Онлайн чтение книги Аракчеевский сынок
XLV

Через несколько времени игра прекратилась. Все поднялись, шумя, двинулись в столовую и расселись за большим столом. Вино полилось рекой тотчас же после первого блюда. Пропустив еще одно блюдо, Шумский приказал наливать шампанское в стаканы, и покуда три лакея обходили гостей с бутылками, он поднялся с места и сказал, возвышая голос:

– Господа, я вас всех пригласил сегодня к себе, чтобы объявить вам совершенно неожиданную для многих в Петербурге новость. Я сейчас предложу такой тост, которому, право, сам едва верю! Ушам своим не верю и глазам своим не верю.

Наступило молчание. Шумский ждал, чтобы все стаканы наполнились.

– Слухом земля полнится, Михаил Андреевич, – отозвался с другого края стола Бышевский. – Но все-таки, признаюсь, мне не верилось.

– И я слышал кой-что сегодня, – отозвался молоденький офицерик, только что надевший эполеты.

Но Шумский не ответил ни слова и ждал, чтобы еще несколько стаканов были налиты.

Когда шампанское было перед всеми гостями, Шумский высоко поднял свой стакан и произнес:

– Господа! Прошу вас выпить за здоровье моей нареченной невесты, баронессы Евы Нейдшильд.

Гости сразу поднялись с места, стулья застучали, все двинулись чокаться с хозяином, повсюду раздавались самые разнообразные возгласы, пожелания, комплименты, шутки.

Наконец, понемногу все уселись, и начался, было, снова громкий говор, но другого рода; каждый обсуждал с соседом то, что сейчас узнал. Но в то же мгновенье на краю стола раздался чей-то голос, нетерпеливый, сердитый, крикливый:

– Да это подло! Это чепуха или мерзость! Не скажешь – я скажу!

Вероятно, звук голоса чем-нибудь поразил всех, так как все головы обернулись в ту сторону, откуда он слышался.

Крикливо заговоривший был пожилой гусар, с рябоватым лицом. Шумский, пристально присмотревшись к нему через весь стол, увидал, что этот гусар первый раз в его доме. Это был гость из числа тех, которые пожелали сегодня приехать познакомиться, т. е. просто пожелали приехать поесть и выпить, и хорошо, и даром.

Все, обернувшиеся на голос гусара, снова занялись своим делом: всякий предположил, что это была нескромная беседа двух рядом сидящих. Но не прошло и минуты, как голос гусара снова покрыл общий говор.

– Тогда дай я скажу!

Никто, однако, на этот раз уже не обратил особенного внимания на это восклицание.

Но через мгновение гусар поднялся с места и стал вызывающе оглядывать всех сидящих за столом. Шумский нагнулся к своему соседу и шепнул:

– Спросите у Квашнина, что за человек это?

Квашнин, сидевший через двух, услышал слова Шумского и выговорил:

– Гусар Бессонов, полк в Украине стоит.

– Что за человек? – спросил Шумский.

– Отличный малый.

– Что же это он бунтует там?

– Не знаю, – отозвался Квашнин и стал смотреть на стоящего гусара.

Тот продолжал, стоя, оглядывать всех сидящих. По его лицу видно было, что он действует под впечатлением чего-то, его поразившего, действует полусознательно, сам еще не решивши, дельно ли он поступает. Он будто вскочил с места, прежде чем решил, что сделает.

Вероятно, в эту минуту сосед его, петербургский гвардейский офицер, дернул его за венгерку, потому что гусар обернулся к нему быстро, как собака, которая огрызается, и выговорил:

– Оставь.

И затем он прибавил:

– Врешь! Так говори сам! Не хочешь, так я скажу!

– Что такое? – раздалось несколько голосов уже со всех концов стола.

– А вот что, – заговорил Бессонов так громко, как если бы он кричал на площади, это была его привычка. – Вот что. Надо бы мне молчать: так приличие повелевает. Но я действую на свой образец. Многие, я знаю, на моем месте, просидели и промолчали бы, а я – извините: хорошо ли, дурно ли, а я не могу. Я имею честь быть здесь у Михаила Андреевича в первый раз. Он – хозяин, я – гость. У меня по отношению к нему, следовательно, есть некоторый долг, некоторая совесть, к нему-то есть совесть… Я говорить не умею, но, авось, вы поняли, что я хотел сказать. Сейчас хозяин нам объявил, что он женится. Невеста его – баронесса Нейдшильд. Известная в столице красавица ангелоподобная. Все мы поздравляли хозяина…

И выговорив это, гусар опять быстро обернулся к соседу, который, вероятно, опять дернул его, и крикнул, как сумасшедший:

– Отстань! Я тебя за шиворот вытащу из-за стола!

Несколько человек заговорили с удивлением вслух, и за столом вдруг пошел ропот. Раздался один голос:

– Что это? Уж нализались и подрались.

Многим сразу, действительно, показалось, что двое офицеров, в первый раз появившиеся в доме Шумского, просто уже успели выпить и заводили ссору.

Шумский сидел, сдвинув брови, и упорно через весь стол впился глазами в стоящего гусара. В нем происходило опять то же самое, что за час перед тем. Имя Евы, упоминаемое за этим ужином незнакомым ему гусаром резким голосом, снова, как будто, кольнуло его. И в ту минуту, когда за столом пронесся легкий ропот, Шумский выговорил громко и резко:

– Господин Бессонов! Потрудитесь поскорее сказать то, что вы желаете.

– Считаю долгом, – опять громко заговорил гусар, волнуясь и размахивая руками, – мой долг сказать… Я полагаю, что баронесса Ева Нейдшильд одна в…

Шумский сразу поднялся с места, несколько изменившись в лице, и выкрикнул:

– Потрудитесь сказать в нескольких словах то, что вы желаете, без предисловий. Ну-с!..

Гусар произнес еще несколько слов, которые были снова вступлением, и Шумский перебил его:

– Я вас прошу сказать в трех-четырех словах, в чем дело, или я попрошу вас…

Шумский не договорил. Но тем не менее присутствующие поняли, что это была угроза, и угроза понятная. – Что мог хозяин сделать, кроме одного – попросить гостя убраться.

Вероятно, гусар понял то же самое, потому что вдруг произнес:

– Извольте. Сегодня в шесть часов был обед в трактире на Литейном. Собрались друзья и приятели одного улана по фамилии фон Энзе и пили за его здоровье и за здоровье его невесты баронессы Евы Нейдшильд.

Наступило гробовое молчание. Все сидящие обернулись на Шумского. Он стоял истуканом, разинув рот. Гусар шлепнулся на свое место и что-то бормотал, но никто не слушал, и глаза всех приковались к лицу хозяина.

Наконец, Шумский пришел в себя, провел рукой по голове и вымолвил:

– Господин Бессонов! Я почти не имею чести вас знать. Я вас вижу в первый раз. Сейчас мой приятель Квашнин отнесся об вас самым выгодным образом. Тем не менее, ваш поступок… Я не знаю, что сказать вам. Это бессмысленно. Потрудитесь, по крайней мере, подробнее объясниться.

– Вы сами потребовали неотступно, – отозвался громко гусар, – чтобы я выразился кратко.

– Теперь я прошу вас объясниться, как бы подробно ни было.

Гусар снова поднялся, как бы собираясь говорить речь, но, вместе с тем, он взял за руку своего соседа и, потащив его, заставил подняться тоже.

– Вот-с, кто это говорит. – Я там не присутствовал. Мне сейчас сообщили, и я счел долгом сказать это вслух. Хорошо ли, дурно ли я поступил – не знаю.

Шумский присмотрелся к соседу гусара, узнал в нем полунемца-офицера, которого он изредка видал, но теперь не мог вспомнить его фамилию.

– Потрудитесь вы, – выговорил Шумский, – объяснить все.

Офицерик – худенький, бледный, лет 20-ти, робко оперся руками на стол и, смущаясь, слезливо и плаксиво, как бы прося прощения, выговорил:

– Я, право, не виноват-с. Это господин Бессонов. – Я ему сказал на ухо, а он – вслух.

– Не в том дело, – глухо произнес Шумский. – Потрудитесь сказать: вы были лично на этом обеде?

– Был-с.

– Вы сами? Были?

– Я был-с.

– И что же на нем произошло?

– Фон Энзе нам объяснил, что он женится. Мы его поздравляли с шампанским.

– На ком?

– На баронессе Нейдшильд, беловолосой, как ее зовут.

– Это вранье! – воскликнул Шумский. – Вы бредите.

Офицер с кислой миной развел руками и сел на место.