Онлайн чтение книги Большой куш Clean Break
Глава 7

Искушение было почти непреодолимым.

Марвин Ангер не был подвержен искушениям. Решая какую-нибудь проблему, он подходил к ней хладнокровно и обстоятельно. Он принимал решение, руководствуясь трезвым расчетом, а приняв его, неукоснительно выполнял.

Теперь, в десять часов тридцать минут утра, в субботу, меря шагами крошечную гостиную, он испытал совершенно непривычное для себя ощущение. Он уже решил для себя, что ехать на ипподром сегодня после обеда — не только неоправданный, но и безрассудный риск. Всю нужную информацию, которая удовлетворит его любопытство, он получит по радио или из вечерних газет. У него были все основания держаться в этот день подальше от ипподрома.

И тем не менее в тот самый момент, когда солнечные лучи, пробившись сквозь грязное стекло окна, протянулись по полу у его ног, он почувствовал почти непреодолимое желание поехать на Лонг-Айленд. Он хотел понаблюдать за тем, что произойдет, — разумеется, с безопасного расстояния. Марвин попытался подкрепить свое желание разумными доводами. Возможно, именно поход на ипподром гарантирует ему безопасность. В конце концов, если план сорвется, возможные последствия не застанут его врасплох. При мысли об этом его тонкие губы скривились в горькой улыбке.

Итак, если все сорвется, ничто ему не поможет — даже если он заранее узнает о провале. Его арест станет делом нескольких часов. Без денег, денег, которые гарантирует только успешное осуществление плана, у него не будет возможности бежать.

Он снова подумал, что ехать на ипподром — значит рисковать понапрасну. Смысла в этом никакого. По радио он узнает обо всем, что там произойдет. Взглянув на часы, висевшие над камином, он быстро прикинул, что ждать оставалось около шести с половиной часов.

Скачки на приз Кэнэрси начнутся около половины пятого.

Шесть с половиной часов! И все! Вернее — почти все. Сегодня же вечером все соберутся в этой же квартире. Во время встречи поделят деньги, а потом — потом он расстанется с ними. И никогда в жизни больше их не увидит.

Последняя неделя внесла в планы Ангера значительные изменения. Вначале, когда обнаружили Шерри Питти, подслушивающую у двери, он не на шутку пожалел, что вообще ввязался в это дело. Ему вдруг открылись все возможные просчеты в плане Джонни, и он серьезно засомневался в успехе предприятия.

Затем, когда они снова встретились и проработали все детали, Марвин вновь обрел веру в успех дела. Но одновременно он постепенно убеждался в том, что задуманная операция по большому счету обречена.

Грабеж удастся — в целом он был в этом уверен: Джонни проработал весь план до мелочей. Да, эта часть операции должна пройти гладко. Но рано или поздно полиция раскроет дело. Поскольку Ангер много лет был не понаслышке знаком с работой судей и полицейских, он понимал, что со временем их поймают. Типажи участников налета превращали такую возможность в неизбежность.

Начать с Питти. Слабодушный, бесхарактерный. Человек, всецело зависящий от своих расшатанных отношений с женой. Да и сама жена не внушает ни малейшего доверия.

Теперь этот бармен — Большой Майк. Человек, у которого никогда не было денег, который всю жизнь бился, чтобы не свалиться в пропасть нищеты. Если он получит свою долю, то может наделать массу глупостей. Он никогда не перестанет играть на скачках, наоборот — наверняка станет просаживать там большие деньги. А потом пустится во все тяжкие: купит новый дом, новую машину — в общем, выставит напоказ свое богатство.

Рано или поздно сыщики, налоговые ищейки, а может, и муниципальная полиция выйдут на Майка. Да, эти двое — Майк и Питти — серьезная угроза делу. Но без их участия ограбление не удастся — это Ангер прекрасно понимал.

Проанализировав ситуацию, Ангер сделал следующий вывод. Во-первых, ограбление пройдет удачно. Во-вторых, рано или поздно одного из членов банды заметут, и под нажимом он наверняка расколется. В-третьих, станут известны и загремят остальные члены банды.

Выход из ситуации был один. Марвин Ангер заберет свою долю и исчезнет. В конце концов, он окажется не в худшем положении, чем кассир банка, сбежавший с чужими деньгами. А сколько таких кассиров, ограбивших банк, бесследно скрылись!

Начать с того, что он станет обладателем почти полумиллиона долларов. Если не произойдет ничего непредвиденного, времени, чтобы смыться из Нью-Йорка, будет достаточно. Такой выход представлялся наиболее разумным и безопасным.

Как только Марвин Ангер принял это решение, он предпринял соответствующие шаги.

На своей работе, в суде, он взял двухнедельный отпуск, начиная с ближайшего понедельника. Чемоданы были собраны и сданы в камеру хранения на Центральном вокзале. В бумажнике лежал билет на ночной поезд до Монреаля. План готов и, как он надеялся, хорошо продуман.

Из Монреаля, сменив имя, он полетит на западное побережье Канады, а оттуда вернется в Штаты и осядет в Лос-Анджелесе. Новое имя, новая жизнь, куча денег — все можно начать сначала! Если каким-то чудом его настоящее имя не будет фигурировать в связи с ограблением ипподрома, то просто заведут дело об исчезновении мелкого клерка Марвина Ангера, пропавшего во время очередного летнего отпуска. Ни родных, ни близких друзей у него нет, а значит, будет проведено формальное поверхностное расследование, и этим все закончится.

С другой стороны, если все же когда-нибудь выяснится, что он был замешан в ограблении, имя Марвина Ангера уже отойдет в область преданий.

Оставалось сделать немного. К счастью, у Джонни Клэя изменились планы, и он съехал с его квартиры два дня назад, найдя другое тайное прибежище. Это давало Марвину возможность подготовить свое бегство, не опасаясь чужих глаз. Он все сделал сам. В его квартире не осталось никаких следов пребывания Клэя, а теперь — и его собственных. Все вещи, представлявшие хотя бы мало-мальскую ценность, он снес в комиссионный на 3-й авеню.

Вдруг он вспомнил, что среди вещей, с которыми он расстался, был портативный радиоприемник. Жаль: он собирался послушать репортаж о налете на кассу ипподрома.

Марвин Ангер взглянул на пустую полку, где всегда стоял транзистор, и криво усмехнулся. Затем поднялся, взял легкую панаму и направился к двери.

Спустя двадцать минут он в толпе других пассажиров штурмовал первый поезд, специально по случаю скачек отправлявшийся с Пенсильванского вокзала на Лонг-Айленд.

Надо, конечно, соблюдать осторожность. Он будет держаться в стороне от помещения клуба, пристроится где-нибудь на трибунах. Оттуда ему будет видно и слышно все, что произойдет.

В конце концов, человек, который рассчитывает получить несколько сотен тысяч долларов на ипподроме, имеет право посмотреть забег.

* * *

Глядя на Мэри, сидевшую за кухонным столом напротив, он дул на чашку с горячим черным кофе, которую держал в дрожащей руке. Большой Майк тихо и горестно ворчал:

— Шалава. Настоящая шалава. Явилась в полпятого ночи. Воняет блевотиной и джином. Платье все разорвано. И это моя дочь! Никогда не думал, что доживу до того времени, когда…

Его жена молча подняла на него блеклые голубые глаза.

— А чего ждать от девочки, когда у нее нет парня? Что ей делать в пятницу вечером? — спросила она.

— Нет парня?

Майку захотелось встать и влепить ей пощечину. С каким удовольствием он дал бы ей по мордасам, а потом пошел бы в спальню, вытащил оттуда Пэтти и задал ей хорошую трепку, которую она заслуживает.

— Что, разве нельзя встречаться с приличными парнями? — спросил он жену. — Почему надо обязательно путаться с подонками, которые ошиваются по соседству? Что случилось с девчонкой? Разве ее не воспитывали как положено?

— Она выросла в таком окружении, — сказала Мэри. — Среди соседских подонков. Чего от нее можно требовать? Чего ты ожидал?

На минуту Майк вытаращил на нее глаза, затем отвел их.

Она права, думал он. Права, конечно права. Ребенок не виноват. Пэтти — хорошая девочка. Он вспомнил, в каком виде она явилась домой — с недовольной физиономией, перемазанной губной помадой, в грязном, разорванном платье, отравившаяся каким-то дешевым пойлом… Нет, во всем виноват он сам. Что можно ожидать от девочки, выросшей в трущобах и не общавшейся ни с кем, кроме соседских парней.

Ей семнадцать, думал он, а что интересного она в своей жизни видела? Да ничего.

Майк вздохнул и отхлебнул из чашки. Все, с завтрашнего дня жизнь пойдет по-другому. Еще не все потеряно.

Они уедут из этого вонючего района куда-нибудь на Лонг-Айленд, купят небольшой дом с двориком в уютном пригороде. Пэтти сможет ходить в приличную школу, у нее будут новые платья и деньги на карманные расходы. Девочка будет встречаться с нормальными парнями из приличных семей. Все дело в деньгах, и скоро их у него будет много.

Конечно, девочка уже затевала разговор о том, что бросит школу и пойдет работать. Но когда у него будут деньги, он ей втолкует, что это глупости. Пусть ему даже придется раскошелиться на спортивный автомобиль для нее и регулярно выдавать ей деньги на карманные расходы, но лишь бы она забыла про эту дурь.

С деньгами она сможет найти себе подходящего парня и станет такой, какой должна быть девушка из хорошей семьи, и за нее не надо будет волноваться.

Им всем будет легче. Ему не придется больше по два раза на дню мотаться на поезде. Он даже на скачках больше играть не будет. Зачем, черт побери, ему играть — при таких-то деньгах.

Майк встал, взял со спинки стула пиджак. Сейчас предстоящий налет представлялся ему уже в другом свете — как священная миссия.

Ему никогда не приходило в голову, что не играй он на скачках, то давно бы скопил деньги, чтобы переехать в район получше. Он и не подозревал, что даже при столь благополучном раскладе его маленькая хорошенькая дочка с озорными глазками выросла бы точно такой же, — не важно, в какую школу она бы ходила и с какими парнями встречалась.

Усталый, со слипающимися от бессонной ночи глазами, он обнял Мэри и похлопал ее по плечу.

— Ладно, не унывай, мать. Сейчас пока рассказать ничего не могу, но скоро все будет по-другому. Совсем по-другому, и очень скоро.

Она посмотрела на него, и ее лицо приняло то давнее выражение доброты и преданности, знакомое ему с самого начала их совместной жизни.

— Думаешь, сегодня тебе повезет на скачках, Майк? — спросила она, улыбнувшись.

— Дело не в лошадях, — ответил Майк. — Тут совсем другая история: наша жизнь скоро изменится. Только не вешай нос и наберись терпения. Скоро все изменится к лучшему.

Он наклонился к ней и коснулся губами ее щеки.

— К ужину не жди. Вернусь поздно. У меня важная встреча, буду около двенадцати. Ложись спать и не волнуйся.

Захлопнув за собой дверь, Майк вышел из дома. Он снова подумал о дочке и приободрился. По сути своей Пэтти хорошая девочка, а это все — наносное. Она ведь все-таки его кровь и плоть. Просто ей нужны условия.

Часы над хозяйственным магазином показывали десять тридцать. Что ж, через шесть часов случится нечто такое, что создаст условия Пэтти и решит все проблемы Майка. Он спокойно улыбнулся, и, несмотря на бессонную ночь и вполне объяснимую нервозность, ему полегчало. Возбужденное состояние не прошло — наоборот, он чувствовал его все сильнее, но на душе у Майка было легко.

Он знал, что́ ему предстоит сделать, и был готов к этому. Он был спокоен. Мандражит его теперь или нет — придет время, и он сделает все, что от него требуется.

Впервые за много лет — он и припомнить не мог сколько — Майк не остановился у газетного киоска на углу и не купил программу скачек.

Выйдя из метро у Пенсильванского вокзала, он не стал спускаться к перрону, откуда отходили поезда на Лонг-Айленд, а вместо этого направился в главный вестибюль. Там, в точности как и сказал Джонни, он обнаружил ряд стальных шкафчиков.

Он нашел ячейку под номером 809. Осторожно огляделся — вокруг сновали незнакомые люди.

Майк достал ключ, вставил его в замочную скважину и повернул. Дверца открылась.

В шкафчике лежала коробка из-под цветов, длиной три фута, шириной двенадцать дюймов и восемь дюймов высотой. Она была красиво завернута и перевязана широкой красной лентой. Насторожить могло только одно: необычная тяжесть цветочной коробки — она весила около двадцати пяти фунтов.

По пути к поезду Майк встретил нескольких знакомых. Среди них были служащие ипподрома и завсегдатаи скачек. Кому-то он просто кивнул, с кем-то поздоровался. Он старался вести себя непринужденно.

В поезде до Лонг-Айленда он нашел местечко у окна в конце второго вагона и отрешенно уткнулся в стекло. Тысячу раз, даже несколько тысяч раз он проделывал этот путь и всякий раз проклинал опостылевшую дорогу. Но сегодня его ничто не раздражало. Как ни странно, несмотря на нетерпеливое волнение, он даже поймал себя на мысли, что каждый миг созерцания происходящего вокруг доставляет ему удовольствие.

Незадолго до того как часы пробили двенадцать, Майк сошел с поезда и зашагал к воротам ипподрома. Вместе с ним шли несколько сотен здешних служащих. Попалась ему на глаза и горстка матерых лошадников-завсегдатаев, которые приезжали на ипподром задолго до начала скачек.

Раздевалка для служащих находилась в западном крыле, на третьем этаже здания клуба, между главным офисом и длинным узким помещением, поделенным на небольшие комнатки, где сидели кассиры. Вход в раздевалку был со стороны вестибюля и представлял собой глухую дверь без наружной ручки.

Дверь всегда открывалась изнутри служащим, который, отперев ключом соседний офис, проходил через него в раздевалку и снимал внутренний замок с предохранителя. Третья дверь вела из раздевалки к длинному проходу за клетушками кассиров. Входная дверь была глухой из соображений безопасности: проникнуть к кассирам из вестибюля, минуя главный бизнес-офис, было невозможно.

Когда Майк зашел в раздевалку, там уже собралось человек десять. Он сразу же прошел к своему шкафчику рядом с умывальниками, открыл дверцу и задвинул подальше коробку из-под цветов. Она едва поместилась. Он снял шляпу, машинально стряхнув с нее пыль, повесил пиджак и надел нарукавные резинки. Потом достал свежевыстриранную белую барменскую куртку.

О коробке его никто не спросил.

— День-то какой сегодня выдался, Майкл, — глядя на него, сказал Вилли Хэрриган, разносивший напитки на трибунах. — Народищу будет!

Большой Майк кивнул головой.

— Ну что, старина, на кого ставим? — спросил он. Это было традиционное начало словесного гамбита, но Майку даже не пришло в голову, что сегодня он впервые за много лет не поставил ни на одну лошадь.

— Я бы поставил на фаворита в большой скачке, — сказал Вилли. — Но уж больно маленький призовой процент, а к началу скачек он вообще будет мизерным. Эту лошадь никто не обойдет. Никто.

Майк снова кивнул.

— Ты прав, старина, — сказал он. — Черную Молнию никто не опередит.

— Да, но выигрыш никудышный, — сказал Вилли. — Не хочу бросать деньги на ветер. Я ставлю на Палящее Солнце.

Майк одобрительно кивнул.

— Умно, Вилли, — сказал он. — Черную Молнию ему вряд ли обойти, но чем черт не шутит. Нет смысла ставить на лошадь, если выигрываешь меньше, чем потратил.

— Вот и я так рассудил.

Возившийся с галстуком-бабочкой Фрэнк Рэймонд, кассир из бара, где работал Майк, засмеялся.

— Вы меня, ребята, уморили, — сказал он — Знаете, какая лошадь выиграет, а ставите на другую! Какая разница, что за выигрыш принесет лошадка, если все равно она придет первой.

— Да выигрыш тут меньше, чем ставка, — возразил Майк.

— По мне лучше получить два с половиной доллара за два, чем вообще потерять два.

— Так ты никогда не разбогатеешь.

— Когда играешь в эти игры, вообще никогда не разбогатеешь.

— Вот тут вы абсолютно правы, мистер, — сказал Майк.

Он незаметно усмехнулся и вышел из раздевалки. Никто из них не разбогатеет, думал он, никто, кроме него, Большого Майка. И разбогатеет он уже сегодня. В успехе налета Майк не сомневался.

За стойкой бара, расставляя бутылки и посуду, он чувствовал себя как огурчик, хотя ночью почти не сомкнул глаз. Теперь он был абсолютно спокоен, в состоянии боевой готовности и терпеливого ожидания. Майк полностью владел собой.

Странно, но в первый раз за многие годы работы на ипподроме он не испытывал того необычайного возбуждения, которое всегда одолевало его перед началом скачек. И сегодня, в самый важный день в его жизни, у него не было привычно острого ощущения особой, напряженной атмосферы ипподрома.

Сегодня Майк знал, что выиграет.

* * *

Главного он ей так и не сказал. Несмотря на все ее хитрости и уловки, Джордж не сообщил ей главного. Он рассказал ей о другом — кто в деле, как они собираются брать кассу. Но ни дня, ни часа он ей не назвал.

Но еще за несколько часов до рассвета, когда солнце стало пробиваться через окно спальни, Шерри Питти уже знала все. Она знала, что все произойдет сегодня. Ведь она нашла револьвер, а это лучшее подтверждение ее догадки.

В пятницу вечером Джордж куда-то ушел, сказав ей, что ждать его не надо: вернется поздно. Но когда он появился около двенадцати, она еще не ложилась и сразу заметила, что ведет он себя как-то скрытно. Он попросил приготовить ему выпить, что само по себе случалось крайне редко. Ни о чем его не спрашивая, она сразу же пошла на кухню, а он отправился в спальню. Выждав пару минут, Шерри последовала за ним. Когда она вошла в комнату, стоявший у туалетного столика Джордж мгновенно обернулся. В руках у него был револьвер. Очевидно, он собирался спрятать его в верхний ящик, где у него хранились рубашки.

— Это что еще там у тебя? — спросила она.

Он покраснел, хотел что-то ответить, но она решительно подошла к нему и потянулась за револьвером. Он оттолкнул ее руку и велел не прикасаться к оружию.

— Боже мой, Джордж, — сказала она. — Только не говори мне, что лично будешь держать людей на мушке. — Глаза у Шерри были широко открыты, и в них читалось изумление.

Он успокоил ее: об этом нет и речи, но пушка нужна для подстраховки. После того, как они разделят деньги.

— Не понимаю, ты что — не доверяешь остальным? Думаешь, кто-нибудь попытается…

— Доверяю, доверяю, — выпалил он. — Но дело в том, что деньги там будут огромные. И кроме нас Джонни задействовал в деле еще какую-то шпану — двух-трех громил.

— Но Джонни ты доверяешь? Так ведь?

При упоминании о Джонни он резко отвернулся. Шея его налилась кровью.

— Доверяю настолько, насколько вообще можно кому-то доверять, — отрезал Джордж.

Шерри хотела выяснить, откуда у него револьвер и зачем он принес его домой. Она спросила его, опасно ли держать дома оружие. Джордж отвечал уклончиво, объяснив, что не хотел лишний раз волновать ее и потому решил не говорить ей о револьвере.

Наконец она напрямик спросила его, не потому ли он принес домой пушку, что операция — на носу.

Джордж стал все отрицать, но отрицал так яростно, что она поняла: все произойдет завтра, в субботу.

Засыпая, Шерри с удивлением думала, зачем Джорджу понадобился револьвер. А вдруг он узнал о ее связи с Вэлом Кэнноном, узнал, что она болтала, пронеслось у нее в голове. Но мысль показалась ей настолько абсурдной, что она сразу отмела ее.

Шерри было ясно одно: в последние дни Джордж вел себя очень странно. Он был напряжен, резок и угрюм. Она объясняла это нервным стрессом. Она точно знала, что чем ближе будет день налета, тем больше будет Джордж нервничать и мандражировать.

И все же револьвер не очень вписывался в общую картину. Джордж не из тех людей, что носят оружие. Собственно говоря, ей и представить было трудно, что хоть раз в жизни ему пришлось стрелять.

Сам Джордж спал в ту ночь плохо. Последние несколько дней он вообще плохо спал. Его мучили не только сомнения по поводу предстоящего ограбления, но и мрачные мысли, связанные с Шерри. Во-первых, ее внезапное появление во время их первой сходки и, во-вторых, то, что в понедельник вечером он увидел, как она выходила из дома Ангера.

Что-то здесь было не так — Джордж это чувствовал, но не мог понять, что именно. Беседуя на днях с Джонни, он как бы вскользь упомянул о Шерри, но тот никак не отреагировал. Разумеется, он не сказал Джонни, что видел ее в понедельник у того дома.

Он сам не понимал, зачем ему револьвер. Просто посреди недели он вдруг вспомнил, что у одного его приятеля была целая коллекция револьверов и винтовок. Он почти что забыл про эту коллекцию, потому что не испытывал ни малейшего интереса ни к оружию, ни к целям, которым оно служит. И теперь он вдруг вспомнил об этом приятеле, отыскал его телефон, позвонил ему и практически напросился в гости.

Джорджу пришлось наплести целую историю о том, что он якобы собирается провести отпуск в лесах Канады, а оружие ему нужно для безопасной ночевки в машине. Приятель предложил ему на выбор винтовку или дробовик, но Джордж предпочел револьвер, который можно держать под рукой, в бардачке машины. Приятель был не в восторге от такого выбора, но в конце концов все же дал ему револьвер и объяснил, как с ним обращаться.

Это был маленький револьвер 32-го калибра, и, слушая инструктаж приятеля, Джордж невольно чувствовал комичность происходящего. Хорош я, думал он, член банды, которая вот-вот совершит самое дерзкое в истории ограбление, а мне показывают, как заряжать и разряжать револьвер.

Шерри встала раньше Джорджа и уже одевалась, когда он, отбросив простыню, вылез из постели.

— У нас все продукты кончились, — бросила она через плечо, направляясь в ванную, — ты брейся и одевайся, а я быстренько спущусь и куплю на завтрак кофе и круассаны. Еще что-нибудь хочешь?

— Купи газету.

— Спортивную или обычную?

— Обычную.

Джордж сидел на краю кровати в линялых полосатых трусах и был похож на костлявое пугало. Шерри ушла в ванную, и он закурил. Потом закашлялся и потушил сигарету, вспомнив, что дал себе зарок не курить до завтрака. Он принялся обдумывать планы на текущий день и мысленно представлял, что будет твориться днем на ипподроме.

Джордж машинально потянулся за новой сигаретой и закурил.

Шерри вышла из ванной свеженькая и хорошенькая даже без макияжа. Она достала из туалетного столика шарф и повязала его вокруг шеи. Шляпку и жакет решила не надевать — натянула только легкие брюки персикового цвета и водолазку. Она выглядит на семнадцать, подумал Джордж.

— Деньги, — сказала она.

— Возьми на столике, детка.

Она взяла пару купюр из бумажника мужа и, послав ему воздушный поцелуй, повернулась и вышла.

— Я мигом, — сказала она на прощанье.

Джордж встал и пошел в ванную. Наклонившись над раковиной, он стал изучать свое отражение в зеркале. Полуоткрыл рот и провел ладонью по щеке, моргнул воспаленными бледно-голубыми глазами. Щетина на подбородке была почти незаметна, и сегодня можно было не бриться. Но он все же открыл висевшую в ванной аптечку и достал безопасную бритву, помазок и крем для бритья.

Не обошлось без порезов — на подбородке и шее, и всякий раз Джордж тихонько чертыхался. Закончив, он промыл бритву горячей водой, оторвал два маленьких клочка туалетной бумаги и приложил к порезам, чтобы остановить кровь.

В спальне он открыл ящик туалетного столика, чтобы взять чистое нижнее белье и рубашку, и вдруг вспомнил о револьвере. Бросив виноватый взгляд на дверь, он достал из-под рубашек опасную игрушку. Неловко держа револьвер, Джордж опустил его стволом вниз и в порядке эксперимента снял с предохранителя. Затем, прищурив один глаз, вскинул оружие и прицелился.

Его лицо приняло жесткое, почти зверское выражение. Он крепко стиснул зубы. Поза была комичной и жалкой одновременно.

— Брось пушку, ковбой! — окликнули его сзади.

Джордж резко обернулся. Шерри стояла в дверях, держа под мышкой пакет с продуктами, и кривила лицо в беззвучном смехе.

Револьвер выпал из руки Джорджа и тяжело стукнулся об пол.

— Фф-у, Шерри. Я не слышал, как ты вошла. Зачем…

— Подбери эту штуку, Джордж. Господи, если ты решил стать героем Дикого Запада, надо быть начеку. Я вошла и дверью хлопнула, а ты даже не слышал.

Джордж покраснел и поднял с пола револьвер.

— Наливай кофе, — сказал он, — я сейчас.

С Пенсильванского вокзала до ипподрома Джордж ехал одним поездом с Большим Майком. Он видел, как Майк заходит в вагон, и поэтому намеренно прошел еще два вагона к хвосту поезда и сел в третий. Газету он забыл дома, а другую решил не покупать.

Вместо чтения он принялся за подсчеты. Выручка в конце дня обычно составляет не меньше двух миллионов. Доход ипподрома складывается из многих источников: определенный процент от общей суммы всех ставок, выручка ресторана, баров, киосков, где продают хот-доги, входные билеты и прочее.

Джордж хорошо знал пути денежных потоков. После каждой скачки служащие собирали во всех кассах деньги, поступившие в качестве ставок, и доставляли их в главный офис. Общая сумма выигрышей подсчитывалась позже, и деньги на выплаты распределялись по кассам, куда выстраивались очереди счастливчиков.

В конце дня все деньги упаковывались, и бронированный автомобиль в сопровождении охраны увозил всю выручку. На ночь в главном сейфе ипподрома оставалось лишь несколько тысяч долларов.

По расчетам Джорджа, общая сумма, сгружаемая в инкассаторский броневик, приблизительно равнялась дневной выручке, включая деньги, получаемые от продажи входных билетов, программок, алкоголя, закусок и прохладительных напитков. Следовательно, в конце таких престижных забегов, как скачки на приз Кэнэрси, образуется сумма минимум в полтора миллиона долларов. Суббота всегда была самым посещаемым днем на скачках, а в эту последнюю субботу июля скачки на большой приз привлекут рекордное число публики.

Хитрый план Джонни почти не оставлял шансов на успех. Шанс взять все деньги в конце дня был один из десяти миллионов.

Джордж знал, что бронированная машина приходит приблизительно в пять часов и паркуется прямо напротив главного входа в здание клуба. В машине остаются два охранника, один — за рулем, а второй приставлен к пулемету, установленному на крыше броневика. Двое до зубов вооруженных инкассаторов идут в офис. От входа до офиса их сопровождают несколько частных охранников-пинкертоновцев. Два детектива несут постоянное дежурство в главном офисе, где и скапливаются все деньги.

Следовательно, как только появится броневик, ни о каком ограблении не может быть и речи.

Одна мысль о дерзком плане Джонни бросала Джорджа в дрожь.

Этому Джонни мужества не занимать, думал Джордж, надо отдать ему должное. Чтобы такое спланировать и провернуть, нужны не только хорошие мозги, но и железные нервы. Войти одному в офис и очутиться нос к носу с вооруженными легавыми — такое под силу немногим.

Когда поезд подходил к платформе станции, от которой до ипподрома было рукой подать, Джордж взглянул на часы и машинально отметил, что электричка, как всегда, пришла минута в минуту. Он зашагал к зданию клуба, стараясь держаться особняком.

Оставалось ждать еще четыре часа.

* * *

В восемь часов утра в субботу Рэнди Кеннан заступил на дежурство. Его смена продолжалась двенадцать часов. В течение этого времени ему предстояло патрулировать по очереди две улицы. Обычное дело.

Садясь в черно-белую патрульную машину, Рэнди вознес мольбы Всевышнему, чтобы сегодня обычность этого дела ничто не нарушило. А впрочем, плевать. Что бы ни произошло — хоть с полдесятка убийств и расовые беспорядки, — Рэнди знал, что ему делать, и был готов к этому.

К счастью, утро прошло спокойно. Попалась только пара пьянчуг, нализавшихся спозаранку, и случилась драка на Колумбус-авеню. Плюс Рэнди оштрафовал водителя за превышение скорости, да еще одна женщина-раззява потеряла в магазине ребенка. Вот и все происшествия.

В 12:30 Рэнди связался с участком и сказал, что отправляется перекусить, но отсутствовать будет не больше получаса. Ровно в час, уже сидя за баранкой, он доложил по рации, что снова заступил на дежурство. Все шло обычным чередом.

В два часа он подрулил к магазину на 61-й улице недалеко от Бродвея. Оставив и двигатель и рацию включенными, Рэнди заскочил внутрь и прошел к телефонной кабинке. Трубку в участке взял дежурный сержант. Рэнди даже не пытался изменить свой голос: он был уверен, что его не узнают. Дежурный обычно говорил с ним по коротковолновому передатчику. Сержанту Рэнди представился шурином лейтенанта О’Мэлли из Ширли, на Лонг-Айленде.

— Жена лейтенанта, моя сестра, неожиданно заболела, — сказал он. — У нас дома нет телефона. Сообщите об этом лейтенанту и попросите его приехать.

Рэнди повесил трубку и через минуту уже сидел в машине. Он надеялся, что его уловка сработает.

О’Мэлли был его непосредственным начальником, и Рэнди знал, что в его пляжном коттедже нет телефона. Он несколько раз бывал там в гостях у лейтенанта.

Уловка могла и не удасться. Нельзя было исключать того, что О’Мэлли проверит сообщение через полицию Саффолка. С другой стороны, не исключена была и вероятность того, что, получив сообщение, лейтенант отпросится с дежурства и помчится на Лонг-Айленд, чтобы самому все узнать.

Было бы хорошо, если бы сработал второй вариант. В этом случае если Рэнди станут искать между тремя и пятью часами, а О’Мэлли не будет на дежурстве, то подменивший его офицер полиции вряд ли сможет установить, когда именно оборвалась связь с патрульной машиной Кеннана. Если не произойдет чего-то из ряда вон выходящего, они, скорее всего, подумают, что у Рэнди сломалось радио, и пошлют на место происшествия кого-то другого.

О’Мэлли, сам совершавший патрульные выезды, под началом которого были все полицейские участка, был, пожалуй, единственным, кто знал маршрут Рэнди настолько, чтобы догадаться, где его можно искать.

В конце концов, даже если за это время случится что-то серьезное и Рэнди не найдут — ничего страшного. Он может всегда сказать, что задремал, зарулив в переулок, а радио сломалось, — он об этом побеспокоится. Самое большее, что с ним сделают, — вычтут из зарплаты за несколько дней или разжалуют в «пешего» полицейского — будет топать по участку на своих двоих.

Вот и все.

Когда часы показывали без десяти минут три, по рации ему сообщили, что на углу Бродвея и 69-й улицы уличная драка.

— Пусть эти сукины дети дерутся, сколько им влезет, — сказал Рэнди самому себе и, развернув патрульную машину в южном направлении, поехал к центру. На 59-й улице он свернул на мост Куинсборо. Можно было выбрать путь короче, но Рэнди хотел миновать турникеты, где взимались дорожные сборы. При таком интенсивном движении, какое бывает на трассе Нью-Йорк — Лонг-Айленд в субботу во второй половине дня, никто не приметит патрульную машину, но ее появление у дорожного турникета может кому-нибудь запомниться.

Поглядывая на часы, Рэнди держал постоянную крейсерскую скорость. Мысленно разделив свой путь на шесть отрезков, он точно рассчитал, в какое время он будет в том или ином пункте. Самое важное было прибыть на ипподром в точно условленное время, и Рэнди это прекрасно понимал. Конечно, приехать минутой-другой раньше — роли не играло, но опоздать даже на десять секунд значило бы провалить дело.

Свернув на парковую автостраду у Форест-Хиллз, Рэнди отметил, что укладывается точно — минута в минуту. Он улыбнулся и, держа руль одной рукой, достал сигарету из кармана мундира.

Ровно в 4:30 он выехал на бульвар, идущий параллельно скаковой дорожке ипподрома. В 4:35 повернул на узкую асфальтированную аллею, ведущую к конюшням. Посередине нее стоял полицейский в форме и лениво отмахивал немногочисленным водителям, покидавшим ипподром, не дожидаясь конца скачек. Когда Рэнди проезжал мимо, он помахал ему. Рэнди кивнул и поехал к задней стороне здания ипподрома, где располагался главный офис.

До его ушей с трибун доносился гул возбужденной толпы: лошади взяли старт в седьмой скачке на приз Кэнэрси.

У главного офиса полдесятка машин стояли тут и там, нарушая правила парковки. От одной из них неторопливо отходил человек. Рэнди остановил машину у высокой глухой стены здания, выходившей на улицу.

Он взглянул на часы: минутная стрелка только что прошла отметку 4:40.

Неумолчный рев толпы на трибунах ипподрома вдруг оборвался, сменившись полным молчанием, но спустя мгновение Рэнди услышал бешеную тысячеголосую какофонию.

Опытный полицейский, он сразу же уловил на слух, что на ипподроме началась всеобщая свалка.

Приоткрыв дверцу автомобиля, он не сводил глаз с ряда из трех окон в глухой бетонной стене на расстоянии семидесяти футов от земли.