Онлайн чтение книги Челленджер
Глава 15

Возвращение в повседневный мир было нелёгким. Окружающее казалось безвкусным и бесцветным, словно картонные декорации любительского театра. На фоне пережитого обыденная жизнь имела вид блеклый, грубый и топорно сработанный. Но внутри сохранялось зародившееся где-то в песках чувство покоя и умиротворения. Меня переполняла незнакомая радость, без клокота и бурления, но мощная и стойкая. Мир обрёл свежесть, ясность, насыщенность, и вместе с тем некую эфирную невесомость, с готовностью отзываясь внутренней мелодии.

Стали заметны вещи, которые я давно разучился видеть. Это было захватывающе и ново, и я стремился ступать осторожней и вдумчивей, чтобы не нарушить чудесный мираж. Однако, как ни старался, яркие ощущения постепенно тускнели и выветривались под натиском ежедневных забот.

Работа, с её неумолимой логикой, брала своё. Медленно и неуклюже, но всё ускоряясь и наслаиваясь, текли трудовые будни. Я по-прежнему вкалывал, пытаясь уложиться в сроки и по необходимости отражая атаки Ариэля. Впрочем, после совместного эксперимента в больнице его нападки пошли на убыль, как с точки зрения частоты, так и интенсивности. В них уже не было прежнего азарта, и чувствовалось, что продолжает он то ли для проформы, то ли по инерции.

Более того, теперь, когда Арик затягивал одну из излюбленных боевых песен, скажем балладу о десять ноль-пять, мне временами удавалось выбить его из накатанной колеи, сообщив о новых результатах или неразрешённой задаче, и он, отбросив менторский тон, охотно углублялся в инженерные дискуссии, не только снимая необходимость выслушивания бессмысленных нотаций, но и не раз помогая выйти из тупика.

Эквизишн уже давно налажен, основная часть детекции тоже завершена, и теперь я навожу глянец: калибрую параметры и оттачиваю нюансы. Нудное занятие, включающее тысячи однообразных тестов, и лишь стоящие рядом осциллограф и генератор-приёмник греют мне душу. В особенности осциллограф, ещё со школьных уроков физики сохранивший в памяти некий романтический флёр, как магический инструмент, позволяющей заглянуть за пределы зримого мира. Всякий раз, закончив очередную серию опытов, я кручу рифлёные ручки и щёлкаю мягкими подушечками кнопок.

Теперь у меня даже не один, а два осциллографа. Я колдую над ними, словно алхимик в поисках философского камня, и это отнюдь не единственное их достоинство, – приборы почти полностью отгораживают Тима Чи, что является не менее важным аспектом их волшебства.

Но вот начинается суета, грёзы улетучиваются, в комнату подтягиваются работнички и, рассаживаясь по местам, вздыхают и ёрзают, устраиваясь поудобней. Последнее время, кроме обычных недельных планёрок, Джошуа – консультант по методикам управления, проводит ежедневные лекции, посещение которых, с лёгкой руки нашего обожаемого директора Харви, вменяется в обязанность всем сотрудникам, включая секретаршу и Таню-Марину.

Мы сидим, героически сдерживая невольные зевки, и слушаем эту неимоверную галиматью.

– У понятия "проект" существует два концептуально разнящихся определения, – гундит Джошуа, как бы обсасывая каждую гласную. – Первое – проект есть мероприятие, производящее уникальный результат в ограниченные сроки.

Запечатлев сказанное на доске с видом Моисея, высекающего скрижали завета, он обводит собравшихся одухотворённым взглядом. Кроме Харви, притащившего сюда это нелепое создание, и, естественно, Тима Чи, в глазах слушателей ответного воодушевления не наблюдается, но присутствие начальства не даёт расслабиться, и они уныло кивают, подтверждая успешное усвоение информации.

– И более новое – уникальный набор процессов, состоящих из скоординированных задач с начальной и конечной датой, предпринимаемых для достижения конкретной цели.

Джош триумфально тычет пальцем в потолок.

– Необходимо уяснить кардинальную разницу, ибо она подчёркивает то, на чём фокусируются стратегии и методики. Не скрою, меня безмерно порадовал выход в свет второй формулировки, так как на самом деле даже сама уникальность результата совершенно несущественна…

На этом я отключаюсь, и в памяти всплывает бессмертная фраза Ариэля: "Правильное составление плана работы зачастую важнее самой работы".

Джошуа был призван, дабы внедрить в массы трудящихся систему правильной организации, или, как он выражается, реорганизации рабочих процессов. Хотя, какая организация и какие такие процессы… Препирательства с Ариэлем едва ли назовёшь процессом. Да и вообще, как в компании, где каждый отдел состоит из одного человека, можно толковать о таких понятиях?

Если это и имеет практический смысл, то для гигантских концернов, или относительно больших предприятий, и уж никак не для нашей захудалой шарашки. На фоне катастрофической нехватки времени и полной неясности, как справиться с насущными инженерными задачами, эта катавасия выглядит не просто абсурдно, а глупо и безответственно. Однако, судя по тому, как Джошуа взялся за дело, чувствуется, что замыслы у него грандиозные.

Следующие полчаса он нарезает круги вокруг этих двух несчастных определений, а я малюю абстрактные каракули, переходящие от округлых форм к всё более резким и агрессивно заострённым, и искоса поглядываю на коллег: Ирис, вынужденную приезжать каждый день ради этих маразматических лекций, ни в чём не повинную Таню-Марину, которой, впрочем, всё нипочём, пока ей не мешают чатиться в телефоне, флегматичного Геннадия, неуместную Кимберли во всеоружии макияжа и вызывающего декольте, деревянного Харви, невозмутимого Стива, Тамагочи, чуть ли не истекающего слюной от этой говорильни, и Ариэля, постепенно приобретающего болезненно зеленоватый оттенок.

Джошуа являет собой в высшей степени карикатурный персонаж. Долговязый, угловатый, с претензией на аристократизм британского разлива не первой свежести, он припирается в офис с пуделем. Джош прибыл к нам, о ужас, из самого Нью-Йорка, и столь одинок, что ему не с кем оставить свою ненаглядную собачонку. И поэтому в нашей и без того тесной конторе постоянно путается под ногами эта драная псина. Разительно напоминающий своего хозяина, довольно потасканный пёсик обладает мерзким характером, непрестанно облизывается и то и дело жалобно поскуливает.

– Разработанные консультантом схемы – это полуфабрикат, как методологически, так и технологически, в то время как комплексное решение, требующее знаний отраслевой специфики, можете создать лишь вы сами, ибо консультант, по сути, не более чем сферический конь в вакууме.

Судя по специфическим ужимкам, этот конкретный конь не только сферический, но ещё и гей. Не то чтоб я имею что-то против, но приторность, манера растягивать слова и нарочитая похотливость, которой отдают его интонации и жесты, раздражают до крайности. Всё начиналось вполне безобидно: выпроводив Кимберли, они подолгу запирались с Харви, прежде заглядывающим в офис далеко не каждый день. Но вскоре бурная деятельность Джошуа выплеснулась за пределы кабинета директора, и что-то подсказывало, что новое веяние будет только усугубляться. Оставалось неясным, удастся ли нашему утлому судёнышку пережить этот шторм, не сгинув в пучине бюрократизма.

* * *

Несмотря на тоску по утерянным отношениям, я постепенно оттаивал, нехотя выкарабкиваясь из скорлупы депрессии, в которой было так уютно. Боль и обида улеглись, но всякий раз по пути в аэропорт я проезжаю знакомые места, и они вновь растравляют душу. Вот он – неизменный маршрут, проделанный уже сотни раз, и большой перекрёсток перед поворотом в район, где живёт Она. Когда останавливаешься на светофоре, виден её квартал, а если нет машин – даже краешек бокового фасада, и вновь накрывают воспоминания. А если горит зелёный, я по привычке планирую этот поворот, соотношу с ситуацией на дороге и прикидываю, как лучше в него вписаться. И когда самолёт взлетает, ещё сохранившимся в глубине глазных яблок рефлексом я нахожу её дом, затерянный в полотне переулков, а затем машинально свой.

Дом, где я прожил последние несколько лет, за время наших отношений наполнился, и до сих пор хранит некое неуловимое присутствие. Стены впитали звуки её голоса, её смеха. Ночью в темноте мне иногда кажется, что простыни ещё помнят её запах. Или вдруг, хотя реже и реже, я замираю, и перед глазами караваном верблюдов в зыбком пустынном воздухе проплывают сцены недавнего прошлого. Поэтому дома я стараюсь себя чем-то занять. Предпочтительно алгоритмом, сжирающим меня целиком. Но для работы нужна хоть крупица душевных сил, которую не всегда удаётся найти, и тогда выходные напролёт я валяюсь на диване и думаю о ней, а внутри ногтями по грифельной доске скребётся пустота.

Впрочем, воспоминания не лишены своеобразного чувства такта и почти не тревожат меня в Сан-Хосе. Так повелось изначально – жизнь распалась на две автономные реальности. На севере – Ариэль со своими демонами и остальными атрибутами корпоративной действительности; на юге – призраки бывшей подруги, копошащиеся по углам полузаброшенного жилища. Они следуют за мной по пятам вплоть до самого аэропорта, но не дальше, и, затаившись, поджидают обратного рейса, чтобы наброситься прямо у выхода из терминала.

Правда, там я оказываюсь всё реже, а чаще – уезжаю на четыре дня и возвращаюсь, отработав укороченную неделю, неуклонно трансформируясь в бомжа на машине, в кочевника, который вечерами звонит Раби или Шурику и просит убежища. Чем дальше, тем больше эта ситуация начинает довлеть и надо мной и над моими друзьями, хотя, надо отдать им должное, оба это тщательно скрывают.

У Шурика каждый раз одно и то же – детские вопли, отцовские внушения, потом ритуал отхода ко сну и напоследок "quality time"[56][–56–] Quality time – популярный термин, определяющий особое время, отведённое для общения с семьей, близкими друзьями, или посвящённое любимому занятию. на кухне или в гостиной. Впрочем, в гостиной сохраняется та же атмосфера советских посиделок на кухне с самодовольным брюзжанием и циничным отношением ко всему, выходящему за рамки бермудского треугольника семейных ценностей, карьеры и мировой политики. И все эти прелести – при неукоснительном соблюдении ночной дисциплины. Всё бы ничего, если б не его непреклонность касательно провождения времени с детьми, и договориться приходить, когда они уже уложены, невозможно. Шурик обижается, уговаривает, настаивает, и не мытьём, так катаньем, добивается своего.

Для него это святое и, видит бог, в этой обители семейного счастья я не хочу быть заподозрен в святотатстве. И вот я сижу посреди этого бедлама и мечтаю о дУше, о тишине и о том, чтобы спокойно накуриться… А курить нельзя. Вика обнаружила и выполола мой цветок свободы. "У женатого человека одна радость – как следует выспаться", – зевает Шурик, почёсывая брюхо. Одеяло у него слишком толстое и колючее, а подушки чересчур большие, и по утрам ноет шея. Интересно, какие же надо отрастить плечи, чтобы было удобно спать на таких подушках.

У Раби другая крайность: его квартира – нечто среднее между общественной ночлежкой, проходным двором и круглосуточной вечеринкой. Когда и в каком количестве нагрянут очередные гости, не знает никто, даже он сам. Там редко удаётся отдохнуть. Вот и получается, что днём я лабаю алгоритмы, а по вечерам отрабатываю то няней, точнее, погремушкой, то белой вороной, искоса зыркающей на незваных прожигателей жизни, в ожидании, пока те начебурахаются и расползутся по домам.

В пятницу передо мной и вовсе непростая дилемма: либо Ариэль, либо мои химеры. И хотя возвращаться отнюдь не тянет, упускать исключительную возможность работы дома я не намерен. Моя врождённая тяга к свободе вопиёт от такой мысли, и я чаще подумываю о переезде. Том самом, на который пытался сподвигнуть Иру… И вновь передо мной оживает сцена, как я экспрессивно жестикулирую, живописуя красоты Сан-Франциско, а она, едва прикрывшись простынёй, смотрит на меня задумчивым взглядом и улыбается, думая о своём. Это ведь было совсем недавно, а кажется, так давно, что я вижу всё словно сквозь мутную пелену…

Но сегодня мне ничего не мешает. Никто не удерживает… Более того, сегодня уже нет никаких причин тратить столько денег, времени и сил на никому не нужные полёты или поездки через полштата. Но что-то останавливает меня. То ли – леность, то ли – нежелание одному осуществлять то, что хотел сделать вместе с ней. Неясно. Но, так или иначе, переезд я откладываю, я занимаю себя другими делами, говорю себе, что ещё не совсем оправился. Что надо всё хорошенько взвесить. Мне нужно ещё немножко времени. Как знать, возможно Сан-Фран – не лучший вариант. Либо мне просто тяжело покидать дом, где прожил долгие годы, где разобрал себя на кусочки и кое-как собрал заново…

* * *

Около полуночи мы договорились встретиться с Зои. В ожидании конца её смены, я съездил помыться и переодеться и, так как в мотеле заняться нечем, коротаю время в офисе. Гоняю симуляции, оптимизирую параметры – муторная деятельность, подобная поиску иглы в стоге сена, при отсутствии какой-либо уверенности, что в этом стоге действительно имеется искомое.

Тем временем в студии звукозаписи за стеной особо острое воспаление порно-активности. Который час кряду они гоняют туда-обратно один и тот же эпизод. Видать, тоже творческий поиск… правильной интонации, что ли, или тембра… поди угадай. Эх, натравить бы на них Ариэля, он бы мигом нашёл и тон, и тембр. Уже порядком приевшиеся дикие стоны прорезаются сквозь музыку в наушниках, усиливая раздражение.

Плюнув на работу, бреду вниз по лестнице, сажусь на ступеньках у входа и закуриваю. Вскоре, из здания появляется невысокая девушка с собранными на затылке волосами, просит огня и пристраивается неподалёку. Провожая взглядом редкие машины, она откидывает непослушную чёлку, и в мягких движениях чувствуется усталость.

Докурив, она достаёт ещё одну, снова просит огня и уже не возвращается на прежнее место, а садится рядом.

– Тут работаешь? – помолчав, спрашиваю я.

– Ага, там, на первом этаже.

– А-а… Хорошо хоть здесь не слышно. Тебе вообще как? Не мешает под такую… эм… такой… такие вопли?

– Вопли? – смешливо сощурившись, переспрашивает она.

У неё задорная улыбка, сумбурно разбросанные трогательные родинки и выбившаяся прядь рассыпчатых волос, щекочущая губы.

– Ну эти… А-а! У-у! Ох! Ох-ох! – вою я, пародируя застенные стоны.

– О-о, да тут незаурядный талант даром пропадает! Может тебя к нам?

– В каком смысле "к нам"?

– В прямом, это я там… А-а! У-у! Ох! Ох-ох! – передразнивает она.

– То есть?..

– То есть – озвучиваю, в смысле, воплю.

– Ну да, конечно… ээ… кхм… пожалуй, я тоже… ещё это…

И, не договорив, принимаюсь сосредоточено нащупывать пачку. Она наблюдает, как я достаю сигарету и со второго раза закуриваю.

– Удивлён?

– Да нет, не то что…

– Я слышу нотки осуждения?

Собеседницу явно забавляет моё замешательство. Может, она права, что за занудство? Но неотвратимая логика разгорающегося спора, заставляющая оппонентов, подчас помимо воли, занимать противоположные позиции, и то, как открыто она потешается, мешают отступить, вопреки чёткому пониманию неуместности собственного упорства.

– Нет, почему… Но всё-таки, ничего более, как бы это сказать…

– Давай, вразуми меня, наставь на путь истинный: чем же плоха моя работа?

– Не то чтобы плоха, но всё же…

– Всё же?

– Да, всё же… Продавать своё… мм… даже не знаю… сексуальное обаяние, привлекательность, эротизм…

– Погоди-погоди, ты кто по профессии?

– Я инженер. Научный работник, если угодно.

– Ага, значит, проституировать мозгами – нормально, а голосовыми связками нет?

– Зачем так сразу – проституировать?

– Будем называть вещи своими именами, – усмехается она. – Ты свои способности продаёшь, так?

– Продаю, мы все что-то продаём.

– Так в чём же дело?

Необходимость отстаивать сомнительную точку зрения и положение, в которое сам себя загнал, раздражают всё сильнее. А ей хоть бы хны, она пожимает плечами, и в свете уличных фонарей в ключицах пролегают беззащитные тени.

– Стоп, ты меня как кого спрашиваешь? Как представителя целевой аудитории?

– Давай-ка разберёмся, – проигнорировав мою попытку отшутиться, настаивает она, – в чём проблема?

– Проблема, как ты выражаешься, в том, что есть большая разница…

– Неужели?! – снова перебивает меня эта нахалка.

– …разница, заключающаяся в том, что я разрабатываю медицинское оборудование, которое спасёт тысячи человеческих жизней, лечу людей, борюсь со смертью, в конце концов… что может быть благородней этой миссии.

– Браво, браво… – иронично роняет она. – Ты, наверное, рыцарь?

– Да уж, рыцарь… – огрызаюсь я. – У меня даже меч есть.

– Не сомневаюсь.

Это, пожалуй, слишком. Но, вопреки язвительности, в её слегка надтреснутом голосе слышится некая необъяснимая горечь и теплота.

– Раз уж ты о высоких материях, позволь и мне… – помедлив, она решает добить меня окончательно.

– Конечно-конечно, – я пытаясь придать голосу безразличный тон.

– Так вот, к вашему сведению, блудница, а вы намекаете именно на этот аспект моей деятельности…

– Ну-у…

– Не, погоди, блудница – древнейшая профессия, и мы, блудницы, гораздо нужнее, чем вы. Посмотрела бы я на вас – спасителей человечества, если бы вам слова доброго не от кого было услышать. Да, в извращённом, по-твоему, виде, я продаю ласку и фантазию. А если мы замолчим и прекратим шептать вам на ушко нежные слова, то и вы, и ваше человечество околеете от недостатка любви и тепла гораздо раньше, чем успеете опомниться и сообразить, что стряслось.

– Какая возвышенная святость! Прям Мария Магдалина, – я отстраняюсь, подняв раскрытые ладони и изображая готовность к безоговорочной капитуляции.

– Вот-вот, кстати, даже католическая церковь склонна культивировать образ раскаявшихся проституток. Неужто ты строже матери нашей церкви?

– Что-то особого раскаяния не наблюдается. Ты как-то чересчур воинственно настроена для человека, мучимого угрызениями совести, – продолжаю, не опуская рук. – И потом, насколько я помню, блуд – один из семи смертных грехов.

– Ага, как уныние и чревоугодие, – она демонстративно косится на мою пачку.

– Красиво излагаешь.

Я рассмеялся, признавая абсурдность дальнейшего спора. Мы помолчали.

– Ладно, давай сменим тему. Чем ты занимаешься, когда не трудишься на поприще теплоснабжения и любвеобеспечения?

– Котик, послушай, – начинает она вкрадчиво-коварным тоном, – я уже…

В этот момент звонит телефон, она предостерегающе поднимает указательный палец и, выслушав пару коротких фраз, поворачивается ко мне.

– Мне пора возвращаться, ещё немного повопить, – произносит она хрипловатым, сочащимся сексуальностью голосом.

Обезоруживающе улыбнувшись, обдаёт меня профессионально-томным взглядом и, расхохотавшись, юркает внутрь.

* * *

Покончив с первой частью, я перешёл к терапевтической функциональности будущего продукта. В наши амбициозные планы входит не только предоставление вспомогательной диагностической информации, но также инструмента, позволяющего не просто философски взирать на плачевное состояние пациента, а предпринимать шаги для решения проблемы посредством того же ультразвука. Таким образом, мы вторгаемся на неизведанную территорию. Никаких мало-мальски достоверных данных, говорящих в пользу того, что это теоретически возможно, у нас нет. Скорее наоборот: подобные опыты, описанные в научной литературе, прежде давали сомнительные результаты.

Я снова зарываюсь в работу. Думаю, пришло время признать – толком я ничего не знаю, всё делается настолько впопыхах и на авось, что абсолютно непонятно, как вообще что-либо в итоге получается. Но самое интересное – при удачном исходе, оглядываясь назад, пройденный путь обретает некую внутреннюю логику и даже величавость. Однако так кажется только потом, по прошествии времени. А пока моя деятельность состоит из хаотичного, если не сказать, панического метания и выискивания путей вывернуться из сложившиеся ситуации, при постоянном дефиците данных, знаний и катастрофической нехватке времени. Но именно это и тешит самолюбие, заставляет бороться и добиваться цели.

Мне, как натуре увлекающейся, в такие периоды трудно не только сохранять баланс между трудом и отдыхом, но даже просто расслабиться. Азарт погони за ускользающей целью беспрерывно жжёт изнутри, за что приходится платить ошибочными решениями, потраченным зря временем и хроническим недосыпом, пагубно сказывающимися на моём, и без того прихрамывающем чувстве меры. Эти марш-броски превращаются в умопомрачительную помесь воодушевлённого экстаза с кошмарным бредом.

Мясорубка мыслей не стихает даже по возвращении домой – после долгих полётов или ещё более долгой дороги на машине… Или посиделок с друзьями. И вот я, измотанный и опьянённый передозировкой адреналина, добираюсь, наконец, до постели, где бы она ни была в этот вечер, и, укутавшись, чувствую, как рывками спадает напряжение, и веки сковывает долгожданная тяжесть. Я приминаю подушку, потягиваюсь, устраиваясь поудобней, и сквозь первую пелену дрёмы замечаю, что проклятый арифмометр продолжает щёлкать почти с той же частотой, как в часы упоённого трудового угара.

Рождаются новые идеи, возникает элегантное решение, над которым бился многие дни, и я вскакиваю и принимаюсь записывать, рисовать чертежи и графики. Я просыпаюсь посреди ночи, осенённый очередным откровением, и потом, окрылённый гениальностью собственного открытия, подолгу не могу уснуть. А утром все плоды бессонных бдений зачастую оказываются полной ахинеей, либо чем-то столь банальным, что становится стыдно и абсолютно неясно, чему было радоваться, вскочив в четыре утра и подробно документируя изобретение очередного велосипеда.

И даже когда всё улеглось, наиболее острые проблемы локализованы, а разрозненные идеи сложились в стройную схему, мясорубка не останавливается. Измельчая в труху остатки эмоций и шелуху чисел, машина вертится по инерции, жадно требуя новой пищи и, не находя, принимается пожирать саму себя.

Постепенно к этому привыкаешь и, хотя мясорубка продолжает молотить, я проваливаюсь в сон сквозь лязг и скрежет вертящегося на холостом ходу механизма.

* * *

from: [email protected]

to: [email protected]

date: 11.09.2015

subject: Namaste

вновь подул южный ветер, и я опять в пути. ступив на индийскую землю, сразу почувствовала знакомый вкус свободы и умиротворения, ощутить который можно только тут.

в городке Путтапарти расположен Ашрам "Прашанти Нилаям" – "Место наивысшего Покоя", основанный Сай Бабой, почитаемым как чудотворец и Аватар, или воплощение Бога. это место и стало моим пристанищем.

поселили в женском общежитии. соседками по комнате были ещё семь женщин из разных стран. узнав мой возраст и краткую биографию, они решили, что я приехала просить у Бабы жениха. пришлось объяснять, что мне, в принципе, ничего не надо. есть, конечно, скромные желания, такие, как мир во всём мире и решение глобальных экологических проблем, но беспокоить Бабу я не собираюсь, поскольку не уверена, что он такими вещами занимается.

первые дни дались нелегко из-за многочисленных законов и закончиков. особенно раздражали закончики – я никак не могла запомнить, на какие мероприятия что брать: на некоторые без белых носков не пустят, на другие лучше прихватить коврик. лёжа на голом мраморе не помедитируешь – мысли только о коврике. вдобавок, на медитациях запрещено чихать и кашлять, это даже указано в брошюре. если не удалось сдержаться и не успеваешь выбежать из зала, кто-нибудь обязательно подойдёт и попросит удалиться.

постепенно освоившись с порядками, начала получать удовольствие. так пролетели недели три, но когда потерялась четвертая пара белых носков, что ставило крест на полуденной медитации, сделалось ясно, что это знак – пора продолжить путешествие, ведь впереди ещё столько неизведанного.

вернувшись в Пуну, влипла в дурацкую историю, в итоге которой у меня спёрли все вещи, кроме иранского бубна. стало быть – денег нет, документов нет и планов на будущее тоже нет, зато трипом добрые туристы угостили. и вот брожу в обнимку с бубном по городу и встречаю Машу, с которой в Ришикеше познакомилась. Маша очень удивилась такому стечению обстоятельств и позвала на какую-то халтуру – работа, говорит, не пыльная, платят хорошо.

пришли на репетицию, примерили костюмы, вроде не так уж плохо. однако профессиональные танцовщицы сразу отказались выступать с нами в группе, так как я не могла правильно повторить ни одного движения.

предполагался матч крикета между командами сони и ещё чего-то. на место ехали долго, я была словно в тумане. по прибытии выяснилось, что в таком виде выступать нельзя, потому что должны быть прикрыты плечи и ноги. заставили одеться и поверх напялить костюмы, причём уже другие: чёрные лосины с короткой серебряной юбкой, которая даже жопу не закрывает, да ещё и велика; сверху рубашка; на ней майка в обтяжку; а в руках махалки, как у болельщиц в бейсболе. одним словом – кошмар. не то что на люди выйти, в зеркало смотреть страшно.

тут прибежала тётка и срочно загнала всех на сцену, перед которой тусила кучка престарелых индусов. не успела я оглянуться, как подлетает Маша и вопит: "Майя, у тебя юбка падает". смотрю, а юбка уже у колен. Маша попыталась помочь, но вместо этого столкнула меня со сцены, и я грохнулась вниз.

упала, значит, лежу на зелёной травке и думаю себе: "приплыли. всё, что могло произойти, – произошло. я лишилась всего. я упала со сцены. я несуразно лежу в этом ужасном наряде. я не умею танцевать и так боялась опозориться".

и попустило. всё прояснилось. теперь можно лезть обратно и прыгать в своё удовольствие. поднялась и полезла. и отплясали мы весело, коленки уже не дрожали. правда, наши проиграли с разгромом. может потому, что у них была такая группа поддержки. девочки из другой группы показывали акробатические номера, вставали в пирамиду и радостно скандировали название команды. мы же безуспешно силились изобразить синхронные действия, но даже в названии постоянно ошибались в спеллинге. время от времени, кто-то подбегал и просил выкрикнуть имя кого-нибудь из игроков, но с таким жутким акцентом, что воспроизвести услышанное, тем более по буквам, никак не удавалось.

впрочем, поражение никого не расстроило. после окончания мы ещё долго скакали по полю под гоа-транс, а спортсмены трескали гамбургеры. итак, дальше падать некуда, можно только забираться обратно, зная, что и другие падения я переживу.

OM namah Shivaya!

P.S. здесь существует слово – Сайрам, которым можно объяснить всё даже лучше, чем русским матом. например, если хочешь сказать человеку – подвинься, говоришь – Сайрам, с подходящей интонацией, а он в ответ – Сайрам, типа – извини, и ты – Сайрам, мол – спасибо. и поэтому, Сайрам, Илья…