Онлайн чтение книги Болгары старого времени
VI. Разрыв

Дедушка Либен сидел на балконе и рассеянно смотрел на гору, а кот царапал острыми когтями его рукав, добиваясь, чтобы хозяин приласкал его, сказал ему:

«Экий ты плут, экий баловной котишка».

Увидев, что хозяин даже не смотрит на него, кот обиделся, отошел на несколько шагов, выгнул спину дугой, поцарапал ковер, умыл себе мордочку, полизал лапки и опять подошел к дедушке Либену. Но дедушка Либен потерял терпение и оттолкнул его локтем. Васька до того рассердился, что побежал на крышу искать себе другую компанию. Одним словом, дедушка Либен был не в своей тарелке и на что-то сердился.

«Да, да, — думал он, — нужно поговорить с Хаджи Генчо и расспросить его обо всем хорошенько… Получается что-то неладно. Люди зря болтать не станут… Но ведь Хаджи Генчо как будто человек почтенный, ученый, умный, на клиросе поет… Нет, тут что-нибудь да не так! А вот и он…»

В это время в комнату вошел Хаджи Генчо.

— Доброе утро, сват! Многая лета! — еще издали, подымаясь по лестнице, приветствовал он хозяина.

— Дай боже, сват! — отвечал дедушка Либен сухо.

— Как живется-можется? Ух, дьявол, устал я что-то… А где мой зятюшка?

— Сейчас придет.

Хаджи Генчо сел и внимательно поглядел на дедушку Либена.

— Ты, сват, что-то не в духе сегодня, — сказал он. — Видно, дурной сон приснился… Послушай, бай Либен, что я тебе скажу… Ох, устал я, как старый пес… Нельзя ли старого винца глотнуть… Ох, устал.

И Хаджи. Генчо уже заранее облизнулся.

— Нет, Хаджи, я старого вина тратить больше не буду. Я уж и краны велел у бочек замазать.

— Ну, для меня можно и нарушить закон. Мне ведь только кружечку.

— Ни полкружки, ни капли не дам.

— Ты, сват, знай, что я нового вина ни за что пить не стану; новых вин я не люблю; заруби себе это на носу.

— Да я тебя и потчевать не собираюсь, — промолвил Либен с улыбкой, похожей на молнию, предвещающую гром, грозу, жестокую бурю.

— Не стану пить новых вин, и кончено. Ваше новое вино такая кислятина, такая дрянь, которую только могильщики да скоты пьют, — объявил Хаджи Генчо, подразумевая, по своему обычаю, под словом «скоты» сельских портных. И он схватился обеими руками за живот.

— Ты бы и бурды выпил, да кто же тебе подаст? — еще больше насупившись, возразил дедушка Либен. — Зелен виноград!

— Да ты, сват, не больно хвались своим вином; у меня получше твоего найдется.

— Коли так, и пей его на здоровье.

— Грешно тебе обижать меня, сват, грешно и стыдно. Подумай: ведь на страшном суде ты должен будешь за свои грехи ответ держать перед богом, который и старых и малых питает.

— Лучше скажи, Хаджи, как тебе на том свете за свои великие грехи мучиться придется? Уж, верно, побольше, чем мне.

— Ладно, не сердись, дедушка Либен. Я твоего вина пить не стану; побереги его для своих поминок.

— Думай о том, что говоришь, Хаджи, а то я кликну ребят и велю тебя выгнать вон! — крикнул дедушка Либен, рассердившись не на шутку. Он не любил напоминаний о смерти и, говорят, даже убил человека за то, что тот пожелал ему, живому, царствия небесного.

— Выгнать меня? Меня, Хаджи Генчо? Меня, который ходил в Иерусалим на поклонение?.. Нет, бай Либен, я сам уйду и больше никогда не приду к вам, никогда, никогда! — вне себя закричал Хаджи Генчо.

— Да пропади ты пропадом.

— И дочку свою вам не отдам. Не отдам свое дитя зверям лютым.

— Провались ты, богоотступник, и с дочкой своей! Я сам не хочу женить сына на твоей дочери: так и для тела и для души лучше будет. Женить его на ней — перед богом грешно и людей стыдно.

— Я богоотступник? Я? Ну, уж это ты, Либен, врешь, как бородатый цыган.

— Нет, не вру. Ты свою душу нечистой силе продал, об этом все соседи знают.

— Дьявол вас всех задави, клеветников и богохульников!

Тут с обеих сторон посыпался целый град ругани и проклятий.

— Вой отсюда, мерзавец, чтоб глаза мои тебя не видели! Клянусь святым Харлампием, я задушу тебя, как собаку! — в бешенстве закричал дедушка Либен.

Хаджи Генчо взял свою палку и стал спускаться с лестницы, крича:

— Собака, скот, вампир, вурдалак!

— Гадина, змея, богоотступник! — кидал ему вслед дедушка Либен, крестясь.

Идя по улице, Хаджи Генчо думал:

«Что я сделал Либену, что он так остервенился? Мне кажется, тут что-то есть. Дети не ходят ко мне в школу, попы третьего дня в церкви смотрели на меня как-то странно, даже страшно; все меня избегают. Этому есть какая-то причина».

Размышляя таким образом, Хаджи Генчо повернул было назад, чтобы объясниться с сердитым стариком, но удержался, так как не меньше всякого другого имел самолюбие. Вернувшись домой, он решил написать Либену письмецо. Достал из шкафа листок бумаги, хранившийся там с прошлой осени, когда окна заклеивали бумагой вместо стекол, вынул из-за пояса чернильницу, похожую на арнаутский пистолет, вытряхнул из нее орлиное перо, сел на пол по-турецки, положил бумагу на колени и, высунув язык, принялся писать:

«Любезные дедушка Либен и все его чада и домочадцы, здравствуйте о господе многолетно!

Пишу это письмо не зачем другим, как только затем, чтобы пожелать вам доброго здоровья, о чем молю господа бога. Не подобает нам на старости лет распри заводить, яко и господь наш не велел их заводить, и пресвятая богородица-троеручица не велела, и святой Синай, и святой Спас, и святой Георгий, и святой Ован, и святой Врач, и все святые, праведники и мученики. Вспомните, како глаголет господь: идите в огнь вечный, распрей зачинщики и богохулители! Ты же, бай Либен, призывал дьявола, и ангела его, и бога прогневил; но я, понеже не злой и не бесчинник есмь, прощаю тебе, исполняя слово Писания: любите врагов ваших. Эх, бай Либен, я, грешный человек, хочу спросить тебя: стоит ли из-за старого вина распря заводить, поносить и ругать друг друга? Недостойно мною вина пить, я ныне его не принимал, ты же много выпил, — ну и прегрешил. Так проси у бога прощения, зане благословенно вино, но проклято пьянство. Я на твоем месте велел бы ребятам все старое вино из погреба вон вынести и молвил бы Хаджи Генчо: „Пей, Хаджи, колико твое чрево вместит“. Сделай же так, бай Либен, и господь вседержитель простит тебя, а дьявол исчезнет.

Лета от рождества Христова 1855, а от сотворения мира 7392, мая 5.

Хаджи Генчо Проданович Сыч во Христе боге».

Написав письмо, Хаджи запечатал его, за неимением красного, желтым воском и написал сверху: «Это письмо отдать господину Либену Лудомладову в собственные руки. Во имя отца и сына и святого духа — многолетно».

Затем он позвал одного из своих учеников и вручил ему свое послание с наставлением:

— Отдай это письмо дедушке Либену, а если он спросит, от кого, скажи — из Царьграда, и, не дожидаясь ответа, беги обратно.

Но Хаджи Генчо жестоко ошибся в своих расчетах. Дедушка Либен не только не остановил мальчика и не спросил его ни о чем, но взял письмо и выкинул. Таким образом, вся риторика Хаджи Генчо пропала даром.

Дедушка Либен был в это время занят новым делом.

— Нет, нет, сынок, — говорил он. — Женю тебя на Минке Ослековой. Хоть она и не такая красавица, да отец и мать у нее люди хорошие, почтенные — не то что твой христопродавец Хаджи Генчо!

— Поверь мне, отец: на него и на его домочадцев клевещут из зависти, — отвечал Павлин. — Он хоть и злой и обжора, а все-таки человек умный и почтенный.

— Эге, сынок, да этот нечестивец, как вижу, и тебя успел околдовать! Что ты говоришь, подумай! Перекрестись!

— Лучше ты подумай, что делаешь, отец. Ведь все на нас будут пальцами показывать; ни одна девушка не захочет за меня выйти. Друзья будут меня избегать, — говорил Павлин, чуть не плача.

— Слушай, сынок: чтоб я о Хаджи Генчо больше слова от тебя не слышал. Спроси-ка Тончо: он тебе о твоем Хаджи Генчо порасскажет. Узнаешь, что это за человек.

— Да что же говорит Тончо?

— Что говорит? Ты знаешь, что они с Хаджи Генчо прежде большими приятелями были. Раз ездили они вместе в Филибе, и Тончо видел собственными глазами, как Хаджи Генчо читал Евангелие в еврейской церкви, как он украл болгарского мальчика и отдал его евреям, чтобы те его зарезали и причастились его кровью. А потом он видел, как Хаджи Генчо однажды ночью разговаривал с домовым. Ну, скажи на милость: неужели и это неправда?

— Пусть сто раз будет правда. Пусть Хаджи Генчо виноват. Да Лила-то тут при чем? Зачем позорить эту скромную, добрую девушку? Почему она должна страдать и мучиться, терпеть обиды и оскорбления только из-за того, что на свете водятся черти, негодяи, домовые, евреи и разные злые языки?

— Как почему? Потому что она дочь богоотступника и колдуна. Многие видели, как над домом Хаджи Генчо каждую ночь летает огненный змей; может, он влюбился в твою Лилу, как часто бывает с красивыми девушками.

— А я говорю тебе: Тончо со своими приятелями лгут и клевещут. Сами они змеи, жабы, гады. Да зачем нам голову ломать и спорить о том, кто лжет и кто правду говорит. Я и тебе и всему свету скажу: пусть все дьяволы пойдут против Хаджи Генчо — я и тогда не откажусь от своей суженой. Ну, что ты можешь со мной сделать? Слушай, отец, воля твоя, а только я на другой ни за что не женюсь. Так и знай: женюсь только на Лиле, — решительно заявил Павлин. — Женюсь на ней, хоть все дьяволы вместе с Тончо пойдут против меня. Поверь, отец, Тончо и его приятели способны бог знает что выдумать: эта мразь, коли начнет пакостить, так уж нет такой гадости и подлости, на которые бы она не пошла. Их уста любую мерзость способны изрыгнуть — ничем не побрезгуют. Спроси кого угодно: в еврейской церкви Евангелие не читается; евреи в него не верят. Зачем же Хаджи Генчо стал бы читать им Евангелие? Но, на беду, Тончо не единственный лжец в нашем селе; у нас много таких, которые считают праздником тот день, когда им удастся очернить чье-нибудь доброе имя.

— Да ради чего станут люди лгать? Из-за чего позорить ближнего? Какая им польза от этого?

— А из-за того, отец, что сами они дурные, бесчестные люди и правды не любят. Но честный человек не только не должен верить негодным смутьянам, а обязан бороться против них, отстаивать истину, защищать угнетенных и оскорбленных, — попирать врагов правды. Я исполню то, что задумал, отец, и докажу всем этим пакостникам, что я выше их.

— Ты говоришь, как философ, сынок; это очень хорошо, но Лиле твоей женой не бывать, — заявил дедушка Либен, топнув ногой.

— Посмотрим! — невозмутимо промолвил Павлин.

— Как ты смеешь, песий сын, противоречить отцу! Знаешь ли ты, что я тебя отправлю в конак и попрошу агу всыпать, тебе пятьдесят горячих? Ишь ты, как расхрабрился! Да я тебя раздавлю, как паука, а позволенья жениться, на дочке Хаджи Генчо не дам! Не дам — и все тут!

Дедушка Либен от природы был человек неуравновешенный, раздражительный, вспыльчивый, но в сущности добрый, мягкосердечный; он мог в исступлении убить того, кто посмел ему перечить, но в то же время был способен на самопожертвование ради того, чтобы сделать добро ближнему. Павлин, зная характер отца, не стал с ним спорить и ушел.