Онлайн чтение книги Буря
7

Война гримировалась, меняла костюмы и все же оставалась войной. Возле города были живописные холмы, зеленые долины, извилистые речки. А город чем-то напоминал Сергею старые города Франции. Были здесь и узкие старинные улички, и нежные барочные костелы с мучениками, которые чересчур театрально страдают, с порхающими херувимами, был замок на пригорке, и цветистые вывески питейных заведений, и сады, с крупными розами, пунцовыми, чайными, бледножелтыми, было много задумчивых деревьев — кленов, дубов, лип.

Не умолкая грохотали орудия, стучали пулеметы. На тротуарах лежали трупы убитых — солдаты и горожане, случайно застигнутые огнем. А возле Остробрамских ворот стояла на коленях старая женщина в косынке и о чем-то молила красивую равнодушную богородицу.

Сергей заглянул в пустой дом. На стенах висели цветные фотографии Ниццы с нестерпимо синим морем и с пальмами, распятие из желтой кости, портрет дамы в платье с рюшами. На зеленом бархатном кресле сидел позабытый хозяевами старый фокстерьер, не лаял, не выл, только, скорбно склонив набок голову, думал о происходящем. Сергей взял книгу, она была раскрыта, кто-то ее читал, может быть за час до боя. Это был томик стихов.

Внизу, в темном погребе, среди пустых бочек, сидели женщины с детьми и старик в пестром турецком халате; когда поблизости разрывался снаряд, они восклицали: «О пан-Иисус!..»

КП дивизии помещался в подвале брошенного дома. И там было то же, что и на КП в степной балке или в землянке у Днепра. Так же над исчерченной картой сидел начальник штаба, болезненный полковник, с умными, усталыми глазами, только теперь эта карта была планом города: бои шли за узкие улицы, за дома, за глубокие полутемные дворы. И так же, как под Орлом или у Чернобыля, угрюмый генерал говорил связистке: «Дайте Ерушкина», и связистка долго повторяла: «Дайте Ландыш», а потом генерал кричал в трубку: «Почему мямлите? Не перебивайте, я разговариваю! Вы меня слышите? Почему мямлите?» И так же пять минут спустя он объяснял командующему армией, что Ерушкин не виноват: танки не прошли, крепкие стены… И на улицах, как в поле, солдаты, пригибаясь, перебегали двадцать или тридцать шагов, которые отделяют одну позицию от другой и жизнь от смерти. И так же санитарки подбирали раненых; а кругом рвались снаряды и мины.

Генерал сказал Сергею:

— Вас требует командующий — КП у них при въезде в город напротив кладбища Рос.

Сергей невольно улыбнулся:

— Поэтическое название. Здесь, правда, много роз.

Генерал тоже улыбнулся, и его суровое неприветливое лицо, как будто высеченное из очень твердого серого камня, неожиданно стало мечтательным.

— Розы чудесные… Только кладбище не Роз, а Рос. Не знаю, почему так назвали, может быть роса там особенная…

И снова его лицо затвердело, он крикнул: «Дайте Ерушкина».

Командующий армией был занят — приехал член Военного Совета фронта. Сергею сказали, что генерал освободится через час.

Был теплый день с частым мелким дождем. На кладбище доцветали розы. Воздух был наполнен запахами цветов и мокрой травы. Сергей рассматривал надгробные памятники, манерные и грациозные, с печальными ангелами, с нежными двустишиями, с венками из бессмертников. Иным памятникам было больше ста лет; имена на плитах стерлись; от сентенций и клятв остались разрозненные слова: «разлука… лью слезы… навеки…»

На кладбище устроили сборный пункт для военнопленных. Среди мрамора и роз бродили унылые небритые немцы. Один из них обратился к Сергею:

— Может быть, господин майор говорит по-немецки, или по-французски, или по-английски?

–. Говорю по-французски. Что нужно?

— Я хотел спросить господина майора, что с нами сделают? Лейтенант нам сказал, что красные не признают женевской конвенции и убивают пленных.

— Вы до сих пор не поняли, что ваши офицеры вас морочат?

— Лейтенанту трудно меня морочить — у него незаконченное среднее образование, а я доцент Марбургского университета. Но моя специальность не международное право, а санскрит. Откуда мне знать, как поступают русские с пленными? Я здесь всего второй месяц.

— Где же вы раньше были?

— Повсюду. В Нарвике, там дома на сваях, копченая оленина. Я был в Греции, видел Пропилеи, а вино там скверное, воняет смолой, не похоже на нектар. Я был в Египте. В России был мой младший брат, студент, он писал, что Крым неожиданно напоминает Ривьеру…

Сергей с отвращением поглядел на развязного немца.

— Ну, а зачем вы шлялись из страны в страну?

Пленный обиженно ответил:

— Мы воевали, господин майор, и неплохо… Вот только здесь приключилась беда — генерал Штаэль объявил, что к нам идут сто танков, а они почему-то не пришли…

Сергей отошел от болтливого немца; глядел на куст роз, который осыпался под сеткой дождя. А немец, успокоенный словами русского майора, сел на могильную плиту, вытащил бутерброд, завернутый в восковую бумагу, и стал сосредоточенно жевать.

Командующий сказал Сергею:

— Вот узлы — тюрьма, район церквей и эта рощица. Пехота топчется… Нужно сделать проходы для танков. Понятно?

Осмотрев местность, Сергей решил перебросить группу саперов с шашками на параллельную улицу. Можно пробраться через дом — залезть в окно второго этажа. Во дворе немцы… Если выйти на ту улицу, можно подорвать корпус и разобрать баррикаду. Сергей поручил дело лейтенанту Гусарову, опытному подрывнику, смешливому зеленоглазому студенту строительного института, которого все звали Яшей.

— Ты, Яша, осторожнее…

Сергей взобрался на четвертый этаж, чтобы следить за операцией. Он стоял у окна, прикрытого мешками с песком; утром здесь еще были немцы. Сергей видел, как поползли саперы, как погиб лейтенант Гусаров — его застрелил автоматчик. Потом забил гейзер из огня, дыма и камня. В конце улицы показались наши танки.

Сергей оглянулся. Глобус, какие-то пробирки, на стене под стеклом тусклые выцветшие бабочки и рядом мертвый немец — лежит, раскинув руки.

Сергей не слышал, как сержант Горский говорил:

— Товарищ майор, лучше уйти — пристрелялись…

Все зашаталось — сержант, глобус, бабочки. Сержант вывел раненого Сергея на темную винтовую лестницу. Носились с криком кошки. Внизу кто-то плакал: «О пан-Иисус!..» Сергей почувствовал, что не может стоять, сел на ступеньку; сильно болело плечо, а в глазах все шаталось, как будто дом падает. Потом пришли санитары.

Немцы начали сдаваться. Теперь они держались только в роще на западной окраине города. В центре уже трещали «виллисы». Стояли вереницы брошенных немецких машин; площадь перед большим зданием, где помещался немецкий штаб, была завалена автоматами, касками, книгами, ящиками с гранатами, с сигаретами, с мылом, с орденами. Шел проливной дождь. Какой-то солдатик озабоченно осматривал раскиданное барахло, горевал, что под дождем пропало курево; потом он подобрал баночку с затейливой этикеткой, повертел, понюхал и спросил переводчика, что это такое; тот перевел: «Французский крем от загара»; солдатик бросил банку на землю и так выругался, что, кажется, дрогнули все жеманные святые. Подполковник Ерушкин вытирал рукавом лицо и жадно пил воду из ковша. Командующий докладывал начальнику штаба фронта: «Рощу ликвидировали. Захвачено — орудий сто пятьдесят шесть…» И в Москве диктор, вбирая побольше воздуха, репетировал: «Штурмом овладели столицей Литовской советской республики городом Вильнюс».

Сергей лежал в санбате, рана теперь не болела; он только попрежнему чувствовал слабость. Санитарка принесла букет, с грустью сказала:

— Чересчур распустились, рвешь, а они осыпаются…

Дождь прошел. Просветлело, и деревья на холме были особенно зелеными.

Хирург дивился:

— Это у вас счастливая звезда. Ведь на полсантиметра правее, и была бы совсем другая картина. А вы через месяц воевать сможете…

Сергей прочитал письмо Вали — ему дал сержант Горский, когда они шли в город. Валя писала: «Пусть тебя хранит моя любовь…» Он задумчиво улыбнулся. Через месяц смогу воевать… А еще придется повоевать, ничего они не поняли, как тот болван на кладбище… Яшу жалко… Непонятно, как я выкарабкался? Действительно, звезда… Четвертое ранение, и каждый раз мелочь…

Стемнело. Над холмом, над деревьями показались звезды, отчетливые, крупные, похожие на иллюминацию далекого города или на светляков, которые заполняют черные ночи юга. Что такое звезда? — думал в полузабытьи Сергей. — Любовь Вали? Звездочка на пилотке? Или эти — далекие, но такие близкие, что сейчас встану и поймаю одну — пусть светит в землянке…