ГЛАВА XXIII

Онлайн чтение книги Консервный ряд Cannery Row
ГЛАВА XXIII

Черная туча опустилась на Королевскую ночлежку. Всякое веселье угасло в ней. Мак вернулся из лаборатории с выбитыми зубами и разбитой губой. Чтобы еще больше наказать себя, Мак не стал мыть лицо. Он лег в постель, натянул на голову одеяло и не вставал весь день. Сердце его болело так же сильно, как разбитая губа. Он перебирал в уме все плохое, что сделал в жизни, и оказалось, все, что он делал, было плохо. Ему стало очень горько.

Хьюги с Джонсом посидели немного, глядя в пространство, и пошли на рыбозавод «Эдиондо», попросили работу и получили ее.

Элен почувствовал себя так погано, что двинулся в Монтерей, затеял драку с солдатом и был сильно побит. Ему сразу стало легче, еще бы — получить хорошую трепку от человека, которого мог уложить на обе лопатки мизинцем.

Милочка одна была счастлива из всей компании. Она весь день сидела под кроватью Мака и с наслаждением грызла его туфли. Она была умная собака, и зубки у нее были острые. Два раза в приступе лютого отчаяния Мак вытаскивал ее из-под кровати и брал под одеяло для компании, но она вырывалась и продолжала терзать туфли.

Эдди побрел как во сне в «Ла Иду» поговорить с другом-барменом. Выпил немного, занял несколько пятицентовиков, опустил их в музыкальный автомат, пять раз слушал «Грустную девушку».

Весь Консервный Ряд отвернулся от Мака с ребятами; они знали это и знали, что поделом. Они стали отщепенцами общества. Были забыты все их благие намерения Они ведь хотели угостить Дока, но этот факт, даже если и был известен, никем не упоминался и не принимался в рассуждение. Об учиненном разгроме судачили в «Медвежьем стяге». О нем говорили в консервных цехах В «Ла Иде» разгром обсуждали пьяницы, добродетельно покачивая головами. Ли Чонг отказывался давать какие-нибудь объяснения. Его финансовое нутро было все в синяках и кровоподтеках. Слухи в конце концов вылились в следующую историю: «Они украли спиртное и деньги. Вломились в лабораторию и перевернули все вверх дном исключительно из жестокости и по чистой злобе». Причем это говорили люди, хорошо знавшие, как все произошло. Пьяницы из «Ла Иды» предлагали пойти и поколотить их к чертовой матери, чтобы неповадно было обижать такого человека как Док.

Только сплоченность и бойцовские качества команды Мака спасли их от возможной расправы. Люди, давно утратившие благородство души, кипели благородным негодованием. Сильнее всех метал громы и молнии Том Шелиган, а уж он бы не преминул участвовать в дебоше, будь он поблизости.

Общество отринуло от себя Мака с ребятами. Сэм Мэллой перестал заговаривать с ними, когда они шли мимо его котла. Они замкнулись в себе, и никто не знал, удастся ли им вернуть общее расположение. Социальный остракизм влияет на людей по-разному: либо человек преисполнится решения стать лучше, чище, добрее, либо напротив, совсем испортится, бросит всему свету вызов и пустится во все тяжкие. Последнее встречается во сто крат чаще.

Добрые деяния Мака с ребятами точно поместили на чашу весов добра и зла. И что оказалось: они были ласковы и добры с Милочкой, они были великодушны и терпимы друг с другом. Когда схлынул острый приступ отчаяния, они устроили в Королевской ночлежке генеральную уборку, какой никогда прежде не устраивали. Вычистили до блеска плиту, выстирали всю одежду, белье и даже одеяла. Финансовые их дела благодаря трезвому поведению поправились. Хьюги и Джонс работали и приносили домой всю зарплату. Провизию они покупали в магазине «Дешевые товары» — не могли вынести укоряющего взгляда Ли Чонга.

Именно в эти дни Док высказал одну мысль, которая могла бы быть верной, но в цепи его рассуждений отсутствовало одно звено, а потому и не узнать теперь, верна ли та мысль. Было четвертое июля. Док сидел у себя в лаборатории с Ричардом Фростом. Они пили пиво, слушали новый альбом Скарлатти и смотрели в окно. Возле Королевской ночлежки лежало большое бревно, на котором сидели Мак с ребятами, греясь в лучах полуденного солнца Они сидели на склоне холма и смотрели вниз на лабораторию.

— Поглядите на них, — сказал Док. — Вот вам истинные философы. Я думаю, что Мак и ребята знают все, что когда-либо случалось в мире, более того, они наверняка знают, что еще в мире случится. По-моему, они гораздо успешнее, чем другие, выживают на этой земле. В то время, как люди убивают себя, потворствуя своим амбициям и алчности, надрывая нервы, они живут безо всякого напряжения. Все наши так называемые преуспевающие мужчины и женщины — больны, у них расстроены желудки к души. Мак же и его ребята — здоровы и на удивление чисты. Они делают, что хотят. Они удовлетворяют свои потребности, называя вещи своими именами.

От этой длинной речи горло у Дока пересохло, и он осушил стакан пива. Помахал в воздухе двумя пальцами и улыбнулся.

— Ничего нет приятнее первых глотков, — сказал он.

— А по-моему, они ничем не отличаются от всех остальных людей. Просто у них нет денег.

— Они могут иметь их, — сказал Док. — Могут погубить свою жизнь и разбогатеть. У Мака задатки гения. Все они смекалистые ребята; если им что надо, головы у них работают. Просто им открыта истинная сущность вещей и они не ловятся на всякую глупость.

Знай Док, в каком унынье пребывает сейчас компания Мака, он на этом бы остановился. Но Доку никто не говорил, каким презрением окружило их общество.

Он медленно налил пиво себе в стакан.

— Думаю, я смогу убедить тебя в своей правоте, — сказал он. — Видишь, они сидят на бревне и смотрят в нашу сторону? Ну так вот — через полчаса на Маячной улице появится парадное шествие, посвященное Четвертому июля. Стоит им повернуть головы, и они увидят его, стоит встать, и они смогут им полюбоваться, а уж если пройти два коротеньких квартала, так парад прошествует в двух шагах от них. Так вот, они даже головы не повернут.

— Ну и не повернут, — сказал Ричард Фрост. — Что это доказывает?

— Что доказывает? А то, что они знают все об этом параде. Они знают, что первым поедет мэр и на капоте его машины будут развеваться флаги. За ним последует Длинный Боб на белом коне с флагом, пойдут городской совет и две роты солдат из форта, затем члены Общества в защиту американских оленей под лиловыми зонтиками, рыцари-тамплиеры, украшенные белыми страусовыми перьями, с мечами в руке; рыцари Колумба, украшенные алыми перьями, с мечами в руке. Будет играть оркестр. Мак с ребятами все это знают. Они все это видели. И не хотят смотреть еще раз.

— Нет такого человека, который не хотел бы посмотреть парад, — сказал Ричард Фрост.

— Поспорим?

— Поспорим.

— Меня что всегда удивляло, — сказал Док. — Качества, которыми мы восхищаемся в человеке — доброта, щедрость, открытость, прямодушие, понимание, чувствительность, — все они обеспечивают неуспех в нашей системе. Те же черты, которые мы считаем гнусными — лукавство, алчность, жажда наживы, подлость, низость, эгоизм, своекорыстие, — все это, напротив, гарантирует успех. Людей восхищает первый джентльменский набор, но пользоваться они любят плодами второго.

— Кто согласится быть честным, но голодным? — сказал Ричард Фрост.

— Дело не в голоде. Дело совсем в другом. Каждый волен выбирать между спасением души и всеми царствами мира, и почти все выбирают земные царства. Все да не все. Везде в мире встретишь такого Мака с его ребятами. Я видел его в продавце мороженого в Мексике, в алеуте на Аляске. Вы ведь знаете, ребята хотели угостить меня. Но что-то в какой-то миг пошло не так. А ведь они хотели устроить мне вечеринку. Вот что ими двигало. Стоп, — прервал себя Док, — кажется, уже слышен оркестр.

Он поспешил наполнить стаканы, и оба подошли к окну.

Мак с ребятами в полном унынье сидели на бревне и смотрели на лабораторию. Звуки оркестра доносились со стороны Маячной улицы, барабанная дробь эхом отскакивала от домов. Наконец из-за поворота выехала машина с мэром, над капотом у нее полоскались флаги, следом скакал Длинный Боб на белой лошади, неся в руке флаг, затем оркестр, затем солдаты, члены Общества в защиту американских оленей, рыцари-тамплиеры, рыцари Колумба. Ричард с Доком не отрываясь смотрели в окно. Но привлекал их внимание не парад, а цепочка людей, сидевших на бревне.

И что же? Не повернулась ни одна голова, не вытянулась ни одна шея, Парад шествовал мимо, и никто из ребят не двинулся. Парад прошел. Док осушил стакан и мягко помахал двумя пальцами в воздухе.

— Ха! Ничего нет приятнее первых глотков.

Ричард двинулся к двери.

— Какое принести пиво?

— То же самое, — сказал мягко Дон. Он улыбался, глядя вверх на Мака с ребятами.

«Время исцеляет; все пройдет; все забудется» — хорошо говорить тем, кого беда обошла; для тех же, кого она коснулась, ход времени остановился, никто ничего не забыл и ничего не менялось. Док понятия не имел, какая боль, каков разрушительное самобичевание поселились в Королевской ночлежке, а то бы он что-нибудь придумал. И Мак в ребятами не знали этих мыслей Дока; если бы знали, ходили бы уже опять с поднятой головой.

Плохое наступило время. Зло незаметно вползло на пустырь. Сэм Мэллоу то и дело воевал с женой, и она не переставая плакала. Из-за эха, рождавшегося в котле, казалось, что плачет она под водой. О Маке с ребятами и говорить нечего. Добродушный привратник «Медвежьего стяга» вышвырнул за дверь пьяного; швырнул его слишком далеко, не рассчитав силы, и бедняк сломал спину. Три раза пришлось Альфреду ездить в Салинас давать показания; дело закрыли, но Альфреду от этого не стало легче. Он был хороший привратник, до этого никогда никого не увечил.

И в довершение всего несколько высокоумных городских дам, лечась о нравственности молодого поколения, потребовали закрыть вертеп, где свил гнездо самый гнусный разврат. Обычно городские дамы выступали в поход против Доры раз в году в мертвый сезон между Четвертым июля и окружной ярмаркой. Дора в таких случаях закрывала «Медвежий стяг» на неделю. Это было даже не так и плохо. Все получали отпуск, и делался небольшой ремонт — заново оклеивали обоями комнаты и чинили канализацию. Но в этом году дамы объявили священную войну. Они жаждали снять с кого-нибудь скальп. Летом жить было скучно, и в них точно бес вселился. Они стали докапываться, кто настоящий владелец дома, где предавались пороку, какова арендная плата за дом и к каким побочным мелкомасштабным бедствиям может привести закрытие заведения. Вот какая серьезная угроза нависла над «Медвежьим стягом».

Дора была закрыта полные две недели; за это время Монтерей принял у себя три съезда. Слух о новоявленных неудобствах мгновенно разлетелся по всей округе. И Монтерей лишился пяти съездов, намеченных на следующий год. Дела были плохи повсеместно. Доку пришлось взять в банке ссуду, чтобы заплатить за экспонаты, разбитые во время пирушки. Элмер Рекати улегся спать на полотно Южной Тихоокеанской, и ему отрезало обе ноги. Налетел внезапный, совершенно неожиданный шторм, сорвал с якоря один сейнер, три лодки, их разбило о скалы и выбросило печальным грузом на берег у Дель Монте.

Не находилось объяснений всем этим бедствиям, обрушившимся на монтерейцев. Каждый винил себя. Отчаявшиеся люди перебирали в памяти тайные прегрешения и спрашивали себя, не этим ли они прогневили судьбу. Одни винили во всех бедах пятна на солнце, другие, ссылаясь на закон вероятностей, снимали с солнца всякую вину. Что интересно, даже врачи — и те не могли поживиться на этих несчастьях: верно, болели многие, но все это были настоящие болезни, недоходные, которым не поможешь патентованным средством.

И тут заболела Милочка. Она была очень толстеньким веселым щенком, но пять дней жестокой лихорадки превратили ее в маленький, обтянутый кожей скелетик. Коричневый носик покраснел, десны как будто выцвели. Глаза у нее лихорадочно блестели, все тельце пылало, а иногда бил озноб. Она ничего не ела и не пила, ее кругленький животик опал, прилип к позвоночнику, даже в хвосте сквозь кожу просвечивали косточки. Очевидно, у нее была чумка.

Паника охватила обитателей Королевской ночлежки. Милочка была для всех бесценным сокровищем. Хьюги с Джонсом бросили работу, чтобы ухаживать за больным щенком. Сидели возле нее по очереди. Держали на ее лобике прохладную влажную тряпку, но с каждым днем Милочке становилось все хуже и хуже. В конце концов отправили к Доку делегацию, Элена и Джонса, хотя им очень не хотелось идти. Док в это время изучал карту морских приливов и отливов и одновременно поглощал куриное рагу, главным составным которого была не курятина, а морские огурцы [То же, что голотурии, беспозвоночный тип иглокожих]. Посланцам Королевской ночлежки показалось, что Док взглянул на них не очень приветливо.

— Мы из-за Милочки, — сказали они. — Милочка заболела.

— Что с ней?

— Мак говорит — чумка.

— Я не ветеринар, — сказал Док. — Не знаю, как лечат чумку.

— Ну и что ж? Вы только взгляните на нее. Она черт-те как болеет.

Пока Док осматривал Милочку, ребята стали в кружок, не отрывая от нее глаз. Он посмотрел глазные яблоки, десны. Пощупал ребрышки, которые выпирали, как спицы, слабенький позвоночник.

— От пищи отказывается? — спросил Док.

— Ничего не ест.

— Кормите ее насильно крепким бульоном и яйцами, давайте рыбий жир.

Док показался им холодным и официальным. Осмотрев Милочку, он вернулся к своим картам и рагу.

Но у Мака и ребят теперь появилось занятие. Они варили мясо, пока бульон не приобретал крепости виски. Они вливали ей рыбий жир как можно глубже в глотку, чтобы она хоть сколько-нибудь проглотила. Они держали морду так, чтобы рот образовал воронку, и лили туда теплый бульон. Ей оставалось или захлебнуться, или глотать. Они кормили ее каждые два часа и все время давали пить. Раньше они спали по очереди, теперь не спал никто, сидели возле нее молча и ждали кризиса.

Кризис наступил под утро. Ребята дремали в своих креслах, бодрствовал только Мак, не сводя глаз с Милочки. Вдруг он заметил, что у нее дрогнули ушки, поднялась и опустилась грудная клетка. Шатаясь, она поднялась на свои тонюсенькие ножки, потащилась к двери, попила немножко воды и, обессилев, легла на пол.

Мак радостным воплем разбудил ребят. Он неуклюже плясал по комнате. Все стали что-то кричать друг дружке. Ли Чонг, вынося баки с мусором, услыхал их и презрительно фыркнул. Альфред, привратник, решил, что у Мака пирушка.

К девяти часам Милочка сама съела сырое яйцо и выпила полпинты взбитых сливок. К полудню она стала заметно набирать вес. Через день она уже немножко играла, а к концу недели Милочка опять стала веселым, здоровым щенком.

Наконец-то в этой полосе бедствий забрезжил луч надежды. Признаки добрых перемен стали заметны всюду. Сейнер починили, спустили на воду, и он опять вышел в море. Доре передали, что можно спокойно открывать «Медвежий стяг». Эрл Уэйкфилд поймал двухголового ерша и продал его музею за восемь долларов. Полоса бедствий и тщетного ожидания кончилась. От нее не осталось и следа. В ту ночь занавески в окнах лаборатории были опущены, до двух часов ночи слышались Грегорианские песнопения, а когда музыка смолкла, от Дока никто не вышел. Какая-то работа совершалась в сердце Ли Чонга, и в минуту восточного влияния он простил Мака и ребят, списал лягушачий долг, который был главной причиной душевных мук. В знак примирения Ли Чонг взял пинту Старой тенисовки и понес Маку. Их хождения в магазин «Дешевые товары» задевали его чувства, но теперь с этим будет покончено. Визит Ли как раз совпал с первым здоровым проявлением разрушительного инстинкта у Милочки после болезни. Ее вконец избаловали, и никто больше не собирался приучать ее к чистоплотности. Когда Ли Чонг вошел в Королевскую ночлежку с бутылкой тенисовки, Милочка самозабвенно уничтожала единственные кеды Элена, а хозяева радостно ей хлопали.

Мак никогда не ходил в «Медвежий стяг» по чисто мужской надобности. По его мнению, это отдавало бы кровосмешением. Подобное заведение было у бейсбольных площадок, туда он и наведывался. Вот почему, когда Мак переступил порог гостиной, все решили, что он заглянул выпить пива.

— Дора у себя? — спросил он Альфреда.

— А какое у тебя к ней дело? — в свою очередь, спросил Альфред.

— Мне надо кое-что у нее спросить.

— Что?

— Не твое, черт возьми, дело, — ответил Мак.

— Ладно. Как знаешь. Пойду узнаю, захочет ли она говорить с тобой.

Секунду спустя он провел Мака в святая святых «Медвежьего стяга». Дора сидела за откидной конторкой. Ее апельсинового цвета кудряшки были уложены в высокую прическу, глаза защищал зеленый козырек. Толстым пером она делала записи в бухгалтерской книге-старинном добротном гроссбухе для ведения двойной бухгалтерии. На ней был роскошный шелковый розовый халат с кружевами у запястий и горла. Услыхав, что вошел Мак, Дора повернулась на вращающемся стуле и посмотрела на него. Мак стоял и молчал, ожидая, когда Альфред уйдет. Альфред ушел и притворил за собой дверь.

Дора подозрительно смотрела на Мака.

— Ты зачем пришел? — спросила она.

— Видите ли, мэм, — сказал Мак, — вы, конечно, слыхали, что мы наделали недавно у Дока?

Дора сдвинула на темя козырек и сунула ручку в старинную, из спиральной пружины державку.

— Да, — сказала она, — слыхала.

— Видите ли, мэм, мы хотели угостить Дока. Можете не верить, но мы хотели устроить ему вечеринку. А он не приехал вовремя. И все пошло-поехало не туда.

— Слыхала, слыхала, — сказала Дора. — А чем же я могу вам помочь?

— Видите ли, — сказал Мак, — мы с ребятами решили спросить вас, что нам такое сделать, чтобы Док понял.

— Хм-м, — протянула Дора.

Она откинулась на стуле, положила ногу на ногу и разгладила на коленях халат; взяла сигарету, закурила и стала думать.

— Вы устроили для него вечеринку, на которой его не было. Ну так сделайте для него вечеринку, чтобы он на ней был, — сказала она.

— Бог ты мой, — сказал Мак дома ребятам, — все так просто. Дора — гениальная женщина. Неудивительно, что она хозяйка. Гениальная женщина.


Читать далее

ГЛАВА XXIII

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть