Онлайн чтение книги Бог располагает!
XXIX. РАЗЪЯТАЯ ЛЮБОВЬ

Едва лишь бросив взгляд на письмо, Лотарио страшно побледнел. И все же он продолжал быстро пробегать взглядом роковые строки.

Но когда он дошел до конца, ему пришлось сесть, так как ноги не держали его, и он застыл, сжимая голову руками.

— Что еще стряслось?! — вскричала Олимпия.

— Вы можете прочесть, — сказал Лотарио.

И он протянул ей письмо.

Олимпия стала читать:

Олимпия, тоже ошеломленная, выронила лист бумаги из рук.

— Уже две недели прошли с тех пор как отправлено это письмо, — проговорила она так же мрачно, как Лотарио. — А граф фон Эбербах говорит, что женится через несколько дней.

— Мое письмо разминулось с его посланием! — горестно вскричал Лотарио.

— Значит, — спросила Олимпия, — та, кого вы любите, и есть эта самая Фредерика?

— Да, сударыня.

— Не правда ли, это та самая девушка, о которой говорили у лорда Драммонда? Воспитанница господина Самуила Гельба?

— Она самая, сударыня.

— Здесь должен быть замешан Самуил! — вскричала Олимпия.

И с внезапной решимостью она заявила:

— Не отчаивайтесь, Лотарио. Мы сейчас же отправляемся в Париж. Возможно, мы еще успеем. Впрочем, вы же писали графу фон Эбербаху о своем отъезде из Берлина, теперь он уже получил ваше письмо. Значит, не стоит беспокоиться. Ваш дядя любит вас. Доверьтесь мне. Если время еще есть — а Господь не допустит иного, — я обещаю вам все уладить.

— Да услышит вас Бог, сударыня.

— В Ландеке меня ожидает наемный экипаж. Сейчас мы отыщем моего брата, и в путь. Ну же, не медлите!

Лотарио только и захватил с собой, что шляпу и плащ, дал мимоходом несколько распоряжений слугам, удивленным и весьма обрадованным его столь поспешным отъездом, и они с Олимпией вышли, а вернее сказать, выбежали на дорогу, ведущую в Ландек.

Меньше чем за четверть часа они добрались до гостиницы.

Ее хозяин стоял на пороге.

— Я уезжаю, — объявила Олимпия. — Лошадей, живо! А где мой брат?

— Ваш брат ушел, сударыня, — отвечал хозяин гостиницы, удрученный внезапным отъездом постояльцев, которые по его расчетам должны были задержаться здесь подольше.

— Ох, как некстати! Он не говорил, куда направляется?

— Он вообще ничего не сказал, разложил вещи в комнате и сразу пустился со всех ног в сторону Эбербахского замка.

— В сторону замка? — повторила Олимпия. — А мы как раз оттуда! Пять фридрихсдоров тому, кто мне его отыщет раньше, чем за полчаса.

— Пять фридрихсдоров! — ахнул хозяин гостиницы, ослепленный подобной щедростью.

Он позвал не то троих, не то четверых детишек, игравших у порога:

— Эй, вы! Вы же торчали здесь, когда госпожа сюда приехала. Брата ее приметили?

— Красивый такой господин в зеленом жилете? — спросил один из мальчишек.

— И в красном галстуке! — подхватил другой.

— Верно.

— О, так я его точно видел! — вмешался третий. — В этом своем красном и зеленом он был ярче, чем попугай.

— Значит, вы бы его узнали, если он встретится вам?

— Еще бы!

— Что ж! Пару флоринов тому, кто его сюда приведет раньше, чем через полчаса.

Он не успел договорить, а они уже кинулись на поиски.

— Погодите, — удержала их Олимпия. — Здесь где-то должна быть одна женщина, которая пасет коз; ее зовут…

— Гретхен!

— Да, да, именно Гретхен. Моего брата вы найдете близ ее коз. Скажите ему, чтобы сейчас же шел сюда.

Трое мальчишек умчались галопом, и два обещанных флорина звенели у них в ушах громче, чем все колокольчики всех мулов Испании.

— Когда мой брат появится, — сказала Олимпия хозяину гостиницы, — пусть экипаж и лошади будут готовы. Дайте мне счет, я его оплачу, чтобы потом нам осталось лишь уехать без промедления.

Олимпия не ошиблась насчет того, где следовало искать Гамбу. Для него во всем Ландеке существовала лишь одна персона, и то была Гретхен.

Едва выгрузившись, он помчался на поиски той, что проникла в его сердце.

Хозяин гостиницы излишне польстил ему, сказав, будто он сначала разложил в комнате пожитки. Между тем он все бросил как попало, вперемешку свои узлы и саквояжи Олимпии, полагая, что вечером еще будет время привести это все в порядок, а на ближайшие четверть часа у него найдутся дела поважнее.

Итак, Гамба пустился во весь дух, и не успела Олимпия повернуться к нему спиной, как он уже скрылся в горах.

Он искал Гретхен там, где впервые встретил ее когда-то. Но ее там уже не было. Трава на этом склоне холма, которую козы выщипывали всю весну, теперь была для них недостаточно сочной и густой, и Гретхен угнала их в другое место.

Таким образом, Гамба потерял целый час, прыгая со скалы на скалу, забираясь на вершины, спускаясь и снова устремляясь наверх.

Внезапно, карабкаясь на остроконечную скалу, чтобы сократить путь, пренебрегая петляющей тропинкой, в ту минуту, когда он уцепился рукой за каменный выступ и собирался подтянуться, он нос к носу столкнулся с козой.

— А вот и ты! — вскричал он с бурным восторгом. — Это ведь ты, да, Серая?

Он узнал одну из коз Гретхен.

Он вспрыгнул на скалу, обхватил голову козы и расцеловал ее с братской нежностью.

— Где твоя хозяйка? — спросил он.

У козы не было надобности отвечать. Подняв голову, Гамба заметил Гретхен.

— Ах! Наконец-то! — сказал он.

И одним прыжком Гамба преодолел расстояние, разделявшее их.

Гретхен протянула ему руку, которую он сначала пожал, а потом покрыл сочными поцелуями.

— Вы меня узнали? — ликуя, спросил он.

— Конечно, мой друг, — отвечала она.

— А я, я узнал вашу козу. Но как же я рад! Эх, и пришлось же мне вас поискать, черт возьми! Вы же теперь бросили прежнее место. Еще бы! Ведь три месяца прошло. Я так и двух минут не могу усидеть на одном месте.

И словно затем, чтобы делом доказать справедливость этих слов, он принялся скакать и прыгать, перебегать от Гретхен к стаду, от одной козы к другой, смеющийся, счастливый, стремительный.

Гретхен и сама была счастлива, когда его увидала. Но ее радость была сдержанной и суровой, как природа этих гор, среди которых она жила всю свою жизнь.

— Знаете что, Гретхен? — сказал Гамба. — Я безмерно соскучился там без вас. А вы, что вы без меня поделывали? Вы обещали вспоминать обо мне, так хоть слово-то свое сдержали?

— Да, — сказала Гретхен. — Как же мне не думать о вас? Вы теперь единственный мой друг в целом свете.

— Ладно, это ничего! — откликнулся он. — Вам и не нужно других, раз я вас люблю за целую сотню. А я люблю вас именно так, вы уж это поймите. Своей сестрице я сказал: «Или едем в Ландек, или до свидания». Пока ее сезон — это называется сезон, — так вот, пока он продолжался, я не мог слишком наседать, ведь все это прямо создано для нее — искусство там, и maestro[6]Дирижер (ит.). , и директор, и опера, ей аплодируют, требуют, чтобы она еще пела, и все такое прочее. Ах, черт побери, ей-таки здорово рукоплескали, право слово! Париж… подумаешь, велика штука Париж! Хотел бы я посмотреть на этих парижских певичек, если бы ей позволили петь рядом с ними. Ни одна из них не промяукала бы и одной ноты. Э, да кому нужны их кошачьи концерты? Но как только ангажемент кончился, само собой, как вы понимаете, я послал всю эту музыку куда подальше. И прямо так и объявил сестрице: «Тебе аплодируют, ты свое получаешь, но и мне надо свои радости иметь. Ландек чудесное местечко, и оно становится еще лучше оттого, что там живет женщина, которую я люблю». Потому что, Гретхен, я своей сестрице так без обиняков и выложил, что люблю вас, и она была этим довольна и весьма меня одобрила. К тому же я ей очень ловко ввернул, что горный воздух хорош для горла, голос помогает сберечь. Я ей клялся, что осень, проведенная здесь, принесет ей большую пользу.

— И что же она ответила? — спросила Гретхен.

— Она сказала: «Я охотно поеду туда и сама собиралась тебе это предложить». Не сестра, видите ли, а ангельское создание.

— Значит, вы поселитесь в Ландеке?

— На месяц. Вы довольны? Ах! Не радуйтесь, если не хотите, но я уж буду радоваться за двоих. Тра-ля-ля, тра-ля-ля! Вот я и с вами! На целый месяц!

И Гамба, напевая, пустился в пляс.

— Это еще не все, — снова заговорил он чуть позже. — После этого месяца мы вернемся в Париж, что правда, то правда: у моей сестры там какое-то дело. Но я потом вернусь сюда, и если вы только захотите, насовсем. Вы, может, позабыли, Гретхен, как я вам сказал, уезжая, что у меня, когда я вернусь, будет к вам одна просьба. Так вот, я теперь чистосердечно признаюсь вам, что…

— Эй! Сударь!

Услышав этот крик, Гамба обернулся и увидел маленького мальчика, который мчался к нему, запыхавшись и издали делая ему какие-то знаки.

То был один из юных соискателей двух флоринов.

— Ну вот! Что там еще? — буркнул Гамба, явно раздосадованный.

— Да там, сударь, — сказал малыш, — там сестра ваша, она хочет, чтобы вы сейчас же возвратились, сейчас же…

— Чего ради?

— Потому как я получу два флорина, если вы вернетесь в гостиницу раньше, чем через четверть часа.

— Да мне-то что за дело до твоих двух флоринов! — отвечал Гамба, весьма раздраженный тем, что его потревожили в самом начале такого важного и деликатного объяснения.

— Ваша сестра срочно уезжает в Париж, — продолжал посланец.

— В Париж! — простонал Гамба, сраженный в самое сердце.

— Да; уже и лошадей в карету впрягают. У вашей сестры вид очень обеспокоенный и торопливый, и она сказала: «Вот несчастье!», когда узнала, что вас там нет.

Гамба прислонился к козе.

— Ах, так! Вот, значит, и вся наша осень в Ландеке!.. Черт возьми, тем хуже! Пусть Олимпия отправляется куда хочет, а я остаюсь.

Но Гретхен, помолчав, строго сказала:

— Нет, Гамба, вы не должны позволить вашей сестре уехать одной. Вы сами в прошлый раз говорили мне об этом и были правы. Наверное, у нее появилась очень серьезная причина, чтобы пуститься в путь раньше, чем она собиралась. Поезжайте с ней, Гамба; сюда вы еще вернетесь.

— Да, но когда теперь? — вскричал Гамба. — Всегда знаешь, когда отправляешься, но кому известно, скоро ли доведется вернуться? Что если эти злосчастные дела, в которые впуталась Олимпия, продержат нас в Париже всю зиму?

— Пусть так! — отвечала Гретхен. — Я ведь каждый год езжу туда весной. Там мы и встретимся.

— Это точно? Вы приедете? — спросил Гамба, страшно удрученный.

— Непременно приеду.

— Но как я узнаю о вашем приезде?

— Я вам напишу.

— Эх! Да разве мне известно хотя бы, где мы поселимся? Вы тогда пишите: «Гамбе, до востребования». Я каждый день буду бегать на почту. Это меня развлечет и немножко утешит.

— Договорились. До свидания, Гамба.

— Увы! Как же быстро вы с этим примирились, а я… До свидания, Гретхен. До свидания, может статься, в Париже. Хотя мне все равно больше нравится видеть вас здесь, на вольном воздухе, чем в этих ужасных городах, под потолками, что давят все живое. Кто мне поручится, что в городе вы еще пожелаете меня хоть немного любить? Я привык к вам здешней, а какой вы станете там, откуда мне знать?

— Для вас я всюду останусь прежней, мой друг, мой кузен, мой брат. Но теперь прощайте. Вас ждут.

Мальчик и в самом деле дергал Гамбу за полу.

— Сударь! — неотступно просил он голосом, в котором раздражение смешивалось с мольбой. — Мой добрый господин, я же потеряю из-за вас мои два флорина!

— Так прощайте же, Гретхен, — жалобно вздохнул Гамба.

Ему хотелось напомнить Гретхен, что в прошлый раз она поцеловала его на прощание, но присутствие мальчика помешало робкому Гамбе решиться на это.

— Прощайте, — повторил он.

Гретхен протянула ему руку. Он поневоле удовлетворился крепким пожатием, вложив в него всю свою нежность и печаль.

Потом, поминутно оглядываясь, он направился по дороге в сторону Ландека, предводительствуемый мальчишкой, который беспрестанно торопил его.

Когда они прибыли на место, кони уже были впряжены в карету. Великодушный хозяин выдал пять флоринов малышу, который нашел Гамбу, еще четыре флорина двум другим, а четыре фридрихсдора оставил себе.

Олимпия и Лотарио сели в экипаж.

Там нашлось бы место и для Гамбы, но он хотел во что бы то ни стало устроиться рядом с кучером. Ему был необходим свежий воздух. Его душила печаль.

И тем не менее из этих двух мужчин, один из которых только что расстался с возлюбленной, а другой скоро должен был увидеть свою, самым несчастным был совсем не тот, на чью долю выпала разлука.