехам сына. В глазах ее светилось теплое чувство к мужу, который, хотя и круто подчас, и слишком увлеченно, может быть, но так настойчиво и энергично занимался с детьми.

Снова кипели страсти в кафе «Чашка чая». Даже около помещавшегося вблизи театра Армянского драматического общества можно было слышать гул, который доносился оттуда. В разгар спора к столику, где находились армянские писатели и другие представители интеллигенции, подошел Ованес Туманян и услышал:

— Говорят, будто союзники берутся разрешить «армянский вопрос» в положительном смысле… Об этом мы и спорим!

— И вероятно, спор исходил от Амазаспа? — сказал Ованес Туманян. — Ибо всегда, где Амазасп — там и спор.

— Нет, — ответил известный историк и писатель Лео. — На этот раз случилось иначе: скорее виноват я.

Туманян слушал речи присутствовавших — некоторые из них возлагали наивную надежду на участников Антанты, — потом вспыхнул:

— Из-за капли меда империалисты готовы потопить мир в крови. Слышал я, Ллойд-Джордж и Вудро Вильсон хотят на мирной конференции благоприятно разрешить «армянскую проблему». Но кто поверит этому? Кровь миллионов вырезанных наших братьев еще алеет на черной совести Англии. Где санкции статьи 61-й Сан-Стефанского мирного договора? Не ценою ли смерти миллиона невинных Англия перехватила Кипр, совершив позорную сделку с Турцией?.. Не Вильсон ли, разглагольствуя о самоопределении народов, о хартиях свободы, о гуманности и братстве, энергично участвовал в организации интервенции в России, в планах расчленения Русского государства? Нет, друзья! Этим обещаниям и декларациям я не верю.

…Нашим избавителем всегда был и остается русский народ. Да это и понятно. Мы душою срослись с этим народом. Наша культура находится в братской связи с русской культурой. Нашу литературу питали Пушкин, Лермонтов, Грибоедов, Лев Толстой… И нашими избавителями могут и должны быть русские люди, великое Русское государство. Некоторые из вас с иронией относятся к большевикам, к Советской России. Но это великое заблуждение! Та же самая советская власть, которая избавила русский народ от царской тирании, избавит и нас. Думайте как хотите! Но я уповаю именно на большевиков.

Царила тишина, когда люди слушали вдохновенную речь великого поэта. Она была смелой для того времени в столице меньшевистской Грузии.

Мудрая правда господствовала и в семье Амбарцумянов. С ранних лет впитывали ее дочь и сыновья.

Амазасп Асатурович записал тогда в своем дневнике: «Шли первые сияющие дни и недели утверждения советской власти в Грузии. Общественная и политическая атмосфера настолько сильно прояснилась, что можно было смотреть в политическую даль и почувствовать явное расширение духовного горизонта. Будто великий Кавказский хребет раскрыл свои цветущие ущелья перед Советской Россией, чтобы она двинула на юг, в сердце Закавказья, потоки идей социально-политического возрождения.

Народы Закавказья начинали жить по-новому.

Радостно был встречен новый 1922 год. Он памятен интересными событиями.

Однажды к Амбарцумяну пришла дочь Ованеса Туманяна Нвард.

— Товарищ Амбарцумян! Отец просит вас сегодня зайти к нему.

Амазасп Асатурович застал поэта в кабинете лежащим на диване.

— Здравствуй, Амазасп, — оживился Туманян. — Хорошо, что ты пришел. Странно и удивительно создан человек! Иной раз в душе все клокочет, как в котле. И хочется весь трепет душевный передать людям, рассказать им что-то новое.

— Мне понятно твое неуклонное стремление сделать людей богаче духом, красивее душой. Такими всегда были общественные деятели, Ованес. В этом заключается вековое стремление человечества к счастью.

— Скажи, как поживает твой малыш? Уже два дня меня не покидают мысли о звездах. Не можешь ли прислать его ко мне? Я хочу с ним побеседовать о звездном небе.

Виктор, конечно, навестил больного поэта. Вскоре после этой встречи было написано стихотворение «Сириус».

Небо. Звезды. Вечность… Грустные думы затуманили взор жизнелюбца. Когда кипучая пора зрелости остается за плечами, взгляд невольно останавливается на красках заката, и мысль о бесконечной ночи приходит сама собой. Губы поэта шептали:

Это были строки из стихотворения «Лампада Просветителя».

Между тем Виктор становится все более популярным на научном поприще. По Тифлису шла молва:

— Вы слышали: тринадцатилетний ученик 3-й мужской гимназии читал лекцию о теории относительности Эйнштейна?

— Не сын ли того Амбарцумяна, который был секретарем Совета земляческих союзов, адвоката, поэта и философа? — спрашивали любопытные.

— Именно он.

— Интересно!

Этот восхищенный возглас повторялся неоднократно не только в Тифлисе. Отец ездил с сыном в Ереван, Баку и другие города. Он был уверен, отнюдь не ради тщеславия, что для развития способностей нужно, чтобы сын выступал перед взрослой аудиторией с рефератами на математические темы, приобретал опыт общения со слушателями, совершенствовался в искусстве полемики.

Никого не удивляло, что вдоль задней стены тянулась длинная черная доска, висевшая на обычном уровне. Но люди обращали внимание на другую деталь: зачем поставлена вдоль доски длинная скамейка?

— Это для лектора!

Виктор появлялся в черном бархатном костюмчике: в курточке и коротких штанишках. Отложной воротничок рубашки сверкал ослепительной белизной.

После лекции обычно задавались вопросы. Мальчик отвечал на них кратко, точно, содержательно. Свои ответы он подтверждал сложными расчетами и тут же на доске писал формулы, уравнения.

Однажды после одной из таких лекций в Ереване выступил известный механик-математик, профессор Ашот Моисеевич Тер-Мкртчян. Человек исключительного обаяния, он не оставил сомнений в том, что Виктор Амбарцумян в самом деле порадовал аудиторию высококвалифицированной лекцией по труднейшему вопросу теоретической физики. В зале раздались шумные аплодисменты. Виктор был смущен.

Брат и сестра учились уже в восьмом классе гимназии. Отца все сильнее одолевали заботы о продолжении их образования. Это была «дежурная тема» в его разговорах с женой.

— Дети учатся хорошо, — говорила Рипсиме Сааковна. — Теперь нужно одно: не забивать им головы посторонними делами. Пусть закончат гимназию. Тем временем выяснится, куда идти дальше.

«Что значит не забивать головы посторонними делами? Научные занятия у Виктора развиваются интенсивно. Он в полной мере овладел школьным курсом и отчасти высшей математикой, занимался теорией относительности Эйнштейна. Ему нужна, наконец, специальная литература», — думал отец наедине. Помог счастливый случай. Осенью 1923 года в Тифлис приехал его товарищ, известный революционер Сако Амбарцумян. Они встретились в гостинице «Ориант», и началась нескончаемая беседа.

— Сын хочет продолжать учебу в Петрограде, в университете. Я намерен переехать туда, чтобы осуществить желание мальчика. Но сейчас он нуждается в некоторой научной литературе, которую здесь трудно достать.

— Сегодня же напишу товарищу Сааку Тер-Габриэляну (постоянному представителю Совета народных комиссаров Армении) в Москву, — сказал Сако, — и попрошу, чтобы он помог приобрести всю необходимую литературу.

Отец ликовал. Но радостное настроение вскоре омрачили недобрые вести. Поздней осенью 1923 года в дом Амбарцумянов они пришли одна за другой: в Басаргечаре умер брат Воскан; из Москвы сообщили, что скончался Ованес Туманян. Тело поэта доставили в Тифлис. Улицы города были заполнены толпами людей. Сотни учащихся армянских, грузинских, русских школ несли венки из живых цветов. Тифлис прощался с великим гуманистом. В такие минуты с особой силой чувствуется, какими прочными нитями связана муза поэта с сердцами неисчислимых почитателей его таланта. На память приходили замечательные слова Валерия Брюсова, адресованные Ованесу Туманяну, — «поэту, блистательной звезде светлого трехзвездия армянской поэзии»:

Наступил уже декабрь, когда отец решил поехать в Москву. Он явился прямо к Сааку Тер-Габриэляну, старому большевику-ленинцу, впоследствии председателю Совета народных комиссаров Советской Армении. Саак Мирзоевич уже был в курсе дела и распорядился, чтобы в книжных магазинах на Кузнецком мосту помогли найти нужную литературу.

Вдвоем с племянником Тиграном целыми днями рылся отец на книжных полках. Выяснилось, что отобрано книг на 350 рублей золотом (в тогдашних червонцах). Эта сумма по указанию Тер-Габриэляна была выплачена магазинам.

Перед отъездом Амазасп Асатурович сказал:

— Знаешь, Тигран, сегодня мы должны зайти в Лазаревский институт восточных языков.

— А у тебя действительно там важное дело? Я слышал, он преобразован в Дом культуры Армении.

— Но, мне чудится, там еще витает прежний дух. В этом здании прошла моя молодость…

Вечером 20 января 1924 года Амазасп Асатурович с племянником вернулись в Тифлис. Разбирая привезенные книги, Виктор воскликнул:

— Да здесь целое богатство, папа! Я получил величайший подарок. — Казалось, восторгам не будет конца.

А на следующий день 21 января 1924 года весь мир облетела весть: в Горках, под Москвой, скончался Владимир Ильич Ленин. Утрата была огромна — ушел из жизни великий вождь революции.

Виктор и Гоар окончили гимназию. Детство осталось позади. Летом брат и сестра начали готовиться к поступлению в высшую школу. Соседи по даче в Коджорах удивлялись их усидчивости и прилежанию.

16 августа начались сборы детей в дорогу в Ленинград. Рипсиме Сааковна, оглядев комнаты, украдкой смахнула слезу.

— Все. Можно ехать!

Отец сел за письменный стол.

«С Тифлисом я связан органически, — записал он. — Тут я провел первые годы учебы. Тут я жил с семьей с 1908 по 1924 год. В этом городе у меня родные, знакомые, друзья. Тут родились и росли дети. Здесь проснулись во мне первые творческие силы. Здесь же я перенес и пережил радости, восторги и немало трагических часов. Понятно, что не так-то легко навсегда покинуть этот город. Но этот шаг должен быть сделан во имя преуспевания детей».

Семья располагала квартирой, библиотекой, были дела, привязывающие отца к Тифлису.

— Все-таки придется отправить сначала Виктора и Гоарик, а потом поедем мы сами. Расторжение органических связей с Тифлисом — сложная хирургическая операция.

Когда родители вернулись с вокзала, их встретил давнишний сосед, старик Оганджанян. Добродушный и прямой, всегда внимательный и корректный в обращении, он по знанию жизни и людей превосходил многих, хотя сам не имел почти никакого образования. Он сочувственно посмотрел на Рипсиме Сааковну и Амазаспа Асатуровича.

— Наука, искусство… Не безумие ли жертвовать, дорогой, ничем не заменимой родительской утехой ради них?

— Нет, детям нужно было ехать, — коротко ответил отец.

Не знали в эту минуту родители, что им предстоит еще большее испытание. Из берегов вышла Нева. Вести о наводнении в Ленинграде передавались из уст в уста. В газете было написано: «Ленинград под водой. Нева затопила значительную часть города».

Мать и отец тяжело переживали это сообщение. Они собирали сведения о страшном стихийном бедствии. Прошло трое кошмарных суток. Наконец была получена телеграмма: Виктор и Гоар живы.

А сын в полушутливом тоне писал родителям:

«Ваши переживания нам более чем понятны, мы можем их мысленно пере-пережить, но образ ваших мыслей, мне, в частности, остается непонятным. Для того, чтобы заключить, что наша погибель вероятна хотя бы до 3/100, необходимо было иметь данные, что 3/100 Ленинграда погибло. То есть сделалось жертвой наводнения около 40 тысяч. Но так как в газете ничего не было, да и не могло быть, то вы не имели никакого права заключить, что вероятность нашей гибели равна такой большой дроби. Это первое, по-моему, неопровержимое возражение против вашего образа мыслей. Другая ваша ошибка заключается в следующем: положим, что вероятность нашей гибели = 3/100, т. е. мы должны представить себе, что из 100 человек погибло 3. Какое основание вы имели утверждать, что в эти 3 человека входим и мы? Ведь вероятность в 3/100 сама по себе совершенно ничтожна и о ней даже не стоит и думать. Это все равно, что предполагать, что из 33 карт можно наугад вынуть задуманную. В общем, об этом я продолжать не буду, дело сложилось так, что от наводнения вы потерпели больше нас».

Дети писали, что устроились хорошо, все в порядке. Однако мать решила сдержать слово, которое дала себе в дни тревоги за их судьбу. В ноябре вместе с младшим сыном Левоном Рипсиме Сааковна уехала в Ленинград.

Сфинкс, который смиренно покоится уже несколько тысячелетий у подножия египетских пирамид, не случайно имеет человеческое лицо. Человек — хранилище тайн неизмеримой глубины. Их разгадывают ученые, вооруженные тончайшими инструментами и приборами. Их изучает каждый по мере возмужания. И тут следуют удивительные открытия. Оказывается наивным представление, что есть грани, вехи, этапы, отделяющие детство от отрочества, отрочество от юности, юность от возмужания, старость от молодости. Дерзновенная юность ведет вперед по жизненному пути, и по-взрослому осмысливает человек новые условия бытия, подчас не без мудрости, присущей людям пожилым, «видавшим виды».

Так было и тогда, в августе 1924 года, когда от перрона Тифлисского вокзала отошел поезд в Ленинград. Виктор смотрел в окно, но чувствовалось, что он углублен в свои думы и переживания. Он ехал в Ленинград не просто потому, что после школы принято идти в высшее учебное заведение. Он много занимался самостоятельно, однако нужны систематизированные знания — нужно перенять их у настоящих ученых, поработать в обсерваториях, добраться до сокровищниц, где можно найти самые новые книги по самым «свежим» проблемам и гипотезам. Он шел навстречу давно облюбованной науке. Небо, Звезды, Вселенная — неодолимое призвание.

На ум пришли строки из Гейне:

«Почему «златоножки»? Ведь считается, что звезды светят серебристым светом…» Аналитический склад ума и… поэтический образ. Юноша не чужд поэзии.

Да, он любит поэзию, с губ сами собой срываются строки любимого Саят-Новы:

Благотворно действует на детей домашняя атмосфера преклонения перед наукой и искусством. Можно обойти все театры, концертные залы, картинные галереи и музеи, но все равно трудно приобрести то духовное богатство, которое дает детям жизнь в среде людей разносторонне образованных, где в почете книги, музыка, живопись, где бывают интересные люди, поучительные беседы.

Выросшие в Тифлисе, Виктор и Гоар были умело воспитаны в духе любви к родному народу. Они говорили на армянском и русском языках, читали, писали. Любили богатое событиями многовековое прошлое Армении, знали ее историю, замечательных деятелей. Все их детство и отрочество прошло в мире образов армянской и русской литературы. Но конечно, самое сильное влияние на формирование характера оказало все вместе взятое: от быта и нравов, к которым они привыкли с детства в родной семье и окружающей среде, до тревог за судьбы народные, которые они пережили вместе со старшими.

— Знаешь, Виктор, — вдруг нарушила молчание Гоар, — как хорошо, что мы будем учиться в Ленинграде! Папа так часто вспоминает этот город и своих учителей по Петербургскому университету. Помнишь, как он рассказывал о банкете, где покойный Ованес Туманян еще в 1912 году говорил о братстве русского и армянского народов?

Выход в самостоятельную жизнь это почти всегда попытка понять прежде всего самого себя, проверить свои силы, возможности. И все это — как на весах между робостью и самоуверенностью. Все казалось таким ясным и определенным еще день назад, а вот прибыли в Ленинград, никто не встретил и стало как-то немного не по себе.

— Мы же условились прежде всего отнести письмо на квартиру Ивана Абгаровича Адамяна. Может быть, нам дадут там добрые советы, как быть дальше? — напомнила Гоар.

— Пойдем, — согласился брат.

День был дождливый. А дождь моросящий, надоедливый. В такую погоду бесприютность беспокоит еще сильнее. Брат и сестра повернули с проспекта Красных зорь на Архиерейскую улицу, теперь она переименована в улицу Льва Толстого. Остается найти дом три, квартиру шестнадцать.

Юноша, которому было адресовано письмо, встретил приветливо. Начались взаимные расспросы. В это время в комнату вошел мужчина средних лет, невысокого роста, с крупными чертами лица.

— Значит, приехали из Тифлиса? — переспросил Иван Абгарович. — А где будете жить?

— Этого мы пока еще не знаем, — призналась Гоар.

Адамян посмотрел на брата и сестру добрыми глазами и сказал решительным тоном:

— Квартира у нас большая. Есть свободная комната. Предлагаю там и поселиться.

Прошли недели, пока они узнали, что Иван Абгарович — крупный специалист по цветному телевидению. На свои изобретения он получил за границей несколько патентов. После окончания учебы в Германии он все свои силы и досуг посвятил идее передачи изображений на расстояние. При этом он избрал наиболее трудное — цветное телевидение.

В квартире Адамяна самую большую комнату занимала его лаборатория. Однажды брат и сестра заглянули туда. На столах были установлены приборы и аппаратура: вдоль стен — шкафы, полные книг. Нередко свет в лаборатории горел и после полуночи. Ученый засыпал тут же, на диване, не снимая одежды. Особенно, когда преследовали неудачи. В таких случаях он с особой настойчивостью добивался своего. Часто к нему наведывались комиссии специалистов. Иван Абгарович рассказывал о своих работах. Иногда, уходя из дома, говорил:

— Еду читать лекцию.

Адамян оказался человеком общительным. Он любил людей; обыкновенно в свободные часы собирал компанию соседских детей и занимался с ними. Комнаты наполнялись детским криком и смехом. Иногда он приглашал молодежь, и начинались нескончаемые разговоры о науке и технике, о музыке и шахматах. Вечерами часто раздавались звуки музыки: играли Моцарта, Бетховена, Штрауса, Чайковского, Спендиарова.

Виктор и Гоар прониклись чувством глубокого уважения к этому чуткому, всесторонне развитому человеку. Они горевали, когда в сентябре 1932 года узнали о его внезапной кончине. На всю жизнь осталась у них память о человеке, который внес свою долю в формирование их характеров и взглядов как раз в самую решающую пору.

Житейские дела уладились. Виктору предстоял трудный конкурсный экзамен на физико-математическом факультете Педагогического института имени Герцена.

То было время, когда прием в вузы регулировался по социальному признаку. Зеленая улица была открыта для рабочей и бедняцкой молодежи, для рабфаковцев и красноармейцев. Виктор Амбарцумян числился как сын учителя, поскольку отец находился в Тифлисе на преподавательской работе. Это означало, что очередь его категории двенадцатая, и только отличные знания могут помочь в единоборстве с другими претендентами на вузовские вакансии.

Переписка отца и сына Амбарцумянов дает необычайно полное и яркое представление об этом периоде жизни. Со дня отъезда детей в Ленинград отец решил использовать это средство как единственно надежный метод руководства их развитием. В письме от 27 августа 1924 года есть следующие строки:

«Все сведения, до сих пор сообщенные нам, чрезвычайно сжаты и лаконичны, так что очень трудно представить действительную обстановку, в которой вы очутились в Ленинграде. Я жду весьма подробного письма, а лучше сказать — подробного отчета… Если я предоставил вам возможность действовать самостоятельно, это не значит еще, что совершаемые вами действия суть исключительно ваши действия. Нет, не думайте так. В моем отсутствии вы совершаете действия и шаги, которые должен был совершить я. Еще раз пишу и подчеркиваю: пишите почаще, поподробнее».

Большое место по-прежнему занимают темы духовной жизни, научные и творческие замыслы.

«Дорогие Гоарик и Виктор!

Третьего дня вечером совершенно случайно мое внимание было остановлено на двух работах — разные черновые научные заметки в бумагах Виктора и работа Гоарик «Женщины Шекспира». Умышленно я позволил себе рассматривать их критически, желая… обнаружить степень уже созревшей творческой мысли моих детей, при этом старался вести себя, сколь возможно, объективно, как если бы это было сделано по отношению к чужим. Хотя и пришлось обнаружить недостатки — тем не менее я был вынужден вынести их авторам «оправдательный приговор» и признать, что отныне они достаточно самостоятельны не только в жизни, но и в мысли.

Все это я пишу с целью напомнить, что вы отныне достаточно самостоятельные граждане и сознательные люди, чтобы строго соразмерять все свои дела и действия. Поэтому никакие временные успехи или неудачи, хотя бы в деле поступления в вузы — не должны повлиять на вас, ибо надлежит быть непоколебимым и твердым и одновременно упорно идти к намеченной цели…

P. S. Вчера вечером я и Левончик попытались рассмотреть в телескоп Марс, но ничего не вышло. Пришлось сознаться в своем неумении и вспомнить Виктора: он умеет это делать артистически. 29.VIII.1924 г.».

С дороги из Батуми в Тифлис отец пишет, что встретил Судакова, школьного учителя Виктора, читавшего там лекции по астрономии. Явно учитывая интересы сына, отец добавляет: «Судаков в это лето систематически наблюдал Марс. «В результате этих наблюдений, — объяснил он, — мне удалось видеть: 1) вращение Марса вокруг оси, 2) полярные шапки, 3) моря и кое-что другое…» Судаков энергично настаивал на том, чтобы ты немедленно же поехал в Пулково».

Иногда отец подробно отвечает на мысли, высказанные сыном и дочерью в их письмах. О такого рода «собеседованиях на расстоянии» дает представление спор по поводу Эвклида. «Твое и академика Успенского мнение, будто у Эвклида многие аксиомы бессознательно остались неформулированными, мне представляется опрометчивым, неосновательным, если не сказать — ошибочным. Дело в том, что человек обычно высказывает неограниченное множество различных мыслей о явлениях природы и духа. Из числа этих утверждений лишь редкие удостаиваются особой формулировки, особых имен и понятий. Возможно, что среди выраженных Эвклидом математических (точнее — геометрических) положений есть такие, которые можно особо, по правилам логики, формулировать. Но это не значит вовсе, что сам Эвклид их бессознательно оставил без формулировки».

Были недели, когда отец писал ежедневно: в пути, в купе вагона, на станциях в ожидании поезда, коротко или подробно, почтой и по телеграфу. Он не пропускал случая, чтобы не послать с попутчиком деньги, книги, угощения.

Однако не меньший интерес представляют конверты и открытки со штемпелем «Ленинград». Они колоритно рассказывают, как юный Виктор Амбарцумян начинал самостоятельную жизнь в Ленинграде.

Этот период протекал, правда, при довольно благоприятных обстоятельствах, облегчавших житейские хлопоты молодого человека. Советская власть уже имела возможность создать для молодежи (некоторой ее части, по крайней мере) условия для получения хорошего образования. Вузы Ленинграда славились преподавательскими силами, оборудованием, библиотеками и бытовыми учреждениями. А в юности так важно чувствовать, что при всех условиях есть на что опереться — на родительское плечо, на родительские советы и материальную помощь. Да и не каждому «везет» на такое счастливое устройство в незнакомом городе, как это получилось у брата и сестры в квартире Адамяна.

Но все-таки жизнь на новом месте связана с хлопотами — с такими сторонами быта, о которых раньше никогда думать не приходилось.

«Дорогой папа! Мы приехали в Ленинград в понедельник утром и сейчас же отправились в центральную приемную комиссию. Там творилось что-то невероятное. Множество студентов жаловались на отказ местных приемных комиссий. Везде крупными буквами было написано: «Прием заявлений прекращен 15 августа». Но я не смутился, достал свою командировку и сказал председателю, что ввиду того, что я командирован в счет разверстки, то мое место остается закрепленным за мной. Однако он указал на мою командировку (где написано: «На физмат одного из вузов»). «Если командируют в счет разверстки, то должны знать, в какой именно вуз». Я сказал, что имелся в виду физмат Ленинградского университета. Тогда он сказал, что в этом году прием на физмат закрыт совершенно.

Здесь еще есть два физмата — в Педагогическом институте имени Герцена и в Институте имени Некрасова. Но мне сказали, что второй никуда не годится. Пришлось выбрать герценовский. Председатель приемной комиссии наложил на мою командировку резолюцию: «Допустить товарища к приемным испытаниям». Я хочу, учась в педагогическом, слушать одновременно лекции и на физмате в политехническом.

Питер мне очень понравился. Я в нем уже детально ориентируюсь.

Пока до свидания. Виктор. 27 августа».

Родители заботились, но по разным причинам переводы не всегда поступали вовремя. И приходилось откровенно писать: «Сегодня получили высланные вами 30 рублей. Деньги пришли весьма кстати. У нас оставался всего полтинник, из которого 30 коп. я заплатил за доставку денег… Сегодня я хотел пойти в Технологический институт на лекцию профессора Кояловича по аналитической геометрии, но не удалось. Отсюда до Технологического 5 верст. На трамвай денег не было…»

В другой раз Виктор с радостью сообщает в Тифлис: «Я сегодня купил новую шапку, ибо старая была в самом плачевном состоянии. Когда я проходил по мосту, я хотел старую шапку бросить в Неву, но испугался штрафа». В письмах мелькают и такие строки: «Кушаем хлеб подешевле»; «думаем купить дрова, но пока складывать некуда — подвалы залиты водой».

Брату и сестре было наказано искать квартиру из трех комнат, чтобы там могла поместиться вся семья, когда приедут родители. Брат и сестра часто пишут, что приобрели книги — еще и еще, что у них уже собирается целая библиотека. Здесь наряду с научной литературой любимые писатели: Туманян, Гёте, Байрон, Блок, Анна Ахматова.

Однажды в Тифлисе отцу сказали:

— Товарищ Амбарцумян, вас просит к себе секретарь Заккрайкома партии Александр Мясникян.

— Вы переезжаете в Ленинград, не так ли? — спросил Мясникян.

Амбарцумян-отец ответил утвердительно.

— Прошу, если можно, передайте квартиру семье нашего общего товарища Кариняна, которого, как мне думается, одинаково любим и уважаем вы и я.

— С большим удовольствием готов это сделать.

Амбарцумян поблагодарил я хотел уже идти, но Мясникян его остановил.

— А как идут дела у маленького астронома? Он хорошо устроился в Ленинграде? Мы решили обеспечить вашего сына стипендией. А вы как следует смотрите за ним! Он не только ваш сын. Пусть, не стесняясь, пишет мне о своих успехах и прочих запросах. Мы сделаем все, что возможно.

Стипендия была установлена почти вдвое выше обычной — 50 рублей в месяц.

Из-за разрушений, причиненных наводнением, вузы Ленинграда с опозданием начали учебный год. В городе всюду были видны следы бедствия. Жители прилагали усилия, чтобы скорее восстановить нормальную жизнь. Виктор сам участвовал в воскресниках и субботниках, откачивал воду из подвальных помещений. Его радовал размах восстановительных работ. «Город наш постепенно восстанавливается. Во многих частях уже есть электричество. Мы зажигаем или коптилку, взятую у хозяев, или свечи. На днях свет будет и у нас». Будущий первокурсник уже чувствует себя ленинградцем: «В Питере я уже так освоился, что живу как в родном городе… Улицы, дома, крыши спешно ремонтируют, так что стоит ужасающий гам и шум, но зато все принимает более нарядный вид».

Иногда в письмах с сожалением говорится, что нет времени побывать в пригородах Ленинграда. Дни распланированы. «Завтра утром надо укладывать дрова в подвале, потом бежать в институт. Возвратясь оттуда, пойти обедать, прийти домой, заниматься по математике, а также обработкой измерений фотографической пластинки Плеяд».

Но бывают дни, когда все отодвигается в сторону ради традиционного великого торжества. Виктор взволнованно описывает Октябрьскую демонстрацию в Ленинграде, в которой участвовал. А разве можно устоять, если сестра зовет на литературный вечер, где будут Замятин, Клюев, Федин? Или если в Мариинском театре идет «Конек-горбунок»? В таких случаях «железный» распорядок меняется, но с условием, что упущенное будет наверстано. Иногда «непредвиденно» часть вечера занимают шахматы. А сколь справедливы слова отца: «Чтением классических образцов поэзии и беллетристики достигается этическая зрелость, гражданская подготовленность, смелость и некоторый жизненный опыт. Таким образом… должно быть очевидным, что положительные последствия методического, рационального чтения прямо неисчислимы, и никто не решится их отрицать».

В одном из писем сын сообщает отцу о комическом случае: «Встретил наконец в Ленинграде юношу в студенческой фуражке. Это был студент института имени Герцена, пришедший за справкой, что он исключен «по чистке».

Итак, вступительные экзамены прошли благополучно. Виктор сообщает родителям:

«Полчаса тому назад я вернулся из института с экзамена по физике. Экзаменовала женщина. Она попросила написать формулы законов Бойля — Мариотта, Гей-Люссака. Я не только написал, но и вывел их. Затем спросила законы Фарадея. Спросила формулу маятника. Я сказал и объяснил. После нескольких мелких вопросов меня отпустила. Завтра экзамены по трем предметам сразу: политграмота, обществоведение (соцстрой, политэкономия, история) и русский. Думаю сдать все сразу, хотя позволяют сдавать в три срока. Экзамены трудные. Студенты говорят, что такого конкурса еще никогда и нигде не было.

В Питере я уже освоился. Все старые памятники сохранились. На памятнике Александру III напротив Октябрьского вокзала надпись «Пугало» и четверостишье Демьяна Бедного. Из новых памятников видел памятник Тарасу Шевченко. Кроме того, на Марсовом поле поставлена четырехугольная стена из гранита, стена жертвам революции. Твой Виктор».

С математикой было сложнее. Спрашивали за все сразу — по алгебре, геометрии и тригонометрии. Экзаменовал профессор Фихтенгольц, читавший в институте имени Герцена и в Ленинградском университете дифференциальное и интегральное исчисление. Было известно, что это один из лучших профессоров, и Виктору даже хотелось, чтобы такой ученый испытал его силы и знания в полную меру. Потом успешно прошли экзамены по гуманитарным предметам.

Надежды оправдались: Виктор Амбарцумян был принят на первый курс физико-математического факультета Государственного педагогического института имени Герцена.

Студент Амбарцумян явился к Святскому, редактору журнала «Мироведение». Ему посоветовали нанести этот визит в Русском обществе любителей мироведения, где он уже успел побывать.

— Я — Виктор Амбарцумян.

— Вы — ученик Судакова?

— Да. Я получил от него много полезного, когда работал в обсерватории 4-й гимназии Тифлиса.

Товарищ Святский повел Виктора осматривать обсерваторию, которой располагало общество. Наблюдений вести не пришлось, так как не было электричества. Потом Виктор познакомился с заведующим отделом падающих звезд Мальцевым. Увидев записи наблюдений, выполненных в свое время Виктором, тот заинтересовался ими. Снова поднялись в обсерваторию.

— Приходите в субботу. У нас будет заседание «солнечников». Вам придется записаться пока в «Кружок молодых мироведов».

Что делать! Пришлось согласиться, хотя зрелые научные интересы влекли в среду уже взрослых астрономов.

Отец чувствовал это влечение. Он писал сыну: «Я стою на точке зрения необходимости теоретического, творческого расширения твоих познаний и методического доведения их до такого благополучного состояния, чтобы ты мог действительно творить. А то ведь эти кружки — эти работы по мелким вопросам — представляют из себя фактически мелкое плавание. Против них я не возражаю, но должен заметить, что они психологически неизбежно повлекут за собой измельчание мысли».

— Что пишут из дома? — спросила Гоар.

— В письме папы есть добрый совет, но я не могу принять его целиком: он предостерегает меня от увлечения работой в кружках Общества мироведения. И даже сердится — разве это называется наукой? А, по-моему, только в процессе повседневной научной работы человек может научиться творить. Если я не научусь в мелкой работе определять возмущающие причины какого-нибудь явления, его периодичность, то не смогу применять методы научного исследования при решении крупных вопросов. В каждой маленькой работе по встречающимся на пути вопросам человеческая мысль выковывается, делается упругой и гибкой.

— В этом ты совершенно прав.

— Рад, что ты так думаешь. Надо заострить нож научной мысли, ибо ученому часто на его трудном пути приходится перерубать запутанные Гордиевы узлы. Куда я пойду с незаостренным, тупым ножом? Боюсь, что при первом ударе он может разломаться, ибо природа гранитом заслоняет свои тайны от взоров человека.

Вот и я думаю, — продолжал Виктор, — что каждому научному работнику необходимы острота, упругость, гибкость и сноровка мысли, и поскольку я стремлюсь стать научным работником — мне необходимо приобрести эти свойства, а приобрести их можно только тренировкой в той же научной работе. Но тренировка, как всякая гимнастика, должна начинаться с малого. И, вооружаясь терпением на более или менее продолжительный срок, я должен окунуться в работу, чтобы выйти из нее закаленным бойцом. Другого пути я не вижу.

— Ты научился говорить поэтично!

Брат и сестра рассмеялись.

— Нет, Виктор, ты, конечно, прав. Так и ответь папе.

— Непременно!

«…Папа! — писал вскоре сын. — Ты предостерегаешь меня от увлечения мелочами в научной работе. Но… эти «мелочи» являются школой для подготовки научного работника. Вот я сейчас определяю фотографические яркости звезд Плеяд и вычисляю затмения. Ведь я должен научиться определять яркости, работать, говорить или писать об этом, чтобы я знал, о чем, я говорю и что из себя представляет объект исследования. Постепенно я буду принимать на себя работы более высокой научной квалификации — и так я буду подниматься все выше».

«Мироведение» находилось от квартиры Виктора далеко — в пяти верстах. Поэтому, посоветовавшись со Святским и Мальцевым, решили, что молодой астроном займется не наблюдательной работой, требовавшей нахождения в обсерватории, а вычислительной, которую можно делать на дому.

— В субботу я дам для обработки имеющиеся у нас материалы о падающих звездах, а потом — наблюдения гелиографических координат пятен. В них вы найдете кое-что для своей работы о периодичности солнечных пятен, — сказал Мальцев, тепло прощаясь с Виктором.

Воодушевленный первой деловой встречей с ленинградскими астрономами, Виктор сел за письмо родителям.

В этом письме были такие строки: «Для моих занятий мне необходимы следующие книги, имеющиеся в Тифлисе: Покровский «Путеводитель по небу», Покровский «Звездный атлас» (большого формата), имеющиеся у меня номера «Мироведения», Игнатьев «В царстве звезд и светил» (два тома), Тихов «Астрофотометрия». Найдите эти книги среди моих книг и вышлите немедленно. Эти книги особенно необходимы для научной работы».

Перечитав последнюю фразу, Амазасп Асатурович удовлетворенно подумал, что не пропали напрасно его усилия по концентрации умственных способностей сына. А Рипсиме Сааковна украдкой вздохнула: «Предстоит трудная учеба!»

Неделю спустя пришло письмо с подробным изложением учебного плана. Примечательным было то, что начинающий студент не только продумал заранее годовой учебный план первого курса в институте имени Герцена. Он сравнил его с университетским курсом и пришел к выводу: «В университете на 1-м курсе проходят по три математических предмета: высшую алгебру, интегральное исчисление и описательную астрономию. Все эти три предмета у нас читаются на 2-м курсе. Я думаю и их прослушать в университете и летом будущего года перебраться на 2-й курс университета».

Далее шли примечательные сведения о пользовании Публичной библиотекой. Сама библиотека тогда была еще закрыта: ремонтировалась после наводнения, работал читальный зал с фондом в три-четыре тысячи самых нужных книг. В этом зале Виктор прочел книгу Морозова «Принцип относительности в природе и математике». Он пояснял родителям, что это «не та книга, которая у меня есть («Принцип относительности и абсолютное»). Тут Морозов тоже делает несколько возражений Эйнштейну, но меня они не удовлетворили. Относительность пространства и времени он уже признает, но со своей точки зрения. Но сама по себе книжка очень интересная». Такого рода литература интересовала Виктора в ту пору.

Тогда же он познакомился с книгами академика Успенского «Введение в Неэвклидову геометрию», Гаусса «Теоретическая астрономия», трехтомной работой Деламбра «Теоретическая и практическая астрономия». Чтобы усовершенствовать знание иностранных языков, читал в подлиннике «Приключение» Джека Лондона, «Матрос» Пьера Лоти, «Пан» Кнута Гамсуна и произведения Оскара Уайльда.

Иногда его можно было видеть в Кружке молодых мироведов, или за шахматной доской с Иваном Абгаровичем Адамяном, или на прогулке, но и в этом случае мысли его снова возвращались к любимой науке. Так, на Невском проспекте он обращает внимание на единственное новшество того времени — на Киоск погоды, установленный Главной геофизической обсерваторией. Он внимательно разглядывает это устройство: «Полая металлическая призма. В четырех боковых стенах сделаны окна, а в окнах видны самопишущие приборы — барограф, термограф и гидрограф. В четвертом окне метеорологическая карта — прогноз на следующий день».

— Мы так весело провели время в Ораниенбауме, — говорят товарищи. — Едем завтра в Павловск. Не поедешь? Будешь жалеть!

— Некогда, — отвечал Виктор. Ему хотелось съездить не в Павловск, а в Пулково, где расположена обсерватория. Но туда пускают только экскурсии. В ожидании из Тифлиса ходатайства от своего бывшего учителя Судакова с разрешением посетить обсерваторию Виктор засел за книги.

Он упорно занимается изучением иностранных языков.

В одном из более поздних писем есть примечательные строки:

«…Немецким языком я продолжаю заниматься и по самоучителю и перевожу письменно книжку Мессершмита «Физика звезд». Вообще для всякого желающего быть научным работником необходимо перевести какое-нибудь произведение из соответствующей области с мастерским изложением, ибо каждому ученому необходимо, кроме «школы мышления», получить и «школу языка» для точного формулирования, или, вернее, фотографирования на бумаге своих мыслей. Ведь как бы ни была продуктивна деятельность научного работника, как высоко ни поднимается и парит его исследовательская мысль, она не может иметь ценности с социальной точки зрения, пока не превратится в кинетическую, а не потенциальную духовную энергию. А превращение это возможно только на основе перенесения мыслей из исследовательской лаборатории — головы ученого — на бумагу. И чем точнее, ровнее и чеканнее передана эта мысль, тем большую ценность она представляет, ибо тем лучше она будет понята и воспринята окружающими. С этой точки зрения представляется вполне рациональным и целесообразным в годы, которые кладут печать на всю дальнейшую деятельность человека, стремиться к выработке в своей специальности уменья точно выражаться путем перевода какого-либо образцового сочинения».

Затем Виктор берется за пятисотстраничный курс «прямолинейной геометрии» Шмулевича. Очередь доходит и до сферической тригонометрии по Гауссу, курса физики Хвольсона и аналитической геометрии Млодзеевского. Он изучает их с захватывающим интересом. А потом на нескольких страницах описывает родителям, какое удовольствие получил.

«Дорогой папа!.. Скажу несколько слов о моих впечатлениях от книги Кагана «Основания теории определителей». Прежде всего, эта книга носит характер не учебника, а научной монографии, что позволяет читать ее с большим увлечением. Никакого напряжения для понимания ее не надо, ибо она заинтересовывает сама. Затем во введении вкратце изложена история теории определителей. При чтении ее перед глазами встает великая борьба титанов мысли Коши, Якоби, Кронеккера, могучими ударами разбивших преграды к математической истине. Но как ни удивительна их работа, все-таки, как из-под земли, встают новые преграды, истина заковывается в новые цепи, которые новыми порывами человеческой мысли будут снесены, разбиты. Истина будет постоянно расковываться.

Пусть человечеству не суждено познать все. Завоевания его мысли все равно растут, и этим оно гордится, ибо в этом оно должно узреть свою силу».

Таким был несовершеннолетний астроном по призванию, студент, ожидавший начала занятий.

Не по годам широк круг его интересов и необыкновенна сила суждений. В Ленинграде состоялся Всесоюзный съезд физиков с участием иностранных ученых. Виктор досадует, что не удалось побывать на съезде. Одних делегатов оказалось семьсот человек, да еще много гостей. Билеты распространялись только по научным организациям. Но можно следить за работой съезда, не будучи на нем. Так Виктор и делает. Он пишет отцу (от 22 сентября) по поводу двух взглядов ученых на природу света, в корне противоположных друг другу: «Была целая дискуссия по теории света. И обе теории, несмотря на взаимный антагонизм, существуют на равных правах — явление небывалое в физике».

Наконец начался (с опозданием из-за наводнения) учебный год на первом курсе физико-математического факультета Педагогического института имени Герцена. Была введена система групповых занятий — так называемый Дальтон-план. В двадцатых годах высшая школа искала новые пути овладения науками.

Вначале Виктор считал своим долгом принимать активное участие в групповых занятиях. Он сообщал родителям: «У нас окончательно перешли на новые методы работы, и поэтому институт отнимает целый день». Однако уже вскоре порочность Дальтон-плана стала сказываться столь явно, что это заметили и преподаватели, и студенты. «Я начинаю менять свое мнение о введенном в нашем институте новом плане занятий в том смысле, что он не может заставить студентов заниматься». Это был метод уравниловки, удобный для лентяев. Чтобы не подвести группу, лучшие студенты перегружали себя занятиями, стремясь получить непременно высокий балл. Дальтон-план как система, не оправдавшая себя, был отменен.

Делясь своими раздумьями, Виктор писал:

«…В настоящее время лекционная система уже официально отвергается… Студенты разучивают какую-либо часть учебника и приходят отвечать. Этот ответ заменяет собой лекцию профессора. Побывав два раза на семинаре проф. Тихого по астрофотометрии в университете и услышав ответы, называемые докладами студентов, я решил, что лучше будет, если я буду дома изучать астрофотометрию, хотя бы непосредственно по курсу Тихого, по которому студенты готовят свои «доклады». И в действительности я получаю… знания из первых рук.

…Лекции по математике целиком посвящены доказательству теорем, которые имеются в учебнике. Правда, хороший профессор намечает еще открывающиеся перспективы, указывает на возможности, но все-таки в области математических наук нет большой разницы между лекцией и учебником.

Но, конечно, лекции лучше всего того, что предлагается в виде «практических занятий». На этих занятиях убивается всякий научный дух. Конечно, я при этом не имею в виду практические занятия без кавычек. Умение прилагать получаемые от профессора знания мы, без сомнения, должны получать, но изучать по кусочкам учебник и делать на основании этого «доклады» не стоит».

Виктор не только много занимался в институте, но и не оставлял научной работы. Он признавался в одном из писем: «Во всяком случае, мне приходится много заниматься, с утра до вечера, дома или в публичной библиотеке». Наградой было радостное ощущение, что овладеваешь знаниями, которых вчера еще не имел. Рядом в комнате жил студент третьего курса политехникума. Он готовился к зачету по теоретической механике. Когда нужно было дифференцировать какие-либо сложные трансцендентные функции, студент обращался к Виктору. И ни разу не случалось так, чтобы тот не мог разобраться в «затруднительном случае».

— Как тебе понравилась лекция профессора Кояловича по теории проекции? — спросили как-то Виктора соседи-студенты.

— Я услышал то же самое, что у профессора Вулиха и в учебнике того же самого Кояловича.

— Не может быть!

— Представьте себе, абсолютно никакой разницы между этими тремя устными и письменными изложениями нет. Даже формулировки одни и те же. Вот первый основной закон теории проекции.

Лекция профессора Вулиха: «Величина проекции некоторого вектора на данную ось равняется длине вектора, умноженной на косинус угла, образованного направлением вектора и направлением оси».

Лекция профессора Кояловича: «Проекция отрезка на ось равна длине проектируемого отрезка, помноженной на косинус угла между отрезком и осью проекции».

Учебник Кояловича: «Проекция отрезка на ось равна длине проектируемого отрезка, помноженной на косинус угла между проектируемым отрезком и осью проекции».

Как видите, между вторым и третьим вариантами нет абсолютно никакой разницы. В первом варианте есть изменение, но только кажущееся…

— Вы всегда так дотошно сравниваете содержание лекций и учебников? И находите для этого время? — удивилась одна из студенток.

— Почти всегда, — ответил Виктор, немного смутившись.

«Дотошный студент» во избежание лишних расходов с товарищами отправлялся в Публичную библиотеку пешком, но так как зимою переходить через Троицкий мост не особенно приятно, то вся ватага влезала в заднюю площадку вагона и слезала после моста тоже с задней площадки, избегая контролера.

«…Вот вчера мы со спокойным сердцем слезли с задней площадки, радуясь, что кондуктор до нас не дошел, но к своему ужасу увидели протянутый в нашу сторону жезл милиционера. Милиционер стоял в величественной позе и ждал нас. Мы смиренно подошли: «С вас, молодые люди, штрафчик по 50 коп.». — «У нас нет ни копья». — «Тогда идем в комиссариат, составим протокол и тогда уже с вас взыщут по 7 р. 50 коп. с человека». — «У нас таких денег нет». — «Принесете из дома». — «И дома ни копья. Мы студенты». — «Ладно, идите, только опять не попадайтесь». (Собравшаяся вокруг нас на Марсовом поле публика с разочарованием начала расходиться)».

Конечно, он — шестнадцати-семнадцатилетний мальчик — иногда уставал, иногда скучал о доме, родителях. По звонку почтальона он первым шел к дверям. И был счастлив, когда видел конверт из Тифлиса. Мать писала реже, чем отец, но почему-то именно ее строки, полные трогательных забот, советов и наставлений, мысленно переносили в родной дом, в годы детства. Воспоминания шли чередой.

Поздно вечером Виктор садился за ответ. Прежде всего старался успокоить мать и рассказать, что самостоятельная жизнь идет совершенно благополучно.

В письмах преобладали точные данные: «…У нас делаются приготовления к зиме. Кроме того, что я купил дрова и уложил в подвале, я купил замазку и замазал как следует все окна. Оставил только форточки во внешней и внутренней рамах, так что не осталось ни одного отверстия». «…Мы уже давно ходим в пальто и галошах». «…Насчет питания не беспокойтесь. Теперь мы обедаем в столовой Электротехнического института. Обед из трех блюд стоит двадцать пять копеек». «…Вчера Гоарик сделала яичницу». «…Передайте поцелуй Левончику…»

Брат и сестра были бережливы, но соперничали в расточительности, когда дело доходило до покупки интересных книг.

— Покажи, что принес? — попросила как-то Гоар, увидев пачку книг под мышкой у Виктора.

— Вот два тома профессора Петражицкого «Университет и наука». Это же папин учитель по Петербургскому университету. Надо сообщить в Тифлис о покупке. Затем я нашел книгу профессора Гиссенберга «Сферическая тригонометрия», две книжки о новых идеях в математике и одну о новых идеях в астрономии. А ты что приобрела?

Сестра, сияя, показала брату свои покупки.

— У нас скапливается целая библиотека, — улыбнулся Виктор. — Устроим так: художественная литература будет общим фондом; сюда же можно поставить книги на иностранных языках. Остальное станем хранить раздельно: мои научные и учебные книги в одном месте, а твои — в другом.

Гоар не раз наблюдала, с каким удовольствием, а правильнее сказать, с наслаждением и волнением читал брат книги, казалось бы, предельно сухие, испещренные формулами и цифрами. Он вставал из-за стола, прохаживался быстрыми шагами, потирал руки и снова садился за книгу. В одном из писем он сам рассказывал об этом:

«Вчера в публичке я штудировал книгу акад. Граве по алгебре и между прочим прочел доказательство теоремы Моавра и метод решений двучленных уравнений… Здесь я настолько был поражен применением тригонометрических функций к решению уравнений, что пришел в необычайное волнение. Я перестал дальше читать и начал шаркать ногами, чтобы дать выход возбуждению. Когда и это не помогло, я встал и побежал в буфет, где выпил чаю».

Со временем сестра убедилась, что особенное волнение у брата вызывают такие книги, которые возбуждают полемический задор. И достаточно было малейшего повода, как Виктор бросался в жестокую полемическую схватку, с непоколебимой уверенностью отстаивая свою правоту. Однажды поводом для подобного спора явилось упоминание о книге Фосса «Сущность математики».

— Вы ее читали?

— Да, читал, — ответил Виктор. — Книжка интересная, но в ней высказан ряд положений, с моей точки зрения, в корне неправильных.

— Неужели? Ведь это такой маститый автор!

— Фосс делит всю математику на две части: чистую математику и область приложений к ней…

— Что же в этом неправильного?

— Это деление, конечно, не вызывает возражений, ибо каждая наука теоретическая имеет параллельную себе в области наук практических. Но далее Фосс говорит, что к области приложений математики относятся геометрия и механика, чистая же математика есть наука о числе. Тут он допускает ошибку…

— Какую?

— Во-первых, из области чистой математики исключаются как собственно геометрия, так и аналитическая геометрия и дифференциальная геометрия, то есть вся совокупность учения о пространственных формах и многообразиях. Но поскольку геометрические образы являются свободными созданиями человеческого духа, постольку геометрия относится к чистой математике. Точно также та геометрия, которая изучает физическое пространство, исключается из области чистой математики.

— Насколько известно, Альберт Эйнштейн… — Но Виктор уже чувствовал себя в огне полемики.

— Альберт Эйнштейн? Этот взгляд вполне совпадает с резко отчеканенными идеями Альберта Эйнштейна, — продолжал он. — По мнению Эйнштейна, существует аксиоматика, учение о возможных пространственных соотношениях, и существует или, по крайней мере, должна существовать натуральная геометрия, то есть учение о том, какие из указанных в аксиоматике соотношений реально осуществляются в физическом мире.

В настоящее время аксиоматика доказала, что логически возможно построение геометрических систем, соответствующих трем видам пространств. А именно: возможно пространство с отрицательной кривизной (Лобачевский, Болиан), возможно пространство плоское (Эвклид) и пространство с положительной кривизной (Риман). Геометрия этих трех пространств более или менее разработаны аксиоматикой. Теперь очередь за натуральной геометрией показать, какая из этих геометрий осуществляется в физическом мире, то есть, вооружась данными теории, исследовать физическое пространство.

— Какая же из геометрий, по вашему мнению, имеет вероятность успеха? — спрашивает оппонент.

— Эйнштейн показал, что в общем наше пространство Риманово, — отвечал Виктор, — но с очень малой положительной кривизной, а поскольку оно приблизительно похоже на плоское, его называют квазисферическим. Вблизи тяготеющих масс кривизна увеличивается, вдали уменьшается. Все это, конечно, область натуральной геометрии, являющейся частью физики.

Постепенно оппоненты превращались в слушателей, которые были не прочь узнать новое в интересующей их отрасли науки.

— Таким образом, — заключил Виктор, — аксиоматика, то есть учение о геометрических отвлеченностях есть часть математики. Натуральная же геометрия как приложение аксиоматики есть часть физики.

Признать, как это делает Фосс, что геометрия — прикладная наука, значит признать, что геометрия является частью физики. Но мы видели, что аксиоматика не может быть ни в коем случае частью физики, ибо физика есть наука о неорганизованной природе, а в аксиоматике ничего из природы нет.

Вы знаете, — продолжал Виктор, — что Фосс рассматривает как преувеличение знаменитые слова Лапласа: «Ум, который в определенный момент познал бы состояние всего материального мира, сумел бы при помощи вспомогательных средств математического анализа сразу обнять прошлое и будущее мира. Течение космоса вполне регулируется системой дифференциальных уравнений, которые вплоть до определенных времен предуказывают течение прошлых и будущих событий».

Я лично думаю, что сто лет, прошедшие со времен Лапласа, укрепили шаг за шагом истинность и достоверность этого положения.

Сестра решила осторожно посоветоваться с матерью, приехавшей в Ленинград 20 ноября с младшим сыном Левончиком:

— Мама! Я часто беседую с Виктором, наблюдаю за его занятиями и вижу, что он очень много работает. Откровенно говоря, меня это не беспокоит. Он увлечен наукой, это научный энтузиазм, о котором — помнишь! — не раз говорил папа. Меня беспокоит другое. Ведь у него учеба занимает едва ли треть его времени и внимания. Остальное он отдает целиком и полностью науке: берется за очень сложные дела, знакомится с различными учеными Ленинграда. По-моему, учеба и научные занятия должны бы занимать у Виктора время, по крайней мере, поровну.

— Я не очень сведуща в ваших делах, Гоарик, — отвечала мать, — но я давно опасаюсь, что Виктор нещадно расходует свои силы и преждевременно переутомляет себя научными занятиями. Надо осторожно поговорить с ним тебе самой. Или пусть товарищи поговорят. А скоро приедет отец. Впрочем, — спохватывалась Рипсиме Сааковна, — отец едва ли нам поможет. Как бы не получилось наоборот!

А Виктор, подобно тяжелоатлету, свободно владеющему штангой, находил удовольствие в трудных учебных и научных занятиях. Не ожидая, пока придет ходатайство о допуске в Пулковскую обсерваторию, он работал в другой, случайно обнаруженной им астрофизической обсерватории.

На правах несовершеннолетнего он продолжал посещать Кружок молодых мироведов. И однажды в беседе с товарищами по кружку со вздохом сожаления высказал мысль, что хорошо бы поскорее получить доступ в обсерваторию.

— Зачем же ждать! — воскликнул однокашник, давно разгадавший уже, что их друг из Армении серьезно интересуется астрономией. — Разве ты не знаешь, что в том самом здании, где помещается наш благодетель — Российское общество любителей мироведения, есть такое учреждение, как Институт имени Лесгафта. Это не учебный, а чисто научный институт. В нем несколько отделений: анатомическое, ботаническое, зоологическое, микробиологическое, физиологическое, химическое, экспериментальной патологии, физического образования… Имеется еще и астрофизическое отделение с астрофизической обсерваторией, которой ведает известный тебе Гавриил Адрианович Тихов. Понятно?

Вскоре Виктор встретился с Тиховым. Он, конечно, знал, что это крупный ученый, который еще в 1909–1910 годах применил светофильтры к изучению Марса и открыл избирательное, или, как говорят, селективное, межзвездное поглощение света. Знал и то, что Тихов основатель новой науки — астроботаники, что им разработана шкала для оценки интенсивности и цвета околосолнечного ореола. Ко всему этому ученый оказался общительным человеком. Он подробно расспросил Виктора о его работе в Тифлисской обсерватории у Судакова.

— Этот опыт вам здесь пригодится, — заметил профессор. — А теперь — немедленно за работу. Вот статья моя «Метод призматического спутника в фотографической фотометрии звезд». Затем вы должны будете определить постоянную призматического спутника по фотографии Плеяд, полученной при помощи бредихинского астрографа в Пулкове. Запишите, пожалуйста: «Пластинка № 2278».

Когда Виктор прочел статью, ему дали пластинку, лупу с подставкой для пластинки, карту и каталог Плеяд. Юноша работал два часа. Они надолго запомнились. Еще бы: он выполнял важную работу в стенах ленинградского научного учреждения. Ощущение, что это сближает с большой наукой, было необычайно бодрящим.

Тихов подошел и сказал:

— Все идет хорошо! Полученные данные вы можете взять домой для дальнейшей обработки, а через неделю представите нам. Согласны?

«…Сегодня был в институте имени Лесгафта, — с радостью сообщал родителям юный астроном. — Работал по определению яркостей звезд Плеяды. В настоящее время в Институте ведется большая работа по точному фотометрированию различными способами 300 звезд Плеяды. Одним из способов определяю яркости и я. Таким образом мне надо сделать 300 измерений. Я уже сделал 70 измерений. В лаборатории даже удивляются, как я сразу перешел на такую большую работу. Вычисление затмений подвигается медленно. Пока вычислил всего 10 затмений».

Прошел месяц. Начались морозы. По утрам бывало пятнадцать градусов. Молодой южанин терпеливо привыкал к суровому климату, который, казалось, щадил юношу. Дни были безветренные, морозы переносились легко.

В один из таких ноябрьских дней свершилось долгожданное: Виктор побывал в Пулковской обсерватории. Еще на Варшавском вокзале, откуда он должен был ехать на пригородном поезде до станции Александровская, он испытывал сильное волнение от предстоящей встречи с астрономами.

С самого момента своего основания Пулковская обсерватория вышла вперед среди других и заслуженно считалась астрономической столицей мира. Лишь в конце прошлого века в Америке стали возникать обсерватории с новейшим оборудованием, главным образом для астрофизических исследований. Гарвардская обсерватория славилась наблюдениями в области астрофотометрии и астрографии; обсерватория на горе Вильсон — изучением Солнца и туманностей; Ликская — планет и так далее. В первом десятилетии нашего века директор Пулковской обсерватории Баклунд решил открыть отделения на юге — в Симеизе и Николаеве, где были отличные природные условия. В Англии заказали новейшее оборудование, но оно начало поступать лишь после гражданской войны и восстановления дипломатических отношений.

«Итак, сегодня я увижу эту обсерваторию!» — думал Виктор, бодро шагая по заснеженной дороге.

Профессор Сергей Константинович Костинский принял юного астронома очень любезно и, так как было уже позднее время, уговорил остаться ночевать:

— Никуда не пустим на ночь глядя. А с утра осмотрим обсерваторию.

Вечер прошел за разговорами, потом вместе с другими Виктор слушал доклад директора обсерватории Иванова, вернувшегося из заграничной командировки. Очень хотелось узнать о последних достижениях зарубежных астрономов.

Профессор Иванов сказал, что ему пришлось знакомиться с несколькими научными объединениями. Там произошел раскол, и единого мирового центра не существует. Французские астрономы в силу неприязни к «бошам», сохранившейся со времени первой мировой войны, отказались сотрудничать в Международном астрономическом органе, издаваемом в Германии, в Киле. Вместе с бельгийцами они создали свой астрономический союз и журнал. Их примеру последовали англичане, а затем американцы. И все же наиболее солидным остается кильский журнал. Недавно вышел 5600-й номер. В нем участвуют астрономы Германии, Советского Союза, Швеции, Норвегии, Дании и других стран. Виднейшие астрономы двух веков — девятнадцатого и двадцатого — публиковали на страницах этого журнала свои труды. Начиная с Гаусса, в нем постоянно печатались Бессель, Целльнер, Фогель, Шейнер, Зелигер, Шварцшильд и другие иностранные ученые, а из русских астрономов братья Струве, Баклунд, Бредихин, Белопольский и многие другие.

«Вот он, знаменитый 5600-й номер», — подумал Виктор, увидев утром почтенное кильское издание в библиотеке обсерватории. Здесь было множество книг и журналов, за которые так и хотелось засесть немедленно, приобщиться к скрытой в них мудрости. На эту тему зашел разговор с Костинским. И кто знает, не тогда ли были глубоко осмыслены некоторые аспекты научной работы?

Профессор Костинский был обрадован, когда Виктор сказал, что внимательно прочитал книгу Петражицкого «Университет и наука».

— Вы, конечно, обратили внимание на советы автора молодым ученым? — спросил Сергей Константинович.

— Да! Они даже записаны у меня, — ответил Виктор, доставая толстую записную книжку.

Профессор, открыв записную книжку, стал читать вслух громко и назидательно:

— «Картину слишком раннего перехода к научно-продуктивным процессам без надлежащего рецептивного усовершенствования научного мышления и подчас очень поразительные печальные плоды этой ошибки приходится нередко наблюдать в университете (иногда и вне университета) в тех случаях, когда недоучившийся человек сам углубляется в самостоятельную научную работу и занимается этим более или менее продолжительное время. Это всего чаще случается именно с особенно даровитыми и талантливыми студентами, которые, увлекшись какой-либо отраслью проблем и чуя врожденную «богатырскую силу» ума, не укрепившись надлежащим образом в научном мышлении путем слушания лекций и чтения, пускаются в плавание по океану научного мышления в избранном направлении. Опасность усиливается тем, что именно талантливому по врожденным способностям недоучке чрезвычайно легко «открывать Америки», и это увлекает дальше».

Полезное предупреждение! Я отношу эту реплику к тем молодым людям, — сказал Костинский, — которые легкомысленно отправляются в полет по просторам науки… Разрешите, пожалуйста, прочесть дальше.

«Вообще для успеха и здорового влияния самостоятельного научного полета или попыток полета прежде необходимо поработать в достаточной мере рецептивно, усвоить в известной степени надлежащую технику мышления — под страхом напрасной растраты сил на бесплодные попытки вместо усвоения драгоценного капитала, достигнутого другими уровнями мышления, и даже под страхом прямой порчи и искажения типа мышления, так что потом иногда и исправить трудно».

Я сам погрешил этим в свое время, — доверительно сказал Костинский, — и знаю, что значат слова «потом иногда и исправить трудно». Особенно дорого пришлось заплатить за пренебрежение к иностранным языкам… Да, да, именно так у него и говорится:

«Для того, чтобы иметь свободный доступ к научной литературе указанного качества и пользоваться возможностью выбора, необходимо владеть соответствующим языком. Как в средние века без языка науки — латинского языка, так и теперь в мире науки трудно обойтись без немецкого языка. В некоторых областях науки более всего важен английский, в некоторых — французский…»

Очень советую вам изучить все три языка — немецкий, английский и французский, — добавил Костинский. — Вот и потратьте первые два года на основательное изучение языков, физики и математики. Только после этого, имея солидную подготовку, можно приняться за серьезное изучение астрономии.

«Полезный совет! Надо все это обдумать еще раз потом. А сейчас — все внимание астрономическим инструментам…»

Оснащение Пулковской обсерватории произвело сильное впечатление. Но общее впечатление сложилось несколько неожиданно. Виктор подумал, что инструментальные средства обсерватории сравнительно невелики, если вспомнить, какие задачи решены и решаются в Пулкове.

И он не один раз оглянулся на Пулковские высоты, когда шел пешком не к станции Александровская, а к Детскому селу, чтобы не мерзнуть в ожидании поезда, а заодно привести в порядок мысли и чувства, взбудораженные визитом в Пулково.

Говорят, что нужно побродить по Летнему саду или по островам, чтобы получить представление о ленинградской зиме. Нужно, говорят, увидеть в зимнем убранстве деревья на фоне ажурной решетки ограды, статуи, причудливо запорошенные снегом, иней, сверкающий в свете фонарей, а вдали — в морозной дымке — шпиль Петропавловской крепости, купол Исаакиевского собора и гладь льда на Неве.

Первая зима в Ленинграде была для Виктора богата событиями и переживаниями. Конечно, делались лишь первые шаги: и в научной работе, и в ученье. Занятия в Педагогическом институте шли как положено. Особенно охотно посещал Виктор лекции профессора Фихтенгольца.

Вся семья собралась наконец под одной крышей — в Ленинград приехал отец. Он подробно расспросил о делах учебных и научных.

— Это хорошо, что ты слушаешь видных профессоров, — заметил отец. — Я уверен, что ты вполне хорошо понимаешь, что значит «всестороннее, глубокое, научное образование». Быть ученым — не значит быть узким специалистом. Узость специальной подготовки сковывает познавательный процесс, заграждает путь к широкому научно-философскому творчеству. Функция познания требует большой эрудиции и широкой осведомленности, дабы творческие силы могли развиваться вширь и вглубь.

Современное миропонимание отличается синтетическим единством. Отсюда — настоятельная необходимость знания всех сопредельных с избранной специальностью наук. Мои советы таковы: по мере возможности прослушай все те дисциплины, которые так или иначе могут соприкасаться с избранной специальностью. В частности, тебе необходимо быть знатоком теоретической физики и всех разветвлений математики.

— Я согласен с тобой, папа, — отвечал Виктор. — До поры до времени я решил послушать все основные курсы по математике. Кроме того, постараюсь без пропуска посещать теоретическую физику, другие сопредельные дисциплины и все, что необходимо для студентов-астрономов.

Вообще, ты же знаешь, меня очень интересует космогония. В этой науке существуют целые ряды неразрешенных проблем. Не разрешенных вследствие слабости математического анализа. Трудности, которые тут приходится испытывать математическому анализу, Джинс называет «ужасными». Здесь переплетаются всевозможные комбинации труднейших задач, и величайшие математики пасовали. Необходимо подняться до самых вершин математических знаний, чтобы приняться за разработку этих проблем. Поэтому я так нагружаюсь математикой. Мне необходимо решением всевозможных задач научиться применять математику к различным проблемам.

Отец и сын частенько находили время для бесед. Одна из них была особенно памятной.

— Папа, — сказал Виктор, — у меня имеется самостоятельная математическая работа, изложенная в нескольких тетрадях. Мне бы хотелось показать ее кому-нибудь из профессоров математики. Что ты можешь посоветовать?

— Кому из профессоров ты хотел бы показать свою работу?

— Не знаю. Сделай это по своему выбору!

Отец тут же отправился к профессору Кояловичу.

— Профессор! Мой сын учится в Институте имени Герцена. Говорят, он не лишен математических способностей. Вот работа, выполненная им. Прошу посмотреть. Представляет ли она какую-либо научную ценность?

Профессор улыбнулся:

— Прекрасно! Посмотрю непременно.

Он тут же углубился в чтение тетрадей и вскоре сказал:

— Это работа о тригонометрических функциях. Конечно, сейчас я не смогу как следует рассмотреть и оценить ее. Но у вашего сына хорошая голова и большая начитанность, хотя он слишком молод. Оставьте работу у меня. Я основательно ознакомлюсь и сообщу свое мнение вашему сыну. Прошу направить его ко мне дней через пять.

Вернувшись домой, отец рассказал о визите к профессору. Виктор с нетерпением ждал назначенного срока и немного робел. Он возвратился поздно вечером в мрачном настроении.

— Не вышло? — понял отец.

— Коялович признал, что у меня все выполнено хорошо и изящно, но ничего не поделаешь, все это уже известно.

В студенческие годы у Виктора было несколько таких «осечек».

Отец в таких случаях говорил:

— В этих неудачах, умеряющих необузданность твоей мысли, постепенно закаляется сталь мышления. Ты приобретаешь осмотрительность, терпение и хладнокровие.

А сам Виктор вспоминал беседу с Костинским в Пулкове и советы Петражицкого из книги «Университет и наука».

Первый учебный год в вузе был богат поучительными случаями. В целом он был годом разведки и ориентировки. Виктору было ясно, что нужно перевестись из педагогического института в университет. В университете читали такие лекторы, как Тихов, Горшков. Здесь можно было получить основательные знания по теории вероятности, теории множеств, математическому анализу.

Новый учебный год Виктор начал как студент второго курса физико-математического факультета Ленинградского государственного университета. Стала студенткой университета и сестра Гоар. Налаживалась жизнь семьи в Ленинграде. В газетах прочитали, что секретарем одного из ленинградских райкомов партии является товарищ Саркисов.

— Я его знаю, и, вероятно, он меня тоже помнит, — воодушевился Амазасп Асатурович. — Пойду к нему поговорю о работе. Сидеть дома и заниматься только поэзией скучно.

Встреча состоялась, и вскоре Амазасп Асатурович поступил на работу в областной финансовый отдел, в бюро статистики.

В квартире Амбарцумянов можно было встретить друзей отца по его литературным увлечениям, однокурсников Виктора и Гоар. Но обычно, когда речь заходила о предметах, относящихся к гуманитарным наукам, особенно к философии, отец позволял себе излишнюю горячность и резкие выпады против «еще зеленых», «еще безусых» молодых людей.

Дмитрий Еропкин и Быстров в таких случаях явно обижались. И только Николай Козырев оставался почтительно внимательным и краснел, когда его уличали в незнании или неосведомленности.

Виктор решил серьезно поговорить с отцом.

— В чем причина подобной критики, папа? — спросил однажды он.

— Я могу тебе объяснить это лишь вкратце. Твои друзья тебя любят, это не вызывает сомнений. Но каждый из них и все они вместе взятые превосходят тебя в практицизме, в житейском опыте. В этом я вижу некоторую помеху для твоей творческой работы…

— Мне не совсем понятен ход твоих мыслей.

— Мой сын мог бы сделать в области научного творчества, несомненно, больше, если бы сила его познавательного дерзновения не отвлекалась другими занятиями.

— Извини, папа. Мне понятно твое беспокойство о том, чтобы мое внимание было предельно сконцентрировано в сфере научно-учебных интересов. Но ведь ты сам говорил об опасности замкнуться в избранной сфере. Помимо того существуют жизнь студенческой среды, интересы молодежи. Разве можно жить, отгородившись от них? Да и резкое обращение с людьми вообще недопустимо!

Виктору удалось отстоять права друзей. Они стали собираться чаще. Амазасп Асатурович заметил, что осью, вокруг которой вращаются их интересы, являются разговоры о солнечных факелах, об изменении их яркости. Сын чаще всего беседовал с Козыревым, этим невзрачным на первый взгляд юношей, и Матвеем Бронштейном, о котором говорили, что он очень знающий и способный студент, что он всю энциклопедию носит в голове и даже профессора время от времени опасаются вступать с ним в полемику.

Вскоре стало известно, что Виктор и Николай заканчивают совместную научную работу под названием «Метод определения высоты солнечных факелов по изменению их яркости». Отец и радовался, и тревожился. Было приятно сознавать, что его сын с помощью одного из своих друзей завершил первую научную работу на важную тему. Однако важную ли? Не получится ли так, как вышло с работой о тригонометрических функциях? Или с работой по теории чисел?

Незадолго до этого Виктор спросил:

— Папа, не знаешь ли ты, где живет академик Успенский, специалист по теории чисел?

— А зачем он тебе?

— Хочу показать ему одну свою работу.

Отец нашел адрес академика, и на следующий день Виктор отправился туда. Вернулся он разочарованным.

— И на этот раз можешь «поздравить» меня с неудачей. Это доказательство уже существует в науке.

«Конечно, хорошо, что неудачи не обескуражили Виктора и он продолжает научные занятия», — подумал отец. А вслух сказал:

— Да ты не огорчайся. Важно, что данная проблема тобой самостоятельно поставлена и правильно решена.

Однако вскоре ему суждено было получить иную весть о сыне. Он узнал подробности истории, прошумевшей на весь университет, в которой одним из главных действующих лиц был Виктор Амбарцумян.

Все началось с того, что в университете появилось броское объявление: «Начинает работать семинар по астрофизической теории индийского ученого, знаменитого математика и физика Бадичарака Рамазатвы». Профессора и студенты несколько дней искали в библиотеке университета, в публичной и академической, сведения о «знаменитом индийском ученом». Но все безрезультатно: литературы об этом не было. Тем больший интерес вызывал семинар. В назначенный час аудитория была набита до отказа.

Виктор Амбарцумян сказал несколько слов и начал писать на доске формулы. Когда доклад о «божественной теории» закончился, слушатели окружили Амбарцумяна, Козырева и Бронштейна. Их засыпали вопросами.

— Какие научные открытия можно ожидать от практического применения этой теории?..

Почти целую неделю в университете только и было разговоров о нашумевшем семинаре.

Лишь постепенно выяснилось, что история о Рамазатвой была шуткой. Автором ее оказался Матвей Бронштейн. Ему помогали Козырев и Еропкин. Виктор Амбарцумян должен был сочинить «теорию» и сообщить о ней на семинаре.

Отец переживал этот случай:

— Это некрасиво, неэтично. Что вы хотели сказать своей затеей?

— Мы решили немного позабавиться, подурачить студентов. И можешь себе представить, — оправдывался Виктор, — никто из присутствовавших не мог при анализе наших формул обнаружить в них неточности!

«Вот тебе и молодой ученый, — думал отец. — Детские шутки и научный труд. Как-то не вяжется… Однако, бесспорно, Виктор должен вести себя в университете серьезнее».

Многое остается навсегда памятным из того, что случается с нами в жизни впервые. Говорят, что даже, когда выходят потом многотомные сочинения, автору особенно дороги первые из напечатанных строк.

В голове Виктора рождаются новые мысли. Но с ними следует повременить. Учеба на старших курсах становится все сложнее. К тому же пора готовиться заранее к осуществлению заветного замысла — к поступлению в аспирантуру Пулковской астрономической обсерватории.

Восемнадцать лет. Совершеннолетие! Это событие было торжественно отмечено в кругу семьи, друзей. Найдено призвание, которому поит посвятить жизнь. Многое сделано, чтобы во всеоружии вступить на научное поприще. Опубликована первая научная работа — начало большого пути. Можно положить в личный архив билет Кружка молодых мироведов…

А в кругу друзей отца, нередко собиравшихся у него на квартире, разговор касался «дней былых» — студенческих лет, хотя и тут раздавались похвалы отцу и сыну: ленинградские друзья уже были наслышаны о знаменитой «педагогической системе».

— Эта система продолжает действовать? — спросил однажды доктор Тер-Айрапетян.

— Да, — ответил отец подумав. — Но в модернизированном виде. Она переживает, я бы сказал, последний период — период шлифовки.

— И кажется, успешно! — заметили друзья.

— Вам виднее, — уклончиво ответил отец. — Во всяком случае, у Виктора нет отбоя от желающих с ним побеседовать. Вот и сейчас у него сидит Георгий Гамов. Вы не слышали о таком? Он — физик. Виктор читает, вносит исправления в его работу о ядре, дает теоретические советы. Он часто бывает у нас. Парень гигантски высокого роста обладает писклявым голосом. Когда он говорит по телефону, получаются курьезы. Примерно такие:

— Кто у телефона?

— Я — Гамов.

— Какая дама?

— Да не дама, а Гамов!

…Ходит к Виктору Митя Иваненко, — продолжал Амазасп Асатурович. — Талантливый студент. Работает в области квантовой механики и вообще теоретической физики. Но товарищи называют его «маломощным математиком». Он уже второй год является к Виктору со своими научными работами.

— Это не тот, которого вы как-то назвали Димусом? — спросил Павел Константинович Дьяконов.

— Он! Он самый.

— Тогда вы упомянули о какой-то балетной истории, в которой были замешаны Виктор и Димус.

— Забавная история! — подтвердил отец. — Димус хорошо знал, что Виктор увлекается балетом, особенно когда выступает Галина Уланова. В таких случаях пятое — шестое кресла первого ряда в Мариинском театре бывают заняты Виктором и его другом Димусом. Однажды Димусу нужно было выехать по делам в Москву, и он не мог присутствовать на спектакле. Тогда он и дал телеграмму: «Ленинград. Театр оперы и балета. Улановой. Прошу при выступлении помнить, что в пятом кресле первого ряда партера сидит известный ученый, профессор Амбарцумян и зорко следит за вашей игрой, о чем докладывает вам не менее ученый муж Дмитрий Иваненко».

…Студенты девятисотых годов переживали прошлое. Студенты двадцатых годов стремились в будущее. Ковалось новое звено цепи поколений.

Все новые и новые замыслы рождались в голове. Хотелось взяться за многие интересные темы, заглянуть в разные тайники науки. Уже лежали наброски нескольких научных работ. Одна из них, предназначенная для сборника студенческих статей математического кружка Ленинградского университета, была почти закончена. И даже озаглавлена: «Метод численного решения интегральных уравнений первого ряда».

Еще в ту зиму, когда Виктор учился на третьем курсе университета, проснулись в нем скрытые силы — силы полемиста. Они крепли прямо пропорционально сопутствующей ему всю жизнь ненависти ко всяким разновидностям идеализма, особенно в астрономии.

Давно уже нацелился молодой ученый на идейных противников. Повод для первой атаки дал английский астрофизик Эдуард Артур Милн. Тридцатилетний англичанин уже имел имя в научном мире. Незадолго до того он опубликовал работу о лучистом переносе энергии в звездных атмосферах. Этот труд хвалили даже солидные научные издания. И вдруг в журнале английского астрономического общества появилась статья студента Виктора Амбарцумяна. Надо полагать, она была написана достаточно обоснованно, если почтенный журнал счел полезным опубликовать ее. Статья представляла собой памфлет, направленный против умозрений и математического формализма Милна. Профессор чистой математики, в руках которого иногда задача лишалась всякого физического смысла, получил предметный урок для размышлений.

Став зрелым ученым, Амбарцумян решил задачу лучистого переноса энергии в звездных атмосферах. Это была победа материализма над идеализмом. Позднее Милн полностью признал превосходство своего противника по полемике двадцатых годов. Летом 1950 года в английском журнале «Обсерватори» он писал: «Я и не представлял себе, что эта теория, которой я тоже занимался, может достигнуть такого развития и такой красоты, какой она уже достигла в руках Амбарцумяна».

«Однако пора вернуться к этим папкам», — думал Амбарцумян. Работа над теорией лучистого равновесия во внешних слоях звезд и над некоторыми вопросами, связанными с температурой во внешних слоях Солнца, продолжала волновать молодого ученого.

Выпускной вечер отгремел. Можно потом многократно находиться в стенах «альма матер», но навсегда запечатлеваются первый шаг — день поступления — и тот, когда покидаешь ее стены.

Диплом открывал путь в аспирантуру Пулковской обсерватории. Открывал широко и гостеприимно. Еще бы! В Пулкове уже знали о Викторе Амбарцумяне. Знали, что он как бы дважды окончил университет: по специальности астронома и по специальности математика.

В тридцатых годах весь астрономический мир отпраздновал столетие Пулковской обсерватории. В юбилейных речах говорилось, что вскоре после своего основания обсерватория завоевала почетное звание «астрономической столицы мира». Построенная по проекту известного русского архитектора А. П. Брюллова, она была оснащена самыми совершенными для своего времени инструментами. Об этом позаботился ее первый директор и основатель В. Я. Струве.

Виктор Амбарцумян всегда с почтительным чувством переступал порог обсерватории, высоко ценил заслуги ее ученых прошлого и настоящего. Здесь находилась колыбель отечественной астрофизики. В шестидесятых годах минувшего века в Пулкове впервые было установлено астрофизическое оборудование. Это позволило П. Розену и Э. Линдеману сделать большое количество измерений блеска звезд, в том числе и переменных. В 1876 году была основана астрофизическая обсерватория. Для нее построили специальное здание. Однако астрофизика приобрела в Пулкове полные «права гражданства» лишь в 1890 году, когда на пост директора был назначен крупнейший русский астроном Ф. А. Бредихин. Он сменил В. Струве. Впервые со времени основания Пулковской обсерватории ее ежегодные отчеты стали выходить на русском языке.

Однако главная заслуга нового директора состояла в его выдающихся научных работах. Он создал учение о кометах и метеорных потоках, теорию кометных форм, дал первую классификацию кометных хвостов. Молодые астрономы были счастливы, когда им удавалось «поработать с Бредихиным».

Виктор мечтал о таком учителе. Поступая в аспирантуру Пулковской обсерватории, он знал, что мечта эта осуществима. Его учителем стал Аристарх Аполлонович Белопольский, который вместе с Ф. А. Бредихиным считается пионером новой науки — астрофизики.

И поныне в кабинете академика Амбарцумяна на самом почетном месте — портрет учителя, одного из виднейших ученых XIX и XX веков. Он висит над письменным столом, где рядом со снимками галактик и туманностей находится бюст Ширакаци.

Аристарху Аполлоновичу был присущ самобытный склад ума, передовые воззрения. Этот труженик науки ненавидел догматизм и слепое преклонение перед иностранными авторитетами. Он мог целыми днями не выходить из астрономической башни, из лаборатории или из мастерской, где лично участвовал в изготовлении точнейших приборов и инструментов. В такие дни он иногда говорил: «Нам, чернорабочим в астрономии, некогда следить за чужими трудами». Конечно, это говорилось в шутку. Один из старейших сотрудников Бредихина, он был в курсе событий в астрономическом мире.

Когда поезд подошел к станции Александровка, Виктору захотелось пройтись до обсерватории пешком. Вспомнилось — как будто это было вчера — 16 ноября 1924 года, заснеженная дорога, встреча с Сергеем Константиновичем Костинским, лекция профессора Иванова и юбилейный номер кильского журнала.

Прошло четыре года. Немало пройдено трудных дорог в учебе и исследованиях. За студенческие годы опубликован целый ряд научных работ. А все же, как и тогда, четыре года назад, чувствуется некоторая робость. И снова представляется встреча с Аристархом Аполлоновичем.

Прямое и ровное шоссе ведет к обсерватории по знаменитому Пулковскому меридиану на юг от Ленинграда. Виктор жмурится от солнца, но на его лице то и дело появляется улыбка. Он идет в Пулково полный добрых надежд, с запасом сил, которые окончательно решил отдать науке, астрономии, астрофизике.

«Удивительно! — думает Виктор. — Почти за два тысячелетия до Коперника греческие ученые Гераклит, Аристарх Самосский и другие высказывали мнения, во многом сходные с учением Коперника: считали Солнце, а не Землю, центром неба. Это было в третьем веке до нашей эры. С тех пор люди изучают природы Солнца. И будут изучать, ибо это дает многое для разгадки тайн далеких звезд. В середине прошлого века здесь, в Пулкове, О. В. Струве наблюдал полное солнечное затмение и сделал вывод, что протуберанцы и солнечная корона не оптические явления, а составные части самого Солнца».

Осенью того же 1928 года аспирант Пулковской обсерватории Виктор Амбарцумян, уже знакомый с Аристархом Аполлоновичем Белопольским, встретился с ним один на один. Может быть, это произошло случайно. А может быть, Белопольский вспомнил, как вот так же пригласил его однажды Бредихин, ученый и педагог, всегда искавший среди молодежи дарования и таланты. Это явилось важным поворотом в жизни. Не будь этой встречи, возможно, Белопольский не сделался бы астрономом.

— Слышал, слышал о вас! — протянул Виктору руку Аристарх Аполлонович. — Значит, астрономия — облюбованное вами поприще. А я ведь случайно стал астрономом.

Эта часть разговора явно предназначена для того, чтобы «снять» смущение и робость с собеседника.

— Но вы, по-моему, не имеете оснований сожалеть, что стали астрономом, — говорит Виктор. — Я читал ваш автобиографический очерк в «Огоньке».

И уже с явным намерением перейти от преамбулы к сути разговора Аристарх Аполлонович спросил:

— Мне Сергей Константинович Костинский рассказывал, что вы еще в ученические годы писали работу на тему «Новый шестнадцатилетний период солнечных пятен».

— Верно. Хотя едва ли можно назвать это работой: мне было тогда одиннадцать лет.

— Латинская поговорка гласит: «Пусть не хватило сил, нужно ценить старание». — И, не ожидая ответа, Белопольский стал говорить, как важно по-настоящему, до самозабвения посвятить себя науке, упорному труду, неустанным исканиям.

Он явно начинал горячиться, а Виктор подумал: «Неспроста его называют «неистовым Аристархом». Представляю, как грозен бывает он, когда распекает нерадивых!»

— Вы только что от Аристарха Аполлоновича? — спросил Костянский, который как нельзя кстати встретился Виктору. — Рассказывайте, рассказывайте…

Слушая Виктора, он кивал головой, а потом сказал:

— Да будет вам известно, он считает великой ценностью склонность ученика к самостоятельным исследованиям. Не случайно упомянул он о вашей самой первой работе. Не потому, что свою астрономическую карьеру он начал с изучения Солнца. Вы помните тему его диссертации на степень магистра астрономии? Нет? Она называлась: «Пятна на Солнце и их движение». Белопольский в разговоре со мной дважды спросил о ваших ученических трудах. «Не тот ли это Амбарцумян, который выпустил работы «Структура внешних слоев звезд», «О температуре солнечных пятен», «Об интегральном уравнении лучистого равновесия»?

У нас в Пулкове были люди, — продолжал Сергей Константинович, — считавшие Гарвардскую обсерваторию в США «законодательницей мод». Американским астрономам подражали до смешного не только в науке, но и в мелочах быта. Как-то стало известно, что в Гарвардской обсерватории завели швейцара с большой бородой. Наш директор — тогда это был О. А. Баклунд, отличавшийся проамериканской ориентацией — не раз слышал, как молодежь подтрунивала над ним, говоря, будто он заставляет и своего швейцара отращивать точно такую же бороду. Ныне это совершенно немыслимо. Отечественная наука господствует на пулковских высотах безраздельно. Это не означает, что мы сторонимся зарубежных астрономов. Нет! Белопольский — живой пример для молодежи. Он настоящий россиянин, человек широчайшего размаха, остроумный и в высшей степени благородный. Ученики стремятся перенять у него не только виртуозное искусство экспериментатора, но и просто человеческие черты. Поработаете у нас, узнаете поближе Аристарха Аполлоновича, скажете судьбе спасибо за то, что она привела вас сюда, — заключил Костинский.

Виктор вспоминал о годах, проведенных в аспирантуре у Белопольского не раз: и когда стал доцентом Ленинградского государственного университета; и после 1934 года, когда ему было присвоено звание профессора и его величали уже по имени и отчеству; и когда молодой профессор стал ведать кафедрой астрофизики в ЛГУ, и много позднее.

В этих воспоминаниях было много поучительного.

С именем Белопольского связана слава Пулковской обсерватории. Он был ее вице-директором с 1908 по 1916 год, а с декабря 1916 года до июня 1919 года — директором. Потом Аристарх Аполлонович снял свою кандидатуру, отказался от поста директора, чтобы целиком заняться наукой. В условиях того времени это было подвигом. Герберт Уэллс в книге «Россия во мгле» должен был признаться, что «одним из самых необычных впечатлений в России» для него явилась «встреча в Доме ученых с некоторыми крупнейшими представителями русской науки, изнуренными заботой и лишениями». Английский писатель перечислил имена: «Я встретил там востоковеда Ольденбурга, геолога Карпинского, лауреата Нобелевской премии Павлова, Радлова, Белопольского и других всемирно известных ученых. Они задали мне великое множество вопросов о последних достижениях науки за пределами России, и мне стало стыдно за свое ужасающее невежество в этих делах… Наша блокада отрезала русских ученых от иностранной научной литературы. У них нет новой аппаратуры, не хватает писчей бумаги, лаборатории не стапливаются… И все же они успешно работают».

Уэллс не случайно назвал Белопольского в числе всемирно известных ученых. Он 11 раз совершал заграничные поездки, имел три почетных иностранных звания и три медали, в том числе медали Жансена и Лаланда.

Еще в студенческие годы Белопольский попал однажды к известному меценату Савве Ивановичу Морозову. В имении Абрамцево познакомился с Репиным, Васнецовым и другими выдающимися русскими художниками, писателями, музыкантами. Это послужило стимулом к развитию разносторонних интересов юноши. Любопытно, что любовь к музыке и хороший слух помогали иногда Аристарху Аполлоновичу в научной работе. В 1900 году в своем знаменитом опыте по проверке принципа Допплера он определял число оборотов колес с зеркалами, оценивая высоту звука, издаваемого от ударов зубцов шестерни о бумажку. Иногда он вскакивал, подходил к стенным часам и останавливал маятник, мешавший слушать музыку. Все знали, что он очень любит цирк и любительские спектакли. На традиционных вечерах в своей квартире Белопольский строил свою речь на выдержках из стихов поэтов — классиков мировой литературы, всегда полных веры в торжество разума.

Три однокурсника-аспиранта, работавшие у Белопольского в 1928–1931 годах — Амбарцумян, Козырев и Пономарев, особенно запомнили еще одну сторону богатой натуры своего учителя.

Белопольский являл собою образец сочетания доброты и отзывчивости с неумолимой требовательностью. Строгая дисциплина распространялась одинаково и на учеников и на него самого. Эта дисциплина не была муштрой или школярством. Задачу педагога-воспитателя он видел не в том, чтобы разжевывать и класть в рот аспирантам готовый фактический материал из книг, а в том, чтобы пробуждать в них самостоятельную мысль. Он предоставлял им широкую инициативу в выборе тем, но требовал внутренней дисциплины ученого. У телескопа он был старшим товарищем, в аудитории становился учителем: объяснял, консультировал. Так он растил и лелеял будущее науки.

В конце 1912 года на торжественном собрании Академии наук Белопольский говорил об изучении расстояний и движений звезд. Он закончил речь словами, характеризующими его самого: «Как вы изволите видеть, сделано немного, остается впереди огромная работа, но астрономы бодро смотрят на предстоящий им путь с верой и надеждой, что энергия преодолеет все трудности и увенчает, может быть, в отдаленном будущем, их изыскания блестящим успехом».

— Вещие слова! — сказал Козырев Амбарцумяну. — Надлежало бы нам с тобой до сырой земли поклониться Аристарху Аполлоновичу за науку.

Первые аспирантские каникулы провели в Грузии, в Гори. Стояла погожая осень 1929 года, и только тревожные вести с Дальнего Востока, где разгорался конфликт на Китайско-Восточной железной дороге, омрачали отдых. По утрам можно было видеть, как Амазасп Асатурович в сопровождении Виктора, Гоар и Левона отправлялись на прогулку.

— Вспомнились мне наши путешествия по Головинскому проспекту, папа, — вздохнула Гоар. — И стало чуть грустно от того, что это было так давно.

Но щедрые лучи июльского солнца бодрили, и на лицах снова появлялись улыбки. Молодежь неутомимо одолевала крутые склоны Горисцихе и дотошно осматривала старинную крепость. Потом шли на Уплисцихе, где на самой вершине также стоит старинная церковь. Во время прогулок часто говорили о достопримечательностях Грузии и Армении.

— Можно априори утверждать, папа, что Армения не менее славна своими памятниками старины, — сказал Виктор. — Многие из них по сей день поражают дерзновенным полетом архитектурной мысли гениальных зодчих древней Армении. Но многое и сейчас пока лежит в руинах либо похоронено под землей. Нужна гигантская сила, чтобы все найти, раскопать, реставрировать.

— Ты прав, — ответил отец. — Наши древности, отмеченные печатью отдаленных эпох истории, могут считаться по своему содержанию и значению непревзойденными. Например, Ани — уникальный центр древней культуры, Гегарт, Эчмиадзинский собор, монастыри Гаяне и Рипсиме, крепость Анберт. Они хранят богатую историю народа нашего.

Через несколько дней отец с детьми увидели Арарат и провели памятные дни в Эривани.

Эривань тех лет! Бледная тень нынешней столицы Армении. Но людей, знавших город в те годы, и тогда уже поражало его стремительное обновление. Много было неприглядного, глинобитного, доставшегося в наследство от безрадостного прошлого. Но каждый видел, что старое уходит навсегда.

Побывавший в Советской Армении Алексей Максимович Горький писал:

«Серый каменный город на фоне хмурой массы серебристого Арарата, в шапке красноватых облаков, — этот город издали вызвал у меня впечатление заключенного в клетку строительных лесов, на которых муравьиные фигурки рабочих лепят новые здания как будто непосредственно из каменной массы библейской горы. Такое впечатление явилось потому, что стройка идет на окраине города и его видишь сквозь леса. Внутри города строят не так много, как это показалось издали, — бедна Армения, многократно растоптанная копытами врагов, разоренная той звериной ненавистью и жаждой крови, которые так умело разжигают жрецы золотого бога, имя которому Желтый Дьявол.

Да, Армения бедна, но уже энергично идет стройка жилищ для рабочих… всюду чувствуется смелая рука умного хозяина, и движение в городе носит характер движения накануне большого праздника».

— Это Александр Таманян, питомец Петербургской академии художеств, создает новый Ереван. Через десять — пятнадцать лет город будет не узнать. Он застроится многоэтажными домами, — сказал отец, указывая на старые дома, которые уже начали сносить. — И тут же направился навстречу знакомым, они еще издали шумно приветствовали его. Едва успел он подать знак, что скоро вернется, как друзья уже увлекли его за собой.

Отец возвратился не так скоро, но братья не теряли времени даром. Они встретили группу шахматистов.

Амазасп Асатурович остался доволен результатами товарищеского турнира, но чувствовалось, что над ним довлеют впечатления от встречи со старыми друзьями.

— Завтра вечером мы приглашены к Аветику Исаакяну. Там будут Дереник Демирчян, Мишо Манвелян и другие известные писатели. Слышите, сыновья?!

На следующий день начались сборы в дорогу. По тем временам она считалась трудной: предстояла поездка от Эривани до Басаргечара.

Лошади дружно катили фаэтон. Промелькнули окраины города, и путники почувствовали прохладу ясного раннего утра. Справа сверкал снеговыми шлемами Арарат. Вокруг зеленели альпийские луга, а на их бархатистых коврах паслись стада. Но живописные рощи попадались лишь местами.

— Неужели всегда здесь были камни, камни и луга? — спросил младший сын.

— Представь, что нет, — откликнулся отец. — В былые времена тут все покрывала пышная растительность. Я представляю сейчас эти окрестности такими, какими они были в давние времена, когда здесь трудились наши предки.

— Расскажи нам о них, папа! — попросил Левон. — Все началось в стране, которая называлась Цахкотн — цветущий край. Верно?

— Верно, сынок, — отвечал отец. — У реки Арацани с ее четырьмя притоками, впадающими в Евфрат, простирался Цахкотн. Его хорошо знали правители Ассирии и Вавилона, Урарту, Мидии, Персии и гордого Рима. В глубоких ущельях и пышных долинах, на могучих плечах громадных горных хребтов то улыбалась Солнцу, то ожесточенно сражалась против заклятых врагов древняя Армения. На берегах Арацани побывал некогда Александр Македонский. По его повелению, соорудили мост; так переправились через реку войска великого полководца.

Знавали Цахкотн и армянские цари. По словам историка Бюзанда, там, в крепости Ангх, был расположен военный лагерь Аршакидов. Оттуда хорошо была видна Нпат — вулканическая вершина, упоминаемая в сочинениях Страбона и других древних историков.

Страна Цахкотн простиралась до склонов Арарата и славилась не только природными красотами, но и добычей золота, серебра, меди, железа. В самом центре ее стоял Диадин с неприступной крепостью и трехбашенной церковью. В этом городе и жил ваш предок Амбарцум ага.

Родился Амбарцум ага на пороге восемнадцатого века. Став купцом, совершил несколько больших путешествий — в Багдад, Алеппо, Стамбул, Тегеран, Тавриз и другие города Малой Азии. Побывал затем с религиозной миссией в Иерусалиме. Этим он заслужил звание «мехтеси». Стали его величать Мехтеси Амбарцум ага.

На этом рассказ отца прервался. Что случилось? Ведь недавно останавливались в местечке Ахта. Все было в порядке: и лошади, и фаэтон. Вскоре недоумение рассеялось — путники увидели кажущееся потусторонним чудом Севанское озеро. В далеком говоре волн будто слышался голос давних времен человеческого бытия. Звучало что-то похожее на зов предков.

Все стояли молча, очарованные величием легендарного Гегамского озера, поднятого, как заздравная чаша, на две тысячи метров.

Фаэтон катил вправо от Еленовки к Басаргечару.

И вот где-то на рубеже яви и сна перед путниками то и дело вставали картины из рассказа о предках. То они мысленно совершали путь переселенцев-диадинцев, то помогали Амбарцум аге в бою с коварным Гасан-пашой, то ехали с Горо вокруг Севана в поисках того самого Басаргечара, где их теперь ждала многолюдная родня.

И кто может сказать: не в такие ли минуты зарождается в сознании людей согревающее душу ощущение глубоких корней, связывающих каждого с родным краем, родным народом!

Дорога шла по побережью. Фаэтон двигался медленно. Убаюканные дорогой путники дремали.

Бодрствовал только возница. Он был озабочен прозаическими делами. «Лошади устали… Скорее бы доехать!» И невольно обрадованно воскликнул, когда заметил впереди огни:

— Виден Басаргечар!

Приезжих встречало много народу. Поговорили немного, расспрашивали, что делает астроном, как работается в Ленинграде. Потом стали просить прочесть при случае лекцию. Лекция вскоре состоялась и прошла удачно. Виктор говорил о сложных вещах, давая популярные объяснения.

Неугомонный отец то и дело говорил:

— В Басаргечаре надо тебе обращать внимание на отдых. Поезжай, например, на кочевку… Жаль, что с собой мало захватил научной литературы.

Но сын был доволен. Он писал матери:

«Меня здесь заставили прочесть одну лекцию, кажется, удалось. Здесь я живу великолепно. Каждый день кушаю сливки, мацони, сытный обед и т. д… Я остановился в той комнате, где раньше всегда мы останавливались (кабинет). Все твои письма, как в Эривани, так и здесь, я регулярно получаю»…

В Басаргечаре Виктор прочел «Термодинамику» Планка — первую часть ее и одну главу из второй части. Книга маститого ученого, по мнению Виктора, была талантливо, мастерски и интересно написана. Пройденное им составляло шестьдесят шесть параграфов.

Снова за окном вагона мелькают пейзажи Грузии, Азербайджана… Слева поднимаются величественные горы Дагестана. Впереди — безбрежные степи Северного Кавказа. Поезд мчится на север, в Ленинград. Понемногу впечатления от поездки в родную Армению, на Севан, в Басаргечар уступают место думам о ближайшем будущем — о предстоящей работе в Пулковской обсерватории и в Ленинградском университете.

Зима прошла в обычных трудах и заботах. В застольных речах новогоднего праздника было высказано немало добрых пожеланий Виктору. И кстати: Виктор Амазаспович вместе с Дмитрием Иваненко готовил тогда серию работ по теоретической физике. Было несколько интересных бесед с Аристархом Аполлоновичем Белопольским об исследовании спектров внегалактических туманностей, о том, как он впервые вывел из наблюдений величину «старения квантов». Хотя гипотеза эта не давала правильного объяснения так называемого красного смещения, она послужила толчком для важных теоретических исследований. Однако «событием номер один» явилась весть о том, что в Одессе должна состояться конференция физиков с участием иностранных ученых.

В Пулковской обсерватории и Ленинградском университете называли имена маститых иностранцев, с которыми предстояло встретиться летом в Одессе: Зоммерфельд, Паули, Фери, Иордан, Дирак и многие другие.

— Виктор Амазаспович! Вы едете на конференцию в Одессу. Необходимо уточнить тему вашего выступления, — напомнили однажды в университете.

— Тема избрана: «Квантование пространства».

— Что ж, весьма модно!

— Почему «модно»?

— Потому что, как вам известно, в Берлине состоялся Всемирный энергетический конгресс. С докладом выступал сам Альберт Эйнштейн. Он закончил так: «…Можно сказать в символической форме: пространство, открытое через телесные объекты, возведенное в физическую реальность Ньютоном, в течение последних десятилетий съело эфир и съест весь мир».

— Ничего! Что-нибудь и нам останется, — отшучивался Амбарцумян. Но для себя сделал вывод, что к конференции нужно подготовиться фундаментально. В студенческие годы столкновение с Э. Милном произошло заочно. Здесь, в Одессе, Амбарцумяну предстояло впервые встретиться с представителями зарубежной науки.

Начались дни томительного ожидания вестей из Одессы.

Доклад о работе Амбарцумяна «Квантование пространства» на конференции сделал Матвей Бронштейн. Говорил он вдохновенно. В кулуарах шутили, что это был «триумфальный въезд в квантовую механику». Но увы! Неожиданно выступил Паули. Он спросил: «Соблюден ли в работе принцип инвариантности Эйнштейна?» Это был удар в самое сердце. Последовал ответ: «Нет!»

Оставалось утешаться перспективой поездки по Черноморскому побережью вместе с иностранными участниками конференции. Это имело свой смысл. На борту теплохода Амбарцумян встретился с Паули и его ассистентом Пайерлсом.

— Коллега Амбарцумян, — сказал Паули. — Положение квантовой электродинамики в данный момент безнадежно. Но в беседе с господином Таммом я уже сказал, что еще несколько таких идей, как идеи английского математика Урзелля и Амбарцумяна, и снова окажется возможным заниматься квантовой механикой.

Лестно отозвался о труде Амбарцумяна и Пайерлс, он посоветовал работать в области квантования пространства и посвятил в некоторые новости из жизни зарубежного мира математиков и астрономов.

Тамм и Леонтович хвалили работу Амбарцумяна, красоту предложенной им теории. Но согласились с автором, что спешить с публикацией не следует.

Виктор Амазаспович сожалел, что на обсуждении его статьи о квантовании пространства не присутствовал Зоммерфельд. Он сказал, что ничего не понимает в этой отрасли и ушел на пляж.

«А что могло это изменить? Удар Паули был точен. Итак, как же оценить итог первой встречи с иностранцами? Поражение, успех или ничья? Скорее всего «ничья». Этого, конечно, мало. Нужен успех!»

Конференция в Одессе и поездка по Черноморью закончены. Снова мысли возвращаются к университету и Пулковской обсерватории. Но за последнее время обсерватория почему-то все чаще и чаще стала ассоциироваться с ее филиалом в Симеизе.

Еще зимой в Пулкове было немало разговоров о Симеизе. С. К. Костинский однажды рассказал молодежи, как астрономия породнилась с этим очаровательным уголком Южного Крыма.

— В окрестностях Петербурга едва ли можно было выбрать более удачное место для обсерватории, чем Пулково, — говорил Сергей Константинович. — Но астрономия стремится вынести свои телескопы на такие высоты, где воздух чище, а природные условия дают больше времени для наблюдений. Так, в свое время возникла мысль создать филиалы, отделения. Первое появилось в конце прошлого века в Одессе, а в 1909 году было переведено в Николаев на Украине, где находилась небольшая обсерватория Морского ведомства.

— Говорят, Симеизское отделение тоже имело свою историю? — вставил кто-то из аспирантов.

— Да, — подтвердил Костинский. — Она связана с именем почетного русского академика Н. С. Мальцева. Он был влюблен в астрономию. В 1900 году он соорудил на горе Кошка, на высоте триста пятьдесят метров над уровнем моря, небольшую башню и заказал за границей шестидюймовый телескоп. В числе создателей Симеизской обсерватории А. П. Ганский, молодой, талантливый, к сожалению рано умерший астроном. В 1908 году Н. С. Мальцев подарил свою обсерваторию вместе с участком земли Пулково. Симеизское отделение с самого начала своего существования специализируется по профилю астрофотографических и астрофизических наблюдений.

— Это подходит! — весело заметил Н. А. Козырев. — Мы с Амбарцумяном должны побывать там. И места там, вероятно, красивые…

Вот она, наконец, гора Кошка. Со всех сторон обрывы, скалы, покрытые можжевельником и колючим кустарником. Тропинка ведет к скалам Дева и Монах, в Симеиз. Отсюда можно любоваться морем на восходе и на закате солнца, в ясную и штормовую погоду. Но астрономов привлекает небо. Оно здесь выше пулковского, хотя и зимой нет-нет да обрушивается с Яйлы свирепый ветер «бора», ломая деревья, срывая крыши. Тогда астрономы с досадой покидают башню. Но сейчас август. Легкий ветерок тянет с моря, небо безоблачно. В тени кипариса можно отдохнуть с дороги, разобраться во впечатлениях от первого знакомства с обсерваторией.

Встреча принесла несколько новых знакомств. Директор обсерватории Г. Н. Нейумин был известен понаслышке. Это, можно сказать, протокольное знакомство. Но вот Шайн… Тот самый Шайн, о котором столько читано и слышано!

Виктор Амбарцумян припоминает множество эпизодов, связанных с именами Григория Абрамовича Шайна и его супруги Пелагеи Федоровны.

«Стеклянная библиотека… Малая планета Пелагея… Открытие вращения звезд… Каталоги лучевых скоростей звезд… Знакомство с английскими обсерваториями и оптико-механическим заводом Гребб-Парсон в Ньюкасле… Как он представился?»

Его представили как старшего научного сотрудника Симеизского отделения Главной астрономической обсерватории в Пулкове. Вернее было сказать: «душа Симеизского отделения». Это он устанавливал полученный из Англии большой телескоп-рефлектор с зеркалом диаметром в один метр. И в первую же ночь работы нового телескопа открыл комету, названную затем его именем. Какое счастливое совпадение!

А открытие вращения звезд? Правда, это не случайно, а результат долгих и упорных трудов. В специальной печати уже третий год пишут об этом открытии как о событии, изумившем не только непосвященных, но и опытных астрономов. В статьях под броским заголовком «От Галилея до Шайна» говорится, что в свое время Галилей, пользуясь примитивной подзорной трубой, заметил вращение Солнца. Он заметил это по перемещению пятен на его поверхности. Шайн открыл вращение звезд. Как? Ведь даже в мощный телескоп звезды видны как точки.

Шайн задумался: почему у некоторых горячих гигантских звезд линии их спектров заметно расширены? Чем объясняется это? Может быть, вращением этих звезд? Ведь один край далекого диска удаляется от нас, а другой приближается, поэтому линии спектра одновременно сдвигаются и вправо и влево. Но возможно влияние и других причин. Значит, нужно найти доказательство факта вращения без влияния посторонних причин.

Ученый теоретически нашел, какие именно изменения в спектральных линиях должны произойти, если на них действует только вращение звезды. В статьях отмечалось, что одно это уже было выдающейся заслугой. Но ученые пошли дальше — вычислили и скорость вращения для многих звезд. Они оказались огромны: от ста до трехсот километров в секунду. В сто раз больше скорости вращения Солнца на экваторе! Советские и иностранные авторы отмечали, что работы Шайна и Струве дали материал для принципиально важных выводов об эволюции звезд.

«И все это сделано здесь! — думал Амбарцумян, оглядывая усадьбу обсерватории. Здесь же — знаменитая «стеклянная библиотека»! В кругу астрономов об этой библиотеке говорили давно. В Пулкове хорошо знали, что еще в 1927 году Шайн вместе с Владимиром Александровичем Альбицким решил составить каталоги лучевых скоростей звезд. Вспомнили, что эту работу в свое время начал А. А. Белопольский. Но в Симеизе ее повели с размахом. Было получено несколько тысяч спектрограмм. Спектрограммы не только требовали тщательного и вдумчивого изучения, но и нужно было время, чтобы ввести их в научный обиход.

Звездные каталоги были изданы. Это был великолепный подарок мировой науке. А уникальная «стеклянная библиотека» постоянно пополнялась в Симеизе. До поры до времени многие и не подозревали, какую великую службу сослужит она науке вторично. Еще не совсем было ясно, как она может пригодиться, но Амбарцумян чувствовал, что это ценнейший материал для астрофизика.

Чем ближе к закату, тем заметнее меняются краски на море. Зрелище гипнотизирует. Не хочется ни о чем думать — лишь смотреть и смотреть. Закат навевает то чувство покоя и благодушия, то легкой грусти и тоски. Иногда хочется помечтать, иногда наметить дела и встречи на грядущий день.

Амбарцумян решает, что завтра следует ближе познакомиться с Пелагеей Федоровной Шайн. Она — астроном. Он много слышал о ней на недавнем совещании астрономов в Харькове. Нейумин рассказывал, что впервые же годы после приезда в Симеиз она открыла двадцать три новые малые планеты. «Кажется, что Нейумин придумал историю с планетой Пелагея». Можно себе представить, как встретили некоторые астрономы в международном каталоге малых планет среди имен богов из римской мифологии имя русской женщины Пелагеи. Сама Пелагея Федоровна открытым ею планетам тоже давала русские имена — Катя, Наташа и так далее.

Начало тридцатых годов нашего века было ознаменовано обоснованием современной теории атома. Начинал свои исследования по ядерной физике молодой Игорь Васильевич Курчатов, ставший позднее ученым с мировым именем. Было известно, что «проблемой № 1» занимаются ученые во многих зарубежных странах. В сфере науки, облюбованной Виктором Амазасповичем Амбарцумяном, «атомный крен» в научных исследованиях создавал базу для бурного расцвета еще очень молодой в те годы теоретической астрофизики.

Вчерашний аспирант Пулковской обсерватории, сегодняшний ее научный сотрудник и доцент Ленинградского университета, Амбарцумян именно на такой основе стал строить исследования. Это был безошибочный выбор. Развитие науки показало, что чрезмерное увлечение математическими задачами привело в конце концов к исчезновению физического смысла в работах даже бесспорно талантливых зарубежных ученых.

Свою деятельность в качестве доцента в Ленинградском университете Виктор Амазаспович начал с создания кафедры астрофизики, продолжив работу одного из своих учителей — Гавриила Адриановича Тихова. Труды по астрофизике и звездной астрономии сделали его первым астрофизиком-теоретиком в Советском Союзе и принесли мировую известность. За эти труды в 1935 году В. Амбарцумяну была присуждена степень доктора физико-математических наук.

Иные пытались рассуждать о правомерности присуждения ученым степеней без защиты диссертаций, но в случае с Виктором Амазасповичем эта правомерность не требовала доказательств, что подчеркивалось и на Ученом совете университета. И если бы записывать то, что говорилось, на магнитофон, то можно было бы воспроизвести примерно такую речь:

— Из многих научных работ уважаемого коллеги Амбарцумяна всем нам хорошо известна вышедшая в 1932 году работа «О лучистом равновесии планетарных туманностей». Она имеет эпохальное значение для истории физики газовых туманностей.

Эта фундаментальная работа Амбарцумяна, открывшая целую серию его трудов по физике газовых туманностей, вызвала большой интерес в кругу зарубежных ученых. Последовали запросы; появилась настоятельная необходимость в популяризации новой теории. Академия наук СССР разъясняла:

«Впервые правильное толкование свечения туманностей было предложено известными астрофизиками Росселандом и Занстра, но только В. А. Амбарцумян дал точную математическую трактовку происходящих при этом процессов. Он выяснил огромную роль светового давления в туманностях. Так, оказалось, как это ни кажется парадоксальным на первый взгляд, что в некоторых частях туманностей световое давление действует по направлению к звезде. В. А. Амбарцумян проследил также условия, при которых в спектрах туманностей становится возможным появление так называемых «запрещенных» линий. Они никогда не наблюдаются в спектрах земных источников света. По наличию тех или иных спектральных линий можно судить о физических условиях, господствующих в данном объекте».

Потом лишь наиболее глубокие и проницательные умы смогут оценить открытия, которым большинство ученых не придает первостепенного значения. Работы В. А. Амбарцумяна в начале тридцатых годов можно было уподобить серии вспышек молнии. Они привлекали внимание широкого круга ученых, особенно тех, кто интересовался проблемами звездной динамики и внутреннего строения звезд.

Вскоре в Ленинград приехал известный астроном, индус по происхождению, Субрахманиан Чандрасекар. Он всегда интересовался новыми идеями советских ученых. «Лучистое равновесие», безусловно, заинтриговало его.

Амбарцумян знал о своем коллеге-ровеснике уже не первый год по литературе и рад был случаю познакомиться с ним.

Они встретились и разговорились. Это было в 1935 году. После того как выяснилось, что обоих интересуют одни и те же темы, разговор коснулся методов исследования.

— В теоретической астрофизике есть два метода, два пути, — заметил Амбарцумян своему коллеге. — Первый: сначала наблюдать и размышлять над смыслом наблюдений, а потом уже писать формулы; второй метод заключается только в писании математических формул. Мы называем второе направление формализмом, и оно нам чуждо. Природу нельзя загнать в колодки чисто математических формул, нужно считаться с объективной реальностью.

— Но я прежде всего математик! — Чандрасекар защищал второй метод.

Через два года Чандрасекар уехал в США и считается теперь американским ученым. Однако его ленинградский визит имел свое продолжение, представляющее немалый интерес. Коротко говоря, Чандрасекар не раз обнаруживал, что он и Амбарцумян занимаются одними и теми же научными проблемами. Почему же получались разные результаты? Чандрасекар погружался в мир уравнений, интегралов, сложнейших вычислений. Витая в высшем мире чистой математики, он в конце концов запутывался в физических проблемах.

Годы спустя, когда Амбарцумян разбирал гору поздравительных писем из многих стран, ему попалось и письмо Субрахманиана Чандрасекара. В числе других Чандрасекар поздравлял советского коллегу с блестящим решением полувековой математической задачи, над которой бились такие видные ученые, как Шварцшильд, Линдблат и другие. Однако и на этот раз Чандрасекар не оценил физического смысла работы Амбарцумяна, практического значения ее. А ведь именно эта заслуга Амбарцумяна была принята во внимание Советским правительством, которое в 1946 году присудило ему Государственную премию.

— Когда-то тебе, Виктор, слали в театр телеграммы, в которых шутливо называли профессором. Теперь ты настоящий профессор. Ведаешь кафедрой астрофизики университета. Трудишься в Пулковской обсерватории, — говорил Амазасп Асатурович. — И семья у тебя. И внучку мне подарил — Карине. Радоваться бы мне. А на душе тяжело…

— Всех нас давит горе, папа, но ты успокойся! Нельзя же бесконечно страдать.

Вся семья очень тяжело переживала смерть брата Левона. Как-то случилось, что о нем стали беспокоиться сразу, как только в мае 1933 года он уехал в Среднюю Азию руководителем одного из отрядов Темирской экспедиции. А в сентябре оттуда пришла телеграмма: «Левон Амазаспович тяжело болен. Выезжайте». В тот же день отец покинул Ленинград. Вот уже третьи сутки он не смыкал глаз: скоро ли покажется эта станция Джурун? Как медленно тащится поезд! Когда доехали, отец кинулся к телефону, чтобы позвонить в Темир начальнику геологоразведочной конторы Эмбанефть. И тут его постиг жестокий удар. На телефонной станции произошел такой разговор.

— Будьте любезны соединить меня с местной больницей.

— В больнице нет телефона.

— Тогда с геологоразведочной конторой.

— У них испорчена связь.

— Может быть, вы скажете, каково состояние здоровья начальника геологоразведочного отряда Амбарцумяна?

— Амбарцумян?.. Его похоронили три дня тому назад…

Смерть людей, близких по крови, по духу, причиняет острую боль. Потом, пока рана еще не зарубцевалась, она дает о себе знать при малейшем прикосновении. Но горе и закаляет человека. Кажется, что кто-то вдруг схватил тебя за рукав, выволок из бурно кипящего потока жизни и сказал: «Оглянись! Не стало человека, который шел рядом, чей локоть ты чувствовал. На твои плечи лег его груз». Человек оглядывается на пройденный путь и становится закаленнее.

Виктор Амазаспович вспомнил англичанина Эдуарда Милна. Совсем недавно произошел в университете разговор, к которому следует вернуться. «Непременно вернуться! Не забыть!»

А разговор был такой:

— Вы слышали, Виктор Амазаспович, как ваш старый «друг» Эдуард Милн беседовал с коллегами о возрасте Вселенной?

— Нет.

— Вот посмотрите! Из свежей заграничной почты.

Английский журнал сообщал, что состоялось заседание Королевского астрономического общества в Лондоне. Собрались светила — Артур Эддингтон, Джемс Джинс и Эдуард Милн. Ставя мир с ног на голову, эти люди противоборствуют, когда наука делает серьезный шаг на пути познания мира. Сторонники и последователи взглядов Эддингтона утверждают, что Вселенную нельзя представить себе наглядно, ее свойства можно описать только математически, ибо ни пространство, ни время не существуют реально, это якобы лишь формы наших представлений.

Знаменитый английский ученый Джемс Хопвуд Джинс, проживший большую жизнь, был долгое время президентом Королевского астрономического общества, лидером так называемой кембриджской школы «физического» идеализма. На этих философских взглядах и была основана его космогоническая теория, проникнутая верой в «великого Архитектора мира».

На заседании произошел обмен мнениями о возрасте Вселенной. Почтенные ученые пришли к общему выводу: момент, когда Вселенная имела наименьшее протяжение, следует считать «началом всех вещей». Разногласие возникло лишь по единственному вопросу — признать «короткую» или «длинную» шкалу при определении возраста Вселенной: два миллиарда лет, как предполагали Эддингтон и Милн, или тысячу или даже десятки тысяч миллиардов лет, как считал Джинс.

— Вы обратили, Виктор Амазаспович, внимание на то, как говорят они о боге?

— Конечно. Они боятся преподносить его открыто, пряча за разными терминами. То это «начало всех вещей», то «естественный Нульпункт шкалы времени». Со временем нам придется столкнуться с ними на этом рубеже, так считает Амбарцумян. Но приходится пока концентрировать силы. Хотя после окончания аспирантуры и вышло двадцать научных работ, в том числе первая часть «Курса астрофизики и звездной астрономии» с главой о некоторых сведениях из теоретической физики, но надо закончить главу для второй части — «Звездные атмосферы». Нужно довести до конца работу по получению оценки масс оболочек, выброшенных новыми звездами. Есть много других неотложных проблем. К тому же лекции, дела по кафедре астрофизики и бесконечные университетские дела.

Амбарцумян снова мысленно возвращается к обзору фронта астрономической науки.

Виктор Амазаспович вспоминает взятое им на заметку высказывание Джемса Джинса: «Мы можем понимать Вселенную сегодня, только если думаем о ней как о создании чистого математика в терминах чистой Мысли. Она становится чистым парадоксом, если мы пытаемся представить ее в виде механической модели».

Ему вспоминается семинар в Харькове летом 1930 года. Туда приезжал молодой английский математик Урзелль. У него были совершенно потрясающие способности. Одну задачу, касавшуюся вопроса об инвариантности уравнения в конечных разностях по отношению к некоторым преобразованиям, он решил в день своего приезда, не просидев минуты: ходил по комнате, решал, гулял по городу, решал. И решил! Но жаль, что многие математики идут от математики к явлениям природы и жизни, а не от жизни к математике.

Мысли, обежав по большому кругу, возвращаются к трагическим событиям. Смерть брата — первая утрата из числа самых близких. Смерть профессора А. А. Белопольского… Обе утраты тяжелы. Но что же делать?

Пока мы живем, должны заниматься созиданием.

В 1941 году, на второй день после объявления войны, коммунист Амбарцумян явился к военкому Васильеостровского района в Ленинграде с просьбой направить его в действующую армию.

— Вы бы подождали до призыва, — сказал военком, — а то ведь я не знаю, как поступить с вами!

Но, столкнувшись с упорством профессора, военком направил его в одну из частей действующей армии в окрестностях Ленинграда.

Когда В. А. Амбарцумян вошел в помещение, где находились красноармейцы, в том числе несколько человек, хорошо знавших его, поднялся шум, раздались голоса:

— Кто же вас направил сюда? Кто же будет учить студентов, если вы будете на поле боя? Полно, вы здесь не нужны! Обратно, обратно домой, в университет!

Но ученый и слышать об этом не хотел. Он остался в воинской части.

Стоило больших хлопот вернуть его к научной деятельности, условия для которой ему были обеспечены в тылу, на берегах Волги.

В первую минуту, как только стало известно о начале Великой Отечественной войны, Амбарцумян вспомнил о двухканальном ящике. К мыслям о нем и научных выводах, связанных с опытом, он возвращался неоднократно все эти недели. Ради осуществления этого замысла хотел немедленно вызвать своих аспирантов Соболева и Русакова. А когда его самого внезапно демобилизовали, тут же взялся за продолжение исследований, но должен был их прервать. На коротком совещании в ректорате ему сказали:

— Виктор Амазаспович! Вы назначаетесь руководителем филиала Ленинградского государственного университета в городе Елабуге Татарской АССР. Надлежит немедленно эвакуировать туда всех сотрудников, членов их семей, приборы, имущество. В вашем распоряжении целый поезд — двадцать четыре товарных вагона. Вы — начальник эшелона.

«Хорошо, что Соболев едет с нами!» — подумал Амбарцумян, закончив обход вагонов перед отправкой в путь 18 июля.

Три дня спустя в Москве, на запасном пути Казанского вокзала, все население поезда устремило свои взоры к звездному небу. Там часто вспыхивали ракеты: это наши зенитчики отгоняли от столицы воздушных пиратов со свастикой на крыльях. Временами отдельные выстрелы сливались в яростную канонаду. По вагонам было передано строгое распоряжение:

— Немедленно покинуть поезд и укрыться в соседних домах.

Сам же начальник эшелона оставался у состава.

Грохот зенитных орудий, плач детей, оказавшихся в непривычных условиях железнодорожных теплушек, жаркие объяснения с комендантами станций, заботы о хлебе насущном для пассажиров и нудно-медленный путь до Елабуги — все это, наконец, позади. А впереди — непочатый край хлопот с размещением и благоустройством филиала в Елабуге, но это уже легче. Все-таки здесь не грохочут зенитки. И хоть изредка выдаются немногие минуты, чтобы сесть за стол, на котором стоит двухканальный ящик. Если изменять порядок чередования стекол в каждом из двух каналов, происходят загадочные превращения. Матово-молочные стекла и негативы по различным законам рассеивают и ослабляют свет, и освещенность зависит от порядка их следования.

«Чем может сейчас помочь Красной Армии астрономическая наука? — думает Амбарцумян. — Восемь раз в день астрономы передают сигналы точного времени. Это помогает штурманам самолетов и летчикам в слепом полете, всем, кому нужно знать точно свои координаты. Астрономы решили загадку внезапных нарушений радиосвязи, жизненно необходимой для армии и флота. Что еще?»

Лицо ученого озаряет улыбка: в самом деле, ведь работы с двухканальным ящиком, его исследования распространения света в мутных средах, могут иметь серьезное оборонное значение. Значит, работы эти нужно скорее закончить. Как можно скорее! На столе появляются рукописи серии научных работ с мудреными названиями: «Рассеяние и поглощение света в планетных атмосферах», «О рассеянии света атмосферами планет», «К вопросу о диффузном отражении света в мутной среде»…

Легче стало слушать сводки Совинформбюро, зная, что твой научный труд помогает воинам у Сталинграда, на Курской дуге, на морях. Легче стало переживать личные горести, трудности елабужского эвакуационного быта.

Осенью 1942 года тяжело заболела дочь Карине. Вначале думали, что это легкая простуда. Потом температура поднялась до критического уровня. Больная два дня бредила. Неимоверных трудов стоили поиски лекарств, редкого в те времена стрептоцида. Потом, когда Карине стала выздоравливать, нужно было соблюдать диету. Рипсиме Сааковна разводила руками: «Все можно было бы достать, но вы же знаете щепетильность нашего Виктора!» Дедушка хмурился, а затем отважно отправился в поход по осенней слякоти — в деревни Лекарево, Танайка, Мальцево.

Мысли о больной дочери, об отце, шагающем по грязи с тяжелой ношей продуктов, конечно, тревожили ученого, но он с предельной концентрацией сил и воли вершил свои исследования.

Иногда его не решались беспокоить даже ближайшие помощники В. В. Соболев и М. А. Ковалев. В период эвакуации они стали близкими людьми в семье Амбарцумянов. Виктор Викторович Соболев являлся на правах старого знакомого. Все радовались его приходу, любили слушать его суждения — оригинальные, глубокие, любили его меткий, тактичный юмор. Максим Антонович Ковалев пришелся по душе как человек добродушный, любезный, незлопамятный, веселый, всегда готовый прийти на помощь в трудную минуту.

Однажды отец, давно уже заметивший, что сын целиком поглощен новой научной работой, обратился к Соболеву и Ковалеву:

— Чем его увлекло распространение света в мутных средах? Это какая-нибудь новость?

— Это как раз не новость, — ответил Соболев. — Теория рассеяния света — старая теория. Первоначально она разрабатывалась для газовых туманностей и оболочек звезд. Многие ученые занимались ею. Они свели ее к сложному интегральному уравнению, которое решалось методом последовательных приближений. В результате достигалось лишь приближенное решение этого уравнения и притом в очень громоздкой форме. Совсем иначе подошел к этой проблеме Виктор Амазаспович. В результате капитальных исследований он создал чрезвычайно эффективный метод прибавления бесконечно тонкого слоя — тут я вынужден пользоваться нашей терминологией, позволяющей исключить из рассмотрения внутренние параметры среды и свести задачу к изучению явлений диффузного рассеяния на поверхности. Суть дела станет яснее, если скажу, что для очень общих случаев ему удалось довести задачу до числовых таблиц, удобных для практического применения.

— Каких?

— Например, к решению проблемы видимости в земной атмосфере и под водой.

— И это важно сейчас — в дни войны?

Ответ на свой вопрос отец получил несколько лет спустя, когда в газетах появилось постановление о присуждении Государственных премий за 1946 год в области науки и техники. Среди лауреатов был и его сын.

Жители Елабуги старались создать ученым и их семьям все условия. Но они не могли нейтрализовать действие «внешних сил притяжения», как говорили эвакуированные. И как только в сводках Совинформбюро все чаще и чаще стали упоминаться освобожденные города, районы и области, бывшие ленинградцы и приезжие из других районов страны начали поговаривать о реэвакуации. Сроки менялись, оттягивались, но все-таки наступили. Виктор Амазаспович уже был озабочен хлопотами о возвращении в Ленинград, но как не вспомнить библейское выражение: «неисповедимы пути господни».

По сей день, когда советские люди или иностранные гости читают на станциях московского метрополитена надписи на мраморных щитах и узнают, что многие станции построены во время минувшей войны, они невольно думают: какой же исполинской силой обладал народ, живущий по заветам Ленина, если в годы тягчайшей войны он строил такие подземные дворцы!

А разве не более удивительно то, что в те же годы в ряде наших республик были основаны Академии наук?

Создание Академии наук Армянской ССР в конце 1943 года армянский народ воспринял как настоящий праздник. Академия учреждалась не символически, а в полномерном объеме — как крупное научное учреждение с комплексом научно-исследовательских институтов и лабораторий и большим коллективом ученых, научных работников. И каких!

Молодая академия в период своего становления сразу же получила руководителя с мировым именем. Это был Иосиф Абгарович Орбели.

Когда начались хлопоты о преобразовании созданного в 1935 году Армянского филиала в Академию наук Армянской ССР, И. А. Орбели был директором ленинградского Эрмитажа. Эвакуировав художественные ценности, он остался в осажденном городе. Его разносторонняя деятельность в тот период — тема особой книги. Достаточен один эпизод, чтобы представить облик этого подвижника науки.

…Против Зимнего дворца вмерз в лед пароход «Полярная звезда», бывший когда-то царской прогулочной яхтой. Однажды зимой 1941–1942 годов сюда прибыл командир бригады подводных лодок Герой Советского Союза А. В. Трипольский. Он прошел в устроенную на пароходе ремонтную мастерскую и обратился к работавшим электрикам:

— Есть поручение, товарищи.

Краснофлотцы, как по команде, встали.

— Эрмитаж знаете?

— Еще бы! Мы там летом картины и гробницу Александра Невского упаковывали.

— Стало быть, вы должны знать и директора Эрмитажа академика Орбели.

— Знаем, ученый человек! — почтительно отозвались краснофлотцы.

Трипольский продолжал:

— Сейчас он пишет научный труд, а в кабинете у него адская тьма. Ходит с фонариком «жиу-жиу»… Мозоли на руках натер. Надо побывать у него сегодня же и провести электричество с корабля прямо в кабинет.

— Это мы вмиг сделаем, товарищ комбриг, — отчеканил старшина электриков. Он помнил, как в самом начале Отечественной войны из Эрмитажа вывозилось более миллиона экспонатов. Упаковкой картин, скульптур, различных вещей, найденных во время археологических раскопок, занимались сотни людей. Среди них были курсанты Военно-морского училища имени Фрунзе.

Встреча с академиком Орбели осталась в памяти старшины, и, быть может, потому с таким жаром принял он поручение Трипольского. В тот же день моряки-подводники протянули провод через набережную Невы в холодный кабинет ученого. Возвратившись, старшина рассказывал:

— Пришли мы, а там тьма, хоть глаза выколи. Подвели проводку к настольной лампе. Академик обрадовался, даже в ладоши захлопал. Потом сели — закурили армянские папиросы. Он на больные ноги жалуется: глянули мы под стол, а там электропечка бездействующая. Ну, мы разом ввели ее в действие. Академик не знал, как и благодарить. Вспомнил, что во время эвакуации моряки упаковывали картины Ван-Дейка. А мы ему: «Так это мы работали!» Он еще больше обрадовался. «Ну, говорит, в долгу я перед флотом, после войны рассчитаемся».

Летом 1942 года Орбели был командирован в Ереван, где должен был приступить к исполнению своих обязанностей председателя Президиума Армянского филиала Академии наук СССР.

В это время сильно сказались последствия невзгод, пережитых в осажденном Ленинграде. Его здоровье и без того было подорвано, а тут пришлось перенести тяжелую операцию глаз. Орбели понимал, что ему предстоит выполнить почетное поручение, которое составит эпоху в истории родного народа. И как только состояние немного улучшилось, горячо взялся за дело.

Удалось решить несколько важных организационных вопросов, была расширена аспирантура, к работе филиала привлечены ученые, эвакуированные в Ереван. Институты филиала включили в планы проблематику, связанную с обороной страны. Было положено начало изданию научно-популярной серии «Боевые подвиги сынов Армении», создан кабинет Отечественной войны и многое другое.

Академик Орбели еще в 1938 году получил назначение на пост руководителя Армянского филиала Академии наук СССР, но лишь теперь, когда он находился непосредственно в Ереване, были сделаны важные шаги к объединению научных сил республики. Несокрушимую мощь братских народов СССР, заботу партии и правительства о расцвете их духовной культуры знаменовал этот исторический акт.

В один из ноябрьских дней 1943 года академик Орбели пришел в свой кабинет сияющий и, не ожидая расспросов, сказал:

— Дорогие друзья! Советское правительство решило создать в Ереване на базе нашего филиала Академию наук.

Две недели спустя был утвержден первый состав академиков — двадцать три человека, в том числе Виктор Амазаспович Амбарцумян. Весть об этом немедленно дошла до Елабуги. Перепоручив дела филиала, Амбарцумян собрался в путь. Он торопился. На 29 ноября было назначено первое общее собрание действительных членов молодой Академии Армении.

Подули теплые ветры. Побурел снег. Зима, словно стыдясь за свой погрязневший наряд, торопливо ушла на север. Потом буйно отшумело половодье, раскидав по берегам коряги, развесив на прибрежных кустах пучки прошлогодней травы, поломав шаткие мостки рыбаков. Вначале робко, только на солнцепеках, а потом смелее и смелее пошла трава. Шиповник, жимолость, багульник — все поднялось, зацвело. От душистого разнотравья и свежей листвы, особенно после полудня, с полей и лесов понесло крепким ароматом. Все Прикамье оделось в роскошный летний наряд. Даже скалы похорошели. Ярче стали облепившие их мхи и лишайники.

Можно часами стоять на палубе парохода и любоваться суровой красотой. Пароход идет вниз по реке. Елабужский филиал Ленинградского университета возвращается в Ленинград. Зима была щедрой на добрые вести с фронтов. Красная Армия уже подходила к западным границам Советского Союза. Ленинград начинал залечивать свои раны. Скорее, скорее туда, к берегам Невы!

— Ну как, Виктор Викторович, успели собраться? — спрашивает Амбарцумян-отец стоявшего рядом на палубе Соболева.

— У меня сборы недолги, Амазасп Асатурович. Один маленький чемоданчик. И все!

«Тоже весь в науке, как и мой Виктор», — подумал Амазасп Асатурович. Он рад был поговорить с человеком, которого ценил сын.

— Скучаете о Викторе Амазасповиче? — сочувственно посмотрел Соболев.

— Да! — откровенно сознался отец. — Знаю, что ему необходимо быть в Ереване. У него там много дел в Академии. Вы слышали? Он вице-президент у Орбели. Много хлопот в Ереванском университете. Там еще в начале тридцатых годов создали астрономическую обсерваторию. Перед началом войны ее передали в ведение Армянского филиала Академии наук СССР. Сейчас он думает о создании новой обсерватории. Говорит, что будут нужны специалисты. Их должен дать Ереванский университет.

Виктору приходится совмещать обязанности вице-президента Академии с такими постами, как заведующий кафедрой астрофизики Ереванского университета, — он читает там лекции, назначен директором академической обсерватории. И конечно, пишет. А что пишет? — не представляю. Он как-то постепенно стал ускользать от меня, обособляться… Вернее, даже не обособляться, а я сам не могу уже охватить всех аспектов его научной деятельности. Я ведь не физик и не математик. Мое призвание — философия, литература.

— Всех аспектов его научной деятельности и мы не представляем, хотя работаем рядом с ним, — заметил Соболев. — Знаем, что сделано, меньше знаем, что делается, и почти не знаем его замыслов.

— Да, это так. Век энциклопедистов остался позади. В наше время нужно знать обо всем понемногу, но о немногом все.

— Я с этим согласен. А вы как считаете — разве это не правомерно? — спросил подошедший к собеседникам Ковалев.

Амазасп Асатурович и Соболев согласились. И снова наступило молчание. Шел встречный пароход. Потом ожил репродуктор, и не осталось на всем пароходе человека, который нарушил бы тишину: все слушали, и постепенно выражение настороженности сменялось на лицах довольной улыбкой. В Москве в ту весну ежедневно гремели салюты в честь победителей, и древние стены Кремля то и дело озарялись фейерверком.

Прогулки и беседы на палубе давали выход стремлению людей к общению. Время было такое, что трудно было оставаться наедине со своими переживаниями.

Снова меняются ландшафты, мелькают деревни и городки. На палубе беседуют Амазасп Асатурович, Соболев и Ковалев. Зная, что старику одиноко, они стараются быть около него.

— Завтра предстоит пересадка на поезд. Значит, через три-четыре дня будем обедать уже в Ленинграде. Это меня не очень радует, хотя мечтаю увидеть Ленинград, где я когда-то бегал в студенческой курточке, — сказал Амазасп Асатурович.

— Но ведь вы вскоре, вероятно, переедете в Ереван? — высказал свое предположение Соболев.

— Да, но если это произойдет даже «вскоре», все равно нужно ждать. Что-то поделывают теперь мои внуки и внучки?

— Уже устроились в Ереване.

— Не уверен. В прошлом году я был у них, когда они жили еще в гостинице «Интурист».

Отец хотел добавить, что другой на месте его сына уже давно бы выхлопотал квартиру, но умолчал.

— Конечно, в ближайшее время благоустроятся. Вот вы и приезжайте к нам в Ереван.

— Виктор Амазаспович, вероятно, доволен, что вернулся на родину. Соскучился!

— Он уехал из Тифлиса в двадцать четвертом году, сейчас сорок четвертый: да, почти двадцать лет прожил Виктор за пределами Закавказья, — подтвердил отец.

«Почти двадцать лет!» — подумал Виктор Амазаспович, глядя на фотоснимок группы первых действительных членов Академии наук Армянской ССР и сравнив его с группой учащихся тифлисской 3-й мужской гимназии. «Трое из членов новорожденной Академии — братья Левон и Иосиф Орбели и я учились, хотя в разное время, в стенах одной и той же тифлисской гимназии в Сололаке».

Снимки лежат на столе у окна. Летний ветерок несет прохладу с Арарата. Вершины горы посеребрила неполная луна.

Если один человек способен нести в себе лучшие черты целого народа — его ум и мудрость, стойкость и мужество, доброту и скромность, то таким человеком является герой моей повести.

Близко соприкасаясь с ним на протяжении более тридцати лет, я всегда поражался требовательности, порой суровой и безжалостной, которую он проявляет к самому себе, и мягкости в обращении с друзьями, родными, знакомыми.

Во второстепенных вопросах он не мелочен. Но он высокопринципиален во всем, что касается узловых вопросов науки.

Мой герой, являющий собою образец строгой требовательности и научной добросовестности, стремящийся по его словам, постоянно «оставаться на почве фактов и не вдаваться в далекие спекуляции», в то же время романтик.

Он одарен счастливой способностью выходить в своих мечтах за пределы изученных фактов и самых авторитетных гипотез, окрылять мечтой будничную повседневность.

Это, по-видимому, и привело главного редактора японского журнала «Сэкай» г-на Эбихара Мицуеси к мысли — обратиться к В. А. Амбарцумяну с просьбой познакомить читателей с перспективами шестидесятых годов. В письме, адресованном Виктору Амазасповичу, г-н Эбихара Мицуеси писал: «Журнал «Сэкай», выпускаемый издательством Иванами с 1942 года, который я имею честь редактировать, старался и старается формировать прогрессивные мнения в Японии по политическим, экономическим и культурным вопросам. Главной своей задачей журнал «Сэкай» всегда считал упрочение мира во всем мире и укрепление демократии в Японии и опирается в своей деятельности на поддержку многочисленных читателей — трудящихся, студентов и интеллигенции. В первом номере 1960 года мы хотели бы познакомить наших читателей с мнением зарубежных ученых о перспективах шестидесятых годов… Мы будем очень признательны Вам, если Вы согласитесь принять участие, и направляем Вам письмо видного японского ученого-астронома, профессора Токийского университета Хатанака Такэо… Мы сознаем, что Вы очень загружены делами, но все-таки решились потревожить Вас, зная, какой огромный интерес вызовет у наших читателей Ваше мнение».

Виктор Амбарцумян ответил согласием. В ответном письме г-ну Эбихара Мицуеси он сообщил: «…Я думаю, что Ваша идея опубликовать взгляды ученых различных стран в виде переписки между ними и японскими учеными очень хороша». Далее следовали ответы на вопросы профессора Хатанака Такэо.

В кратком изложении строй мыслей Амбарцумяна таков.

Перспективы изучения Солнечной системы в предстоящем десятилетии огромны. Всякому ясно, что с каждым годом в глубины пространства будут отправляться все более совершенные летательные аппараты, которые сообщат нам достоверную информацию о различных космических телах. Не так далеко время, когда первые люди совершат полеты в мировое пространство, но, конечно, трудно предсказать точно, когда это случится.

Нельзя не признать, что наука о планетах и их спутниках, успешно развивавшаяся с момента изобретения телескопа и до начала XX века, в дальнейшем была до известной степени оттеснена на второй план в связи с фантастическими темпами развития наших знаний о физике звезд и о строении звездной Вселенной. Нам, работникам в области звездной физики и звездной астрономии, казалось, что планетарная астрономия находится в замороженном состоянии. Так, человеку, летящему на самолете, кажутся почти неподвижными поезда и автомобили, движущиеся по земле. Конечно, планетарная астрономия двигалась вперед. Все же прошедшие десятилетия не принесли решающих успехов. Но вот фотографии противоположной стороны Луны, полученные советскими учеными, явились предвестником коренных изменений, которые произойдут в этой области. Возможность изучения планет и их спутников обещает разрешение многих задач.

Хочется особенно отметить одну сторону дела. Речь идет о происхождении планет и их спутников. В то время как вопросы происхождения и эволюции звезд получили за последние десятилетия весьма конкретное и плодотворное развитие (хотя решена пока только часть вопроса), проблема происхождения планет и спутников продолжает оставаться ареной довольно произвольных и малообоснованных предположений. Причина в том, что число различных состояний звезд, подробно изученных нами, огромно. Сравнивая звезды, находящиеся в разных стадиях развития, мы получаем возможность делать заключения о закономерностях происхождения и развития звезд.

Парадоксальным образом по отношению к более близким телам — планетам — ученые были до сих пор в худшем положении: подробно изучили одну планету — нашу Землю и знали внешний вид одной стороны Луны. Но наши сведения о других планетах были крайне скудны. Чтобы составить себе представление о состоянии других планет, мы всегда старались дополнить эти скудные сведения различными предположениями, основанными на известной аналогии с Землей. Поэтому, когда мы рассуждали о происхождении и развитии планет, то в основном исходили из данных, относящихся к Земле. Иными словами, брали за основу твердые сведения об одной планете, прибавляя к ним жалкие сведения о других планетах, и стремились построить теорию эволюции планет. Но очень трудно заниматься проблемой эволюции объекта, хорошо известного нам только в одном состоянии, на одной стадии развития. Именно поэтому наши надежды на предстоящее бурное развитие планетной астрономии очень велики. Сравнение надежных данных, касающихся других планет, с данными геофизики явится крепкой основой для теории эволюции планет и планетных систем.

Конечно, большие возможности откроют наблюдения небесных тел, производимые вне земной атмосферы. Искусственные спутники Земли будут играть большую роль как астрономические обсерватории, находящиеся вне земной атмосферы. Но пока еще трудно делать какие-либо конкретные предсказания. Пятнадцать лет тому назад никто не мог предвидеть современные успехи радиоастрономии. Поразительным образом оказалось, что радиоастрономия стала доставлять нам сведения главным образом о нестационарных объектах и нестационарных явлениях во Вселенной. Радиоастрономические наблюдения как бы отбирают эти явления и доставляют нам, в первую очередь, сведения о них. Совершенно иной характер носит научная информация, получаемая путем оптических наблюдений. Грубо говоря, она дает более статическую картину мира. Никто не мог предвидеть этой замечательной способности радиоастрономии. Будем же надеяться, что наблюдения Солнца, отдаленных звезд и туманностей, которые будут произведены с искусственных спутников, так же щедро дополнят наши современные знания, как радиоастрономия дополнила оптическую астрономию.

— Что касается перспектив развития обычных методов наблюдения с Земли, то должен сказать, — продолжает Амбарцумян, — что сам я плохой наблюдатель. Это я говорю не из скромности. После окончания Ленинградского университета я работал в Пулкове у А. А. Белопольского, которого считаю великим наблюдателем-астрофизиком, но даже это не помогло мне стать наблюдателем. Тем не менее обращает на себя внимание то, что применение электроники к оптической астрономии развивалось до сих пор довольно медленно.

Между тем возможности в этой области гигантские. Поэтому увеличение чувствительности в современных телескопах с помощью электронных преобразователей явится мощным рычагом прогресса в астрономии. Количество объектов, доступных изучению современными оптическими методами, очень велико. Мы можем наблюдать сотни миллионов звезд и много миллионов галактик. Новые методы умножат эти числа в десятки раз.

Многие звезды следует наблюдать почти непрерывно. Иными словами, объем астрономической информации, которую мы должны получать, огромен. Мы, астрономы всей Земли, не справляемся с этим. Отсюда ясно, что нам нужно. Мы должны иметь большое количество крупных телескопов. Эти телескопы должны быть максимально автоматизированы, для того чтобы наблюдения велись по программе, заранее заданной на ночь. Несколько фантазируя, дальше я скажу, что и само программирование должно вестись автоматически и непрерывно приводиться в соответствие как с прогнозом погоды, так и с ходом выполнения программы данного момента. Кроме того, должна быть автоматизирована и обработка наблюдений. Я уверен, что в шестидесятых годах мы достигнем серьезных успехов в этом направлении.

Говоря о перспективах теории эволюции звезд и других космических объектов, я чувствую себя несколько более уверенным. Мне кажется, что успехи в области изучения звездной эволюции, начавшиеся в пятидесятых годах, будут продолжаться. Однако качественных скачков я ожидаю главным образом в результате изучения некоторых малоисследованных нестационарных объектов. Нам нужно по-настоящему понять, какова природа объектов Харбига-Харо, что из себя представляет ядро Крабовидной туманности и т. д. Вероятно, будут найдены и другие «странные звезды», изучение которых обогатит сведения о звездных состояниях. Но больше всего я жду успехов в области внегалактической астрономии. Мне кажется, что правильное выяснение природы радиогалактик, таких, как радиогалактики в Центавре, Лебеде и Деве, окажет решающее влияние на решение проблемы эволюции галактик как звездных систем. С другой стороны, проблемы происхождения звезд и галактик переплетаются теснейшим образом. Поэтому я возлагаю очень большие надежды на радиоастрономические данные. Действительно, радостно видеть, что развитию радиоастрономии уделяется большое внимание во многих странах.

И наконец, о взаимодействии различных наук. Мы наблюдаем рост этого взаимодействия, происходящий с огромной быстротой. Меня больше всего интересует взаимное влияние физики и астрономии. Когда-то астрономия оказала огромное влияние на формирование основного раздела физики — теоретической механики. Можно считать, что физика с лихвой оплатила свой долг. За последние сто лет бурное развитие астрофизики явилось результатом необычайно плодотворного воздействия физики на астрономию. В то же время за эти сто лет влияние астрономии на физику было сравнительно слабым. Мне кажется, что мы находимся накануне новой перемены ролей. Новые факты, раскрываемые астрофизикой, настолько своеобразны и связаны со столь глубокими свойствами вещества, что для их объяснения потребуется быстрее развивать наши сведения о свойствах элементарных частиц, об электронно-ядерной плазме и о сверхплотных состояниях материи. Это явится огромным импульсом для нового развития физики. Произойдет ли эта новая перемена ролей уже в наступающем десятилетии, сказать трудно. Поживем — увидим…

Наступило лето 1961 года. Мысли астрономов всего мира были заняты предстоящими событиями в Беркли. Здесь, в августе 1961 года, состоится XI конгресс Международного астрономического союза. Кто же будет на очередной срок избран президентом?.. Этот вопрос волновал всех.

Советские астрономы из Москвы полетят в Париж, затем пересекут Атлантику, Нью-Йорк, и наконец самолет приземлится в Лос-Анджелесе. Там должны состояться два симпозиума. А уж потом в Сан-Франциско, близ которого — небольшой городок Беркли. Это резиденция Калифорнийского университета. Именно там намечено провести конгресс астрономов.

Поездка Амбарцумяна в Беркли во многих отношениях интересна, и следует остановиться на ней несколько подробнее.

Невелика Западная Европа. Прошли времена, когда европейские расстояния считались значительными и Карамзину понадобились месяцы, чтобы объехать полдесятка европейских стран, а государевы гонцы больше двух недель скакали днем и ночью, чтобы доставить в Петербург весть о том, что русские войска 14 марта 1812 года вступили в Париж, оставленный войсками Наполеона.

Меньше трех часов тому назад наши путешественники слышали бой кремлевских курантов. И вот уже аэропорт Орли, близ столицы Франции. Репродукторы сообщили, что авиакомпания «Эйрфранс» готова принять на свой лайнер желающих лететь за океан. У трапа стюардесса, небесное создание в сине-голубой униформе, дарила каждому ослепительную улыбку, которую вырабатывают месяцами под руководством опытных мастеров. Пассажиров уносит поток предотлетной суматохи. Нужно найти один из трех салонов и занять свое место. Точно по расписанию самолет взлетает.

Когда миновали Гринвич, шумная компания молодых мужчин решила «спрыснуть» это событие. Оказывается, есть такая традиция: отмечать перелет через экватор, тропики, полярные круги и через Гринвичский меридиан, от которого ведется счет временных поясов и географических долгот.

И тут в рядах кресел, занимаемых советскими астрономами, прозвучал по-русски чей-то голос:

— Меридиан? Это — наше дело. Так что традиция касается и нас.

— Пусть стюардесса принесет что-нибудь покрепче.

— Покрепче, может быть, и принесет, но сомневаюсь, что на борту есть что-нибудь лучше армянского коньяка.

— Меньше самоуверенности! Меньше коньячного патриотизма!

Гринвич остался позади. Далеко вправо на берегах Темзы шумел Лондон. Исчезли последние островки Ирландии. Самолет повис над океаном. Только солнце, навстречу которому, казалось, летела машина, напоминало, что все еще продолжается тот самый день, который советские астрономы встретили на пути к аэропорту Шереметьево. Но вот постепенно сумерки начали скрадывать простор океана. И в это время, как во времена Колумба, раздался обрадованный возглас:

— Земля!

Справа по борту видна россыпь огней. Конечно, это город. Какой?

— Дамы и господа! Вы имеете возможность убедиться, что путешествие через океан на лайнерах авиакомпании «Эйрфранс» совершенно безопасно и, надеюсь, не очень утомительно. Мы летели девять часов. Справа по курсу огни Бостона.

— Извините, мисс! Но мы хотели бы ознаменовать перелет через океан…

— Не хотите ли вы сказать, что появился еще один повод, который следовало бы отметить?

— А почему бы и нет?! — подхватывает Виктор Амазаспович, чувствуя за собой молчаливую поддержку коллег. — Впрочем, — спохватился он, — вероятно, это делается, когда совершается первый полет над океаном.

— Значит, вам ничего не полагается. Вы уже бывали за океаном, — шутливо замечает один из коллег.

— Из любого правила можно сделать исключение, тем более для вице-президента почетного Международного астрономического союза, — нашелся кто-то.

— За удачный прыжок из Европы в Америку! — провозглашают единственный тост.

— А теперь за успех конгресса!

В салоне снова появляется грация авиакомпании «Эйрфранс»:

— Дамы и господа! Наш лайнер приземлится на аэродроме Айлуайлд. Багаж будет подан в зал аэровокзала. Пассажиры, не являющиеся гражданами США, приглашаются в бюро иммиграции для выполнения некоторых формальностей…

Летящие впервые несколько обескуражены: знакомство с Нью-Йорком не состоялось. Проездные документы переоформлены. Самолет «Пан-Америкен эйруэйс компани» готов к полету в Лос-Анджелес. Той же ночью показались огни Лос-Анджелеса. В аэропорту советских астрономов встречали председатель Американского национального совета по астрономии профессор Гельдберг со своей супругой.

После короткого разговора по дороге в гостиницу наши путешественники могли поздравить себя с завершением первой половины транс-европейско-океано-американского перелета.

Мы, земляне, живем масштабами Земли. Тысячи километров земной поверхности кажутся нам большим расстоянием. Такое ощущение свойственно даже астрономам, которые имеют дело с непостижимо колоссальными масштабами Вселенной. Они измеряют эти расстояния парсеками, то есть миллиардами километров, которые свет пробегает за год со скоростью триста тысяч километров в секунду.

Если мерить этой мерой, то наши путешественники пролетели лишь столько, сколько свет проделывает за треть секунды.

Симпозиум в Санта-Барбара накануне XI конгресса Международного астрономического союза явился своего рода разведкой в расстановке сил на фронте науки.

Прибытия советских астрономов ждали здесь с интересом, но по-разному. Есть в лагере астрономов мира представители разных идеологий, поклонники различных идей и гипотез.

Астрономия всегда враждовала с религиями. Религии стремились использовать ее в своих целях. Предметом своих исследований она затрагивала то, что веками у многих народов считалось священным — Солнце, Луну, звезды. Поэтому попытки ученых научно объяснить небесные явления нередко кончались трагически.

Таким образом, астрономия — одна из тех наук, развитие которой проходило в непрерывной борьбе с религиозными предрассудками и догматами. Эта борьба берет свое начало в глубокой древности, когда такие стихийные материалисты и наивные диалектики, как Фалес, Гераклит, Демокрит, отстаивали от нападок идеалистов и служителей культа передовые для того времени взгляды на природу.

Мысль Птолемея о том, что Земля является центром Вселенной, для своего времени была шагом вперед по сравнению с дикарски наивными представлениями о мироздании, господствовавшими за пределами Средиземноморья, древней Индии и Китая. Труд Птолемея «Мэгистэ», или «Альгамест», на протяжении четырнадцати веков оставался образцовым сводом астрономических знаний. Огромный путь проделало человечество в своем стремлении познать небо, пока дошло до уровня знаний, изложенных Птолемеем. Нельзя считать потерянными для человечества и те четырнадцать веков, которые отделяют Птолемея от Коперника. Да, развитие науки шло медленно, — не в один же день прозрел великий польский ученый, создатель гелиоцентрической системы мира. Его открытие зрело исподволь, факты копились веками, у него было немало предшественников, в том числе и армяне.

Кто вокруг кого: Солнце, звезды и вся Вселенная вращаются вокруг облюбованной богом Земли или она сама — песчинка во Вселенной — вращается вокруг Солнца на правах заурядной планеты? Этот вопрос издавна разделил ученых-астрономов и поборников религий на два враждующих лагеря.

Итальянец Галилео Галилей, который был не только продолжателем и пропагандистом учения Коперника, но и крупнейшим ученым, заложившим основу современной механики, предстал перед «святой инквизицией». «Сжечь не значит опровергнуть», — заявил великий мученик науки Джордано Бруно. Эти слова были близки и понятны всем, кто с верой в конечную победу науки боролся с мракобесием церкви, пытавшейся навязать свои «истины» костром.

Великая научная революция, происходившая в XVII–XVIII веках, привела не только к установлению правильного взгляда на устройство солнечной системы, но и позволила объяснить движение небесных тел на основе закона всемирного тяготения Ньютона. Более того, она открыла возможность предсказания с большой точностью происходящих в солнечной системе движений как для близкого, так и далекого будущего. Перед таким триумфом естествознания религия вынуждена была отступить и искать новые пути и формы для своего обанкротившегося мировоззрения. Однако полное решение вопроса о строении окружающей нас звездной системы — Галактики, в которую Солнце входит как один из ее элементов, было достигнуто только в первой половине XX века.

Ученые доказали, что на самом деле Галактика наша входит в состав тройной системы; у нее два спутника: Большое и Малое Магеллановы облака и что в этой системе насчитываются миллиарды звезд. Затем появилась теория галактического вращения, творцами которой являются Я. Оорт и Б. Линдблад. В. Бааде и другие создали учение о разных подсистемах в Галактике. В. Морган обосновал теорию о положении спиральных ветвей Галактики.

Каждое из этих крупных научных достижений было победой материалистической науки независимо от философских воззрений исследователей. Ни фидеизм, ни менее откровенные формы идеализма не смогли найти на поприще научных исследований и научной мысли удобных для себя оборонительных рубежей и поэтому вынуждены были отступить.

Новые неприятности религии причинили ученые, которые в своих исследованиях и теоретических работах вышли за пределы Галактики — во Вселенную. Можно понять, почему участники симпозиума в Санта-Барбара с таким интересом ждали прибытия советских делегатов и почему первостепенный интерес вызвала концепция В. А. Амбарцумяна о нестабильности систем галактик.

Космогония — узел всех наук, всех проблем. Над решением ее загадок бьется мысль астрономов, математиков, физиков, философов. Трудно решать судьбы Вселенной, не решая одновременно фундаментальных вопросов мироздания. Теснимые и опровергаемые наукой религиозные системы, их апологеты и трубадуры изощренно приспосабливались к новым условиям развития цивилизации. Что касается выхода за пределы солнечной системы — в Галактику, то здесь сторонники религии пытались широко использовать для подкрепления своих воззрений главным образом вопрос о происхождении и развитии звезд.

Это и понятно. В доступной для наших наблюдений части Вселенной подавляющее количество вещества сконцентрировано в звездах — гигантских раскаленных газовых шарах. Яркая полоса Млечного Пути — это сложившийся свет расположенных на больших расстояниях от нас десятков миллиардов звезд. Все они вместе со звездами, наблюдаемыми отдельно на небе, составляют огромную единую систему, называемую Галактика. Как рядовой член в эту систему входит и Солнце — ближайшая к нам звезда вместе с планетной системой. В Галактике около ста миллиардов звезд. Вокруг многих из них, подобных Солнцу, существуют холодные твердые тела — планеты. Планетная материя занимает в Галактике очень скромное место. Достаточно сказать, что девяносто девять и восемьдесят шесть сотых процента массы всей солнечной системы сосредоточено в самом Солнце. С этой точки зрения оно является одиночной звездой. Наша Земля и даже такие огромные планеты солнечной системы, как Юпитер или Сатурн, по сравнению с Солнцем выглядят пылинками.

Вопрос о происхождении и развитии звезд и стал вскоре главным направлением в борьбе идеалистов против материалистической науки. Они пристально следили за успехами прогрессивных ученых, стараясь обнаружить слабые звенья, чтобы порвать всю цепь доказательств.

Первые оценки возраста звезд, полученные астрономической наукой, естественно, были очень неточными. Еще четверть века назад утверждали, что возрасты звезд измеряются миллиардами лет. Из этой правильной, но весьма грубой оценки идеалисты поспешили сделать собственные выводы о том, что все звезды одного и того же возраста, а следовательно, и сотворены в одно время.

Возраст людей, населяющих Землю, измеряется десятками лет, но из этого не следует, что люди родились в одно и то же время. Тем не менее современные фидеисты, сторонники акта творения, ухватились за неточную формулировку о возрасте звезд. (А она была неточна только потому, что глубокое изучение этой проблемы началось недавно). С тех пор немало сделано в изучении изумительного многообразия Галактики, галактик, Вселенной.

Это знали инакомыслящие, собравшиеся в Санта-Барбара. Они внимательно слушали, пробовали выступать против, доказывая свою точку зрения, но под давлением логически четких объяснений Амбарцумяна вынуждены были соглашаться. Многие ученые в докладах и прениях приводили соображения в пользу развиваемой Амбарцумяном концепции о нестабильности систем галактик, опровергающей утверждения, что якобы какая-то высшая сила свершила акт творения, создав одновременно все сущее во Вселенной.

Симпозиум закончился. Он послужил лишь прелюдией к главному событию — XI конгрессу Международного астрономического союза.

В этот короткий промежуток времени между симпозиумом и конгрессом Виктору Амазасповичу доложили:

— Армяне, проживающие в Лос-Анджелесе, очень просят вас с супругой и Маркаряна встретиться с ними. Можно ответить, что приглашение принято?

— Разумеется!

В назначенный срок машина из Санта-Барбара примчалась в Лос-Анджелес и остановилась у одного из лучших отелей города. В Банкетном зале собралось около трехсот человек. Вопросов было очень много. Временами играла музыка. Но вот оркестр начал исполнять отрывки из балета «Гаянэ» Арама Хачатуряна. Сверкающие, зажигательные звуки заставили встрепенуться каждого. А мелодия, ритм, пронизанные национальным колоритом, вернули многих к давним дням, проведенным на родной земле, к заветной мысли — побывать на родине во что бы то ни стало, на священной земле своих предков.

Слова «трогательное прощанье» не дают никакого представления о том, что происходило у подъезда отеля поздно вечером.

— Как, они улетают обратно?

— Нет! Они едут в Сан-Франциско, вернее — в Беркли на научный конгресс.

В Сан-Франциско были снова букеты, объятия и слезы радости. И еще непередаваемое — это лучезарное чувство переполняющей сердце гордости. Сложное это чувство. Армяне в зарубежных странах, особенно молодежь, прекрасно понимают, что они не причастны к успехам Советского Союза, но они воспринимают их как свое, родное.

Родина — святое понятие. В дни, когда впервые полетел в космос искусственный спутник, когда весь мир выучил это русское слово «спутник», большинство наших соотечественников, заброшенных судьбой в зарубежные страны, ликовали, словно каждый из них лично участвовал в этой эпопее.

Говорят, что Сан-Франциско самый красивый город на берегу Тихого океана. Он и в самом деле необычайно красив. Океанское побережье, залив-бухта, величественные мосты, удачная планировка и архитектура — все это свойственно городу, обладающему солидным муниципальным бюджетом. Сан-Франциско заслуживает того, чтобы осмотреть его детально, но нужно спешить в Беркли.

Одно обстоятельство определяло особое значение конгресса. Он состоялся в 1961 году, который в истории человечества всегда будет ассоциироваться с исключительным событием. В апреле 1961 года человечество впервые шагнуло в Космос: советский космонавт Юрий Алексеевич Гагарин совершил свой легендарный полет по космической орбите на корабле «Восток-1». Началась новая эпоха в истории науки, в том числе и астрономии.

Все три столетия со времени изобретения телескопа астрономы видели Вселенную как бы сквозь туманное стекло. Они были счастливы, когда выдавалась безоблачная погода и можно было наблюдать за небом. Но и в такие ночи поле зрения туманила атмосфера — пыль, кристаллы льда.

Затем наступило время радиоастрономии. Перед учеными открылись недосягаемые дотоле космические дали. Один американский научный журнал тогда образно писал: «Это похоже на то, как если бы человек смотрел на игру в футбол через глазок в заборе, а затем вдруг пришел бы бульдозер и сорвал весь забор». Из космических далей идут радиосигналы достаточно сильные, чтобы их слышать. И радиотелескопы стали улавливать это «космическое радиовещание», вскрывать, таким образом, чего не видно в оптические телескопы — внутренний «скелет» Млечного Пути.

И все же ученые мечтали и мечтают о таком времени, когда они смогут вести наблюдения за Вселенной вне пределов земной атмосферы — из космического пространства, из искусственных спутников, из обсерваторий на Луне и других небесных телах. Первый полет человека в космос укрепил надежду на то, что именно такие наблюдения станут возможными через какое-то пока еще трудно определимое время.

Конгресс астрономов в Беркли начал свою работу утром 15 августа в необычной обстановке: не в парадном зале, не в традиционном святилище науки, а под открытым небом Калифорнии — перед Главной университетской площадью.

Президент МАС Ян Оорт открыл первое заседание. Продолжительные аплодисменты были заслуженной данью уважения человеку, который дважды обратил на себя внимание астрономов мира. Первый раз это произошло в 1927 году. К тому времени математическая теория вращения, разработанная еще в 1859 году русским астрономом из Казани М. А. Ковальским (1821–1884), была уже забыта. Специалисты тщательно изучали работы по вращению Галактики, проводившиеся Б. Линдбладом в Швеции и Я. Оортом в Нидерландах. Последний и считается открывшим это вращение. Вторично Я. Оорт обратил на себя внимание научного мира в 1951 году радионаблюдениями спиральной структуры Галактики.

Пять листков календаря улетели в вечность. Комментаторы и наблюдатели, подытоживая первые пять дней работы конгресса, уже отмечали деловую атмосферу, дух сотрудничества, обилие интересных докладов и сообщений. Но вместе с тем оговаривалось, что главный доклад прочтет Амбарцумян о проблемах внегалактических исследований.

Начав доклад на русском языке, одном из языков конференции, Амбарцумян заявил, что попытается рассмотреть лишь основные факты внегалактической астрономии.

— Поскольку правильное представление о внешних звездных системах — галактиках — установилось в науке лишь около сорока лет тому назад, многие фундаментальные вопросы, относящиеся к миру внешних галактик, остаются нерешенными, — сказал он. — Исходя из этого, мы попытаемся сформулировать ряд проблем, которые кажутся наиболее существенными для дальнейших внегалактических исследований. При этом будем стараться не слишком удаляться от фактов и касаться преимущественно тех проблем, разрешение которых представляется осуществимым в обозримом будущем с помощью имеющихся средств…

— У вас, кажется, есть поговорка: «Дайте мне не стаю журавлей в небе, а одного журавля в руки», — шепнул советскому корреспонденту Осси Швейдель, желая блеснуть знанием русских пословиц. В ответ он услышал:

— Вы почти точно передали одну из русских пословиц. Но разве в самом деле плохо оставаться на почве фактов и реально осуществимых действий?

А докладчик продолжал уже на английском языке:

— Как известно, внегалактическая астрономия соприкасается с космологией, то есть с теориями, пытающимися описать Вселенную в целом. Эти теории, несомненно, приносят известную пользу, поскольку в них исследуются некоторые решения общей теории тяготения Эйнштейна и ставится вопрос о сравнении этих решений со свойствами наблюдаемой части Вселенной. Вместе с тем они часто служат ареной для очень грубых упрощений и безудержных экстраполяций.

— Это уже не стрела, а копье в тех, о ком мы так много говорили вчера на нашей импровизированной пресс-конференции, — заметил Дин Коуверс из Австралии Невилю Гранту из английской обсерватории Джодрелл Бэнк. — Думаю, что в адрес авторов некоторых гипотез полетит еще не одно такое копье!

— Пожалуй. Упоминание об очень грубых упрощениях и безудержных экстраполяциях, конечно, сделано не случайно.

— А что такое «экстраполяция»? Извините, пожалуйста, — решилась спросить дама, сопровождавшая, по-видимому, мужа-астронома, но далекая от астрономической науки и математики.

— Это термин математический. Настоящие экстраполяции не вызывают упреков; они — закономерные приемы математических исследований. Профессор Амбарцумян говорит о «безудержных экстраполяциях», то есть о таких, когда стремятся все объяснить, исходя из математических формул, или все подгоняют под эти формулы.

Между тем Амбарцумян делает оговорку:

— В настоящем докладе мы не сможем коснуться анализа упомянутых теорий и экстраполяций, хотя считаем, что критический разбор работ, выполняемых в этой области, был бы весьма ценным. Хочу подчеркнуть, что факты и проблемы, которые будут рассмотрены нами в пяти разделах, имеют немалое значение также для космологических теорий.

Как при чтении интересной книги люди невольно забывают об окружающем, так и в Беркли слушатели, казалось, вышли мысленно за пределы нашей Галактики. Все явственнее проступали детали невиданной картины: создавалось представление о Метагалактике — наблюдаемой части Вселенной за пределами нашей Галактики.

Академик Амбарцумян вел от истины к истине, от вывода к выводу, подводя итог тому, что уже исследовано и бесспорно.

Было много разговоров о впечатлениях от доклада советского ученого, о бесспорных или спорных положениях, аргументах, ссылках. Передовые ученые были захвачены силой доводов в пользу того, что Вселенная и ныне развивается, что в ней рождаются новые небесные тела и системы.

Кто-то сказал:

— Вселенная бесконечна во времени и в пространстве, не было начала и не будет конца ее существованию. Слушая профессора Амбарцумяна, убеждаешься в том вечном круговороте материи, о котором писал Энгельс.

Кому-то вспомнились слова пулковского астронома академика А. А. Михайлова:

— Человеческой мысли потребовалось лишь несколько тысячелетий, чтобы проникнуть туда, куда свет доходит за сотни миллионов лет…

Прощанье и проводы бесконечно разнообразны в деталях, но в основном одинаковы всюду. В Беркли официальная вежливость сменилась многочисленными проявлениями дружеских чувств. Многие ученые давно уже связаны знакомством по прежним конгрессам или многолетней деятельностью в одной и той же области астрономической науки. Много новых знакомств завязалось здесь, под небом Калифорнии. Но, пожалуй, наиболее широкий круг друзей приобрела советская делегация. Ее отъезд из Беркли был волнующим событием.

Как в фильме, прокрученном в обратном порядке, прошел полет через океан. Было лишь одно примечательно в нем. Летчики всех стран находились тогда под особенно сильным впечатлением от подвига космонавта Германа Титова. Когда экипаж узнал, что в салоне находятся советские делегаты, возвращающиеся в Европу с конгресса в Беркли, командир корабля вышел в салон и тепло приветствовал соотечественников Германа Титова, совершившего полет в космос, поздравив их с победой советской науки и техники. Советские граждане были приглашены осмотреть пилотскую кабину и другие служебные отсеки воздушного лайнера.

— Мы делаем исключение для вас в знак уважения и восхищения. Привет вашим космонавтам — Гагарину и Титову.

Медленно тянулись часы полета. Наконец показались берега Европы. Вот под крылом промелькнули западные департаменты Франции, и воздушный корабль коснулся бетона аэропорта близ Парижа.

Еще три часа, и делегация советских ученых в родной Москве.

Столько же часов от Москвы до Еревана кажутся непомерно долгими.

— Арарат! Арагац! — эти возгласы вызывают ликование. Оно нарастало по мере приближения к Еревану. А тут уже ждали встречающие. Ведь избрание Амбарцумяна на высокий пост президента международного астрономического союза не только личное дело.

И если заслуга увенчана признанием на мировом форуме астрономов, то народу принадлежит неотъемлемое право радоваться, поздравлять.

Машина Амбарцумяна мчалась из Ереванского аэропорта в Бюракан. А ученый смотрел и не мог наглядеться на окрестности.

— Как я соскучился по нашим горам! Даже в прекрасной Калифорнии мне не хватало запаха наших гор и бюраканского неба!

Мы прожили еще одно десятилетие. И убеждаемся, что фантазия ученого становится привычной явью.

Новые поразительные успехи достигнуты в запуске космических летательных аппаратов к таким далеким планетам, как Марс и Венера.

Человечество пишет первые страницы летописи освоения внеземных просторов. Мы гордимся тем, что на этих первых страницах запечатлены блестящие успехи отечественной науки, чудесные плоды труда и творчества советских людей — ученых, конструкторов, инженеров, техников, рабочих — представителей всей многонациональной семьи народов СССР.

Ф. Энгельс говорил, что эпоха Возрождения должна была породить и породила титанов духа и мысли.

Уместно вспомнить эти слова в наши дни великих социальных преобразований, меняющих к лучшему жизнь всех трех с лишним миллиардов жителей Земли, и таких научных подвигов, которые открывают перед нами просторы Вселенной.

Весь строй нашей жизни, идеалы, устремления и бурная практическая деятельность, озаренные светом ленинского учения, порождают людей, смело идущих по неизведанным путям.

Этой дерзновенной смелостью, духом новаторства, пафосом первооткрывателей охвачен наш народ, его ученые.

Мне вспоминаются строки из статьи, написанной Амбарцумяном в феврале 1964 года для журнала «Урания» в связи с чествованием памяти А. Эйнштейна.

«Роль науки и ее применение в современном обществе возрастают с огромной быстротой. Люди, занимающиеся историей науки, прилагают значительные усилия, чтобы понять закономерности научного развития. Однако эти закономерности еще далеко не выяснены полностью. Нет сомнений, что для развития науки имеют большое значение случаи, когда старые понятия о каком-либо предмете приходят в противоречие с новыми результатами экспериментов и наблюдений. Внесение небольших поправок уже не может исправить дело, и необходим отказ от старых представлений, которые в известной степени превратились в предрассудки. Но вместо этих предрассудков становится необходимым создать новые представления. Для отказа от старых представлений нужна бывает большая смелость, и тем большая, чем больше они кажутся привычными, естественными и само собой разумеющимися. А для создания новых, до этого неизвестных, но правильных представлений и концепций требуется сочетание проницательности научного гения с еще большей смелостью, которая возникает только из уверенности в правильности предлагаемого решения. Сама же эта уверенность рождается после тысяч сомнений и тысяч проверок новых идей».

Эти строки как нельзя лучше характеризуют самого автора.

За плечами ученого годы упорного труда, но его творческая энергия не слабеет. И мы могли бы с полным правом отнести к Виктору Амбарцумяну слова А. М. Горького: «Я чувствую себя моложе моих лет потому, что не уставал учиться». Интенсивность научного поиска, восприятие жизни во всем ее стремительном движении, «кипение ума», постоянное обновление понятий о мире являются для академика Амбарцумяна источником силы и молодости.

Все это так. Почему же на лицах иных читателей ловлю вопросительный взгляд: «А где Амбарцумян — семьянин, педагог, государственный деятель, просто человек?»

В одной короткой повести все стороны богатой жизни ученого трудно охватить. Конечно, Амбарцумян, как и всякий живой человек, имеет и отдельные недостатки, но они нисколько не снижают его человеческих качеств.

В Бюракане наступили сумерки. Вокруг четырехглавого снежного Арагаца плывут островки облаков. В небе зажглись лампады звезд. Столетия назад смотрели звезды на армянскую землю. Звезды смотрят и сейчас. Мне чудится, как блеклые звезды шепчут о прошлом, а яркие — о настоящем. Быть может, поэтому мне снова приходят на память события, которые бушевали на бюраканской земле. Тогда наши предки прославили себя беззаветной отвагой и невиданной храбростью при защите родной земли. Эта слава хранится в памяти народа.

Но вот передо мной нынешний Бюракан. Серебристые купола обсерватории и мощные радиотелескопы стали неотъемлемой деталью живописного пейзажа сурового снежного Арагаца. Раздвигаются купола башен. Око бюраканских телескопов устремляется в неизведанные дали. А радиотелескопы? Они несут свою бдительную вахту днем и ночью. Ночи напролет бьет ключом пытливая научная мысль в звездном городе Виктора Амбарцумяна.[1]Книга уже находилась в печати, когда в «Правде» от 18 сентября 1978 года был напечатан Указ Президиума Верховного Совета СССР «О награждении Героя Социалистического Труда президента Академии наук Армянской ССР академика Амбарцумяна В. А. орденом Ленина и второй золотой медалью «Серп и Молот». И днем и ночью продолжается бюраканское сражение — сражение за открытие тайн «восьмого неба».

1962–1965–1976