Онлайн чтение книги Командировка в никуда Assignment in Nowhere
Глава IX

Я выплыл из дурмана наркотического сна и увидел солнечный свет раннего утра, сияющий сквозь шторм открытого окна. Голова болела, как треснутая наковальня. Рузвельт сидел в парчовом кресле рядом с моей кроватью, одетый в фантастическое обмундирование, выглядевшее на нем тем не менее довольно естественно: короткая свободная блуза с меховым воротником, тугие кюлоты, шлепанцы с помпонами из драгоценных камней, большая золотая цепь на груди и повсюду драгоценности, прикрепленные к рукавам и сверкающие на пальцах.

Он сказал «Доброе утро» самым любезным тоном и подал мне чашку кофе.

– Мы прошли трудное время, но все позади, – продолжил он. – Я сожалею о том, что вынужден был сделать, Кэрлон, но у меня не было выбора. И мы преуспели, вы и я. Сейчас победа и все плоды ее – в ваших руках.

Он произнес все это низким голосом, но его черные глаза сияли. Я попробовал кофе. Он был горячим и крепким, но моей голове ничем не помог.

– Вы понимаете, не так ли? – Он смотрел мне в глаза. – Великая новая судьба обретает форму – как для вас, так и для меня. Думайте об этом, Кэрлон! Кто не желал овладеть всей печальной схемой вещей в целом и похоронить ее как можно ближе к своему сердечному желанию? Ну, мы сделали это-вместе! Из пепла прошлого мира поднимается новый мир – мир, в котором наши судьбы высятся, как колоссы, среди безликой толпы! Мир, который должен существовать, Кэрлон, мир мощи и славы, какого еще не было – распростерся у ваших ног, как ковер! Мы повернули назад часы судьбы, вернули историю на курс, который казался обреченным навеки!

– А как насчет девушки? – спросил я.

– Извините, она была тенью в полуночном мире. А вы, боюсь, были околдованы ее чарами. Я делал то, что должен. Я бы взял ее с собой, но это было невозможно. Ткань, которую я тку, слишком хрупка на этой стадии, чтобы поддержать перенос ключевой фигуры из периферийной А-линии.

– Не знаю, что вы делаете, Рузвельт, – сказал я, – но, что бы это ни было, цена слишком велика.

– Однажды вы поймете, Кэрлон. Из всего человеческого племени вы лучше всех поймете меня, потому что из всех миллионов пешек на доске вы один мне ровня; ваша судьба, как и моя, переплетается с той, что существует в этом новом мире, обретающем форму.

– Вычеркните меня, генерал, – сказал я. – Я не хочу принимать участие в ваших операциях. Если вы скажете, где мои штаны, я сейчас же уйду.

Рузвельт тряхнул головой и чуть-чуть улыбнулся.

– Кэрлон, не говорите чепухи! Имеете вы представление, где находитесь?

Я встал, шатаясь, и, подойдя к окну, посмотрел вниз на газоны и клумбы, казавшиеся почти знакомыми.

– Это мировая линия, весьма удаленная от беспорядка Распада, – говорил Рузвельт, пока я надевал свободную куртку и узкие штаны, предложенные мне. – Его общая с нашей историческая дата – 1199 год. Мы в городе Лондрес, столице провинции Новая Нормандия, автономного герцогства французского, короля Луи-Августа. Здесь затеваются великие дела, Кэрлон. Мятежники угрожают власти императора, лоялисты обвиняются в государственной измене, и Луи ждет за проливом, готовый высадить войска в Харвиче, Дувре и Ньюкасле, если понадобится. Малейшее движение грозит разразиться войной. Это то, что мы должны предотвратить.

– А что вам в этом, генерал?

– Я известен здесь; я завоевал доверие и Виктора Гаронна, и главных участников мятежной фракции. Моя надежда – предупредить кровопролитие, стабилизировать ситуацию. Верно установленная А-линия неизбежно должна содержать обильную энергию, которую я аккумулирую здесь. Вспомните, что я говорил вам о ключевых объектах, ключевых линиях. Новая Нормандия становится сейчас ключевой линией своего вероятностного континуума с помощью артефакта, который мы принесли сюда. И с подъемом новой главной линии взойдет и наша звезда!

– И где же вступаю я?

– Десять дней назад герцог Ричард пал мертвым на публичной церемонии на виду у всего населения. Убитый, как говорят. Мятежники обвинили лоялистов в устранении реального лидера британцев; лоялисты в ответ обвиняли мятежников в убийстве человека, которого они рассматривали не более, чем вассала французского короля. Напряжение достигло критического уровня; оно-должно быть снято.

– Я так и не услышал ничего, что просветило бы меня.

– Это совершенно очевидно, – сказал Рузвельт. – Как Плантагенет по рождению и воспитанию, вы выступаете в роли герцога Лондреса.

– Вы сошли с ума, генерал, – сказал я ему.

– Нет ничего проще, – сказал он, махнув рукой. – Никто не может отрицать, что вы смотритесь как участник; вы достаточно похожи на покойного герцога, чтобы быть его братом. Как бы то ни было, мы представим вас в роли более отдаленного родственника, тайно выросшего к северу от шотландской границы. Ваше появление удовлетворит наиболее фанатичных мятежников, и вы, конечно, сделаете соответствующие открытия, вызывающие поступки, чтобы удовлетворить эту клику. Более конкретно" вас нанимают на диалог с вице-королем Гаронном, имея целью облегчить кризис и восстановить гражданский порядок.

– И что заставит меня сделать все это?

– Это драма самой жизни – и вы часть ее с момента рождения и до того. Вы, подобно мне, наследник мощной династии. Все, чем вы могли бы быть – то, что вашими аналогами, близкими к вам, могло быть сделано – все обширные взаимозависимости времени и истории каждого деяния этих великих кланов, провалившиеся в расцвете их силы – все эти прерванные вероятности энергии должны найти свое выражение в вас – и в мире, который вы помогаете создать?

– А как насчет моего собственного мира?

– Новая головная линия будет над континуумом, – просто ответил Рузвельт. – При повторном упрочении, которое сопровождает его стабильность, меньшими линиями необходимо пожертвовать. Империум и Распад – изолированные линии и пойдут вниз. Но это не вопрос для вас – и для меня, мистер Кэрлон. Наши судьбы лежат где-то в другом месте.

– Вы все рассчитали, – сказал я, – но тут есть лишь одно слабое место.

– Какое?

– Я не играю.

Рузвельт посмотрел, насупившись.

– Пойми меня, Кэрлон, я хотел иметь вас добровольным союзником; но, хотите вы того или нет, вы поможете мне.

– Вы блефуете, Рузвельт. Вам нужна ходячая, разговаривающая кукла, а не человек с проволокой на запястье. Он сделал жест нетерпения.

– Говорю вам, что сожалею об этом, и о необходимости накачать вас снотворным, чтобы перенести вас сюда. Но я проделал бы это снова, десять тысяч раз, если это будет единственный путь! Старая Империя должна подняться вновь! Мы не обсуждаем «если», Кэрлон, мы обсуждаем «как». Примите этот вызов, и будет невообразимо блестящее положение для вас нынешнего. Отвергните меня – и вы пойдете как труп ходячий сквозь то, что могло бы стать вашим триумфом. Чего вы хотите, Кэрлон? Почета или гнилых лохмотьев? Величия или нищеты?

– Вы тщательно разработали свою версию, генерал, но от этого она не стала мне понятней.

– Мятежники сильны, – неохотно произнес Рузвельт. – На их стороне сила, если верны слухи. Они могут овладеть противником в любой момент, когда только захотят. Единственный недостаток, – отсутствие лидера. Они будут гоняться за вами, Кэрлон, – но вместо того, чтобы привести их к победе, вы охладите их революционную лихорадку. Потому что, если они поднимутся и выбросят вон французов, результатом будет ответвление от главной линии. Семьсот лет стабильной истории будут сотрясены, создавая целый новый спектр вероятности. Мне нет нужды детализировать эффект, который это будет иметь для моих планов в Новой Нормандии! Я улыбнулся улыбкой, которой не чувствовал.

– Вы в затруднительном положении, Рузвельт, не так ли? Вы нуждаетесь во мне – и не только для того, чтобы нести копье в третьем акте какого-то фарса, чтобы надуть местных. Зачем? Что за причина, настоящая причина, заставила вас одурманить меня в этой вашей параноидальной фантастической системе?

– Я говорил вам! Мы связаны, вы и я, на всем протяжении прошлых коридоров времени, в каждом мире в пределах тысячи лет общей истории. Когда возвращается ваша судьба, то же делается и с моей. Я могу на вас надавить, Кэрлон, но на той стадии, когда должен буду сломить вас, подчинив своей воле, наш взаимосвязанный рост уменьшается. Присоединитесь ко мне по доброй воле, даруйте мне свою мана – и все, чего мы пожелаем, окажется на расстоянии протянутой руки!

– А если я откажусь?

– Я хочу вашей добровольной помощи, – сказал он стальным голосом. – Но ваш сломанный мозг и тело, звенящее от напряжения, тоже могут послужить мне, на худой конец.

– Все, что вы сказали, подтверждает одну очень ясную идею, которую я вынес из всего этого, Рузвельт: чем бы ни была эта борьба, вы находитесь на одной стороне, а я на другой.

– Я могу сломать вас, Кэрлон. Более сильный человек всегда может сломать более слабого. Простая демонстрация будет достаточной, чтобы подтвердить мою точку зрения. – Он принял позу «ноги врозь» и поднял руки на уровень плеч, улыбаясь.

– Кто первый опустит руки, признает, что другой – высший – по крайней мере, в данном незначительном случае.

Я вытянул руки. Такое усилие заставило трепетать мой пульс, но слезы у меня не брызнули. Если Рузвельт хочет играть в эти игры, я охотно поддержу его в этом. Машина по производству гамбургеров может и подождать.

– В каждом мире, в любое время определенных людей формирует реальность, – внезапно сказал Рузвельт. – Здесь, сейчас это старое правило еще в силе – но станет потенциально более мощным при существовании титанических новых сил. Эти силы к услугам любого, кто сможет властвовать над ними. Судьба – вещь хрупкая, Кэрлон. Бессмысленная, контролируемая бичом сильной личности. Позвольте Александру отправиться завоевывать мир; мир станет таким, каким сделает его он. Без Александра не было бы ни Цезаря, ни Атиллы, ни Мухаммеда, ни Гитлера в вашем мире, ни Гильельто Массони в линии Ноль-Ноль. Люди творят судьбу, нет другого, окружного пути. Вы видели это, продемонстрировали, что получается, когда мы боремся вместе спина к спине. Мы вдвоем формируем острова стабильности вокруг себя даже в мире бесформенности. Но только один из нас может формировать космос по своей воле. И это будет моя воля. Я буду доминировать – не потому, что ненавижу вас – у меня нет причин для враждебности, а потому, что должен – как Александр должен был разбить Дария.

– Смешно, – сказал я. – Я никогда не имел ни малейшего интереса к формированию космоса по своей воле и не хочу видеть, как его формируют по вашей воле. Дом никогда не значил для меня многого, но я не готов увидеть, как он вспыхнет и обрушится, чтобы дать вам насест для правления.

Рузвельт кивнул.

– Я полагаю, что нечто вне нас обоих, Кэрлон, записано на звездах, как говорят. На протяжении семисот лет, ваши и мои предки боролись за право править континуумом. Думай об этом, Плантагенет! В тысяче биллионов альтернативных мировых линий ваш клан и мой боролись на протяжении веков, чтобы доминировать над миром, ничего не зная о других, ведомых общим инстинктом осуществить в нем присущий им потенциал. И тогда – день катаклизма, когда Распад пронесся над ним, чтобы стереть начисто их корень, стебель и ветвь – все, кроме одного человека в моей линии и одного в вашей.

Прошло около десяти минут с тех пор, как началась игра. Яростная боль прострелила тыльную сторону моих рук и плеч. Рузвельт еще стоял прямо, как статуя. Его руки не дрожали.

– Мне сказали, что Распад датируется восьмидесятыми, – сказал я. – Вы были несколько юны, чтобы запомнить его – если только у вашего Империума нет какой-либо космической техники, что побивает любую старость, и которой достиг Голливуд.

– Я говорю вам, чему меня учили, что обнаружили мои исследования, что мне было сказано… – Он оборвал себя.

– Я думал, что это было целиком вашей идеей, Рузвельт.

– Сказано – моим отцом, – ответил мой соперник. – Он посвятил свою жизнь убеждению, что где-то каким-то образом наше время снова придет. Его мир исчез – как может такая слава навсегда исчезнуть без следа? Он работал, изучал и в конце концов сделал свое открытие. Тогда он был стар, но переложил этот долг на меня. И я хорошо его выполнил. Сперва я трудился, чтобы завоевать высокое положение в Имперской безопасности – организации, знающей секреты Сети. Это дало мне платформу, с которой стало возможно подготовить эту линию – Новую Нормандию, – она будет сосудом, что будет содержать и формировать силы Распада.

Я должен был собрать свою волю, чтобы удержать руки на уровне плеч. Каким-то образом мне показалось важным не проиграть в игре Рузвельта. Если тот и страдал, то не показывал этого.

– Вы устали? – спросил он участливым тоном. – Бедная матушка-природа так слепа в своих попытках защитить тело. Она посылает боль в качестве предупреждения, во-первых. Затем, мало-помалу она вызывает поражение нервов. Ваши руки начинают провисать. Вы со всей своей силой воли попытаетесь держать их выше, чтобы пересилить меня, неизбежно вашего господина. Но вы проиграете. О, сила здесь, но Природа вынудит вас управлять вашей силой. Так что, хотя вы, быть может, и хотите сами вытерпеть пытку усталости до смерти от истощения, она вам не позволит. Вы будете страдать – ни за что. Жаль, Кэрлон!

Я был рад, что он чувствовал потребность поговорить. Это удерживало мой мозг от горячих клещей, вцепившихся мне в шею сзади. Я пытался заново разжечь искорку гнева – другой трюк матушки-природы, только на этот раз с моей стороны. Я хотел, чтобы он продолжал болтать, но в то же самое время убеждал себя, что он, к сожалению, начинает чувствовать.

– Видеть вас падающим – этого воистину стоит подождать.

– Но вы не увидите! Я сильнее, чем вы, мистер Кэрлон. Я с детства каждый день тренировался в таких упражнениях и в ментальном контроле, который им сопутствует. В возрасте семи лет я мог держать фехтовальную рапиру на пальцах вытянутой руки в течение четверти часа. Для меня это буквально детская игра. Но не для вас.

– Ничего, – сказал я весело. – Я могу стоять здесь весь день.

– Прошло всего четверть часа. Как вы почувствуете себя еще через пятнадцать минут, а, мистер Кэрлон? И через полчаса? – Он улыбнулся, но не совсем такой улыбкой, которая понравилась бы ему самому. – Несмотря на собственное желание, вы потерпите неудачу задолго до этого. Простая демонстрация Кэрлон, но необходимая. Вы должны понять, что во мне вы встретили превосходящего вас противника.

– В этом есть свой плюс, – сказал я. – Может быть, этим предполагается удержать мое внимание, пока ваш приятель нацеливает пронизывающий луч на мой мозг – или что-либо еще, что делают сумасшедшие ученые.

– Не говорите глупостей, Кэрлон, – Рузвельт чуть ли не отрубал слова, – или, почему нет, да, я вижу. – Он улыбнулся, и напряжение исчезло с его лица. – Очень хорошо, мистер Кэрлон. Вы почти начали возмущать меня. Хорошо продуманная тактика. Такие развлечения могут заметно истощить выносливость. Кстати, как себя чувствуют ваши руки? Слегка отяжелели?

– Прекрасно, – ответил я тоном, в котором, надеюсь, была хоть какая-то легкость. – А как насчет ваших?

Линия огня иглой пронзила мои трапециевидные мышцы, поиграла вокруг локтей, уколола кончики пальцев. Моя голова болела. Рузвельт выглядел так же хорошо, как и в начале. Теперь он таращился вглубь комнаты, мимо моего лица, и молчал. Это беспокоило меня. Я хотел, чтобы он говорил.

– Держаться прямо – трудная работа для языка, а? Но я буду иметь преимущество перед вами, Рузвельт. Вы выбрали не того человека. Я рыбак. Мне частенько приходилось бороться с волнами по восемь часов в напряжении. Для меня это прекрасный отдых.

– Грязная ложь, Кэрлон. Я ждал от вас большего.

– Циркуляция-слабое место, – сказал я. – Солдаты, которые могут маршировать целый день с полной выкладкой, на параде, случалось, падали в смертельной слабости. Когда стоишь смирно, не двигаясь, ограничивается приток крови к мозгу, и в самых печальных случаях это приводит к обмороку. Некоторые не переносят этого. Ничего против них, просто особенности метаболизма. Он никогда не беспокоил меня. Хорошая циркуляция. Как насчет вашего?

– Великолепно, уверяю вас…

– Но вы перестали разговаривать. – Я выдал ему ухмылку, которая стоила мне года жизни.

– Я сказал все, что намеревался.

– Я вам не верю. Вы законсервировали лекцию номер три, готовую к употреблению. Я вижу это по вашим глазам. Рузвельт рассмеялся неподдельным смелом.

– Мистер Кэрлон, вы мне по сердцу. Хотел бы я, чтобы мы встретились в другое время и в другом месте. Мы могли бы быть друзьями, вы и я.

После этого никто из нас ничего не сказал. Я обнаружил, что отсчитываю секунды. Прошло уже около двадцати минут, может, капельку меньше. Я осознал, что одна рука обвисла, и снова перевел ее обратно. Рузвельт слабо улыбнулся. Прошло еще какое-то время. Я думал о чем-то, потом попытался не думать ни о чем. Мне пришло в голову, что древние китайцы проводили уйму времени в попытках сконструировать железных девушек и расщепителей бамбука. Пытка – вид спорта, в которой можно играть без инвентаря. И рузвельтовская версия была двойным вызовом, потому что только она могла вынудить меня стать самим собой. Я мог бы бросить сейчас, рассмеяться и начать следующий раунд. Это была схватка. Будет следующий раунд – и еще один после этого.

Его приемом было заставить меня думать, что я проиграл – и я проиграю.

Но это не прошло. Один выигрыш решительно ничего не значит. Считается только капитуляция. И раз я понял это, я почувствовал себя лучше. Боль походила на огненные ножи, но это была только боль, что-то, что можно вытерпеть, пока она не кончится. Я рывком распрямил плечи обратно в прямую линию и уставился на него сквозь исчезающий свет… – и пришел в себя лежа на полу. Рузвельт стоял надо мной. Его лицо казалось пожелтевшим и вытянутым.

– Попытка достойная, Кэрлон, – сказал он. – Час и двенадцать минут. Но, как видите, вы проиграли. Как вы всегда должны проигрывать, потому что проигрывать мне ваше судьба. Теперь – хотите ли присоединиться ко мне добровольно?

Шатаясь, я встал на ноги, чувствуя дурноту и легкое жжение, все еще пылающие, в моих плечах. Я поднял руки в позу креста.

– Готовы попытаться вновь? – спросил я.

Рузвельта передернуло, но он рассмеялся. Я усмехнулся в ответ.

– Вы боитесь, Рузвельт, не так ли? Вы видите, как ваш стратегический план трещит по швам – и боитесь. Он кивнул.

– Да, я боюсь. Боюсь своей собственной слабости. Вы видите – хотя это может казаться невероятным – я истинно хочу, чтобы вы были частью его, Плантагенет. Глупая сентиментальность, но вы, как и я, человек древнейшего племени. Даже бог может быть одиноким – или дьявол. Я предлагаю вам сотрудничество. Но при первой возможности вы обернулись против меня. Я должен был бы знать это. Я усвоил урок. Я не имел выбора. Сейчас мой курс ясен.

– Вы дьявол с изъяном, Рузвельт, – заявил я. – Мне жаль вас. Он покачал головой.

– Я не хочу никакой вашей жалости, Плантагенет, как не хочу вашей дружбы. Чего я хочу от вас, я возьму, хотя это разрушит вас.

– Или вас.

– На этот риск я пойду. – Он сделал знак ожидающей охране, и они сомкнулись вокруг меня. – Проведите следующие несколько часов в медитации, – сказал он. – Сегодня ночью вы будете облечены почестями герцогства, а завтра повисните на цепях.

Подвалы под дворцом вице-короля имели все, что и должно было быть в таких подвалах с глухими каменными стенами и железными дверями, тусклыми электрическими лампами, что были хуже коптящих факелов. Вооруженные люди в форме шотландской гвардии, что сопровождали меня с верхних уровней, подождали, пока дородный человек с круглым лоснящимся темным лицом открыл решетку винного погреба на каменном ящике 6Х8 с соломой. Ему показалось, что я двигался недостаточно быстро для него; он собрался отвесить мне тумак, поторапливая, но не нашел места приложения. Рузвельт появился как раз вовремя, чтобы отбить его руку назад, к его собственному толстому лицу.

– Вы обращаетесь с герцогом королевства, как с обычным преступником? – рявкнул он. – Вы недостойны касаться пола перед его ногами.

Другой схватил ключи толстяка, открыл нам путь вдоль узкого прохода, отпер дубовую дверь в большую камеру с кроватью и окном-бойницей.

– Здесь вы поразмышляете на покое, – сказал мне Рузвельт, – пока не понадобитесь мне.

Я лег на кровать, дождался, пока гул в моей голове понизится до переносимого уровня… и проснулся от голоса, звучащего не в моей голове, шепчущего:

– Плантагенет! Держитесь! Ждите сигнала! Я не шелохнулся и ждал, но больше ничего не произошло.

– Кто это? – прошептал я, но никто не ответил.

Я поднялся и проверил стену в головах и саму кровать. Это были просто кровать и просто стена. Я подошел к двери и прислушался, потом подпрыгнул и выглянул в шестидюймовую щель светового колодца.

Никаких мерцающих окошек с веревками, привязанными к ним, никаких потайных дверей в потолке. Я был заперт в камере без каких бы то ни было выходов наружу и всего прочего. Вероятно, голоса были придуманы для манипуляции людьми, были еще одним из тонких приемов Рузвельта, либо чтобы подавить мое сопротивление, либо чтобы убедить меня в безумии. Он действовал очень мило в обоих направлениях.

Я видел чудесный сон о месте, где цветы росли крупнее кочанов капусты на деревьях за тихим озером. Там была Иронель, она шла ко мне по водной глади, которая раскололась, и пока я пытался добраться до нее, цветы обернулись головами, что выкрикивали мне угрозы, а ветви стали руками, что хватали и трясли меня…

Руки тряхнули меня, чтобы разбудить, в лицо мне светил фонарь. Человек в аккуратной форме с нерво-автоматом без кобуры повел меня по переходам и вверх по ступенькам в комнату, где ждал Рузвельт, разодетый в пурпурный бархат, горностай и петли из золотого шнура. Покрытый драгоценностями меч, длинный, как гарнизонный флаг, висел у его бока, как приклеенный. Он ничего не говорил, молчал и я. Никто не интересовался последними словами обреченного.

Слуги гроздьями толпились вокруг, прилаживая ко мне тяжелое облачение из шелка, атласа и золотой нити. Цирюльник подстриг мне волосы и облил духами, кто-то приладил на мои ноги красные кожаные туфли. Рузвельт собственноручно застегнул широкий парчовый пояс вокруг моей талии, и помощник портного приладил к нему украшенные драгоценными камнями ножны. Рукоятка, выглядывавшая из ножен, была обитой и без украшений. Это был мой старый нож, выглядевший нелепо среди такого великолепия. Оружейник услужливо предложил мне сияющий меч, но Рузвельт отмахнулся.

– Ваша единственная собственность, Кэрлон, а? – сказал он. – Он разделяет вашу сильную ауру. Пусть он будет с вами – в ваш момент славы.

Снаружи в коридоре нас ждала процессия с торчащими дулами автоматов в ненавязчивой близости ко мне. Рузвельт держался рядом со мной, пока мы поднимались по широкой лестнице в гулкий зал, стены которого были увешаны копьями, знаменами и портретами с умными лицами. Зал заполняли люди в париках, блестках и лентах. За отверстием арки я увидел высокое окно с цветными стеклами над алтарем под балдахином и узнал, где нахожусь.

Я стоял на том же месте, где стоял с Иронель и грифоном Вроделиксом как раз перед тем, как Рузвельт в первый раз попытался добраться до алтаря. Сейчас пол был устлан ковром в золотых розах, в воздухе стоял запах ярости; дерево светилось тусклым сиянием воска – но это была та же самая комната – и не та же самая. За исключением тысячи лет истории.

Мы остановились, и священник в красном одеянии, тонколицый человек в лентах, легком взбитом паричке пришел в действие, качая ритуальными предметами вперед и назад, кивая головой каждому и бормоча заклинания.

Предполагаю, что это была весьма впечатляющая церемония в древнем помещении с задрапированным Дамаском, почерневшими от времени балками, но я вряд ли обращал на нее внимание. Я продолжал вспоминать Иронель, ведущую Рузвельта к своему Красивому Месту, Чтобы тот мог разрушить его.

Запах ненависти был силен достаточно, чтобы жечь мне глаза. Я принюхался получше и обнаружил, что вдыхаю нечто более материальное, чем воображаемый запах, вполне реальное, исходящее откуда-то от горящего дерева, ткани и краски. В воздухе стоял тонкий дымок с медноватым оттенком.

Рузвельт посмотрел назад; старший священник прервал свою игру. Автоматчики потеснились ко мне поближе с обеспокоенным видом. Рузвельт рявкнул несколько приказов, и я услышал вопли снаружи большой комнаты. Волна жара прокатилась над нами, и вечеринка расстроилась. Четыре автомата подтолкнули меня к арке. Если это был сигнал, он был превосходен, но вряд ли я мог что-либо сделать при этом. Команда автоматчиков прорезала путь через толпу нотаблей, которые беспокоились, кашляли, половиной голов на одной дороге, половиной на второй. Мы добрались до низких ступенек, и двое новых гвардейцев вошли с флангов, произошла некая торопливая работа ногами, и они оказались рядом со мной, и толпа сомкнулась вокруг нас в борьбе за позиции. Старикан в розовом с золотом и с париком утвердил свое лицо рядом с моим.

– Сделайте одолжение, налево, ваша Милость, – прошипел он. Я еще перерабатывал это, когда увидел, что ближайший гвардеец приставил нерв-автомат к почкам своего напарника и нажал кнопку. Откуда-то вышли еще двое в форме; я расслышал сзади себя глухой удар, и мы оказались на свободе, вылущившись из края основной толпы, и направились прямо в дым.

– Лишь несколько ярдов, ваш'Милость, – пропищал старикашка.

Дверь открылась, и мы затопали по лестнице, ведущей вниз. На площадке все четыре стража расстались со своими форменками и, отбросив их в сторону, натянули комбинезоны рабочих из склада за дверью. Старый приятель закопал свой парик и плащ, оказавшись в черной ливрее фурмана. Они накинули на меня длинный серый плащ. Вся операция походила на хорошо отрепетированный балет и заняла не больше двадцати секунд.

На нижнем этаже мы протиснулись сквозь строй зрителей, пожарников, нескольких опоясанных эрлов, священников с митрами, и никто не обратил внимания на ремонтную команду в грязных комбинезонах.

Старик вел нас к проходу, где с озабоченным лицом стоял одинокий охранник. Он встал у нас на пути. Старик поднял палец и повел им вправо, в то время как другой рукой отточенным движением резанул его за ухом, после чего мы оказались в проходе и побежали.

Две испуганные женщины со щетками видели, как мы пересекали кухню и через дверь между банками с припасами нырнули на неосвещенную аллею. Припаркованный там грузовик завелся с отчаянным хлопаньем клапанов и черным керосиновым выхлопом. Я перепрыгнул через задний борт, за мной вскарабкался старик, и грузовик рванулся вперед.

Через три минуты он замедлил ход и остановился. Я услышал голоса, доносившиеся спереди, стрекот автоматов и стук ботинок по булыжной мостовой. Через минуту щелкнула передача, и мы тронулись в дальнейший путь. На противоположной скамье мой новый друг с облегчением перевел дыхание и ухмыльнулся.

– Сработало, как по волшебству, – заявил он, кашлянул и потер руки. – Как по кровавому волшебству, прошу прощения у ваш'Милости.

Имя старика было Вилибальд.

– Наши друзья ждут вашу Милость, – сказал он. – Испытанные британцы, все они, каждый – шотландец – что надо. Простые люди, ваш'Милость, но честные! Ничего похожего на этих черных стражей, изменников из этого дворца, в их шелках и драгоценностях! Он заскрежетал деснами и кивнул головой.

– Это была честная игра, Вилибальд, – сказал я. – Как вы все это устроили?

– Среди голубых курток есть настоящие люди, ваш'Милость. Тюремщик – один из них. Он пытался поместить вашу Милость в безопасную камеру – одну из тех, к которым у нас есть туннель – но его высокоблагородие господин барон не хотели ни одной из них. Так что это заняло немного больше времени. Но сейчас ваш'Милость все равно здесь! – Он хихикнул и со скрипом потер руки одна об другую, как крылья сверчка.

– Вы с мятежниками?

– Некоторые зовут нас мятежниками, ваш'Милость, но для честных людей мы патриоты, поклявшиеся освободить эти острова от французской проказы!

– Почему вы выбрали меня?

– Почему? Почему? – Старик казался ошеломленным. – Когда до побережья дошла весть, что Плантагенет поселен в гробнице вице-короля, каким курсом мог следовать лояльный британец, ваш'Милость? Разве ваш'Милость полагает, что мы оставим его гнить там?

– Но я не… – начал я и оставил фразу висеть в воздухе.

– Что «не», ваш'Милость? – спросил Вилибальд. – Не удивлен? Конечно, нет. На этом острове десять миллионов британцев, поклявшихся освободить эту землю от тирании!

– …собираюсь терять время зря! – закончил я фразу. – Мы ударим немедленно.

Движение на этой дороге представляло собой мешанину из карет, запряженных лошадьми; больших и изрядно устаревших грузовиков с открытыми кабинами; юрких машин с опущенными носами, выглядевших так, словно их сделали из хлебниц, и небольших, сверкающих голубым военных экипажей.

По словам Вили, вице-король концентрировал свои силы вокруг вооруженных портов, готовых прикрыть высадку подкрепления, если разговор о восстании выкристаллизируются в действие. Место, куда мы направлялись, – поместье сэра Джона Лэклэнда.

– Проведенный в темную джентльмен, – сказал Вили, – но денежный из древнего рода.

Весь следующий час он перескакивал с одного на другое, знакомя меня с ситуацией на месте. Повстанцы, клялся он, готовы подняться. И, согласно Рузвельту, если они поднимутся, то победят.

– Увидите, – сказал Вили, – лояльные британцы поднимутся до последнего человека и примкнут к знамени вашей Милости!

После часовой гонки мы свернули на боковую дорогу и, проехав меж двух толстых столбов, проследовали по подъездной дороге, ведущей через ухоженные леса в покрытый гравием двор перед трехэтажным зданием с цветочными ящиками, освинцованными окнами и полудеревянными фронтонами, смотревшими, как настоящие. Ступеньки вели на широкую веранду. Старик в причудливом колете" черных штанах и домашних шлепанцах провел нас внутрь. Увидев меня, он захлопал глазами.

– Его Милость должен немедленно повидать сэра Джона, – сказал Вили.

– Сэр Джон должен быть в постели эти два дня. Легкая лихорадка. Он не принимает…

– А сейчас должен, – оборвал его Вили. Старик вздохнул, затем провел нас в затененную комнату, полную книг, и зашаркал прочь.

Я разглядывал книги на полках – большей частью обтянутые кожей тома с заголовками типа «Истории Дворов» или «Коннектикутская кампания». Минут через пять или около того дверь открылась и вернувшийся старик пропищал, что сэр Джон хотел бы видеть нас сейчас же.

Глава дома находился в спальне на верхнем этаже. Это был старый аристократ с сухим лицом, острым носом, шелковыми черными бровями, и усами, аналогичной бахромой волос вокруг высокого лысого купола. Он полусидел в постели, не меньшей, чем каток, наполовину погребенный в фиолетовое атласное одеяло с вышитой монограммой и зашнурованный сильнее, чем голливудский епископ. На нем было шерстяное коричневое ночное платье с атласными отворотами, обернутое вокруг него, и вязаная шаль поверх всего, хотя даже при всем этом кончик носа казался замерзшим. При виде меня он немедленно выпрыгнул из постели.

– Что – сейчас?.. – Он переводил вытаращенные глаза с меня на Вили и обратно. – Почему вы пришли сюда – что, больше некуда?

– Где еще я мог бы найти друзей? – отступил я.

– Друзей? Я слышал, что вице-регент объявил о претенденте на герцогское наследство, но я вряд ли мог ожидать увидеть его присутствующим лично здесь в таком виде.

– Как вы узнали, что я тот человек, а не самозванец?

– Как-как – кем еще вы можете быть?

– Вы имеете в виду, что он принял меня за настоящего? Я рад, сэр Джон, ибо пришло время действий.

– Действий? Каких?

– Освобождение Британии.

– Вы сошли с ума? Вы несете разорение моему дому – и всем нам! Мы, Плантагенеты, всегда жили терпимо! Убийство герцога Ричарда показало нам, как ненадежно наше положение…

– Кто убил его?

– Ну, люди Гаронна, конечно.

– Удивляюсь. С точки зрения вице-короля, это был глупейший поступок. Он объединил против него британцев гораздо прочнее, чем сам Ричард, когда был жив.

– Догадки. Пустые предположения, – пробурчал сэр Джон. – Вы пришли сюда, непрошенный, проповедовать измену! Что я о вас знаю? Вы воображаете, я поставлю на выскочку?

– Вряд ли, сэр Джон, – с негодованием заявил Вили. – Один взгляд на него…

– Что я знаю о нем, приятель? Неужели любой рыжеволосый переросток-мужлан, который позаботится провозгласить себя герцогом, должен быть принят без всяких вопросов?

– Трудно поверить, сэр Джон…

– Довольно! Это дело подождет решения до тех пор, пока я не смогу созвать некоторых влиятельных людей. Тем временем я дам вам убежище. Большего сделать не могу.

Лэклэнд вонзил в меня взгляд, как кинжал в ребро, и дернул за шнур колокольчика. Старый слуга появился со скоростью, которая предполагала, что он стоял поблизости.

– Покажите милорду его апартаменты, – Лэклэнд выталкивал слова меж губ, сжатых как «воротник Гувера», – и комнату мистера Вилибальда на нижнем этаже.

Я следовал за своим гидом по коридору до хорошо проветренной комнаты с высоким сводом, большими окнами, к которой примыкали гостиная и ванная. Старик показал мне мыло и полотенце, остановился у двери и кинул на меня лукавый взгляд.

– Мне доштавило шердешную радошть шлышать, как ваша чешть маненько нагрубила его лордштву, – хихикнул он. – Утомительное это время было ш тех пор, как наштоящий, воинштвенный гершог поштавил ногу на ждешний берег, прошу прощения, ваша чешть.

– Ты подслушиваешь у замочной скважины, а? – усмехнулся я ему. – Разбуди меня, когда клан соберется. Я не хочу ничего пропустить.

– Положитеш на меня, ваша Милошть, – сказал он и вышел. Я скинул ботинки в темноте, лег и соскользнул в сон о рыцарях, сидящих верхом на лошадях с копьями наперевес против массированного пулеметного огня.

Я вернулся с какого-то дальнего пути с помощью руки, трясущей меня за плечо. Ломкий старческий голос проговорил:

– Они ждешь, ваша Милошть! Милорд Лэклэнд ш ними, ижучает чекущий момент. Ешли я не ошибаюшь, жло на пороге!

– Лэклэнд знает, что ты здесь?

– Не, никто иж них, ваша Милошть.

По лестнице мы спустились вниз и прошли через холл к двери, у которой стоял часовой. Вили подошел ближе, повернулся и быстро мотнул мне головой, приложив руку к уху, прислушался.

– …самозванец, джентльмены, – говорил Лэклэнд. – Не истинный британец, но ставленник Гаронна, купленный на французское золото и посланный сюда, чтобы предать всех нас…

Я распахнул дверь и вошел. Разговор пресекся, как выключенный. Здесь, вокруг длинного стола сидело около дюжины людей с Лэклэндом во главе. Они были одеты в разнообразные костюмы, но отличительной чертой у всех были меха, бархат и меч, висящий у бедра. Ближайшим был крупный, широкоплечий мужчина с курчавой черной бородой и яростными глазами. Увидев меня, он шагнул назад и удивленно посмотрел сверху вниз.

– Не дайте его лицу и фигуре обмануть себя! – плевался словами Лэклэнд. – Он захватит контроль над восстанием и «наденет мундир наизнанку», пойдет на условия Гаронна! Может он пренебречь ими?

Он указывал на меня пальцем, дрожащим от гнева. Я не стал отвечать немедленно. То, что он говорил, в точности соответствовало плану Рузвельта. Казалось, где-то здесь для меня было какое-то сообщение, но оно явно не дошло.

– Видите? – закричал Лэклэнд. – Изменник даже не пытается этого отрицать!

Чернобородый вытащил свой меч с раздирающим кожу скрежетом.

– Ловкий удар! – сказал он высоким резким голосом. – С марионеточным Плантагенетом, пляшущим на его ниточках, Гаронн выполнил то, о чем мечтал Луи целых семь веков! Общее покорение Британии! – Вмиг еще несколько мечей вышли наружу и окружили меня.

– Плюнь на него, Тюдор! – завизжал Лэклэнд.

– Стоп! – Вилибальд встал у дверей с огнем в старческих глазах. – И вы хладнокровно убьете вашего герцога. Во имя Свободной Британии, я скажу, что он заслуживает лучшего слушания дела, чем пасть от ваших рук, ваши лордства!

На мгновение все замерли – никто не шелохнулся, – и в тишине я услышал гудящий звук, далекий, но приближающийся. Остальные тоже услышали его. Глаза, как на шарнирах, повернулись к потолку, словно могли смотреть сквозь него. Потом кто-то бросился к окну и отдернул занавеси, чтобы выглянуть наружу. Другой прыгнул к выключателю у стены. Тюдор не двинулся, когда потемнели канделябры, оставив только тот свет, что просачивался из холла.

– Самолет! – выкрикнул человек у окна. – Проходит прямо над нами!

– Это был трюк, чтобы собрать нас здесь вместе! – рявкнул худощавый мужчина в желтом и занес свой меч для удара.

Я видел это краем глаза – наблюдая за Тюдором. Его челюсти сжались крепче, сухожилия шеи напряглись, и я понял, что сейчас последует бросок.

Я повернулся боком с наклоном вперед, и кончик меча отстриг гофрированные оборки у меня на груди. Мой ответный свинг попал прямо в скулу, опрокинул его на стол, как раз когда в комнате воцарилась смоляная темнота. Моторы звучали так, как будто находились над каменной трубой. Куски старого хлама падали с кровли.

– То-то! То-то! – донеслось справа, и звук мотора стал приглушенным, затем стих. Я услышал звяканье разбитого стекла, но потолок не провалился. Я скользнул вдоль стены к двери и услышал топот ног, рвущихся к ней, опрокидывая стулья. Кто-то врезался в меня, пришлось сграбастать его и отбросить от себя. Я нашел дверь, вышел и еле разглядел большой холл в лунном свете, доходящем сквозь свинцовые стекла галереи. В шуме моторов бомбардировщика тонуло множество воплей, затем вспышка света залила помещение, и стена, казалось, выпрыгнула наружу из-под ног. Когда вещи перестали падать, я был весь в синяках, но еще жив. Вилибальд лежал в нескольких футах от меня, покрытый пылью и обломками кирпичей. На его ноге у колена лежала балка; к этому времени мне стало ясно, что пора планировать третий побег.

Со стариком на плечах я добрался до заднего коридора как раз в тот момент, когда фасад дома обломился. Через кухонную дверь я выскочил наружу, пересек травяную лужайку, засыпанную кирпичом. Кровь из раны на голове заливала глаза. Я добрался до опушки, и мои ноги подогнулись.

Крыша дома исчезла, пламя заполыхало на сотню футов в высоту, закипая клубами дыма, что сияли оранжевым снизу. На фоне огня вырисовывалась скорлупа стен, еще стоящих черными силуэтами, а окна были оранжевыми прямоугольниками на черном фоне.

Вдруг я услышал странный звук и попытался подняться, чтобы убраться подальше, насколько позволяли мои руки и ноги. Но тут из темноты вышли трое мужчин с опаленными бородами и мечами и окружили меня.

Один из них был Тюдор. Он подступил поближе, и я взял себя в руки для броска, но в это время все трое повернулись и посмотрели на дом. Свет мелькал среди деревьев и вдоль дороги; куски коры прыгали со стволов деревьев сзади меня. Но вот опрокинулся на спину ближайший от меня человек; мужчина рядом с ним повернулся и тоже упал. Тюдор рванулся бежать, но это был неверный ход. Я увидел, как пуля врезалась ему в шею и отбросила его футов на шесть лицом вниз.

На дороге появились перешедшие на бег люди в голубых формах. Я отполз, но внезапно возник Вилибальд. Его редкие волосы были в порядке, на лице пот. Он, как и я, находился ниже линии огня, и с ним было все в порядке.

– Беги, Вили! – завопил я.

Он заколебался на миг, затем повернулся и скрылся в лесу. А меня окружили угрюмые солдаты в шлемах с дымящимися ружьями наготове. Я ожидал дальнейшего развития событий.