Онлайн чтение книги Челленджер
Глава 16

Джошуа. Джошуа, Джошуа и ещё раз Джошуа. Джошуа всё шире расправлял крылья и, казалось, его бурная деятельность вскоре затмит, а потом и вовсе вытеснит все иные отправления нашей конторы, лишь создающие досадные помехи и мешающие гармоничному росту и распространению его идеологии. И настанет торжество ничем не замутнённого, истинного процесса. И снизойдёт на смиренных сынов его милость и благодать. Да святится имя Твое! Да приидет Царствие Твое! Да свершится воля Твоя, как на небе, так и на земле. Аминь.

Джошуа был повсюду. Он читал лекции, он наставлял, уточнял или упреждал, носясь взад-вперёд и создавая бурю в стакане по любому мало-мальскому поводу. Спасу от него не было никакого. Пощады не удостаивался никто, даже неокрепшее, подрастающее поколение, я, само собой, имею в виду Таню-Марину. Вечно мельтешащая фигура нескладной конституции стала столь неотъемлемой частью повседневной офисной действительности, что едва ли не мерещилась нам по ночам.

Вдобавок, у него имелся тик, видимо, являвшийся наследием прежнего этапа нелёгкой биографии. Время от времени он с резким сипением судорожно втягивал ноздрями воздух, совершенно этого не замечая. В недолгий период, когда я увлекался коксом, у меня тоже имелась привычка шмыгать носом, но у этого заскорузлого кутилы она превратилась в нервный тик, обострявшийся в моменты эмоционального возбуждения.

Вместе с тем, Джошуа, эта жертва кокаиновых угаров, подобно некоторым развратным женщинам, по достижении преклонного возраста бросающимся из одной крайности в диаметрально противоположную, превращаясь в приверженец строгих правил и ревностных блюстительниц нравственности, напропалую разыгрывал из себя примерного бойскаута. Держался гипер-бодро и супер-позитивно, говорил исключительно правильные вещи в как нельзя более нужный момент, непрерывно лез из кожи от переизбытка служебного рвения, был всегда корректен и неизменно проецировал успешность. А в присутствии начальства пыжился ещё пуще, в общем, вылизывал на отлично. Даже на отлично с плюсом.

– Итак, шс-шс, – вещал Джошуа, вдохновенно взмахивая клешнями и жадно втягивая воображаемый кокс. – Мы наглядно убеждаемся, что правильные, хорошо сбалансированные процессы, шс, являются фундаментальной составляющей, первоосновой, шс-шс, трепещущим сердцем всей структуры.

Тик резко усугублялся, когда он говорил о процессах, а он в основном именно о них и говорил. Кроме того, с недавних пор он нашёл соумышленника в своём непотребстве в лице нашего ненаглядного Тима Чи, вследствие чего у Джошуа укоренилась привычка заглядывать к нам по десять раз на дню, а у меня немедленно выработался защитный механизм – стоило ему появиться на пороге, как я рефлекторно хватался за наушники.

Эти встречи, к нашему с Ирис неудовольствию, становились более частыми и продолжительными, и вскоре претерпели качественное изменение. На одном из заседаний Джошуа заявил, что необходим представитель из среды работников фирмы, для приспособления процессов к реалиям компании, и на эту ответственную должность как нельзя лучше подходит господин Тим Чи, чью кандидатуру уже одобрил отсутствующий ныне Харви. Ариэль устало кивнул, видимо, рассудив, что такой поворот снимет с него часть гнёта, связанного с общением с Джошем. И так, с заочного согласия директора и благословения Ариэля, их мезальянс был официально оформлен и перешёл в более тесную фазу.

Помимо этого, освоившись, Джошуа стал проявлять узурпаторские замашки, внедряясь в сферы, никак не связанные с его прямыми обязанностями. Едва мы понемногу свыклись с необходимостью ежедневно выслушивать его лекции, как он, выходя на очередной виток сумасбродства, развил жизнедеятельность на новых неожиданных фронтах, и реформы посыпались, как из рога изобилия.

Преображение началось с нашей крохотной кухоньки. Ничем не примечательным утром я забрёл туда с невинной целью приготовления кофе и был ошарашен: на стенах не осталось ни клочка живого места, всё усеяли инструкции с подробными иллюстрациями. Мытьё рук – двенадцать пунктов, каждый из которых поражал нелепостью и долженствовал длиться в течение времени, необходимого, чтобы дважды пропеть "Happy Birthday", а последний гласил: "Теперь ваши руки безопасны". Свод правил поведения и гигиены, в числе коих над микроволновкой красовалось: "Осторожно! После разогрева пища будет горячей". А в коридоре радовали глаз инструкция правильного чиханья и схема пользования уборной, которыми Джошуа не ограничился, и потребовал сменить пресловутый гвоздь, велеречиво высказавшись в духе того, что это-де небезопасно, антисанитарно и возмутительно неэстетично. Но, как и следовало ожидать, пылкие воззвания канули втуне, и надлежащие меры приняты не были. И тогда он ушёл из офиса! Ох, как бы хотелось поставить на этом точку, но нет – он вернулся. И, вернувшись, притаранил аккуратненький крючочек с завитушками и собственноручно, хоть и несколько кривовато, приляпал его к дощечке.

Это было бы ещё ладно, но далее, под предлогом всё той же безопасности, он потребовал избавиться от удлинителей и тройников, и в сопровождении Харви прошёл по комнатам, самолично производя изъятие. Покончив с конфискацией, эта парочка их куда-то запрятала. И тут, как ни странно, выяснилось, что нет достаточно розеток, и большая часть приборов осталась без питания.

В результате целую неделю экстренно вызванная ремонтная бригада сверлила стены и демонтировала перегородки, а мы были вынуждены постоянно отключать нечто одно, чтобы включить другое. Ариэль, с болью в сердце наблюдавший вопиющую трату рабочего времени, со свойственной ему безудержностью щедрой рукой установил объём мер, предпринимаемых по решению энергетического кризиса. Однако и Джошуа даром времени не терял, и по окончании строительства офис неузнаваемо преобразился – отовсюду хищно щерились стаи розеток, а где не было розеток, скопищами гнездились инструкции.

И всё же истинный венец, настоящий шедевр процессуального жанра, предстал пред нами чуть позже. После того, как кутерьма с вынужденной реконструкцией была окончена, дражайший Джошуа, как ни в чём не бывало, открыл нам великую тайну. Оказалось, что если небезопасный объект, скажем, удлинитель, приличествующим образом оформить, составив соответствующий формуляр и объяснив в каждом конкретном случае, почему он необходим, то означенный объект переходит в иную категорию, становясь безопасным и допустимым к использованию. И тут Ариэль поразил всех своим самообладанием. Я был уверен, что он удушит этого пидора прямо там же, в ходе очередного заседания, но он лишь побледнел, проскрежетал что-то невнятное и под недоумевающим взглядом докладчика, пошатываясь, покинул помещение.

* * *

На выходные я поленился возвращаться в LA и остался в мотеле, где уже прослыл завсегдатаем – факт, лишний раз напоминавший, что пора как-то решать жилищный вопрос. В пятницу познакомился с очень даже миловидной девушкой лет двадцати пяти, и вот вечером подъезжаю к её дому и звоню сообщить, что можно спускаться. Она выходит, вся расфуфыренная, на каблуках и в яркой курточке, чмокает меня в щёчку, и салон заполняется сладковатым запахом духов.

– Представляешь, – начинает она без всякой подтанцовки, – говорила с сестрой, и этот мудак – её бывший, припёрся поддатый в парикмахерскую и затеял очередной скандал. Что она, типа, должна отстёгивать с выручки, хотя сам он ни хрена не делает, только пьёт да обжимается с каждой подвернувшейся тёлкой. Он…

– Погоди, – прервал я этот экзальтированный монолог, пытаясь одновременно проявить вежливый интерес и несколько сбавить обороты, – а они эту… кхм, это дело вместе открывали?

– Какое вместе?! О чём ты? Он всю жизнь сидел у неё на шее, пользовался её умом и красотой, и нет же, всё ему мало, этот кобелюка ещё имеет наглость что-то требовать! Это ж надо, вламываться средь бела дня, при людях и качать права! Подумать только, какой гадёныш!

– Ну… ты же понимаешь, когда люди расстаются – разногласия неизбежны. У каждого своя правда.

– Какая правда? Всё это тянется уже столько лет, какая ещё правда?! Он же просто эксплуатирует её! Ей богу, что она в нём нашла… Ни кожи, ни рожи. Конченный неудачник.

– Может, это настоящая любовь? – вяло пытаюсь пошутить я.

– Любовь? – презрительно фыркает она. – Ой, скажешь тоже – любовь, я тебя умоляю. Мы с мамой ещё вначале говорили, что ничего путного из этого не выйдет. У него ж на физиономии написано – жеребец.

– Так кобель или жеребец? Пора, наконец, определиться… после стольких-то лет. – Она запнулась, и я продолжаю: – Послушай, давай решим, куда ехать. Есть одно местечко, там варят пиво, неплохая еда и атмосфера вполне себе.

Вытаращившись, будто ей предлагают крысиный яд, причём в донельзя непристойной форме, барышня возмущённо отворачивается к окну.

– Ты чего?

– Пиво? – переспрашивает она сдавленным голосом.

– Да, а что? Ты не любишь пиво?

Она пару раз оглядывается, но так ничего и не произносит.

– Ну не хочешь пива, выпьешь что-нибудь другое…

По-видимому, в этой фразе снова что-то не так.

– Выпьешь что-нибудь? – цедит она, словно не веря своим ушам.

– Ну там… чай или кофе. У тебя с кофе, как? Нормальные отношения?

– Ты предлагаешь девушке пиво? – уточняет она ледяным тоном.

– А что, женщинам пиво противопоказано? – я еле сдерживаюсь, чтобы не расхохотаться.

– Нет, но не на первом же свидании! Не понимаю! Незнакомой девушке – пиво?! На первом свидании?!

– Я же тебе не трахаться предлагаю, всего лишь выпить.

– Трахаться? – она поперхнулась. – Вместо того, чтобы пригласить в приличное место, где можно культурно отдохнуть… Так нет же, сразу выпить! Пиво! На первом свидании! Пиво!

На этом вопле я со скрипом разворачиваю машину через сплошную полосу.

– А куда мы теперь? – спрашивает она, не выпуская ручку двери, в которую судорожно вцепилась во время последнего виража.

– А теперь – домой.

Обратный путь проходит в гробовом молчании. Выйдя, она надменно одёргивает курточку, а я еду в местечко, где варят пиво и водятся сочные свиные стейки, которые не выходили из головы ещё по дороге к ней.

* * *

Тем временем подходил срок сдачи проекта, да и сама работа была во многом завершена. На прошлой неделе мы окончательно определились с датой эксперимента в больнице. На этот раз предполагалось обойтись без приключений, всё штатно – опыт на свинье, без человеческих трупов, душераздирающих драм и суматохи с полётами.

В преддверии ответственного события я проявил невиданную самоотверженность, пожертвовав последней отдушиной, оставшейся в этом бедламе, и остался в пятницу на работе. Впрочем, последние месяцы безразлично, дома либо в офисе, я и так трудился целыми днями, а зачастую и ночами.

Вечерело. Все разошлись, и только Ариэль, как двести девяносто девятый спартанец, бьётся с превосходящими силами противника. С телефонной трубкой, словно партизан со связкой гранат, бросающийся под гусеницы фашистского танка… впрочем, я увлёкся, спартанцы с фашистами – это художественный перебор. Как бы то ни было, из-за двери доносятся сдавленные взрыки, чувствуется, что борьба идёт не на жизнь, а на смерть. Но вот отзвучал последний яростный рёв и, шваркнув трубку, Ариэль распахивает дверь, чуть не срывая с петель.

Он взбудоражен и растрёпан, будто не по телефону беседовал, а буквально рвал на себе волосы. Как можно добиться такого эффекта с его короткой стрижкой – непонятно. Разве что действительно напяливая шлем во время разговоров. Но это лишь мои домыслы, а сам я нахожусь напротив в лаборатории и занимаюсь упаковкой аппаратуры.

Начальник ошалело осматривается и, не обнаружив более достойного объекта для приложения организационно-созидательного порыва, бросается ко мне.

– Ну? Что? Как оно?

Протараторив дежурную форму приветствия, он выдёргивает из горы приборов первый попавшийся и с ушераздирающим хрустом заворачивает его в несколько слоёв пузырчатого полиэтилена, который так любят щёлкать барышни определённого склада ума. Потом хватает изоленту и, с пронзительным скрипом обмотав всё это дело, принимается остервенело пихать в коробку.

Однако ёмкость заметно уступает в размерах предполагаемому содержимому, что нисколько не смущает шефа, не привыкшего пасовать пред лицом обстоятельств. В таком ключе и примерно с таким же успехом мы некоторое время пытаемся работать в паре, пока он не успокаивается, и мне не удаётся выпроводить его, заверив, что осталось не так уж много, и я прекрасно управлюсь сам.

– Только учти: наше будущее в твоих руках, – взмолился Ариэль, завершая свои ЦУ, – прошу тебя…

– Не беспокойся, – я с трудом сдерживаю улыбку. – Иди отдохни, ты тоже немаловажный элемент нашего успеха, почти как генератор-приёмник.

Если до визита я успел порядком утомиться и уже проклинал эти приборы, тем более, что время поджимало, то после ухода начальства почувствовал заметное облегчение и почти наслаждался, несмотря на вынужденную спешку. На самом деле, когда выдаётся работать руками, я порой задумываюсь, правильно ли выбрал род занятий. Делать что-то руками для меня всегда в радость, должно быть, из-за соприкосновения с осязаемой субстанцией, имеющей вес, плотность и фактуру, и дающей ощущение реальности, в отличие от виртуально-абстрактного онанизма, которым я занимаюсь повседневно.

Конечно, имеется в виду не наклеивание липкой ленты на коробки, а, скажем, работа с деревом или металлом. Ещё в детстве я сначала наблюдал, а потом и помогал отцу, который, будучи архитектором, собственноручно сооружал мебель для дома, считая ниже собственного достоинства покупать, а тем более как-то хитро доставать тот единственный типовой вариант, предлагаемый гражданам совдепии. Увы, папиных надежд я не оправдал: не стал ни архитектором, ни дизайнером, как замышлялось, но любовь попилить, построгать, повбивать гвозди и позакручивать шурупы во мне сохранилась. И пусть в Штатах нет такой необходимости, я, втайне гордясь и любуясь, собирал столярный инвентарь и недавно приобрёл циркулярную пилу, с помощью которой нарезал полок, а потом смастерил из двух старых столов один длинный угловой, именно такой, как давно хотел.

Хотя я наверняка утрирую. Я уже давно и бесповоротно болен адреналиновой лихорадкой, вообще свойственной работе в хай-теке, а в стартапе в особенности. Став плотником, я бы запел совсем по-иному, да и сегодняшней зарплаты мне бы не видать, со всеми, как говорится, вытекающими.

* * *

Вернувшись в отель, я стал дожидаться назначенного часа. Настояв на том, что поведёт сама, Зои обещалась забрать меня в начале двенадцатого. В сущности, я вообще не хотел никуда ехать и с гораздо большим удовольствием скоротал бы ночь, забывшись в её ненасытных ласках. Зои была требовательна и неутомима. После наших любовных схваток у меня побаливал лобок от её неистовых телодвижений, а пальцы ещё долго хранили чуть терпкий, одурманивающий запах. Касаясь гибкого, стройного тела, я забывал обо всём, и потом, истощённый до донышка, ненадолго обретал внутренний покой, которого так не хватало в непрерывной череде офисных катаклизмов и моей общей бесприютности.

Успев задремать, я был разбужен гудками, сопровождаемыми вспышками дальнего света, озарявшего комнату сквозь размалёванные гостиничные занавески. Это было вполне в её стиле. Я выбрался из своей берлоги и, потирая заспанные глаза, плюхнулся на сиденье. Зои выглядела настоящей амазонкой с замысловатой конструкцией из перьев на голове и вся разукрашенная вызывающими узорами, на фоне матово мерцающей, миндальный кожи смотревшимися запредельно эротично.

Сонливость моментально улетучилась, захотелось всё похерить и немедленно затащить её в постель. Очевидно, предвидя такой поворот событий, она заранее наотрез отказалась зайти. Амазонка скептически оглядела меня, мотнула пёстрой гривой, звонко поцеловала в ухо, швырнула перья на заднее сиденье и резко тронулась.

Ехать предстояло довольно далеко, впрочем, куда именно, я толком не знал. Позвонив, когда я мчался на работу, она протараторила, что ночью состоится Burning Man Decompression party, куда непременно стоит попасть, и спешно отключилась. Мне невдомёк, как должна выглядеть декомпрессионная вечеринка, но, с одной стороны, Зои была бескомпромиссна, а оставаться одному не хотелось, а с другой, мне часто грезилось недавно пережитое, и казалось глупым отказываться от возможности встретиться с людьми, прошедшими тем же путём.

Всю дорогу Зои чатилась в фейсбуке, умудряясь при этом нестись, будто на гоночном симуляторе, агрессивно обгоняя попутные машины и всякий раз радостно взвизгивая, узнав о том, что очередной знакомый отписался, подтверждая участие в предстоящем сабантуйчике. Я попытался завести разговор о своих похождениях на Burning Man, но каскадёрское управление автомобилем и мониторинг предвечериночного ажиотажа в сети полностью оккупировали её внимание, и на мои разглагольствования ресурсов просто не оставалось.

По приезде она отхлебнула текилы из фляги на поясе, угостила меня и, нахлобучив перья, устремилась к центру импровизированного танцпола. Я быстро потерял её из виду и стал осматриваться в поисках кого-нибудь достаточно в теме, чтобы вывести на местного пушера. Необходимо было прийти в кондицию, так как пока между моим внутренним микроклиматом и окружающим мракобесием царил резкий диссонанс. Но профессиональные услуги не потребовались, вскоре повстречался полузабытый приятель и, в лучших традициях Burning Man, тотчас пригласил разнюхаться.

Взбодрившись, я прошвырнулся по территории мероприятия, повтыкал на поделки креативных неформалов, но особой приподнятости духа так и не ощутил. Место было выбрано отлично – стоило отойти от огней, и в лунном свете открывался живописный ландшафт, да и сам лагерь был обставлен искусно и колоритно, и в чём-то действительно напоминал Burning Man. Но музыка была не в моём вкусе, а душевное состояние и общая атмосфера не соответствовали ни друг другу, ни моим ожиданиям. Волшебство, по которому я тосковал и втайне надеялся воссоздать, – не происходило. Я шатался, накуриваясь с малознакомыми тусовщиками, время от времени различая моё чудо в перьях, мелькавшее тут и там, броско выделяясь боевой раскраской на фоне гарцующей толпы.

Я уже начинал подумывать, как бы слинять, что несколько осложнялось отсутствием машины, как вдруг из шумной ватаги вынырнул Ян – лесник из заповедника секвой, который впервые рассказал мне о Burning Man. Не видавшись с тех пор, как я перебрался в LA и искренне обрадовавшись встрече, мы сошлись на том, что тут "не айс" и самое время сваливать. Ян предложил отправиться к нему в Санта-Круз, и я с ходу согласился, рассудив, что лучшего компаньона для логичного завершения декомпрессии и не сыщешь.

Для успокоения совести я предпринял попытку найти Зои, но её нигде не было. Решив, что она чем-нибудь подкрепляется в укромном месте, выслал смску и немедленно получил в ответ – CU, have fun[57][–57–] CU – сокращение от see you – пока, до встречи. Have fun – Развлекайся. . В её устах "have fun" являлось ультимативным речевым оборотом, резюмировавшим почти все разговоры. Порадовавшись её ненавязчивости и привычке не задавать лишних вопросов, я направился к выходу, где уже поджидал Ян. С полчаса мы брели по просёлочной дороге вдоль вереницы машин, пока он мучительно вспоминал, где оставил свою колымагу. В итоге пропажа обнаружилась, и мы двинулись в путь.

* * *

Обменявшись впечатлениями, или, скорее, излив собственные, так как для Яна Burning Man давно стал органичной частью жизни, я приступил к тому, что часто приходило на ум в последнее время.

– Вот объясни, почему это происходит? – я приглушил музыку. – Как работает этот magic?

– Знаешь, я давно зарёкся задумываться на темы типа "отчего?", да "почему?". Я как бы наслаждаюсь самими ощущениями и не парюсь по поводу того, что не могу объяснить. Вот солнце светит – и светит. Или Индия… про индийскую магию все говорят, она общеизвестна… Как? Не знаю. И никто не знает, почему там чудеса и совпадения на каждом шагу. Непонятно. Исполнение желаний, всякие азиатские штуки, – то же самое и Burning Man. Или, скажем, такая классическая история…

И он углубился в запутанный рассказ из серии восточных похождений, полный метафор и аллегорий, щедро сдобренный всяческими "не знаю" и "непонятно" и сводившийся к тому, как всё неизъяснимо удивительно. Вот же манера чуть что говорить "не знаю"! Что это, леность ума? Склонность к мистификации? Или попытка сохранить чудо, издревле балансирующее на ходулях таинства и неведения?

– Не, погоди, – спохватился я, когда, закончив первую историю, он принялся плавно набирать обороты, переходя к следующей, – давай разберёмся.

– В чём разбираться? Это совершенно уникальная ситуация, когда люди изначально приходят для того, чтобы открыться друг другу всей душой. И когда встречаются существа, преисполненные чистой любви, возникает мощнейшая волна, поглощающая всех окружающих.

– То есть, душевный резонанс?

– Да, бешеный. Это – поле, создающееся духовным слиянием десятков тысяч людей. Даже если два чистых…

– Однако ж такое не происходит на других больших пати?

– Почему? Может и происходит, пусть не то, но нечто похожее. И вообще, Burning Man – это не пати. Там отсутствует элемент вечеринки. А на обычной пати очень просто попасться в ловушку вечериночности.

– О, вот, что это – ловушка вечериночности? Опиши мне.

– Burning Man – это не вечеринка.

– А что такое вечеринка? Попасться куда? В какую ловушку?

– На пати масса лишних раздражителей – наркотики, музыка, танцы… Люди забывают, что достаточно просто открыться. Попадают на вечеринку и думают, что надо непременно выёживаться. А на Burning Man этого нет, люди не придумывают отмазки, типа: приехал на вечеринку – танцы, девочки, то-сё… На самом деле, все хотят одного и того же – счастья и любви. Остальное побочно: музыка, наркотики – это ерунда. А любовь исконна и всегда присутствует в душе человека.

Порой в ходе подобных рассуждений я остро чувствую некую фальшь. Кажется, весь смысл, и в особенности метафизический смысл, кроется в прорехах между неплотно прилегающими друг к другу значениями слов, даже не кроется, а возникает, прорастая из самого пространства семантических щелей, – словно мох или плесень. Впрочем, где и как бы этот смысл ни возникал, при попытке его высказать он, как правило, теряется, исчезая в тех же зазорах, как вода в решете. В строгом соответствии с законами сохранения.

– То есть, – попробовал подытожить я, – человеку свойственна всемирная любовь, но на вечеринке его сбивают с толку шастающие туда-сюда полуголые девки, и он склонен покрасоваться?

– Да, он просто путается. Он привык, что любви мало, и её нужно нахапать побыстрее да побольше, пока другие не сожрали, а на Burning Man её много, и можно расслабиться.

– О'кей, тут её мало, а там – много, потому что её не прячут. Но давай сначала с вечеринками закончим, как-никак, там тоже открываются, и тоже есть механизм, хоть и более примитивный.

Он уклончиво кивнул.

– На вечеринке этого добиваются алкоголем, обилием… эм… легкодоступных женщин, громкой музыкой и скачущей в едином ритме толпой, так?

– Да, но на вечеринке можно вскрыться и без всего этого, даже не танцуя. Это лишние действия.

– Проще, братишка. Давай не лезть в дебри философии.

– Ладно, тогда скажи мне, чего добиться? Добиться чего?

– Ну, что ли… – я пошевелил пальцами, выуживая из пространства искомое слово, – адреналинового счастья… куража.

– Думаю каждый добивается того, чего хочет сам. Но мне интересно другое: я склоняюсь к мысли, что если человек верит в любовь, то от него такое прёт… Эта волна настолько чистая, настолько мощная, что все окружающие…

– Хорошо-хорошо, ты уже говорил. Но это происходит потом, а приезжает он такой же снулый, как бродит тут по улицам… Ну, может, ещё надрюченный каким-нибудь MDMA.

– Да, проблема в том, что веры мало. И там поначалу не верили, но Burning Man существует уже тридцать лет, и есть основа – люди, которые возвращаются из года в год и приезжают, уже умея и будучи готовы ко всему этому. Понимаешь… – Он помолчал. – Я всё чаще убеждаюсь, что любовь – штука заразная. Ты не можешь её спрятать. Как только попадёшь в поле любви, какой бы ты ни был тупой урод, – оно действует. Ибо это и есть наша истинная природа.

– Ты не идеализируешь? За тебя бы Иисус Христос очень порадовался. Но, увы, одна эта ваша любовь всухомятку неудобоварима для обычного человека.

– Конечно. Этого мало, необходимо открыть душу.

– Так просто?!

– Естественно. Душа у всех одинаковая. Она хочет любви, и как только ты туда попадаешь, сама находит путь. Мозг не нужно включать, он только мешает.

– Ох, начались восточные напевы: мозг не нужен и даже мешает во время самого переживания. Но сейчас-то мы не там, не грех и включить. Возможно, я, будучи инженером, склонен искать во всём скрытую закономерность, но как-никак в большинстве духовных учений не "просто" вдруг решают открыть душу и трах-бабах – наступает нирвана. Нет, туда идут целым комплексом неких упражнений, телесно-духовных практик и т.п. То есть, опять же, одного хотения мало.

– Ай, оставь, дело не в технике. Ещё раз, архиважный момент: я утверждаю, что если из ста есть хотя бы двое по-настоящему чистых, то эти сто уже под угрозой заражения.

– А тебе не кажется, что под угрозой эти двое? – расхохотался я.

Мы втянулись в бессмысленный спор. Он продолжал отстаивать свою идеалистическую точку зрения, на что я возражал: мол, будь он прав, Burning Man царил бы повсюду, и уже давным-давно. К этому моменту мы сидели на веранде, развалившись в глубоких бамбуковых креслах, и взирали на буйно разросшийся газон, на котором громоздились массивные валуны. Видимо, сия композиция долженствовала символизировать сад камней.

– Но послушай, – не выдержав, взмолился я, – ведь даже самые великие маги и кудесники, прежде чем впасть в медитацию, совершают…

– Я верю, что для того чтобы познать истинную любовь, вообще ничего не надо, – заявил он, потягиваясь.

– О чём ты? Опомнись: звучит, конечно, красиво, но это же не работает!

– Это работает, в неких… эм… тепличных условиях.

– Невероятно! Хоть в чём-то договорились. Пусть будут тепличные условия. Вот я и спрашиваю, в чём природа этих тепличных условий?

– Я ведь уже сказал – открытость души.

– Открытость души? Грандиозно! И что это такое? Как этого добиться?

– Добиться? Ну ты даёшь! Не надо биться. Надо просто открыть душу.

– Это бессмысленное словосочетание.

Я с досадой откинулся на спинку, а мой товарищ вздохнул и посмотрел на меня, несмышлёныша, очами, лучащимися беспредельным буддистским терпением.

– Ладно, если тебе для полноты ощущений непременно нужно проанализировать механизм собственных переживаний, что, по-моему, абсолютно лишне, то, во-первых, опять же – люди, и пропорция между старожилами и новичками… как это у вас называется? Критическая масса, так? Во-вторых – творчество…

– О! О! Хорошо, – творчество, – воспрянул я.

– Не знаю, как точно сформулировать взаимосвязь между творчеством и любовью, но это родственные материи. Творческие люди легко находят общий язык, как музыканты, которым не нужно слов, чтобы понять друг друга.

– Наконец-то, добрались до сути. А я вот ещё что думаю…

Я принялся пересказывать собственную теорию о том, что инсталляции и перформансы на Burning Man нужны не только для пущей красы, а чтобы создать сплошной поток ударов по сознанию, перенасытить мозг впечатлениями и заставить отказаться от привычки категоризировать. И хоть на миг увидеть и непосредственно ощутить мир, каков он есть.

– Это известная практика, – отмахнулся он, – но к любви отношения не имеет.

– Да успокойся уже со своей любовью, – огрызнулся я, задетый тем, что долго вынашиваемая идея не была должным образом оценена. Мне даже подумалось, не затеял ли я весь разговор лишь для того, чтобы ею блеснуть.

– Потом языческие ритуалы, сжигание эффигий… Люди строят их, помня, что в конце всё будет предано огню.

– Это красиво, – вынужденно согласился я. – Поиск смысла в действии, а не в результате. Созидания ради самого акта.

– Да, более того, человек не увозит с собой груз, как принято в обществе потребления. И потом, сожжение – это ритуал духовного очищения.

– Ишь, как завернул, а говоришь – не знаю.

– А, вот ещё – подарки. Их не меняют, не продают, а дарят искренне и от души. И люди воочию убеждаются, что можно иначе. Осмеливаются поверить. Сбрасывают скованность и глупые привычки… Проблема в том, что веры мало.

– Веры мало? Привычки глупые? Очнись, это реалии нашего мира. Человек взрослеет, и ему наглядно показывают, что если он станет открываться где ни попадя, то будет постоянно получать по башке.

– Плохо.

– Да, что уж тут хорошего. Всю жизнь тебе вдалбливают: держи себя в руках, контролируй эмоции, ты чуткий и отзывчивый – значит, ты слабый. Ты слабый – тебя будут пинать. И ты учишься помаленьку, обрастаешь бронёй.

– Ну да, а Burning Man – это попытка объявить перемирие. Священный водопой. Оставьте оружие за забором, а ещё лучше дома.

Он провёл спорную параллель между Burning Man и олимпиадой, но я уже порядком утомился и не спешил ввязываться в очередное пререкание.

– И, в конце концов, сама земля, кто-то скажет – место силы, природа, ведь нельзя убрать из этой формулы магию красоты. К слову, о красоте – ещё занятная история, ты в курсе, как всё начиналось?

О том, как всё начиналось, я не имел ни малейшего представления. Ян заварил свежего чая и принялся рассказывать.

– Вкратце, история приблизительно следующая: изначально Горящий Человек был женщиной. Некий парень расстался с девушкой и, чтобы залечить душевные раны, забацал деревянную фигуру, пригласил друзей и совершил ритуальное сожжение. Подтянулись люди, всем понравилось, и на следующий год решили повторить. Секс, наркотики, рок-н-ролл, с каждым разом народу становилось больше, и местное население возроптало… А было это, кстати сказать, на диком пляже во Фриско. И тогда мероприятие переехало в индейскую резервацию Black Rock Desert[58][–58–] Black Rock Desert – Пустыня Чёрного Камня. . Отсюда и Плая – так называют высохшие озёра в Мексике. Ещё всё это как-то связано с кельтскими жертвоприношениями, но в чём фишка, уже не помню.

– Кхм… интересное… – протянул я, дивясь совпадению, и закончил несколько невпопад, – история.

– Видишь, – усмехнулся он, будто догадываясь о чём я думаю, – а ты спрашиваешь – "почему?".

Мы помолчали, и Ян, решив, что метафизики на сегодня хватит, стал расспрашивать о том, что творилось со мной в последние годы. Когда я, предусмотрительно оборачивая свои невзгоды в иронию, добрался до BioSpectrum и размышлений о будущем, он неожиданно оживился.

– Ну-ка, идём, – он встал и одёрнул полы изношенной куртки военного образца.

– Куда? Зачем? – простонал я. – Что ты ещё удумал?

– Идём-идём, и вино прихвати.

По опыту я знал, если Яну что-либо втемяшилось, он не отступит, и проще согласиться. Мы погрузились в разболтанный джип, брошенный у крыльца; выехав на дорогу, извивающуюся вдоль обрыва, миновали несколько уходящих вглубь мыса улиц и остановились у слегка обветшавшего каменного коттеджа с черепичной крышей. Ян по-хозяйски толкнул скрипучую калитку и поманил за собой.

– И что это означает? – спросил я, опасаясь, что предстоит знакомство с какими-нибудь маргинальными дружками, но окна были темны, и эта версия отпадала.

Он двигался дальше, продолжая разыгрывать загадочный образ. Мы прошли через задний двор с любовно запущенной лужайкой, в восковом свете луны имевший несколько апокалиптический видок, и, завершив круг, вернулись к парадной. Повозившись с ключом, Ян распахнул дверь и изобразил приглашающий жест.

В полумраке гостиной витал лёгкий запах костра и старого дерева. Я осмотрелся и, стремясь развеять старательно нагнетаемую таинственность, щёлкнул выключателем – ничего не произошло.

– Люстр нет, – бросил Ян, взбегая по лестнице.

Смирившись с тем, что приходится и дальше играть по его правилам, я направился следом и очутился в комнате со скатными потолками, где за стеклом чернели перекладины перил. На балконе, опершись на широкий, потемневший от времени поручень, стоял Ян и с видом карибского пирата всматривался в ночную даль. Остро-свежий бриз с солоноватым вкусом, к которому примешивался запах водорослей и ещё чего-то неуловимого, раскачивал верхушки кипарисов. Я отхлебнул, поставил бутылку рядом с его локтем и так же принялся разглядывать водный простор. Слева, изгибаясь вдоль набережной и подрагивая на фоне сгущавшегося по краям неба, светились огни ночного города. Вырастая из него, словно щупальце неведомого зверя, и, ломаной линией врезаясь в гладь залива, мерцал сигнальными огнями длинный пирс, тенью возвышающийся над водой на зарослях свай. А справа до горизонта, искрясь отблесками звёзд, величественно раскинулся Тихий океан.

– Что скажешь?

– Впечатляюще…

– Думаю – в самый раз.

– В каком смысле?

– Ты разве не сказал, что нужен новый дом?