Онлайн чтение книги Царская тень The Shadow King
Глава 9

Астер и Кидане спорят во дворе. Рассвет еще не наступил, и на Астер блуза Кидане и его бриджи. На ее плечах толстыми складками лежит, ниспадая до колен, накидка. Она упряма и несгибаема, она не уступает Кидане, у которого опущены плечи и опухли глаза. Их громкие голоса взорвались вскоре после его возвращения поздним вечером. Его появление вытащило из кровати кухарку и Хирут – нужно было приготовить ему позднюю трапезу. Теперь кухарка сидит рядом с ней, неторопливо перебирая чечевицу в миске, они слушают звуки набирающей обороты ссоры между супругами.

Сними, говорит он. Я тебе это сказал, едва только вошел.

Это мое право.

Это накидка моего отца. Видишь кровь на ней? Грязная шамма [32]Накидка ( амхар. ). Кидане соскальзывает с одного плеча. У меня нет времени на пустые разговоры, говорит он, я не спал несколько дней. А теперь еще это. Он тянется к застежке на горле накидки жены. Отдай ее мне.

Я знаю, чья она, говорит Астер.

Берхе переделал для нее одежду Кидане. Под накидкой туника, отвечающая размеру ее хрупких плеч, с укороченными рукавами, с обрезанным и подшитым подолом. Он переделал брюки под ее икры, слегка расширил на бедрах, и теперь они красиво обхватывают тонкую талию Астер. Одежда изящно сидит на ее фигуре, подчеркивая мягкие линии тела.

Кухарка отставляет миску, отирает руки о платье. Как долго они могут этим заниматься, шепчет она, глядя на препирающуюся супружескую пару. Завтра столько дел.

Они уже достали из кладовки все приправы, бобы и зерно, распределили их по маленьким мешочкам. Они уже подготовили связки шарфов и одеял, купленных соседями, – связки эти достаточно легкие для переноски. Они заполнили бессчетное число кувшинов водой, чтобы пить на марше. Кухарка приготовила столько еды, что можно было бы накормить всех гостей на богатой свадьбе, но этого хватит им всего на несколько дней. Они работали без перерывов, но еще предстоит принять некоторые решения о том, что оставить и что Астер предстоит отдать на расхищение бандитам или итальянцам.

Это накидка моего отца, говорит Кидане. Ты уже погубила мою тунику и брюки. Снимай накидку.

Она носила эту одежду последние пять дней, снимала только на ночь, когда возвращалась из своих поездок, а накидку клала себе в ноги, ложась спать в черном платье. Хирут трудно разглядеть это в темноте, но она знает, что Астер обвела веки сурьмой, как делала это каждое утро, до того как пропала на несколько дней, и еще она знает, что Астер сплела свои отрастающие волосы в тугие плоские косички.

Нет. Я заслужила это право, говорит она.

Кидане издевательски смеется. Право? Кто дает тебе право брать то, что принадлежит мне? Он проводит пятерней по своим растрепанным волосам и опускается на корточки, обхватывает колени руками. Он сидит так, глядя в раздраженной тишине на сад.

У меня есть это право, Кидане. Она опускает на него глаза. Кто, по-твоему, подготовил все эти припасы для твоих людей? Кто закупил для тебя шарфы, одеяла и воду? Она замолкает, чтобы проглотить слюну. Я заслуживала это право долгое-долгое время.

Недавно прошел дождь, и воздух напитан влагой. От этого последние слова Астер повисают в пространстве между супругами, словно сорванные ветром листья в поисках покоя.

Что такого она заслужила, чего не заслужили все мы? бормочет себе под нос кухарка. На чьих плечах лежит вся работа?

Мой отец истекал кровью на этой накидке, а ты глумишься над жертвой, которую он принес стране. Кидане вскакивает на ноги и тычет пальцем ей в лицо. Он в ярости, в опасной близости от того, чтобы наброситься на нее.

Я тоже истекала кровью без нужды, говорит она и подходит на шаг ближе к нему, словно собирается положить голову ему на грудь. Она говорит тем ровным, тихим голосом, каким заговорила с того часа, когда облачилась в эту одежду. Тем же тоном она приказывала вчера Берхе открыть ворота, чтобы она могла уехать до рассвета. Тем же мягким голосом обращалась она к кухарке, когда сказала после возвращения: Почему ты никогда не сядешь рядом и не поешь со мной, как мы это делали молодыми? А для Кидане она добавляет: Ты думал, я позволю тебе забыть?

Она никогда никого не видит, кроме себя. Кухарка вдавливает кулак в бобы. Вещи не меняются только оттого, что ей так хочется.

Кидане отрицательно качает головой. Ты, говорят, была в горах с Буной, ты пытаешься сама провести мобилизацию. Он наклоняется к ней, и теперь их лица располагаются чуть не вплотную друг к другу. Не можешь же ты быть такой глупой.

Астер разглядывает мужчину перед ней. Наконец она говорит: Я делала то, о чем меня просила императрица и все остальные женщины этой страны. Разве нам тоже не следует что-то делать? Или это только твоя страна? Я купила тебе две новые винтовки. Кухарка приготовила дополнительные лекарства. Другие женщины приводят еще ослов, приносят корзины. Разве это не то, что тебе нужно?

Новые винтовки? Откуда?

Маузер, моя винтовка, с которой я пришла к тебе, когда мы поженились, говорит Астер. Где она? Отец учил меня стрелять из этой винтовки. В прошлую войну моя мать делала для нее патроны. Отдай ее мне.

Кухарка покачивает головой и тихо смеется. Видишь, говорит она Хирут, он и у нее винтовку забрал.

Кидане поднимает руку, собираясь ударить жену. Я давно тебя не бил, но теперь сделаю это.

Она хватает его руку и прижимает ладонью к своей щеке. Сделай это, говорит она, ее голос становится громче. Я заслужила эту накидку, ты не можешь отказать мне в этом, ты не можешь сказать мне, что забыл обо всем, не можешь сказать, что ничего этого не было. Я заслужила накидку, вот почему ты все еще спишь в одной кровати со мной, вот почему ты любишь меня, вот почему ты возвращаешься после всех тех других, о которых, как ты думаешь, я не в курсе, потому что ты знаешь, кто твоя жена. И ты даже не спросил меня про могилу нашего сына. Я была там, я три ночи спала на этой могиле без тебя, одна. Ты даже не помнишь, что у него был день рождения, его второй день рождения. Ты даже не мог вернуться, чтобы видеть, как он умирает. Ты встречался со своим императором, потому что это было важнее. Я тогда одна ходила в церковь, стояла на коленях, умоляла бога сохранить ему жизнь. И в день его смерти я точно так же была одна. Я заслужила эту накидку, я не отдам ее тебе. Ударь меня. Давай, ударь и увидишь, что я сделаю.

Она замолкает, облаченная в темно-синие сумерки раннего рассвета, у нее перехватывает дыхание.

Кидане берет ее лицо в ладони и приближает к своему. Он говорит тихим голосом, но весомо: Ты можешь сколько угодно оплакивать прошлое, но эти итальянцы уже у наших границ. Бога ради – выряжайся воином, только это ничего не изменит. Ты будешь прислуживать моим людям так же, как кухарка прислуживает тебе. Ты будешь примером для других женщин. Ты будешь исполнять мои приказы. Ты будешь носить моих раненых и хоронить моих мертвецов. Ты будешь заботиться о тех людях, которые доверили мне вести их в бой, о тех, кто готов умереть за меня. Ты будешь выходить и делать это раз за разом, пока я не велю остановиться. Все, что я должен кому бы то ни было, переходит моим людям. С этого момента и до дня моей смерти.

Кидане роняет руки, поворачивается на каблуках и уходит в дом. Вскоре в его кабинете загорается свет.

* * *

Сначала эта фигура появляется, как точка, между двумя линиями горизонта, вихрь ветра и пыли, скользящий по долине. В том, что видит Хирут, ничто не напоминает человека, бегущего с такой скоростью, что сердце готово разорваться. Нет ничего, что говорило бы о плоти и костях, которые соединяют тело с землей. И потому Хирут, наполняя кувшины водой у колодца, только смотрит с любопытством, пока фигура не приближается.

К тому времени, когда он рядом с ней, он дышит так, что не может сказать ни слова. Он стучит себя по костлявой груди и показывает на дом. Наконец он спрашивает: Деджазмач Кидане, где он? Он тощий и голодный, похож на ревностного священника. Он сгибается пополам, кашляет. Где он?

Он ушел сегодня утром со своими людьми, говорит она. Потом добавляет: Они проходят подготовку.

Потом они слышат барабаны, низкие, громкие, настойчивые удары, которые рикошетом от долины устремляются в небо, чтобы затихнуть между тем и другим. Барабанный бой какой-то усеченный, удары разнесены и нарастают по силе, и Хирут решает, что они передают некое послание, расшифровать которое она пока не в силах.

Иди домой, говорит он. Если увидишь его раньше меня, передай, что Ворку ищет его, это срочно.

До нее доносится еще одна барабанная дробь, на сей раз такая громкая, что кажется чудовищным ревом в вихре многоголосого эха.

На узком лице Ворку выражение безумной паники. Передай, веизеро[33]Госпожа ( амхар. ). Астер, и всем остальным, чтобы уходили в горы. Присоединяйтесь к войску – они вас защитят. Найдите людей Кидане. Поспешите. И не забудь передать, что об этом тебе сказал я – Ворку. После этого он разворачивается, несется назад вверх по склону и исчезает из виду.

Она бросается к дому, подгоняемая громоподобным звуком.

Я слышала, но не могу поверить. Это правда? Астер широким шагом идет по компаунду, на ней по-прежнему накидка и бриджи, она заходит в конюшню, потом появляется во дворе. Мы должны сообщить ему! кричит она. Мы должны найти способ известить его. Они здесь! Они пересекли границу.

Сердце Хирут бешено колотится. В голове слова, которые она не может прогнать: Война уже пришла, война уже пришла, ференджи наступают. Она стоит во дворе, смотрит, как крутится и зовет мужа Астер.

Это правда? Кухарка выбегает из кухни, вытирает руки о платье. Она подбегает к Хирут, встряхивает ее. Она правду говорит? Ворку приходил?

Хирут кивает, моргает от солнечного света. Она, возвращаясь сюда, пробегала мимо испуганных групп мальчишек и девчонок, мимо торговцев, спешивших с рынка, мимо детей, мчавшихся по домам, мимо женщин, которые бросали свои дрова и тыквенные бутыли для воды, сохи и палки и спешили в свои хижины. Она пронеслась мимо стариков с пиками и винтовками, бежавших в сторону гор, где Кидане готовит своих людей к войне. Она миновала парней и девушек, спешивших к реке со своими рогатками. Ворвавшись в компаунд, она увидела Берхе, который стоял с широко раскрытыми глазами и смотрел в ворота: в одной руке он держал ржавое копье, в другой – посох, готовясь отразить нападение.

Мы должны поспешить к нему, говорит Астер, беря кухарку под руку. Она оглядывается, скользит рукой к ладони кухарки, сжимает ее пальцы. Началось, говорит Астер, сплетая свои пальцы с пальцами кухарки. Ты остаешься. Голос ее становится ровнее. Она теперь смотрит на другую женщину твердым взглядом. Ты обещала – помнишь тот день? Ты мне нужна здесь. И внезапно лицо ее крошится вокруг появившейся мысли. Не жди от них хорошего отношения. Потом она поворачивается к конюшне. Мы должны быстро собраться и уйти.

Я подготовлю Буну, но ехать на ней нельзя, земля после дождя слишком влажная, говорит Берхе.

Сухая, кричит через плечо Астер, спеша в кабинет Кидане. Она сухая, иначе эти ференджи не смогли бы попасть в нашу страну. Она не влажная. Подготовь Буну.

Потом кухарка вытаскивает корзины и мешки на веранду, и Хирут идет из кухни, согнувшись под большим мешком зерна.

Они пересекли границу, потрясенно повторяет Астер. Значит, война здесь.

Интерлюдия

Время сгинуло, осталось теперь только одно: вторжение. Хайле Селассие перечитывает телеграмму и устремляет взгляд в ошарашенное лицо своего советника. Ему вовсе не хочется спрашивать: Каким образом? Он не может заставить себя сказать: Вот так просто? Он может только посмотреть на клочок бумаги и сказать: Река Гаш – по ней сорок лет назад Менелик[34]Менелик II (1844–1913) – император, «царь царей» Эфиопии (Абиссинии) в 1889–1913 годах. провел границу с Эритреей. Именно это и вспоминает Италия, когда размышляет о своем поражении сорокалетней давности. Он думает: Мой отец взял меня на эту реку и показывал на нее с гордостью, а еще напомнил мне, что некоторые называют ее Мареб. Я когда-то был маленьким мальчиком, который стоял на ее берегу, смотрел на коричневые воды, скучал. Он поднимает взгляд, складывает телеграмму, загибает и разглаживает кромки.

Оставь нас, говорит он.

Он поворачивается лицом к окну и смотрит, как солнце отталкивает в сторону темноту. Он знает реку Гаш. Он знает, что это незначительный водный поток, который начинается близ Асмары и протекает по границе Эфиопии. Его длина четыреста километров, но Гаш отнюдь не Нил. И не Красное море. Это даже не какой-нибудь важный приток, связывающий торговые маршруты и соединяющий города. Это ничто. Не более чем журчащий ручеек в сезоны дождей. Это сорокалетней давности демаркационная линия, проведенная императором Менеликом и разделяющая Эфиопию и Эритрею. Но это слабая линия, цена ей не больше чем цена грязи по ее берегам. Это ничто, убеждает себя император, пытаясь поверить в собственные мысли и глядя на то, как рассвет пробивается сквозь черноту ночи. Это ничто.

Перед дверью кабинета стоит охранник, который поклялся своей жизнью защищать императора. Его жена ждет в их комнате, молится. Его советники в зале совещаний собирают информацию. Он один, и здесь никого нет. Но сегодня третье октября 1935 года, и в пять часов утра этого долгого дня Де Боно[35]Эмилио Де Боно (1866–1944) – итальянский военный деятель, маршал Италии, с апреля 1935 по ноябрь 1935 года командующий войсками в Восточной Африке. Руководил военными операциями итальянской армии в Эфиопии. вторгся в Эфиопию, форсировав реку Гаш. Сейчас пять двадцать, и три его колонны вот уже двадцать минут идут маршем по земле императора. Поступают сообщения о сброшенных с самолетов листовках, которые призывают его народ к восстанию против него. В этих листовках говорится, что настоящий император Эфиопии – Иясу[36]Иясу V (1895 или 1896 – 25 ноября 1935; имя соответствует имени Иисуса Навина) – эфиопский император в 1913–1916 годах, отстранен от власти в результате заговора, с 1921 года находился под стражей. Убит (вероятно, по приказу Хайле Селассие) в ноябре 1935 года., его родственник. А его, императора Хайле Селассие, в тех же листовках называют самозванцем и вруном. По всей стране его подданные выходят из домов и собирают эти бумажки, разбросанные, как сорные семена. Война пришла. Прокралась. Она приближается к нему даже без формального объявления. Унижение в виде толстокожего, жирного агрессора. Он сжимает императора в своих ручищах, и тому трудно дышать.

Фото

Половина его облаченного в военную форму тела не уместилась в кадр, а потому никто никогда не узнает, что в своей невидимой руке Этторе тоже держит фотоаппарат. Но фотожурналист наводит объектив на бесконечные колонны других солдат, идущих за Этторе, их взволнованные лица светятся под касками. Все машут на камеру и щурятся, солнце зажигается прозрачными пузырями над их головами. У всех у них ранцы и винтовки, толстенные ремни патронташей перекрещены на груди. Они само воплощение юности и серьезности, их жестокость пока скрыта энтузиазмом и терпением, не видна под ликующими заголовками. На оборотной стороне фотографии Этторе крепкими печатными буквами написал свое имя и добавил: l’invasione[37]Вторжение ( ит. ).. Потом стоит дата: 3 ottobre 1935, XIII. Следом идет едва видимая, полустертая карандашная надпись, сделанная его рукой: Guerra[38]Война ( ит. ).!

Газеты сообщают, что сто тысяч ференджи форсировали реку Мареб в предрассветной темноте 3 октября 1935 года. Что они двинулись маршем в три колонны: пехота, за которой шли мулы, потом строительные рабочие, потом грузовики с припасами. Газеты сообщают, что в небе летели самолеты и разбрасывали листовки, призывавшие жителей к мирной сдаче, после которой к ним будут относиться как к союзникам. Газеты сообщают, что солдаты дошли до Аксума и заняли город без единого выстрела. Им приятно писать, что все командиры эфиопской армии подчинились своему императору и позволили ференджи пройти глубоко в суверенную землю, символ итальянской агрессии. Они заявляют, что после сорока лет унижения Адуа наконец была гордо захвачена итальянцами пятого октября 1935 года и эта маленькая, неприметная деревня встречала захватчиков со склоненными головами и криками приветствия.

Так было написано, а потому так оно и запомнилось. Но Хирут, которая сидит на вокзале и перемещается, чтобы подольше оставаться на слабеющем предвечернем свете, знает, что, когда эти хищные ференджи пересекли реку Гаш, чтобы двигаться дальше на Аксум, три колонны разделились, единая линия была разорвана и в эти пространства стали просачиваться эфиопы, начавшие сражаться. Потому что газеты и воспоминания не сообщили, что невозможно привести сто тысяч человек в страну стройными рядами. Невозможно отправить многие сотни ослов, грузовиков и рабочих вслед за армией так, чтобы с ними не случилось ни одного происшествия. Потому что сто тысяч человек, как бы они ни жаждали захватить эту прекрасную землю, никогда не могут числом сравниться с количеством эфиопов, намеренных сохранить свою страну свободной, независимо ни от какой математики.