Онлайн чтение книги Хлоя Марр Chloe Marr
Глава VI

1

Однажды несколько лет назад парламентские корреспонденты десятка газет разом сообщили своим равнодушным читателям, что сэр Иврард Хейл повсеместно считается «одним из самых многообещающих наших молодых политиков», которого ждет «большое будущее». Это случилось в тот день, когда его назначили младшим парламентским секретарем (без оклада) при лорде Стейнисфилде. Обязанности его не имели никакого отношения к занимаемой им малозначительной должности, ибо пока нет официального наименования для лица, которое играет роль хозяина на выходных для тех членов кабинета министров, которые любят играть в сквош, учит премьер-министра новомодным словечкам и знакомит иностранных посланников с более приземленными радостями Лондона. Новость о его назначении заставила пару-тройку человек открыть свои «Кто есть кто», где они прочли, что он двенадцатый баронет, живет в поместье Чентерс-Эбби и в лондонском особняке на Бертон-стрит, женат и имеет сына Джонатана семи лет.

Джонатану было восемь, когда однажды утром он вошел в столовую на Бертон-стрит – по пути в школу. Держа в одной руке «Таймс», Иврард пил кофе.

– Доброе утро, сэр, – серьезно сказал Джонатан.

– Доброе утро, негодник.

Джонатан радостно рассмеялся. Это была величайшая шутка дня. Пару дней назад его «сказкой на ночь» стал ответ на неувядаемое «Расскажи, как ты был маленьким», в результате чего выяснилось, что Иврард всегда обращался к отцу «сэр». В те дни так было заведено. Сегодня Джонатан решил, что следует самому попробовать.

Поцеловав отца, он спросил:

– Ты знал, что Земля круглая?

– Господи помилуй, ну надо же!

– Она круглая. Правда-правда. Я бы раньше тебе сказал, но ты был в отъезде. Когда на нее смотришь, думаешь, что она плоская, а на самом деле она круглая, как апельсин.

– Когда мы в Чентерсе, – отозвался Иврард, – она мне кажется скорее бугристой.

Джонатан кивнул:

– И мне тоже. У нас в Чентерс очень высокие бугры. Но ведь и на апельсине бывают бугорки, да?

– Несомненно.

– Так я и думал. Тогда она круглая, как апельсин с бугорками. И знаешь, почему мы с нее не падаем?

– Как раз собирался у тебя спросить. Почему?

Джонатан надолго задумался.

– Забыл, – сказал он наконец.

Иврард сделал разочарованное лицо.

– Я сегодня опять у него спрошу и дам тебе знать. Так подойдет?

– Вполне.

– Надеюсь, он-то помнит.

– Разумеется. Учителя все помнят.

– Думаю, довольно приятно быть учителем. Тебе когда-нибудь хотелось быть учителем, папа?

– Никогда.

– Пожалуй, и я бы не хотел.

– И я бы этого не хотел.

– Однажды я стану баронетом.

– После моей смерти.

– А! Нет, пожалуй, я не хочу быть баронетом.

– Ладно, дружок, будем надеяться, что ты еще долго им не станешь.

– А если когда-нибудь стану, то буду сэром Джонатаном, да?

– Да.

– Как твой папа? Как звали твоего папу?

– Сэр Иврард.

– А его папу?

– Сэр Джонатан. Я уже сотню раз тебе это рассказывал.

– Знаю. Но я вот думаю… Обязательно, чтобы так было?

– В нашей семье всегда так. Не знаю почему.

– Надо думать, меня поэтому назвали Джонатан.

– Наверное.

Запрокинув голову, Джонатан закрыл глаза.

– Эй! – позвал Иврард. – Не засыпай! Тебе как раз в школу идти.

– У меня есть еще минутка. Я думаю о чем-то важном.

– Помощь нужна?

– Дело вот в чем. Если бы у нас в семье был еще сын и если бы его звали Ланселот, а я бы умер, тогда он бы стал старшим сыном, и если бы ты умер, он стал бы сэром Ланселотом. Так ведь?

– Да, но второго сына в семье нет, и ты не умрешь. Во всяком случае, сегодня.

– А тогда, – победно продолжил Джонатан, – никакого сэра Джонатана не будет, и все ваши планы насмарку. А вот если бы, – он набрал в грудь побольше воздуху, – у тебя было много сыновей, и для надежности тебе всех их пришлось назвать Джонатан, и у них всех было много сыновей, и им бы пришлось для надежности всех назвать Джонатан, и у тех было бы…

– Хватит! – взмолился Иврард.

Счастливо рассмеявшись, Джонатан сказал:

– Я думал про это в постели вчера вечером, только довольно трудно не запутаться. А по-моему смешно.

– Очень.

– Тогда я пойду в школу. До свидания, дорогой сэр.

– До свидания, дорогой негодник.

Это были последние слова, которые сказал ему Иврард, и это был последний раз, когда он видел сына живым. Ступая с тротуара на мостовую, Джонатан обернулся помахать на случай, если кто-то смотрит ему вслед, и его сбила машина, – еще одна естественная смерть в наши – ах, какие деловые, ах, какие цивилизованные! – времена.

В матери Джонатана было мало материнского, поэтому Джонатан мало для нее значил. Девочкой Сесилию никогда не тянуло к детским коляскам, девушкой она детей скорее не любила. Она обладала способностью оправдывать в собственных глазах любые свои поступки и теперь пребывала в уверенности, что все матери балуют детей и что ее долг прятать огромную любовь, которую она, разумеется, питает к своему единственному ребенку. Когда Джонатан станет взрослым молодым человеком, они будут лучшими друзьями и все станут принимать их за брата и сестру, поскольку она приложит огромные усилия, чтобы сохранить молодость и красоту. Она даже сумела внушить себе, что как раз ради Джонатана столько часов в неделю тратит теперь на «сохранение красоты». А когда Джонатан женится, она и его жене будет как красивая старшая сестра. Как раз в эту пору многие матери терпят крах, и как раз в эту пору она будет лучшей матерью на свете. Тем самым, говорила она себе, она уже лучшая мать на свете.

Иврард так не думал. Он думал, что она худшая мать из всех, кого он встречал. Отчасти он на это обижался, а отчасти этому радовался, поскольку Джонатан тем полнее принадлежал ему одному. Он был очень влюблен в нее, когда на ней женился, и она как будто была влюблена в него, но после рождения Джонатана она утратила интерес к тому, что, по обыкновению, называла «все это». Разумеется, она все еще его любила и была готова быть такой же преданной сестрой ему, какой позднее собиралась стать Джонатану и его жене. От какой жены или матери, спрашивала она себя, можно требовать большего? И хотя Иврард иногда желал, чтобы она решила наконец, кем из двух хочет быть, если уж не может быть обеими, он тем не менее был искренне к ней привязан, она все еще его привлекала, а потому – раз у него оставались Джонатан и Чентерс – был необычайно счастливым человеком.

Но как многие счастливые люди, он иногда лежал ночью без сна, воображая, что с ним случилась беда. Случится могла лишь одна настоящая беда: он может потерять сына. Воображая это, он знал, что вместе с Джонатаном исчезнет и Сесилия, ибо они будут не способны утешить друг друга. Как бы ни было ей жаль, ей будет жаль только мужа, потому что он несчастен, а сам он станет негодовать на то, что она не несчастна сама по себе. Понемногу она возненавидит его несчастья и его горе, она ведь будет считать, что муж утратил только сына, жена же у него остается, но будет знать, что любые ее слова или утешения окажутся бесполезными и неверными. И он будет знать, что никогда не сможет поговорить с ней о Джонатане. Он будет говорить о ребенке с чужими или с той, кто его, Иврарда, любит, но не с той, кто знала мальчика и должна была любить, но не любила…

В точности так и вышло. Возможно, с тем большей непреложностью, что он был готов к тому, что выйдет именно так. Через полгода они развелись, и Иврарда уже не ждало «большое будущее». Через полтора года он женился снова. Дженет умела утешать, была любящей, понимающей и очень милой. И вместе с сыном умерла в тот день, когда тот родился. Счастливый человек, каким сэр Иврард был когда-то, казался бесконечно далеким.

В пятьдесят он женился в третий раз. Чентерс все еще нуждался в своем Джонатане. Но нынешняя леди Хейл как будто предпочитала младенцам мужчин и мужчин молодых – мужчинам старым. Теперь он знал, что если она когда-нибудь родит, то ребенок будет зачат случайно – и скорее всего не им.

Сегодня он сидел на террасе в Чентерсе и ждал гостей. Он смотрел на чудесные лесистые «бугорки» своего чудесного уголка земли, которая на самом деле была круглой, и думал, как это случалось с ним часто, о будущем сыне Хлои, которого звали бы Джонатан.

2

Зазвонил телефон.

– Миссис Клейверинг, – сообщила Эллен.

– Попроси ее подняться, – сказала Хлоя, стоя у туалетного столика.

После необычайно долгой паузы появилась Китти.

– Доброе утро, Эллен. Прекрасный день. Добрый день, дорогая, можно войти, или ты поправляешь накладную грудь?

– Природа и так хорошо обо мне позаботилась. Входи, голубушка.

– У меня когда-то была пневматическая, – начала Китти, входя в спальню. – Однажды в некий романтический момент один молодой человек, забыла, как его звали, сорвал и приколол к моей груди розу. Последовал громкий хлопок, которому я не смогла с ходу подыскать объяснения, и на следующее утро он отплыл в Южную Африку. Ах вот куда ты накладываешь помаду!

Хлоя рассмеялась.

– Ты очень элегантно выглядишь. Где ты взяла это пальто?

– У старого еврея-разносчика. Знаешь, такие иногда приходят к задней двери. Послушай, я прихватила с собой замечательную корзиночку, и ленч мы съедим по пути. Вот почему я так долго поднималась. Только лифт тронулся, я вспомнила, что забыла попросить Мейфилда ее взять, и нажала не на ту кнопку, и лифт пошел прямо в подвал, а поскольку я там никогда не бывала, то решила, что надо немного оглядеться.

– Чудесно, дорогая. Обожаю корзинки для пикника.

– Тогда эту ты будешь боготворить.

Встав, Хлоя уронила с плеч халат.

– Жаль, что фигура у меня не как у тебя. Округлости у меня везде, где надо, но между ними почти нет ничейной земли. Я как-то пыталась прибавить себе шесть дюймов роста. Доставка почтой, заказ – полкроны. Я оформила заказ в почтовом отделении, но больше ничего не произошло. Похоже, в том методика и заключалась.

– Надо потянуться, чтобы достать до самого верхнего ящика? – с интересом спросила Хлоя.

Китти хлопнула ее по руке.

– Не будь дурочкой, дорогая. Что наденешь? Впрочем, не важно. Почему я всегда выгляжу как актриса, а ты – как хорошо одетая женщина?

– Чуток депрессии с утра, милая? Как насчет коктейля? Эллен, коктейли!

Китти испустила вздох облегчения.

– Как долго ты с этим тянула! Я как раз хотела спросить, нельзя ли мне сходить в ванную и напиться из стакана для зубных щеток, только ты могла бы подумать, что это такой – дамский – способ скрыть мои истинные желания.

– Прости, дорогая. Твои истории настолько занимательные, что никак нельзя было втиснуть между ними коктейль.

– А мне и правда говорили, что я слишком много болтаю, – разыграла невинность Китти.

– Только не я, золотко.

Присев к туалетному столку Хлои, Китти глянула на себя в зеркало.

– Нет, это был судья на моем бракоразводном процессе. Он попросил меня в ответах по возможности придерживаться простых фраз в подтверждение или отрицание, а я сказала, что не для того проехала сотню миль до его полицейского суда и купила новую шляпку, чтобы говорить «да» и «нет». – И со вздохом добавила: – Будь у меня нос всего на полдюйма длиннее, я была бы совсем, совсем красивой.

Китти знала Хлою три года, совершенно ее при этом не зная. Они были лучшими подругами, они много времени проводили вместе, но все доверительные слова звучали только из уст Китти. Да, верно, ее истории излагали по большей части вымышленные происшествия из ее жизни, придуманные к случаю и на ходу, – но лишь потому, что настоящую историю она уже рассказала или все еще испытывала потребность говорить. Ни одной важной детали ее супружеской жизни не было утаено: от полной истории рождения близнецов до подробностей бизнеса и дохода мужа или ее отступных после того или иного развода. Рассказы могли время от времени меняться, но все содержали ту или иную долю истины, и любая женщина с интеллектом Хлои улавливала ее сразу.

Но о себе Хлоя не раскрывала ничего. Любопытные вопросы соскальзывали с нее как с гуся вода или как постулаты о сущности Троицы Афанасия Великого – с хористов. Откуда берутся деньги Хлои? С кем из воздыхателей у нее роман? Китти жаждала ответа на оба вопроса. В ответ на первый Хлоя сказала: «Из банка, дорогая», а на второй – «Со всеми, разумеется, не будь дурочкой». Они, как всегда, дурачились, болтая о пустяках, и допрашивающая обидеться могла не больше допрашиваемой, но Китти знала, что Хлоя решительно – хотя и очень мило – дает понять: «Это мое дело и ничье больше». Подумать только, иметь роман и не желать рассказать про него во всех подробностях лучшей подруге! Совсем не по-женски! Возможно, думала Китти, неотразимой Хлою делает как раз сочетание невероятной сексуальной привлекательности и лишь малой толики женственности.

Ленч они съели среди холмов в окрестностях Винчестера. Шофер Мейфилд со своими бутербродами и своей бутылкой пива удалился на тактичное расстояние, предоставив дамам комфорт автомобиля.

– Есть что-то мило примитивное в пикнике на открытом воздухе, – сказала Китти. Сидя в «роллсе», она распаковывала горшочек с икрой, а Хлоя открывала рейнское. – Что-то ужасно романтичное. Так я обручилась с моим первым мужем. Мы устроились на пригорке и распаковали ленч, и он как раз становился все внимательнее, когда я вдруг поняла, что дело обстоит совсем не так, как кажется. Ты когда-нибудь сидела в муравейнике, дорогая?

– Никогда, милая. Я вообще мало что в этой жизни успела.

– К тому времени, когда все снова успокоилось, отпала необходимость в предложении. Мы были практически женаты. Я хочу сказать, нельзя же, чтобы на тебе двадцать минут прибивали насмерть муравьев, а потом возмутиться: «О, мистер Мерривезер!»

– Тебе никогда не приходило в голову, – спросила Хлоя, – как удивился бы священник, если бы вместо «да» услышал «уже»?

– Конечно, нет, дорогая. Иначе я бы так сказала.

Они ели, болтали, смеялись и казались двумя школьницами. Они держали путь в Чентерс, где собирались провести уик-энд. Предполагалось, что леди Хейл на курорте Ле Туке.

– На самом деле меня пригласили лишь в качестве твоей компаньонки, – сказала Китти.

– Что за вздор, голубушка. Там будет уйма других людей.

– Надеюсь. Не хочу сидеть все время за вязаньем одна в углу и говорить: «Куда это запропастились те двое молодых людей?» Почему считается, что раз я замужняя женщина и мать, то должна создавать вокруг себя домашнюю атмосферу?

– Как восхитительные близнецы?

– Более похожи на святых, чем когда-либо. И шлют тебе море приветов. Знаешь, Хлоя, иногда я не могу поверить, что они взаправду мои. Будь я не матерью, а отцом, обратилась бы к адвокату. А так у меня нет почвы для подозрений, но я все равно считаю это чудом. Ты когда-нибудь думала о Вселенной в широком смысле слова?

– Она сумасшедшая! – решительно отрезала Хлоя.

– Ну, я бы так не сказала. Но если подумать об икре, действительно кажется, что кто-то расстарался из-за пустяка.

Спустившись к Винчестеру, они купили открытки с видами собора. Дерек хотел получать открытки с видами соборов – любых соборов – с юга, а Диана – открытки с видами соборов с севера. Объединенное собрание было известно как коллекция имени Марр и хранилось в музее имени Марр: в уголке детской в Крокстоне за чучелом вальдшнепа. Ни одна открытка не допускалась в собрание, если а) не пришла по почте с шестипенсовой маркой (в помощь выплате государственного долга), б) если на ней не были напечатаны слова «вид с севера» или «вид с юга» и в) если она не имела заявления двух свидетелей, заверявших, что сравнили собор с фотографиями и удостоверились, что данные изображения верны.

– Иногда я жалею, что ты все это затеяла, дорогая, – сказала Китти, когда они выходили из пятого магазинчика канцелярских товаров. – И нам все еще надо обойти собор кругом.

– Очень дождливое было воскресенье, – взмолилась Хлоя.

– Знаю. К чему нас только не вынуждают обстоятельства! Но если бы ты – по чистой случайности – сказала не «соборы», а «епископы», наша задача была бы гораздо интереснее. У тебя компас есть?

Заверив и отослав открытки, они продолжили путь в Чентерс.

– Назад поедем через Салисбери, – вздохнула Китти.

3

Спустившись к обеду, Хлоя встретила в гостиной старого друга.

– Привет, Уилл, – поздоровалась она.

– Хлоя! Мой ангел! – воскликнул Уилсон Келли.

С распростертыми объятиями он словно бы ступил со сцены, бросив пару слов извинения женщине, с которой разговаривал.

– Неужели глаза меня не обманывают?

Взяв ее руки в свои, он поднес их к губам.

– Славно снова тебя видеть, голубчик.

– Вы должны узнать друг друга, вы должны полюбить друг друга! – воскликнул Келли. – Двое моих ближайших друзей! – Аккуратно положив руки Хлои одна на другую, он накрыл их своей. – Идем! – За руки он привел ее к столику с коктейлями, где ждала Китти. – Как мне вас представить? Мисс Марр… миссис Клейверинг? Невозможно! Хлоя! Китти! Друзья мои!

Китти с самым невинным видом сказала, что часто слышала про мисс Марр и давно уже жаждала с ней познакомиться. Хлоя ответила, что, разумеется, видела мисс Келсо на сцене и всегда восхищалась ее игрой.

– Помнишь ее в «Струнах скрипки»? – воскликнул Келли с шейкером в руке. – Ты была там великолепна, Китти! Я всегда говорю, что это твоя лучшая роль. Та чудесная сцена в третьем акте – помнишь ее, Хлоя? – где она лежит мертвая на софе с букетом полевых цветов на груди, и я пытался играть ей на скрипке, но без толку, мои руки упали, и я заговорил – сперва медленно, словно слова у меня врывают клещами, потом все быстрее и быстрее, давая зрителю понять, что именно ее я всегда любил.

– Ты про «Гамлета» говоришь, верно, милый? – спросила Китти. – Скрипка там не предусмотрена.

– Нет-нет-нет! – возразил Келли. – Ты же знаешь, про какую я пьесу, Хлоя. Мой отец умер, и я подозреваю, что его убили, и я скитался по градам и весям, играя на скрипке и делая вид, что сошел с ума… – Он постучал себя по виску, то ли имитируя безумие, то ли чтобы пособить памяти. – Мне следовало бы помнить, ведь я автор. По крайней мере я написал ее совместно с тем типом… Как, дьявол побери, его звали?..

– Уильям Шекспир, – подсказала Китти.

– При чем тут Шекспир? – с сомнением протянул Келли и покачал головой. – Нет-нет, это была современная пьеса…

– Возможно, ты играл Шекспира в современном костюме, – предположила Хлоя. – У тебя был велосипед?

– И вообще, дорогой, – вмешалась Китти, – я ни в каком костюме с тобой не играла, ни на велосипеде, ни рядом с ним.

– Зачем бы мне велосипед, дорогая? – спросил Келли терпеливым тоном добродушной гувернантки.

– Чтобы по градам и весям скитаться, – весело ответила Хлоя. – Это мой коктейль?

– А? Да. – Он подал ей бокал. – Помню, я как-то катил по сцене велосипед, один раз. Но это было в другой пьесе. «Прихоть молодого человека», помнишь ее? Я написал ее за уик-энд с… Трабшоу, кажется? Создавало атмосферу, как мне показалось… молодой человек влюблен в… кто же была девушка? Не ты, Китти, это было еще до тебя… безумно в нее влюблен и приехал за десять миль на своем велосипеде – сразу, понимаете ли, задает тон, показывает, как он влюблен и беден… долгая пыльная поездка… у него нет машины… про него все стало ясно, едва он вышел на сцену!

– Всем и так стало ясно, дорогой, – сказала Хлоя. – Они говорили: «Ха! Да это же Уилсон Келли!» Даже без велосипеда.

– Почему мы говорим о велосипедах? – спросила Китти.

– Понятия не имею, – отозвалась Хлоя.

Все пьесы, в которых появлялся Уилсон Келли, имели две отличительные черты – черты, отличавшие их не друг от друга, а от тех пьес, в которых Уилсон Келли не появлялся. Во-первых, Келли всегда фигурировал на афишах как соавтор, а во-вторых, в тот или иной момент разворачивающейся драмы либо другой персонаж уговаривал его, либо он сам испытывал внезапную и неодолимую тягу сыграть на скрипке «Баркаролу» Гофмана. Связь между этими двумя чертами была вполне очевидна. Автор не предвидел соло на скрипке и потому не подготовился заранее, следовательно, актеру с его огромным сценическим опытом казалось необходимым ему помочь, предложив соавторство. Никто с пониманием искусства сцены, каким обладал Уилсон Келли, не удовлетворился бы простой просьбой («Сыграй-ка нам, папа») персонажу, который до того не проявлял никаких признаков ни любви к музыке, ни владения музыкальным инструментом, а потому соло на скрипке требовалось вводить постепенно и исподволь. Какой-нибудь Шекспир, если бы писал один, мог бы удивить нас внезапной ремаркой «Выходит, преследуемая медведем», но «Зимняя сказка» из-под пера соавторов Уильяма Шекспира и Уилсона Келли в той или иной предшествующей сцене ясно давала понять, что этот особый «медведь» уже близко. И от необоснованной ремарки «Входит Леонт со скрипкой» отшатнулись бы, поскольку «Снова входит Леонт со скрипкой» – после обычных скромных отнекиваний – все-таки звучит убедительнее.

Разумеется, автор (или авторы) не требовал сыграть что-то конкретное. Персонаж, в обличье которого выступал Уилсон Келли (или, как полагали некоторые, который выступал в обличье Уилсона Келли), прокладывал себе путь через Кущи Музыки и беспечно останавливался – сегодня то, завтра сё… но, так уж вышло, сегодня… дайте-ка подумать, ах да! – на «Баркароле». Это было не единственное произведение, которое умел играть Уилсон Келли, но скорее всего единственное, которое он еще мог сыграть без фальши.

Вполне естественно для актера, умеющего играть на скрипке, считать, что жаль терять попусту уже собравшуюся аудиторию. Жутковатым же исполнение Келли делало его явное – в каждой постановке! – убеждение, что ничего подобного со зрителем не случалось ни разу. Когда дело доходило до скрипки, он был сама превосходная непринужденность, тогда как друзья в его обществе краснели при одном только упоминании инструмента. Что касается внешности, то внешность он имел впечатляюще зловещую и мрачную: тем более такой эффект усугублял длинный острый нос, что само по себе нежелательно для актера, но у такого известного лица, как Уилсон Келли, не вызывало нареканий.

Он двинулся к двери, чтобы приветствовать Иврарда и предложить ему коктейль, возможно, забыв, что хозяин поместья Иврард и что этот хозяин не далее как полчаса назад показывал ему его комнату. Обменявшись смешком у него за спиной, Хлоя и Китти отошли от стола.

– Я и забыла, какой он душка, – шепнула Хлоя. – Разве ты никогда с ним не играла?

– Никогда. Но однажды он предложил пожить в одной квартире.

– Почему ты отказалась? Лифта не было?

Китти, которая в этот момент отпила коктейль, внезапно фыркнула от смеха, едва не захлебнулась шампанским и, бросив коронное «Прошу пардону, миссис Хопкинс» из пьесы Шоу, стала искать носовой платок.

– Тебе скорее полотенце нужно, – посоветовала Хлоя.

– Послушай, дорогая, – твердо сказала Китти, – если хочешь, чтобы вечер прошел мирно, без дополнительных приключений, мне нельзя хихикать. Поэтому перестань, пожалуйста.

Они вернулись к остальным.

За обедом Иврард сказал негромко Хлое:

– Мне предложили поехать в Южную Америку.

– Не полиция, дорогой?

Он улыбнулся:

– Нет. Парламентский комитет по торговле.

– Это в твоей компетенции, Иврард?

– Не вполне. Но всегда нужны два-три статиста, умеющие носить монокль и заниматься любовью с женами важных шишек, – традиция британских милордов.

– Дорогой, не смей заниматься любовью с горячими бразильянками. Я этого не потерплю.

– Я еще не уверен, поеду ли.

– Надолго это будет, золотко? Я не могу надолго тебя отпустить.

– Месяца на три. Сначала придется посмотреть Штаты. Это будут долгие три месяца вдали от тебя, Хлоя. Один Бог знает, что ты затеешь.

– Ничего такого, о чем побоялась бы тебе рассказать.

– Давай после об этом поговорим. Твой сосед имеет сообщить нечто срочное.

Она повернулась к сгорающему от нетерпения Келли.

– Не помню, хорошо ли ты знаешь Бангкок, – начал он.

– Не слишком, – отозвалась Хлоя. – Я обычно езжу в Богнор.

– Я как раз рассказывал миссис Доннисторн про забавное приключение там.

– Как прошло? То есть ее позабавило?

Келли рассмеялся и от смеха стал вдруг очень и очень привлекательным.

– Ты ничуть не изменилась, Хлоя. А я и забыл.

– Ах, дорогой, не могу же довольствоваться хвостом чужого разговора. Что ты делал в Бангкоке?

– Ты не слышала? Про мое турне по Австралии и Дальнему Востоку? – С тем же успехом Наполеон мог бы сказать: «Как, ты не слышала, что я подался в солдаты?»

– В Лондоне только о нем и говорят, голубчик. Большой был успех?

– Финансово – средненько. Условия там очень тяжелые. Разумеется, у меня были гарантии. Но с точки зрения искусства, да и в светском плане это был истинный триумф. И политически тоже, я составил доклад для властей, они как будто в восторге. Многое ведь можно сделать, ты же понимаешь.

– Уверена, что ты смог, Уилл.

– Я выступил, наверное, с тридцатью с чем-то речами, разумеется, помимо тех, на которых зрители настаивали после каждого спектакля, играя на темах империи, Родины, уз крови, что они знают об Англии и тому подобного. Зачарованные зрители – самое изумительное зрелище! Толпы зачарованных зрителей! Да, это стало для меня откровением. Такую гордость испытываешь, понимая, что на свой скромный лад что-то делаешь для своей страны.

– Дорогой, я хочу чтобы ты сделал кое-что для меня… если снизойдешь со своих высот.

– Ты сама знаешь, моя дорогая, – тихонько и без тени аффектации сказал Келли, – тебе нужно только попросить.

– Просто я знаю одну девочку в Академии, она быстро схватывает, умненькая, хорошенькая, в театр влюблена. Я не прошу тебя делать ее главной героиней или дублершей девушки, которая говорит «Ваше авто подано, мадам», но ты не мог бы прийти ко мне на коктейль и с ней познакомиться? Ей будет ужасно приятно и очень ее подбодрит. Потом можешь про нее забыть. Это она будет о тебе думать.

– Ну конечно, дорогая! – Красивым жестом он извлек записную книжку и занес над ней карандашик в золотом футляре. Он не просил собравшихся перестать есть и смотреть, как он будет делать запись, он просто создал впечатление, что если попросил бы, то сделал это совершенно непринужденно. – В какой день? Я сумел бы в пятницу. – И с сомнением добавил: – Думаю, что сумел бы. – На случай если забыл про приглашение министра по делам доминионов.

– Я тебе позвоню. Это мой карандашик? – спросила Хлоя.

– Ну конечно же, дорогая! – Он наткнулся на него сегодня утром, пока искал ключ от несессера, и в его голосе прозвучал упрек. – Я никогда с ним не расстаюсь.

Он расстался с ним на то время, пока Хлоя вертела карандашик в руках. На футляре было выгравировано «С любовью от Хлои» ее собственным почерком. Сколько лет назад это было? Келли сентиментально вздохнул, давая понять, что готов – на случай, если она пожелает, – обновить нежные воспоминания о тех днях… Она вернула карандашик.

– Как Хелен? – весело спросила она.

Уилсон Келли выдал прохладный, но явно благоприятный бюллетень о здоровье своей жены.

4

Искупавшись в море, Иврард, Хлоя, Китти и молодой человек по имени Джулиан Что-То-Там загорали на пляже. Китти сняла верх раздельного купального костюма («Закройте на минутку глаза, джентльмены») и лежала лицом вниз. Это был ее первый день на солнце, она натерлась маслом и надеялась на лучшее. Джулиан в плавках, проявивший почти ненужную готовность помочь с маслом, лежал рядом с ней лицом вверх. Хлоя в белом цельном купальнике, с упавшим на колени полотенцем, лежала с закрытыми глазами на спине, но так, чтобы на лицо ей падала тень от большого зонта. Иврард в рубашке и брюках, облокотившись на локоть, пропускал сквозь пальцы песок и смотрел на Хлою.

Джулиан Что-То-Там думал: «Она, наверное, со стариком, и между ними не удастся вклиниться. Интересно, дорого она обходится? Тоби говорил, старик на полгода едет в Бразилию. За полгода не так уж и много набежит, а? Не заломит же она чересчур за полгода передышки? У нее, наверное, список ожидания в милю длиной. От попытки вреда не будет. И пухленькая тоже ничего. С ней очень даже можно позабавиться. Но что это она говорила про близнецов? Девять лет! Сигают на велосипедах! О нет, черт побери…»

Китти думала: «Чем старше я становлюсь, тем хуже отношусь к мужчинам. У них только одно на уме. И терпеть их можно только ночью. Я бы лучше провела день с Хлоей, чем с любым мужчиной на свете. Смешно, однако… Она любит мужчин и не хочет замуж, а я их ненавижу и жить без них не могу. Интересно, она правда вышла бы за Иврарда? Бедняга, если бы не та стерва… Только посмотрите на нее с полотенцем на коленях. Боже ты мой, что за фигура! Но даже она знает, что колени годны только младенцев качать. О Боженька, позаботься, чтобы моих младенцев сегодня не переехало, и дай мне от них письмо завтра – что не слишком вероятно, поэтому не буду тебя винить, если ни одного не придет. Но они так веселились из-за адреса, когда я им сказала, и письмо все равно не дойдет вовремя, потому пусть будет телеграмма. Надо же, Уилл снова объявился! Иврард не знает, или это неправда, или еще что? Я-то не знаю, мне-то все равно. Я собираюсь подремать…»

Иврард думал: «Три месяца, скажем, четыре, если туда и обратно. И в первый день по прибытии я получаю телеграмму, что она свернула себе шею – или, точнее, ей кто-то свернул шею. Я должен продолжать мою миссию, все равно на похороны не успею, noblesse oblige и все такое. «Выражаем глубокие соболезнования сэру Иврарду Хейлу по случаю внезапной трагической кончины его супруги». Скорее всего время будет поджимать. А через четыре месяца вернусь, и – дадим полгода для соблюдения приличий – еще через два мы женаты. Это будет январь. Кипр? О Боже, почему никогда ничего не выходит, как хочется? Думаю, если бы выходило, каждый из нас до единого упал бы замертво. Многие жены желают Хлое смерти. Думаю, я был прав насчет нее, прав, что держался на заднем плане, но всегда рядом. Никогда не ревновал… нет, всегда ревновал, но не подавал виду. Чем больше таких, к кому ревновать, тем меньше оснований для ревности, – хорошо, что я это понял. И подбрасывал ей все новых кандидатов в любовники. Были ли любовниками? Только не для нее. Она неприкосновенна. Девственная богиня. Никто больше этого не знает, это моя тайна. Так ли это? Я не знаю, мне нет дела, я смотрю на нее, она моя, пока я могу смотреть на нее…»

Хлоя лениво приоткрыла глаза, слегка улыбнулась и, сложив чудные губки в призрак поцелуя, снова закрыла глаза. Иврард раскурил сигару. Кое-что всегда остается.