Онлайн чтение книги Кости мертвецов Beat Not the Bones
XX

Стелла почти не помнила, как они возвращались в Майолу. Она чувствовала, что, если бы впереди оставалось еще каких-нибудь сто метров, она не смогла бы их преодолеть. Весь последний день пути Хитоло почти нес ее на себе. Она не испытывала боли, но очень ослабла и временами не сознавала, где находится. Казалось, Они ходили по кругу. Все те же деревья, все та же тропа, а за поворотом — все те же джунгли. Она потеряла счет времени.

Когда они добрались до Майолы, силы совсем покинули ее, нервы сдали. Она смутно помнила, как поднималась по лестнице в пустую хижину, как посмотрела вниз и с удивлением увидела призрачные темные пальцы Хитоло, схватившие ее за руку.

Потом она забылась долгим, беспокойным, прерывистым сном. Иногда она слышала голоса, доносившиеся снаружи. Кто-то принес ей поесть, но она не помнила, съела ли что-нибудь. Один раз она открыла глаза и увидела над собой длинный прямоугольник неба, сияющего огромными звездами. Ее охватила острая тоска, но она не знала, по чему или по кому — может быть, по отцу, — и долго лежала с открытыми глазами, а по щекам ее бежали слезы. Она не шевелилась. Ее тело было как будто сковано цепями. Наконец Стелла снова открыла глаза и увидела склонившееся над ней костлявое лицо Томаса Ситона.

Стелла что-то спрашивала, но не могла вспомнить ни своих вопросов, ни его ответов. Она снова погрузилась в сон, и ее перенесли на катер. Проснулась она в постели в доме Ситона в Каирипи.

Она сразу же поняла, где находится, хотя прежде никогда не видела этой комнаты. Из окна была видна тропинка, окаймленная кустами гибискуса. Двое слуг стригли лужайку серпами. Лихорадка миновала. В голове прояснилось, кожа высохла, но она была не в силах пошевелиться.

Из угла комнаты появилась девушка-папуаска в голубом ситцевом платье, с крестиком на шее. Всмотрелась в лицо Стеллы, потом принесла таз с водой и умыла ее. Девушка выскользнула за дверь, и несколько минут спустя в комнату вошел Ситон.

— Вашингтон мертв, — сказала Стелла. — Он застрелился.

Ситон кивнул.

— Я знаю, вы мне рассказали.

— Я? Я была очень больна?

Очевидно, он не привык находиться в комнате больного, тем более больной женщины. Он выпрямился и снова кивнул, нахмурившись.

— Лихорадка. И, я бы сказал, сильное потрясение. Мы не могли отправить вас дальше. Слишком рискованно. Лучше было оставить вас здесь. Теперь вы поправляетесь.

— Когда я смогу вернуться в Марапаи?

— Когда окрепнете. Вам лучше немного побыть здесь. Я кое-что знаю о лихорадке.

Тоска, не покидавшая ее во время сна, стала еще острее.

— В Марапаи знают?

— Да.

— Обо мне кто-нибудь спрашивал? Кто-нибудь навещал меня?

— Я связался с Найалом.

— С Энтони?

— С Тревором. Он очень волнуется за вас. Хотел прилететь сюда, но не было смысла. Был долгий разговор. Никаких официальных рапортов, пока я сам не побываю в Эоле и лично все не осмотрю.

Где он? Почему он не придет ко мне, когда мне так плохо и одиноко? Если он любит меня, почему не приехал ухаживать за мной?

— Плохи дела, — жестко проговорил Ситон. Несколько секунд он смотрел ей прямо в глаза, и пропасть, разделявшая их, сократилась. — Плохи дела. Странно, до чего доходят люди. Никогда не угадаешь, что они выкинут. Люди, о которых ни за что такого не подумал бы. — Расправив плечи и вздернув подбородок, он как бы снова стал самим собой. — Плохо для территории, — мрачно сказал он. — Плохо для администрации.

— Плохо для жителей Эолы, — сказала Стелла и расхохоталась. Засмеявшись, она не могла остановиться. Она тряслась от смеха, едва не задыхаясь. Она сжимала зубы, но не могла справиться с собой.

Ситон смотрел на нее, раздумывая, не пошлепать ли ее по щекам. Она казалась такой больной и слабой, что он, шагнув вперед, положил руку ей на плечо и резко встряхнул. Смех тотчас прекратился, и он убрал руку.

— А вы сильная… и очень смелая. Люди ломаются, например Вашингтон… Это и понятно, такие здесь не приживаются. Никаких принципов. Но Уорвик… он был славным малым. Этого я не понимаю.

— А он действительно был славным малым? — спросила Стелла, глядя на него округлившимися, лихорадочно горящими глазами.

Ситон в смущении отвел взгляд.

— Ну да, — сердито проворчал он. — Одним из лучших.

— Была ли в этом моя вина, или это все равно случилось бы? — спросила Стелла.

Не в силах угнаться за быстротечным потоком ее беспорядочных мыслей, он ответил ей озадаченным взглядом.

— Что?

— Вашингтон. Он сошел с ума? Он бы все равно убил себя, как Дэвид? Они совершили нечто противное их натуре, а потом не смогли жить с этим.

Где Энтони? Он знал о Филиппе, он все понимал. Почему он не придет и не скажет, что в этом нет ее вины, что Вашингтон обезумел и хотел умереть?

— Я виновата в этом?

Он снова положил руку ей на плечо и мягко встряхнул ее.

— Поспите. Хороший отдых — вот что вам нужно. Вы столько пережили. Постарайтесь не думать об этом.

— Он убил моего отца, — сказала Стелла и уткнулась лицом в подушку.

Через две недели она возвратилась в Марапаи. Гидроплан опустился на воды залива в половине четвертого. Впереди виднелись белые крыши города, рассеянные по склонам холмов. Деревья почти отцвели и ярко зеленели буйной листвой. Стелла смотрела на причал, где стояли люди в белом.

Один из них наверняка должен быть там, в этом она не сомневалась. Но который?

Стюардесса, знавшая о ее болезни, помогла Стелле сесть в шлюпку. Пристань приближалась. Смуглые лица под шлемами и соломенными шляпами постепенно обретали черты. И она увидела его. Это был Энтони, и с ним Джанет.

Спустившись по трапу, он помог ей сойти на берег. Он не заговорил и не улыбнулся. Едва она посмотрела ему в лицо, ее надежда угасла. Поднимаясь по трапу, Стелла думала: он не поможет мне, даже не утешит. Я совсем одна.

Она поняла, что во время болезни ей хотелось прижаться к нему, найти покой у него на груди, что этот образ, сотворенный ее воображением, поддерживал ее все эти ужасные недели. Но образ этот был далек от действительности; она забыла, каким был Энтони на самом деле. Он не станет утешать и защищать ее. Он пребывал в еще большем смятении, чем она. На его шее висело двенадцать смертей, а на ее совести — всего одна. Его темные печальные глаза лишь на мгновение задержались на ее лице, потом он отвернулся. На пристани стояла Джанет. Ветер трепал платье на ее крошечном тельце. Стелла пожала ей руку и улыбнулась. Она уже не шарахалась от Джанет.

— Вы поживете у нас, — сказала Джанет, когда они уходили с пристани. — Тревор на этом очень настаивал. И вы не приступите к работе, пока не наберетесь сил.

Она уже не казалась Стелле глупой и рассеянной. Возможно, ее делало такой присутствие мужа.

Стелла посмотрела на Энтони.

— Вы полагаете, это уместно?

Избегая ее взгляда, он пожал плечами.

— Вам нужно отдохнуть. Не вижу причин для отказа. Но решать вам.

«Не вижу причин для отказа». Она продолжала смотреть на него, пытаясь понять, значит ли это, что они должны лгать друг другу. Но он смотрел прямо перед собой.

— Тревор не мог вас встретить, — сказала Джанет. — И вместо него приехала я. Он задерживался на работе. Но, я думаю, он должен быть дома к нашему приезду.

Стелла вглядывалась в ее лицо, в большие рассеянные глаза. «Она не знает», — решила она. А Энтони?.. Да, Энтони знал.

— Почему вы не приехали навестить меня? — тихо спросила она.

— В Каирипи? — Он мельком посмотрел на нее и тотчас отвернулся. — Я не знал, стоит ли. Порывался поехать, но сомневался, захотите ли вы меня видеть. Ситон сообщил, что с вами все в порядке. Я не знал, что делать.

— И вы решили не делать ничего.

Он поджал губы.

— Вы сами затеяли все это, — сказал он. — Я подумал, что для вашего же блага будет лучше, если вы пройдете свой путь до конца.

— Ну вот мы и пришли, — проговорила Джанет, когда они приблизились к большой, дорогой и очень громоздкой машине Тревора. — Тони, ты поведешь?

Он шагнул к машине. Но Джанет протянула руку и, помявшись в нерешительности, неуверенно остановила его:

— Нет, пожалуй, лучше мне самой сесть за руль. Он не любит, когда ты водишь его машину, так ведь? Из-за твоего зрения. Очки мешают тебе видеть, что делается по сторонам.

Энтони открыл заднюю дверцу.

— Я поведу.

Джанет оглядела улицу, как будто надеясь, что появится Тревор и разрешит это затруднение. Наконец она села сзади и принялась уговаривать Энтони ехать очень осторожно.

Стелла не прислушивалась к их разговору. На противоположной стороне улицы стояла женщина и смотрела на нее. На ней не было шляпки, и солнце сверкало в ее блестящих черных волосах. Она стояла, опустив руки и выпрямившись, и что-то в ее облике подсказывало, что она простояла здесь долго. Это была Сильвия.

Их взгляды встретились. Стелла инстинктивно шагнула вперед с вытянутой рукой. Но между ними вклинилась машина, и, когда она проехала, Сильвия уже торопливо шагала прочь. Стелла смотрела ей вслед. Болезнь обострила ее чувства, и она принимала все близко к сердцу. Глаза ее наполнились слезами.

Она села в машину и захлопнула дверцу. Было четыре часа, еще не все магазины закрылись, и на улицах было много людей. Дома их уже ждал Тревор. Войдя в дом, Джанет и Энтони отступили в сторону, и Стелла оказалась впереди, словно они признавали ее лидерство в борьбе с их общим врагом.

Увидев его, она была поражена: он протягивал к ней руки — высокий, красивый, улыбающийся. За последние несколько недель образ его потускнел в ее памяти, и это лицо было совсем не похоже на лицо человека, которого она рассчитывала увидеть. Потом, приглядевшись повнимательнее, она подумала: «Нет, именно такое лицо у него и должно быть».

— Ну вот, вы снова с нами, слава тебе господи! — приветствовал ее Тревор.

Она хотела держаться спокойно и естественно, но ей не удалось укротить рвущиеся наружу ненависть и гнев. Не удержавшись, она сказала:

— Вы, должно быть, удивлены, вы ведь не ожидали этого.

Она в упор смотрела на него, но он спокойно выдержал ее взгляд. Она начинала понимать, насколько точно, в отличие от Дэвида и Вашингтона, он умел рассчитывать свои силы.

Тревор потрепал ее по плечу.

— Боюсь, позже вам придется ответить на ряд вопросов, но сейчас постараемся не касаться этой темы. Мне хотелось бы, чтобы вы забыли обо всем.

— Еще бы вам не хотелось, — едко бросила она, отступая на шаг. За спиной послышалась неловкая возня, и она поняла, что слова ее мало волнуют Тревора, но зато причиняют боль Энтони. Со словами: «Я распоряжусь насчет чая» — Джанет выпорхнула из комнаты.

Тем вечером она осталась наедине с Энтони. Джанет играла в бридж, а Тревор ушел на собрание. Было жарко, поэтому они расположились на веранде, откуда открывался вид на город. Какое-то время они сидели молча. Это было неловкое, натянутое молчание: оба чувствовали себя чужими друг другу. Наконец Стелла сказала:

— Что будем делать?

Он не ответил, но повернулся и посмотрел на нее. Очки его сверкали на солнце, и казалось, что он скрывает от нее какую-то тайну.

— Я имею в виду Тревора.

— А в чем дело?

Ей вспомнилась ночь у дома Вашингтона, когда он резко переменил свое отношение к ней и дал понять, что готов поддержать ее во всем. Он даже не подтолкнул ее к действию, всего лишь одобрил ее решение, а теперь боялся последствий. И у него были причины бояться.

— Не унижайте нас ложью, — тихо проговорила она. — Он стоял за всем этим, он все придумал.

Энтони смотрел вдаль. В голосе его не было ноток удивления, когда он осторожно спросил:

— Это Вашингтон вам так сказал?

— Не то чтобы. Он был слишком напуган, чтобы трезво мыслить. Но он давал мне понять — разными способами. Я знала. Когда он рассказывал мне об этом, то говорил «все мы», а человек не станет говорить «все мы», когда речь идет о двоих. Конечно же, было ясно, кто стоит за всем этим. Сами бы они не додумались до этого; им никогда и в голову не пришло бы такое. Они могли пойти на это только по принуждению. — Ее передернуло. — Он отвратительный человек. Он в миллион раз хуже, чем они. По сравнению с ним они просто дети, грудные младенцы. Люди могут делать что угодно, когда они там, в джунглях всякое может случиться. И все равно я уверена, что они не желали этой трагедии. Возможно, они только хотели напугать туземцев и сделать так, чтобы только несколько человек заболело. Но они недооценили либо силу действия яда, либо свойства организма местных жителей. По-моему, это ужасная случайность.

— Как легко вы их прощаете.

— Если вы имеете в виду мои чувства к Дэвиду, то дело в другом. Здесь вы были правы.

Он понял, что она хотела этим сказать, и не ответил.

— Если вы оправдываете их, — сказал он, — значит, вы должны оправдать и его.

— Нет! — вырвалось у нее. — Он пытался убить меня! Он послал меня на верную смерть. Он послал Филиппа, чтобы тот убил меня, он надеялся, что и тот не вернется живым. Сам Филипп никогда бы не решился на это; он до смерти боялся возвращаться туда. Ему было мучительно страшно. И, так или иначе, он не мог убить меня. Они оба были неспособны на такое.

— Они уничтожили целую деревню, — без всякого выражения проговорил Энтони.

— Да. Но Филипп, при всей его терпимости, считал убийство белой женщины более ужасным поступком. И все равно мне не верится, что они сделали это намеренно. Это было бы слишком… И потом, в довершение всего, Серева. И Филипп перенес это тяжелее, чем Дэвид. Филиппу мало было покончить с собой, он жаждал возмездия. Но Тревор! Ему было наплевать, гибель деревни была ему только на руку. И потом он спокойно подстроил еще одно убийство, чтобы замести все следы.

— Мне кажется, вы видите в нем самого господа бога, — пробормотал Энтони.

— Нет, — воскликнула Стелла. — Он чудовище. — Голос ее дрожал. — Он не знает, каково там. Он даже не видел своих жертв в лицо. Он проливает кровь на расстоянии. Для него все это голые факты, бесстрастные, как алгебра. Он не сойдет с ума и не станет сводить счеты с жизнью; он ограждает себя от этой грязи. Он сидит у себя за столом и вынашивает чудовищные планы, но руки его чисты, и по ночам он спит как ребенок. Я даже не боюсь его, хотя ему известно, что я все знаю. Он боится запачкать о меня руки. Он ведь такой чистоплюй.

Энтони улыбнулся.

— Разве вы не знали, что самые страшные преступления в мире совершаются людьми, сидящими у себя за столом, людьми, у которых чистые руки и которые спят по ночам как дети? И, когда им грозит разоблачение, что бывает нечасто, они обыкновенно смываются через черный ход или, как Тревор, открыто выходят в парадную дверь. — Он умолк, и губы его скривились в горькой усмешке. — Вчера он представил подробный отчет по этому делу. В этом жесте есть нечто величественное, им нельзя не восхищаться. Боюсь, у вас нет против него никаких доказательств. Он совершенно чист. Золото спрятано. Он уже наверняка избавился от своей доли.

Энтони умолк, а когда снова заговорил, в голосе его прорывались тревожные нотки.

— Вы, конечно, можете сказать, что Вашингтон вам во всем признался, но вряд ли это поможет. Вы так долго об этом молчали, что вас заподозрят в оговоре с целью выгородить вашего мужа. Вы ведь так жаждали обелить его имя, — добавил он, глядя вдаль. — Но вы можете поставить под угрозу благополучие Тревора и других.

— Джанет?

— Например, Джанет.

— Но, боже мой, как она может любить его! Он обращается с ней как с собакой, как с дурочкой. Она даже понятия не имеет, какой он. — Она резко одернула себя.

— Она привыкла к нему, — тихо сказал Энтони. — Она без него пропадет. Она растеряется. Она по-своему счастлива. Ей доставляет удовольствие делать то, что, как ей кажется, приятно ему. Она боится потерять его. Она годами не могла без него и шагу ступить.

Стелла ждала, надеясь услышать еще что-нибудь, но он молчал. Наконец, не в силах побороть любопытство, она спросила:

— А какая она была в юности?

Не ответив, он повернулся и посмотрел ей в глаза. Она поняла.

— И тем вечером, когда я пришла к вам на ужин, вы изменили свое мнение. Вы решили, что не допустите, чтобы это повторилось, а для этого я должна была узнать правду о Дэвиде и Треворе, какой бы ужасной она ни оказалась.

— Может быть, — сказал он. — Я больше не мог наблюдать, как Тревор затягивает людей в свои сети.

Она ощутила острое разочарование.

— Я не понимаю вас. То вы ненавидите его — я почувствовала это даже тогда, — то вы его защищаете.

— Вот это-то самое невыносимое. Видите ли, он был по-своему добр ко мне. Когда мы учились в школе, там был мальчик, отец которого держал кондитерскую лавку. Тревор заставлял его воровать конфеты. И он всегда отдавал мне часть своей добычи. Я не знаю, что там между ними было, но этот мальчик жутко боялся его. Когда я об этом узнал, я перестал брать конфеты, но не мог выдать Тревора. Так было с самого начала, так было всегда. Он устроил меня на работу, дал мне кров и пищу.

— Но неужели вы не видите, что это его метод, — с напряжением проговорила Стелла. — Так он поступает со всеми. Так он поступил и с Дэвидом. Всячески ему помогал. Дал ему денег взаймы, а потом вдруг повернулся к нему спиной и втянул его в это дело. Он связывает людей чувством признательности. Взять хотя бы вас. Вы не можете причинить ему боль, потому что должны быть ему благодарны, потому что вы ели конфеты, которыми он вас угощал, потому что у вас самого на совести мертвая деревня. Он растоптал вашу жизнь. Я просто уверена, что он вас не любит.

— Не знаю, что он чувствует, — медленно вымолвил Энтони. — Я и не подозревал, что ненавижу его, пока вы мне об этом не сказали. Я разочаровался в нем, но… он чувствует, что я не оставлю его.

— Вы должны. Иначе он погубит вас.

Мимо дома вверх по дороге проехала машина. Фары на миг осветили лицо Энтони. Он был бледен и выглядел уставшим, а во взгляде его сквозили страх и ожидание.

Стелла протянула к нему руки. Ей открылся весь ужас его положения. Ее сердце стремилось к нему, и в этот миг она готова была пожертвовать собой ради него.

— Вы правы, — сказала она. — Мы не можем ничего сделать. Только наживем лишние неприятности. Он выпутается.

Лицо Энтони исказилось.

— Вы полагаете? Вы уверены? Я — нет.

— Да, уверена. Совершенно, — твердо проговорила она. — Не смотрите на меня так. Ужасно, что он избежит наказания. Ни единой царапины, ни страха, ни ночных кошмаров. Но здесь мы бессильны. Просто признаем, что это ужасно, и все забудем. Не надо тяготиться этим. Забудьте обо всем.

Какое-то время они молчали. Стелла смотрела на длинные стручки огненных деревьев, черневшие среди молодых побегов. Нужно вернуться в общежитие, подумала она. Ей вспомнилась маленькая комнатка с полинявшим покрывалом на кровати, ящерка на потолке. Память вернула ее к первым дням в Марапаи, и вдруг она сказала:

— Интересно, что случилось с Джобом?

В этот самый миг он беседовал с Тревором Найалом, который не пошел на собрание, а медленно ехал вдоль берега.

— Что я мог сделать? — С раздражением говорил Найал. — Вы думаете, мне нравится все это? Может быть, вы воображаете, что это доставляло мне удовольствие?

Джоб мусолил мокрый окурок.

— Сдается мне, не надо было отправлять на дело этого парня, Вашингтона, — сказал он. — Не понимаю, зачем вы это сделали. Нервный тип. Надо разбираться в людях. Следовало пришить его.

— Следовало, — согласился Найал. — Я и подумать не мог, что Вашингтон растает. Он был слишком жаден.

— Я рад, что она вернулась, — тихо проговорил Джоб. — Хорошенькая малышка, прямо картинка.

— Вы рады! — Тревор бросил на него мимолетный взгляд, даже не пытаясь скрыть удивления и негодования. Машина провоняла Джобом. Тревора раздражало, что приходилось выдерживать предельно любезный тон с этим типом. — Тогда не жалейте о потерянном золоте. Это неприятно, но что нам оставалось? Нам повезло, что мы вышли сухими из воды. Мы чисты, так возблагодарим за это звезды.

Джоб затянулся обслюнявленным коричневым окурком, выплюнул его на пол машины и придавил носком ботинка.

— Я-то не потерял золото, мистер Найал, потеряли вы.

— Какая разница? Если вы придумаете, как заставить администрацию вернуть его, ради бога. Когда я обещал вам долю Уорвика…

— А вы мне не обещали, мистер Найал. Мистер Уорвик сам отдал ее мне. Отдал все за милую душу.

Найал стиснул зубы. Он держал себя в руках, но внутри, стоило ему подумать о том, что наделал Уорвик, закипал неукротимый гнев. Что за глупое, бессмысленное, сентиментальное раскаяние? Слабый, истеричный, издерганный дурак, который не мог жить под гнетом собственных грехов. И это письмо больному старику, приведшее их всех к позорному концу, к унижению перед этим отъявленным негодяем, сидящим рядом.

А Джоб тем временем продолжал:

— Так вот, чтобы получить золото, мне достаточно предъявить администрации письмо мистера Уорвика. И им станет ясно, что произошло. Что золото было моим, а вы, мистер Уорвик и мистер Вашингтон прибрали его к рукам. Я думаю, правление поймет, что меня обвели вокруг пальца.

Если Найала и встревожили его слова, он не показал вида.

— Они наверняка вернут его папуасам или сдадут в управление государственных сборов. Могу поклясться, вы не увидите его.

Джоба, казалось, нимало не огорчила мысль о богатых папуасах.

— Что ж, но попробовать стоит, как думаете? — мягко спросил он.

— Уорвик уже сошел с ума, когда писал это письмо, — жестко отозвался Найал.

— Он был немного расстроен. Но я нутром чую: он знал, что делает. Нутром чую, знал он, что я буду отстаивать свои права. — Он повернулся и одарил Найала слащавой улыбкой. Глаза его хищно сверкали из-под темных бровей. — Я вот думаю, не нравилось ему это дело, в которое вы его втравили. Не нравились ему и вы. В письме он говорит, что никогда бы не согласился, кабы не долги. Ведь это вы его прижали, а?

Теперь не оставалось сомнений в том, куда он клонит. Найал решил действовать напрямик.

— Шантаж, — спокойно сказал он, не спуская глаз с дороги. Они выехали за черту города, и дома на пути попадались редко.

— Я только хочу, чтобы соблюдались мои права, — жалобно протянул Джоб. — Я прошу только свою долю.

— Мне понадобятся годы, чтобы выплатить вам все, — тихо сказал Найал. Лицо его ничего не выражало.

— Я могу и подождать. Выплачивайте частями.

— Откуда мне знать, что вы оставите меня в покое, когда получите деньги?

Джоб улыбался.

— Вам придется рискнуть, мистер Найал. Поверить мне на слово. В конце концов, я ведь прошу немного. Другой потребовал бы больше. Не хочу быть вам в тягость, мистер Найал. Но с вас не убудет. Эта машина, например. Немножко чересчур для этих мест, вы не находите? На островах лучше ездить в джипах. Сидней — вот где сгодилась бы эта малютка. — Он погладил дверцу машины. — Когда я получу все свои деньги, даю вам слово прислать оригинал письма Уорвика. А до тех пор, — они ехали по краю обрыва, и он печально смотрел на море, — он будет находиться у моего друга, который в случае моей смерти отошлет его главе администрации.

Найал молчал. Он затормозил, дал задний ход, прижав машину к скале, и развернулся. Он был не в состоянии дольше выносить зловония этого человека. А еще говорят, что туземцы воняют, подумал он. От туземцев при желании можно держаться подальше. Этот запах, казалось, пропитал всю его одежду, поры его кожи. Ему хотелось побыстрее вернуться домой и встать под душ. Он все не мог смириться с тем, что ему еще долго придется терпеть этого человека.

— Наверное, вы ни во что не ставите мое слово, мистер Найал, — весело продолжал Джоб, снова закуривая. Большая, громоздкая машина набирала скорость. Дорога вела прямо к городу. — Я вам не нравлюсь, мистер Найал. Я знаю. Такое чувствуешь сразу. Инстинкт, что ли. Вы думаете, я не джентльмен, вы думаете, я не сдержу слова. Так вот что я вам скажу, мистер Найал: вы можете доверять мне. Вот увидите.

Его глаза сверкнули в свете фар встречной машины. Весело? Алчно? Самодовольно?

— Вот увидите, — повторил он.