Глава XVII

Онлайн чтение книги Хлоя Марр Chloe Marr
Глава XVII

1

«Еще вопросы есть» лежали на прилавках магазинов и газетных киосков. Усталые бизнесмены, остановившись схватить перед поездом вечернюю газету, видели наклейку «Спутник кроссвордиста», отмечали его существование и спешили дальше. Они занимали свои места в купе поезда. Они кивали таким же усталым лицам напротив. Они проглядывали заголовки и котировки перед закрытием биржи. Еще что-нибудь в газете есть? Ничего в газете нет. Она отправлялась в карман – для жены, из другого появлялась утренняя «Таймс» или «Телеграф». В кроссворде все еще зияли пустоты – как раз хватит времени его закончить.

Бог подземного мира в небесах. Шесть букв, последняя «Н». Э… это тот, кто вечно ошивался возле Сократа. Как Босуэл и Джонсон. И что составителей вечно на этих греков тянет? Слава Богу, не у всех тут гуманитарное образование. Пигмалион – слишком длинно, и почему в небе?.. Вот черт, это я Платона вспомнил, возле Сократа Платон ошивался. Тогда какой тут бог на «н»? Уверен, я про него слышал. Ну, есть, конечно, плутократы… Малые, которые обращают в золото все, за что ни возьмутся… Знавал парочку таких в Сити, и кончили они за решеткой… Нет, тот был Мидас. Где-то я слышал про… Плуто! Ну конечно, песик у Диснея. Пес в небесах. Звезда кино. К черту собаку! Но как же называлась Собачья звезда? Вот она-то мне и нужна. Шесть букв. И почему, черт побери, никогда ничего не знаешь?

Еще вопросы есть?

Один, возможно, появится: почему, когда решаешь купить себе такой вот справочник, неделю спустя обнаруживается, что как раз его жена уже купила тебе в подарок на день рождения?

На этот вопрос Барнаби не нашел ответа, но с благодарностью принял факт как данность. Книга продавалась. Это будет своего рода доход. Переиздания время от времени. Две-три сотни в год набежит. А в июне он войдет в совет директоров. Ему по карману жениться, ему пора жениться.

Джилл каждый день приносила ему чай. В последнее время он ловил себя на том, что смотрит на часы и думает, что через пять минут она принесет чай. Ноги у нее были хороши, но не настолько, как у Сильви. Она не сидела у него на столе и ими не помахивала, а стояла непреклонно у двери и разговаривала с ним оттуда. Ему всегда удавалось ее задержать, как раз когда она подходила к двери. Он спешил сказать что-нибудь, что заставило бы ее развернуться и застыть у книжных полок – эдакая стратегическая позиция для ответных реплик. Странно, но она все еще боялась нападок на свою независимость и обязательно должна была иметь под рукой средство оборвать разговор. Вот так: спиной к двери, касаясь пальцами ручки.

Когда она подошла к двери на сей раз, он спросил:

– Не пора ли нам снова сходить в театр? Или в прошлый раз вам не понравилось?

Она быстро повернулось.

– Вы считаете, я недостаточно вас поблагодарила?

– И как же вы догадались? Тут я совершенно ненасытен. Меня нельзя достаточно отблагодарить. Разумеется, от стольких изъявлений благодарности я страшно смущаюсь, то и дело застегиваю и расстегиваю пальто, но они просто чудо как на меня влияют, я жить без них не могу. – Посмотрев на нее насмешливо, он сказал: – А теперь смейтесь.

– С чего бы?

– Из дружеского расположения. Из вежливости. Знаете, вы так много думаете о том, что причиняют люди вам, что никогда не задумываетесь, что причиняете им вы.

– И что я вам причиняю?

– О, самое разное. Расскажу, когда буду знать точнее. А пока, как я и предлагал, почему бы нам не сходить вместе в зоопарк?

У нее перехватило дыхание.

– Я никогда не была в зоопарке! – ответила она с жаром.

– Вы никогда не… Вы никогда?! Ну, впрочем, и я тоже с десятилетнего возраста, но я знаю людей, кто ходил. Почему бы нам не пойти?

– Мне бы очень хотелось.

– Отлично. В воскресенье после полудня? Я могу купить билеты. Не буду утверждать, что зима – идеальное время для зоопарка, но у крокодилов должно быть довольно тепло. Послушайте, давайте пойдем утром и съедим там ленч… слишком рано сейчас темнеет. Вы можете заплатить за ленч, а я – за такси.

– Это было бы прекрасно.

– Тогда давайте договоримся, пока не расстались. Вам двадцать один год, и вы никогда не видели бегемота. Верно?

Она с улыбкой кивнула.

– Тогда вас ждет сюрприз. И не говорите потом, что я вас не предупреждал.

Счастливо рассмеявшись, она вышла. «Прогресс», – подумал Барнаби, абсурдно довольный собой.

Помешав, он отпил чаю и надкусил печенье. «Если она теперь уйдет, я буду по ней скучать, – подумал он. – В ней есть что-то… почти антисептическое. Она ну… помимо всего прочего, она честная. А честность в женщине… освежает. Независимость. Пусть и довольно ершистая независимость. Конечно, она очень молода. Боже ты мой, она на пятнадцать лет младше меня… Интересно, значит ли это для нее что-нибудь?»

Встав, он посмотрелся в зеркало у одежной вешалки. «Нельзя быть моложе своего отражения, – думал он, – и красивым меня не назовешь. Но ведь из зеркала на меня смотрит лицо, не пустившее в мир тысячу опечаток, пока шла редактура дурацких «Еще вопросы есть», а это было куда посложней, чем грекам с их тысячью кораблей, которые якобы поплыли из-за лица Елены Троянской». Да уж, этого у него не отнять. Он вернулся за стол.

Мысли о Хлое вот уже несколько недель вызывали у него чувство некоторой неловкости. Он не виделся с ней с того вечера в «Бельведере», но что он мог поделать? По всей очевидности, написать или позвонить, но каждый день, который он пропускал, только усложнял задачу. Не следовало ей вести себя так… так собственнически. «Она-то, сколько я ее знаю, ходит в театры и рестораны со всеми сущими мужчинами, и не мне жаловаться, но если я один разок веду куда-то девушку, она заставляет меня чувствовать, будто я ее предаю. Почему предатель всегда я? Почему я ее должник, если я предложил ей все, а она от всего отказалась? Ох уж эта извечная уверенность женщины в собственной непогрешимости и своем праве на особую преданность!»

Что, если он снова предложит ей руку и сердце? Она ему откажет. Ладно, тогда он скажет: «Прости-прощай». Нет, черт побери, ничего такого он не скажет – такое говорят только в пьесах Уилсона Келли. Но он скажет, мол, им, наверное, лучше перестать встречаться, что для них обоих будет лучше, если… Нет, в том-то и беда, что не для обоих. Чем больше мужчин за ней ухаживают, тем лучше для нее, они ведь дарят ей подарки, назначают свидания, на которые она приходит или не приходит. Для нее – сплошные удовольствия, а для мужчин что? Ладно, тогда он скажет, что будет счастливее. «Так нельзя. Я так дальше не могу». (Опять Уилсон Келли.)

Он постарался вообразить себе сцену и понял, что удержать один горестный взгляд, одно ничего не значащее обещание в глазах Хлои его удержат. Нет, черт побери, не удержат. Возможно, раньше удержали бы, но не теперь – антисептик делал свое. Любовные слова, любовные взоры, все эти «дорогой», бросаемые бездумно, пусть и очаровательным голоском… Какое облегчение от них оторваться – с Джилл, которая никого не назовет «дорогой», если не будет этого подразумевать. И с появлением на сцене Джилл Барнаби вдруг поймал себя на поразительной мысли. Что, если Хлоя наконец согласится?! «Боже ты мой, такого я никогда не допускал!»

На самом деле он никогда не видел себя мужем Хлои, только влюбленным, тщетно старающимся ее завоевать. Теперь он понял, что даже если она согласится, он никогда на ней не женится. Брак с Хлоей станет нескончаемой мукой ревности и разочарований. Жизнь в шелковой паутине улещиваний и обещаний, отговорок и лжи, паутине женских уловок, из которой ему никогда не выпутаться, – это не жизнь для мужчины. Нездоровая, тепличная, разъедающая душу жизнь.

Допив чай, он раскурил трубку и пошел в кабинет к Стейнеру.

– Вы к мистеру Стейнеру? – спросила Джилл. – Его нет на месте.

– Знаю. Я потому и пришел. Мне просто захотелось на вас посмотреть.

– Зачем? На что я похожа?

– Такая здоровая. Такая свежая. Такая… Такая… такая… не подберу слова. Надо заглянуть в мой «Еще вопросы есть». Извините.

Он вышел.

Вынув пудреницу, Джилл посмотрелась в зеркальце. И покачала головой. «Он сумасшедший, – сказала она себе, – но он мне нравится. О нем приятно думать». И, печатая письмо, стала думать о нем.

Вот так Барнаби не позвонил Хлое и в воскресенье повел Джилл в зоопарк.

2

Утверждая, что с десяти лет не бывал в зоопарке, Барнаби несколько погрешил против истины, но в оправдание мог бы сослаться, что в каком-то смысле это относится ко всем нам, поскольку зоопарк каждого из нас, сколько бы ни было нам лет, превращает в ребенка. Невозможно безучастно и свысока взирать на бегемота. Без приглашения за его утренним купанием наблюдали млад и стар, и все они смотрели с удивлением, которое только росло, и у всех на уме было одно: как может существовать на свете нечто столь уродливое? Но никто не мог ни пренебрежительно фыркать, ни упиваться собственным превосходством. Бегемот никому не соперник. Ребенок и взрослый при виде его испытывают только одно – изумление.

– Ну? – спросил Барнаби.

– Ну, я, конечно, знала, какой он. Видела на картинках.

– Но в глубине души не верили, что это правда. А теперь знаете, что так и есть.

Джилл молчала, пока они шли прочь от вольера, потом вдруг сказала:

– Вы в эволюции что-нибудь смыслите?

– Достаточно, чтобы объяснить ребенку, который ничего о ней не знает. Как и многие. Но, боюсь, вас это не устроит.

– Мы ведь произошли от обезьян, так? А обезьяны от других животных, и так далее, и так далее, до… до первых признаков животного мира…

– Кажется, морских червей. Так они, кажется, называются, но не поручусь.

– Да. Откуда бы там ни взялись морские черви.

– Это можно счесть великой тайной бытия. Как все началось. Надеюсь, вас это не слишком тревожит?

– Нет, я просто задумалась… о таких созданиях, как бегемот. Они уже остановились или еще развиваются во что-то другое?

– Скорее всего в толстосумов из Сити. Но понимаю, о чем вы. Вы о том, почему только одному бедолаге удалось пробиться наверх?

Джилл рьяно закивала:

– Да! И есть еще кое-что… – Запнувшись, она добавила серьезно: – Все это очень интересно, правда?

«Дорогое ты, милое дитя», – подумал Барнаби, глядя на нее с улыбкой, а вслух сказал:

– С вами – да. Продолжайте.

– Предположим, только обезьяны оказались единственными – не важно, по какой причине, мы этого никогда не узнаем. Они все еще эволюционируют?

– Придется изучить проблему серьезнейшим образом. Вы хотите сказать, что все ступени развития от обезьяны до пилтдаунского человека, от пилтдаунского человека до пещерного человека, от пещерного человека до человека говорящего должны, так сказать, постоянно развиваться на каждом этапе?

– Не может же эволюция вдруг прекратиться, и не может же она идти только на высших ступенях.

– Погодите-ка. Давайте поконкретнее. Кстати, вон там жираф, и если он когда-нибудь достигнет половой зрелости, его прачке не позавидуешь.

– Могу разглядывать, пока слушаю, – отозвалась Джилл. – Продолжайте.

– Возьмем обезьяну в пятидесятитысячном году до нашей эры, которая в двадцатитысячном стала пещерным человеком, а в десятитысячном научилась говорить, за даты не поручусь, вероятно, их следует умножить на десять. Значит, существо, которое двадцать восемь тысяч лет назад было обезьяной, сегодня должно быть пещерным человеком. И если да, то где оно?

– Вот именно. И каков ответ?

– Помимо очевидного «Извините, мэм, это не я», на ум приходит только: эволюция, выживание сильнейших, и – как в таких случаях говорят – все это естественно в порядке вещей. Естественный отбор. Как только появился Человек, Природа уступила ему первенство, и ничего больше в Природе уже не происходит согласно ее законам.

– И все равно это не объясняет, почему бегемот не добился большего прежде, чем объявился человек.

– Наверное, он развился до бегемота, посмотрел на себя в зеркало и решил, что и так сойдет.

Совершенно неожиданно Джилл рассмеялась.

– Потому что я счастлива, – объяснила она с улыбкой, точно это единственный смех, который должен позволять себе человек разумный.

– Надеюсь, вы всегда будете счастливы, – серьезно отозвался Барнаби, – поскольку мне кажется, что пока счастья вам выпадало не слишком много. И надеюсь, будете вы счастливы или нет, вы всегда найдете чему посмеяться.

– Думаю, люди слишком легко смеются по самым глупым поводам.

– Благослови их за это Боже. Знаете, если чего-то не делаешь сам, это что-то не обязательно неправильно. Или глупо.

– Вы считаете меня очень молоденькой. Верно?

– И очень хорошенькой. Не забывайте этого, ведь это очень важно. Но я думаю, что вы пока не определились.

– С чем? – презрительно спросила Джилл. – Со средним возрастом?

– С юностью. С лично вашей юностью. С тем, кто и что вы есть. Теперь идемте в зал Аквариума и посмотрим, сколько старых знакомых удастся найти за стеклом.

Стейнера они нашли сразу. Он симпатично, по-доброму уставился на них из-за стекла.

– Преувеличение, конечно, – сказал Барнаби, – но определенно Стейнер. Стейнер, собирающийся разразиться чем-то важным и чуть-чуть побаивающийся – вдруг не получится. Как, на ваш взгляд?

Кивнув, Джилл рассмеялась, потом сказала серьезно:

– Но в жизни он выглядит лучше.

– Большие усилия прилагаешь, чтобы выглядеть получше рыбы, и иногда удается. Хотелось бы надеяться. – Они медленно пошли дальше. – С Маршаллом вы знакомы? Вот он – при бакенбардах и прочем. С классовым сознанием, но здравомыслящий. Теперь вы сами кого-нибудь найдите.

Мало-помалу она вошла во вкус игры.

– Смотрите, вон там! Совсем как садовник, который у нас когда-то работал! Он сломал ногу, и мне приходилось ему читать.

– А со сломанной ногой он читать не мог? – чуть удивленно спросил Барнаби.

– Он вообще читать не умел. То есть достаточно быстро, чтобы запомнить, о чем говорилось в начале фразы. Мы читали книгу, которая называлась «Морковка, или Мой маленький мальчик».

– Про морковку?

– Морковкой звали мальчика.

– Надеюсь, вы ясно дали это понять перед тем, как начали.

– Сомневаюсь, что имя было для него важно. Это была единственная книга в доме, его жена получила ее как приз, когда была маленькой, и он очень ею гордился. А когда жена от него ушла, он каждый вечер держал книгу в руках, делая вид, что читает, ему хотелось читать, но он не умел. Поэтому, думаю, он даже не слушал, а просто лежал, вспоминая, какой она была ребенком, и думая о том, как она читала эту книгу, совсем как я читала тогда, и… вспоминая все…

– Так она от него ушла? Когда? Как?

– Мне было одиннадцать, так что это было лет десять назад, и она ушла за каким-то солдатом на войну.

Барнаби вдруг показался себе дешевкой. Поймав Джилл за руку, он сказал:

– Простите меня.

– Простить? – переспросила Джилл, но руки не отняла.

– Что дурачился все то время, пока вы рассказывали. Умничал. Вставлял остроумные реплики и паясничал, как заправской комик. Мне правда стыдно. Я не думал, что это будет такого рода история.

– Наверное, это моя вина, ведь я рассказала такого рода историю, то есть мы оба дурачились насчет сходства, но когда я начала, то о садовнике даже не помнила, а потом вдруг все вернулось.

– Это я тут извиняюсь, – твердо сказал Барнаби. – Прощен?

Превратившись вдруг в школьницу, Джилл покраснела.

– Я… Я… спасибо вам, то есть да, конечно!

Сжав ей руку, а потом отпустив, Барнаби взял Джилл под локоть и повел ее дальше.

– Посмотрите вот на этих. Они все красивые и не одной масти, как мы.

С приятным шоком удивления он вспомнил, что завтра она принесет ему чай… и послезавтра… и послепослезавтра…

3

Не может быть на свете счастья большего, чем быть наедине с Гумби в своем собственном доме. Так говорила когда-то Сильви, а теперь знала, что это чистая правда. Это был маленький дом на маленькой улочке на окраине Кетерхема, которая ответвилась от улицы побольше с намерением куда-то вести – назад в Кеттерхем, например, или, расхрабрившись, все дальше и дальше к самому морю, но остановилась на полдороге, поскольку (так предполагали) застройщику отказали в кредите, или потому что устала, или потому что решила, что в конце концов большая ошибка слишком удаляться от станции. Домик Сильви стоял последним, можно сказать, на собственном участке из абсолютно любого числа акров – во всяком случае, до гряды холмов, если не считать нескольких великолепных построек, которые, вероятно, были когда-то конюшнями. Право слово, приятнее не придумаешь.

Разумеется, Сильви хотела сама зажигать поутру газовую конфорку, чтобы согреть Гумби воду для бритья, и разумеется, Гумби говорил, что она не должна делать ничего подобного, что она получит завтрак в кровать, как полагается принцессе, и, разумеется, Сильви смеялась своим веселым смехом и говорила, мол, всего делов-то: проскользнуть вниз и зажечь плиту, потому что вставать они будут, конечно же, вместе и вместе завтракать внизу, поэтому какая разница, кто сбегает зажечь плиту?

– Сама наша супружеская жизнь от этого зависит, – торжественно говорил Гумби.

– Ладно, дорогой, будем зажигать по очереди.

– Мы вечно будем забывать, чья сейчас очередь. Нет, каждое утро будем бросать монетку. И чем дольше мы живем, тем справедливее будет, потому что вероятности выравниваются.

Сильви на это со смехом ответила, что они вечно будут забывать брать с собой в кровать пенни, но изобретательный Гумби отмел и это глупое возражение. Поэтому когда приходило время вставать, Сильви обнимала его и говорила: «Готова, дорогой», посмеиваясь про себя, поскольку это была прекрасная шутка, как и все теперь.

– Пятьдесят шесть, – сказал на сей раз Гумби.

– Я загадывала двадцать три, – отозвалась Сильви. – Мне столько было, когда я пришла работать в «Проссерс». Ошибся на тридцать три. Твоя очередь.

– Готов, – сказал Гумби.

– Сорок восемь.

– Восемьдесят два. Столько будет восьмидесятилетнему старику в его следующий день рождения. Я победил.

– Ты уверен?

– С минимальным отрывом. – Поцеловав ее в шею, он сказал: – Вперед!

Сильви выпрыгнула из кровати.

– Поверить не могу, что эти ноги действительно мои, – сонно пробормотал Гумби и потянулся за очками.

– Твои, дорогой, все до последнего дюйма!

По-женски она всегда выбирала число, с которым у нее были личные ассоциации, поэтому жульничать ей было труднее, а ради любимого она обязательно сжульничала бы, пусть даже Гумби заставил ее пообещать, что она не будет: игра ведь не игра, если не играть по правилам. Еще одним весомым фактором в пользу честности была загадочная штука под названием Закон Усредненности, который как будто был на его стороне и набрасывался на нее, если она жульничала снова и снова. И действительно, за каких-то нескольких недель они поняли, что идут голова к голове, разумеется, при условии, что Гумби не проигрывал два предыдущих утра.

В ведро или в непогоду Гумби ездил до станции на велосипеде. Поначалу Сильви ездила с ним, чтобы удостовериться, что он не заблудится или не попадет под машину, но когда понемногу успокоилась, в центр стала приезжать, повесив на руль корзинку, только к открытию магазинов. Учитывая, сколько дел предстояло переделать, никакого дня не хватало, и ни один не тянулся так долго до того момента, когда Гумби вернется домой. Она печатала книгу для одного автора «Проссерса», и ее ждали другие книги, редакция просто завалила ее работой, и, точно этого мало, приходилось управляться не только по хозяйству, но и в саду.

Однажды счастливым воскресным днем, когда Гумби вскапывал грядку для особо привлекательного пакетика семян, который Сильви купила в «Уолворте», а сама Сильви чистила его велосипед как можно ближе к вскапываемой грядке, в дверь дома позвонили.

– Кто бы это мог быть? – удивилась Сильви.

– Пришел герцог Норфолкский, хочет одолжить почтовую марку, – предположил Гумби.

– Надеюсь, он не останется к чаю, ведь пирог мы почти доели. У меня есть черные пятна на лице?

Внимательно изучив милое лицо, он его поцеловал.

– Теперь нет.

И Гумби вернулся к грядке. Сильви же, несколько тревожно глянув на руки, прошла через французское окно в гостиную, а оттуда – в коридор и, быстренько убрав в шкаф пальто и шляпу Гумби, распахнула дверь.

– Ой! – воскликнула она. – Это вы!

– Я, – согласился Барнаби. – Можно мне где-нибудь прилечь?

– Боже, мистер Раш, вы шли пешком от самой станции?

– Пустяки. А вот бродить по всему Суррею было утомительно. Никто про Сикамбо-авеню слыхом не слыхивал.

– Вам следовало бы нас предупредить, и тогда Гумби нарисовал бы вам какую-нибудь карту. Ох, простите! Входите же, как мило с вашей стороны было приехать. Я и не думала, что вы взаправду приедете. Дорогой! – позвала она. – Как по-твоему, кто приехал? Мистер Раш!

Мужчины еще пожимали друг другу руки в гостиной, а Сильви уже убежала с криком:

– Я поставлю чайник! Садитесь, мистер Раш, вот лучшее кресло!

Исчезла она надолго, потому что надо было привести в порядок руки, поджарить тосты, переодеться во что-нибудь менее подходящее велосипедам и собрать поднос, на котором столпились чайный сервиз (от «проссерсов») и настоящие серебряные чайные ложки (от папы Гумби). А поскольку мистеру Рашу полагалось только самое лучшее и поскольку он сам их ей подарил (и хорошо в таком разбирается), переодевание включало также особенные чулки, про которые даже и не заподозришь, что это чулки. Какая удача, что сегодня она побрила ноги, подумав, ну, никогда не знаешь…

– Прошу, не прерывайтесь из-за меня, – сказал Барнаби. – Могу наблюдать за вами отсюда и подбадривать вас криками.

– Даже рад прерваться, – отозвался, надевая пиджак, Гумби. – Хуже нет, чем быть любителем. Работаешь чересчур усердно и слишком быстро устаешь, а потому делаешь слишком мало. Сигарету?

– Спасибо. И марафон превращается в череду спринтерских забегов с долгими передышками в промежутках.

– Ага. Совершенно безнадежно. Вот почему тот, кому нечем заняться, так часто негодует на рабочего человека. Он говорит себе: «Я и за половину времени сделал бы вдвое больше», когда речь идет о десяти минутах праздного времяпрепровождения, которое он тратит на работу, которая занимает весь день. Ну да, за пять минут он мог бы сделать вдвое больше – а потом сесть в такси и поехать куда-нибудь, где на полчаса можно закинуть ноги повыше.

– Однако же, – улыбнулся Барнаби, – я видел рабочих, сидевших, закинув ноги повыше.

– Согласен, лентяи есть в любом ремесле. Но на мой взгляд, в этом причина антагонизма между классами: в ощущении, что если рабочий не спринтом занят, а марафон бежит то он плохо работает.

– Скорее всего вы правы. Об этом я раньше не думал. Но сдается, другая причина, что рабочий по какой-то экстраординарной причине называется рабочим и в результате думает, что только он один и работает.

– Мы-то знаем, что это не так.

– Мы-то знаем, но забываем. Любой аргумент неизменно теряет силу, едва начинаем обобщать. Например, когда говорим «рыжие», подразумеваем при этом людей с рыжеватыми волосами, ростом меньше пяти с половиной фунтов и проживающих в Манчестере.

– Ну и как его тогда называть? Вы же писатель, мистер Раш, подскажите нам слово.

– Вы изобретатель, изобретите его.

– Вы в словах разбираетесь, – сверкнул очками Гумби с вспышкой.

– Немного. Благодаря вам. Сколько раз я проклинал вас с Сильви, что втравили нас в издание энциклопедии.

– Ну так и кто такие пролетарии? О них многое говорят.

– С этим-то я справлюсь. Слово происходит от «proles», что на латыни означает «потомство». Это был низший класс в Древнем Риме, не имевший собственности, поэтому единственную пользу государству мог приносить своими детьми. Людской силой, пушечным – точнее, копейным – мясом.

– Ну и точка зрения! Вам не приходило в голову, сколько там было обид?

– А вы разве не так на дело смотрите? По-вашему выходит, что рабочие руки, а вовсе не отдельный индивидуум, работающий головой, – основа государства и имеет наибольшие на него права.

– Надо бы разузнать побольше про римлян. Наверное, про них не только на латыни написано? – помолчав немного, сказал Гумби.

– Конечно. Мне только сейчас пришло в голову, что мы сколько-то вам должны за идею «Еще вопросы есть». Можно мне прислать пару книг про Древний Рим? Они как раз в духе «Проссерса».

Когда Сильви крикнула «Дверь, дорогой» и вошла с подносом, прекрасно было видеть, как они так заинтересованы друг другом, как им комфортно вместе. Гумби любому ровня, подумала она, даже мистеру Рашу. Это было счастливое чаепитие, и даже когда они с мистером Рашем заговорили про издательство – ведь как же иначе, как она могла не разузнать все про всех? – Гумби и виду не подал, если чувствовал себя в разговоре лишним.

– А как дела у мисс Морфрей? Она готовит чай, как вы любите?

– Благодаря вам, Сильви. Великолепно.

– И она подходит мистеру Стейнеру?

– Как будто да.

– Она милая, знаете ли, мистер Раш.

– О, мы большие друзья. – И он добавил, поскольку ему доставляло огромное удовольствие произносить это вслух: – На днях мы ходили в зоопарк.

И тут же об этом пожалел, поскольку это как будто относило Джилл в категорию товарищей по зоопарку, к которой Сильви никогда не принадлежала. Но Сильви, которая всегда знала, что мисс Морфрей «другая», была последним человеком, который обиделся бы. Будь она сама другой, она не повстречала бы Гумби.

– Линн то и дело задумывается, как вы все там и как вам удается без нее обходиться.

– Если бы это было правдой! – воскликнула Сильви. – То есть глупо думать, что вы не можете без меня обойтись. Но мне, конечно, приятно послушать новости. Да не будь «Проссерса», я никогда бы не познакомилась с Гумби.

Она посмотрела на мужа, а он посмотрел в ответ, и Барнаби почудилось, что они говорят на языке, который он пока не освоил.

– А как вы познакомились? – Он перевел взгляд с одной на другого. – Нельзя же так заинтриговать и бросить на полуслове.

– Ты не против, дорогой? – По всей очевидности, Гумби был не против, поскольку Линн продолжила: – Гумби собирался погулять с одной своей приятельницей в Ботаническом саду, дело было в субботу, и он принес ленч на двоих, а мистер Стейнер попросил меня по пути домой занести очень важную посылку на Риджент-парк, ну мне это было не совсем по пути, – она рассмеялась нелепости просьбы, – и конечно, я сказала, что прихвачу посылку, поэтому ушла, даже не съев ленч, и издали цветы казались такими красивыми, а мне вечно говорят, какие они чудесные, поэтому я зашла в сад, а там Гумби расхаживал взад-вперед перед входом в розарий, и в руках у него пакет с ленчем, а сам он – одинешенек, потому что его приятельница не объявилась.

– Больше чем просто приятельница, – вставил Гумби.

– Да, понимаете, его девушка… И она не пришла! Мы разговорились о том, какие чудесные тут розы, и он сказал, что у него с собой ленч, но к нему не пришли, только он дал мне понять, что это мужчина не пришел… Правда, дорогой? Так что у нас был ленч.

– А как же… та девушка? Она опоздала или просто не пришла?

– Она уже на час опаздывала, когда я увидел Линн, – объяснил Гумби. – На ленч мы устроились в другой части сада, поэтому я не видел, пришла ли она. На самом деле я вообще с тех пор ее не видел.

– Гумби решил, что я ему больше нравлюсь, – гордо сказала Сильви.

– Я не решал, – отозвался Гумби, – я просто понял, каким дураком был в первый раз, но не во второй.

– Как Ромео, – вставил Барнаби.

– Ромео? – удивленно переспросила Сильви. – Но я думала, Ромео и Джульетта…

– Даже Ромео поначалу думал, что любит другую.

– А я и не знала! А потом он встретил Джульетту и…

– И Розалин перестала существовать.

– О, милый! – сказала Сильви Гумби, а потом повернулась к Барнаби: – Как приятно это знать. – И засмеялась вместе с ними над самой собой и над своей дурашливостью. – Правда, приятно!

4

Он не против пойти на станцию пешком или предпочтет взять велосипед Гумби, а Гумби поедет на ее и вернется с двумя, он на такое мастак, нет почти ничего, чего бы он не сумел на велосипеде.

– Одна нога в каждом седле? – улыбнулся Барнаби.

– Наверное. Ты ведь сможешь, милый?

– Только не в горку, – отозвался Гумби.

В результате на станцию пошли пешком все вместе. В домиках вспыхивали огоньки – в каждом молодожены, в каждом – кто-то, кому можно махать по утрам на прощание и к кому возвращаться по вечерам. Когда поезд тронулся, Барнаби еще купался в отраженном свете уютного счастья – счастья, с которым повстречался сегодня, а на смену ему пришла тихая грусть от того, что упускает что-то, что могло бы принадлежать ему. «Я живу ресторанной болтовней, – думал он, – питаюсь ресторанной любовью, которая оборачивается не завершением дня, а его целью. О Боже, какая пустая, тщетная у меня жизнь! Просто существование с развешанной тут и там мишурой, чтобы казалось, будто оно что-то стоит. И что мне теперь делать? Что мне остается? Наверное, завести детей и надеяться, что их жизнь будет не столь тщетной. Ну, это-то я смог бы. Если бы…»

– Не удивлюсь, если он женится на мисс Морфрей, – сказала Сильви, когда они шли в горку. – Всегда можно определить. Она милая.

– Я думал, он любит другую девушку.

– Любил, мистер Ромео Гумберсон, любил. – Она сжала его локоть. – Теперь давай угадаем, сколько шагов до дому, мы еще никогда не угадывали с этого места. Семьсот?

– Тысяча двести восемьдесят шесть, – твердо ответил Гумби.

– Ладно, мистер Всезнайка. Тысяча двести восемьдесят шесть. Поцелуй меня и начнем. Чур, я считаю первые сто.

Они остановились, и он ее обнял.

– Вот это поцелуй! – охнула Сильви. – Думаю, мы никогда… Кажется, мы никогда… А теперь начинаю считать.


Читать далее

1 - 1 27.05.15
Влюбленные в Лондоне 27.05.15
Хлоя Марр
Глава I 27.05.15
Глава II 27.05.15
Глава III 27.05.15
Глава IV 27.05.15
Глава V 27.05.15
Глава VI 27.05.15
Глава VII 27.05.15
Глава VIII 27.05.15
Глава IX 27.05.15
Глава Х 27.05.15
Глава XI 27.05.15
Глава XII 27.05.15
Глава XIII 27.05.15
Глава XIV 27.05.15
Глава XV 27.05.15
Глава XVI 27.05.15
Глава XVII 27.05.15
Глава XVIII 27.05.15
Глава XIX 27.05.15
Глава ХХ 27.05.15
1 27.05.15
2 27.05.15
3 27.05.15
4 27.05.15
5 27.05.15
6 27.05.15
7 27.05.15
8 27.05.15
9 27.05.15
10 27.05.15
11 27.05.15
12 27.05.15
13 27.05.15
14 27.05.15
15 27.05.15
16 27.05.15
17 27.05.15
18 27.05.15
19 27.05.15
20 27.05.15
21 27.05.15
22 27.05.15
23 27.05.15
24 27.05.15
25 27.05.15
26 27.05.15
27 27.05.15
28 27.05.15
29 27.05.15
30 27.05.15
31 27.05.15
32 27.05.15
33 27.05.15
34 27.05.15
35 27.05.15
36 27.05.15
37 27.05.15
38 27.05.15
39 27.05.15
40 27.05.15
41 27.05.15
42 27.05.15
43 27.05.15
44 27.05.15
45 27.05.15
46 27.05.15
47 27.05.15
48 27.05.15
49 27.05.15
50 27.05.15
51 27.05.15
52 27.05.15
53 27.05.15
54 27.05.15
55 27.05.15
56 27.05.15
57 27.05.15
58 27.05.15
59 27.05.15
60 27.05.15
61 27.05.15
62 27.05.15
63 27.05.15
64 27.05.15
65 27.05.15
66 27.05.15
67 27.05.15
68 27.05.15
69 27.05.15
70 27.05.15
71 27.05.15
72 27.05.15
73 27.05.15
74 27.05.15
75 27.05.15
76 27.05.15
77 27.05.15
78 27.05.15
79 27.05.15
80 27.05.15
81 27.05.15
82 27.05.15
83 27.05.15
84 27.05.15
85 27.05.15
86 27.05.15
87 27.05.15
Глава XVII

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть