Онлайн чтение книги Бог располагает!
XXI. ПЕРСТ БОЖИЙ

— Сударь… Господин граф… Ваше превосходительство… — лепетала девушка в смятении, явственно выражавшемся и в ее скованных движениях, и в дрожавшем голосе.

Хотя она была вся скрыта плащом и вуалью, Юлиус смог распознать по ее тоненькой, хрупкой фигуре, что она очень молода.

— Присядьте, мадемуазель, и успокойтесь, — произнес он мягко.

Он подвел посетительницу к креслу и сел подле нее.

— Вы хотели поговорить со мной, — сказал он.

— Да, — прошептала она. — Об очень серьезном деле. Только нужно, чтобы никто нас не мог подслушать.

— Не тревожьтесь, мадемуазель. Я уже отдал распоряжение, но, чтобы вас успокоить, сейчас повторю его еще раз.

Он позвонил и велел вошедшему лакею никого, без исключения, не пускать к нему ни под каким предлогом.

— Теперь, мадемуазель, — сказал он, — мы можем побеседовать без помех.

Потом, видя, что ее все еще бьет дрожь, он заговорил сам, чтобы дать ей время прийти в себя:

— Простите, мадемуазель, что заставил вас ждать и проявить настойчивость. Это оттого, что моя жизнь слишком полна или, если угодно, слишком пуста. У меня тысяча незначительных забот и головоломных дел, которые, можно сказать, являются условием моего существования.

— Нет, сударь, это не вам, а мне надлежит просить прощения в надежде, что вы извините мою назойливость. Но, как я и просила вашего слугу передать вам, речь идет о жизни и смерти. В эту самую минуту вас, ваше превосходительство, подстерегает смертельная опасность.

— Всего одна? О! Я вам не верю, — с печальной усмешкой отозвался Юлиус.

— Что вы хотите сказать?

— Взгляните на меня. Опасность, о которой вы сообщаете, вероятно, угрожает извне. Но я-то знаю другую, она куда ближе и от нее мне не ускользнуть — ее я ношу в себе самом.

Девушка посмотрела на графа фон Эбербаха.

Его впалые щеки, бледные губы, истончившаяся до прозрачности кожа, коричневые круги у глаз, да и сами глаза, что одни еще оставались живыми на этом лице, тягостно поразили ее. Каким бы потрепанным и изможденным ни выглядел граф, чувствовалось, что это тело, превращенное в руину, принадлежит человеку, отнюдь не лишенному ума и сердца. Жизнь духа оставила свою печать на его лице, и осенние лучи еще озаряли эту преждевременную снежную пелену. Вопреки всем разрушениям, которым подверглась эта натура, когда-то чувствительная и великодушная, черты его хранили ставшее привычным выражение изящества и достоинства вместе с подлинной добротой, и весь его облик неотразимо внушал почтение и симпатию.

Была ли то притягательность сердечной доброты, так ясно отраженной в глазах графа? Или сострадание к мучительному недугу, след которого отпечатался на усталом, бледном лице? Но при первом же взгляде на него девушка почувствовала, что в ее душу проникает странная нежность, словно граф фон Эбербах ей не чужой, будто его болезнь касается ее, как если бы скорбь этого благородного лица была сродни ее сердцу.

Впрочем, разве женщины не созданы, чтобы быть сестрами милосердия для всех горестей рода людского?

— О господин граф, вы же нездоровы! — воскликнула она.

— Полагаю, что так.

— Вам надо лечиться.

— У кого? — обронил Юлиус.

— У врачей.

— Ну, кого-кого, а докторов у меня предостаточно, — отвечал Юлиус. — Я в Париже, то есть под боком у крупнейших светил науки. И я прусской посол, следовательно, имею возможность оплачивать их труды. Но исцелять способны не только врачи, и в моем случае требуется совсем другое.

— Тогда что же?

— Те, кто пекутся о больном. Сын или дочь, которые бы заботились, брат, который мог бы поддержать, любящая жена… Словом, нужно какое-нибудь существо, кому вы не безразличны, притом не безразличное вам самому. А я — привязан ли я к кому-нибудь? И кого интересует моя жизнь?

— Ваших друзей, — сказала девушка.

— Друзей! — вздохнул Юлиус.

И не прибавив более ни слова, он пожал плечами.

— Ну, разумеется, — продолжала девушка. — У вас ведь есть друзья?

— Нет, мадемуазель.

— А я знаю, что есть.

— Вы? — спросил Юлиус. — Так кто же вы?

— Не спрашивайте меня об этом, — сказала она. — Но разве мой поступок сам по себе не доказательство, что у вас есть друзья, которые заботятся о вас? Я же пришла вас спасти.

— От чего?

— Послушайте: вы состоите в некоей ассоциации, в политическом тайном обществе…

— Допустим, — произнес Юлиус, вглядываясь в нее с недоверием.

— Мне это известно. Если вам нужны подробности, извольте: вы взяли себе вымышленное имя. Представились как Жюль Гермелен. Как видите, я знаю все.

— Предположим, что так, — обронил Юлиус. — И что же из этого следует?

— А то, что вы разоблачены! Они выяснили, что Жюль Гермелен и граф фон Эбербах одно лицо.

— Каким образом вы это узнали? И кто вы такая, что берете на себя труд явиться сюда, чтобы меня предупредить?

— О, это мой секрет, — возразила девушка. — Да он вам и ни к чему.

— Тут вы ошибаетесь, — настаивал Юлиус. — Знать это мне необходимо. В первую очередь для того, чтобы поблагодарить вас. Сердца, не равнодушные ко мне, слишком редки, чтобы я мог позволить такому человеку пройти мимо неузнанным. Прошу вас, сделайте так, чтобы услуга, которую вы мне оказали, обрела человеческое лицо и я бы знал, кому я столь многим обязан. Окажите мне такую милость: откиньте вуаль.

— Это невозможно, — покачала головой девушка. — Да и зачем? Вы меня никогда не встречали, мое лицо ничего вам не скажет.

— Ну, в таком случае, что вам стоит мне его показать?

— Так ведь, — пробормотала она, — вы можете увидеть меня позже, и тогда вы меня узнаете.

— И отлично!

— Я не хочу, чтобы стало известно, что это я предостерегла вас, поскольку тогда можно было бы узнать и о том, каким образом я раскрыла эту тайну.

— Все же я прошу вас, — настаивал Юлиус.

— Нет, нельзя, — отвечала она.

— В таком случае, — продолжал он, — мне жаль, что вы побеспокоились напрасно.

— Напрасно? — переспросила девушка.

— Да, — повторил Юлиус, — напрасно, потому что я вам не верю.

— Но почему же вы не верите?

— Если бы то, что вы рассказали, было правдой и вы действительно явились сюда с намерением меня спасти, вы бы не боялись мне показаться и вам было бы все равно, что я в один прекрасный день смогу вас узнать. Тайна, которой вы себя окутываете, побуждает меня подозревать в вашем поступке… по меньшей мере заднюю мысль.

— Заднюю мысль? Но какую же? — пролепетала девушка в полном замешательстве.

— Я вас ни в чем не обвиняю, — продолжал Юлиус. — И не говорю, что вы подосланы, чтобы под предлогом этой мнимой услуги вырвать у меня признание…

— О! — вскрикнула она, больно задетая его словами.

— Я не хочу сказать, что, пугая призраком вымышленной опасности, некто пытается остановить меня на пути к моей цели. Но коль скоро вы мне не доверяете, я также имею право не поверить вам. Меня никто не остановит, я буду продолжать свой путь по-прежнему, словно вы и не приходили сюда. Если вы питаете ко мне сочувствие, достаточно одного чистосердечного, прямого взгляда, чтобы легко уверить меня в вашей искренности. Не хотите? Что ж, тем лучше! Если беда и случится со мной, неважно: я мало дорожу жизнью. Вы вправе скрываться, а я вправе умереть.

— Нет! Я сброшу вушть! — вскричала девушка.

И она откинула вуаль, открыв восхищенному взору Юлиуса очаровательное личико шестнадцатилетней красавицы, в самом деле незнакомой ему.

— Благодарю, от всего сердца благодарю вас, дитя мое, — сказал граф фон Эбербах. — Теперь я вам верю. Я глубоко тронут тем доказательством симпатии, которое вы мне дали. Вы столь же добры, сколь прекрасны.

Девушка слегка покраснела.

— И не беспокойтесь, — продолжал прусский посол. — Я не так уж рискую, не стоит слишком страшиться. В этом тайном обществе, как вы его называете, у меня есть могущественные друзья.

— Ах, не рассчитывайте на них, они ничего не смогут сделать, — прервала она.

— Так вы их знаете? — спросил Юлиус.

— Знаю одного из них, — сказала девушка. — Он сделал и готов сделать все, чтобы вас защитить. Я сама была свидетельницей его стараний. Но он ничего не может. Даже не может вам сказать, что вы разоблачены. Его клятва запрещает ему сделать это. К счастью, волей случая я напала на след этой ужасной тайны, а я не связана никакими зароками.

Юлиус спрашивал себя, кем может быть эта девушка, о каком друге она толкует.

Внезапно в его мозгу вспыхнула догадка.

— Повторяю вам, мадемуазель, не беспокойтесь. Если дойдет до последней крайности, мне будет довольно лишь вмешательства того человека, что ввел меня в союз карбонариев. Он знал мое настоящее имя.

— Это и есть тот самый друг, о котором я вам говорила, — сказала девушка. — Своим вмешательством он погубит себя, а вас не спасет.

— А, теперь я вас знаю! — вскричал Юлиус. — Вы мадемуазель Фредерика.

— О сударь, только не говорите ему! — взмолилась она, вся трепеща и едва не теряя сознание. — Если мой друг когда-нибудь узнает…

— Что ж! Он узнал бы тогда, что вы ангел доброты и преданности, а не только фации и красоты.

Глядя в лицо Фредерике, Юлиус испытывал ту же глубокую приязнь, какая охватила девушку при виде графа фон Эбербаха. Можно было бы сказать, что между ними давно существовала какая-то непостижимая связь. Они встретились впервые, но им казалось, будто они всегда знали друг друга. То было невольное, инстинктивное притяжение.

— Вы не расскажете господину Самуилу Гельбу о моем визите, правда? — сказала она. — Ему тогда пришлось бы объяснить, что я раскрыла один из его секретов. Он бы рассердился на меня, и право, так и следует.

— Будьте покойны, дорогое дитя. Обещаю вам свое молчание. Это самое малое, что я обязан для вас сделать, — прибавил он.

И он стал было с жаром благодарить ее.

Внезапно Фредерика вздрогнула.

— Слышите? — шепнула она.

Из соседней комнаты донесся голос Лотарио, говоривший:

— О, этот запрет входить не может касаться близкого друга его превосходительства господина Самуила Гельба. Я все беру на себя и сам сейчас постучусь в дверь.

— Господин Самуил Гельб! — вскричала Фредерика в смятении.

Послышался голос Самуила:

— Что такое? Госпожа Трихтер, а вы что здесь делаете?

— Как же быть? — прошептала Фредерика.

— Угодно вам пройти туда? — сказал Юлиус, указывая на другую дверь в глубине гостиной.

— Но как мне теперь встретиться с госпожой Трихтер? Как объяснить ее присутствие здесь?

— Все это предоставьте мне, — сказал граф фон Эбербах.

И он сам пошел открывать дверь Самуилу и Лотарио.