Онлайн чтение книги Дети на ветру
КОНЕЦ ВЕСНЫ, НАЧАЛО ЛЕТА

Отец Сампэя и Дзэнты заболел воспалением легких и его положили в больницу. Мать поселилась там же, чтобы ухаживать за ним. Мальчики в доме одни, однако ни скучать, ни бояться чего-либо им некогда — в доме чрезвычайное положение. Правда, еду им готовит жена скотника, но в остальном они предоставлены самим себе.

Воскресное утро. Еще очень рано, но Сампэй уже на ногах.

— Дзэнта! — зовет он брата. — Пошли скорее на горку. Будем делать зарядку. Скоро солнце взойдет.

На часах четыре утра. Но еще вчера они договорились, что теперь станут закаляться. Да и мама, уходя в больницу, сказала:

— Меня не будет неделю, а может, и две. Извольте заботиться о своем здоровье! — И голос у нее при этом был необычно строг.

Да, теперь надо быть бодрыми и мужественными.

— Дзэнта! — зовет Сампэй.

— Слышу! — откликается Дзэнта и, отбросив одеяло, подпрыгивает на постели.

Он подпрыгивает еще раз, повыше, и они наперегонки раздвигают ставни и бегут на горку за домом. Солнце еще не встало. Мальчики направляются в персиковый сад. Там за сосной они облюбовали ровное местечко. Прибежав под сосну, они становятся по стойке «смирно!».

— Внимание! — подает команду Дзэнта. — Начинаем упражнения для ног.

Потом они делают упражнения для пояса, для рук, и, наконец, для шеи. Зарядка закончена, но Сампэй недоволен. Ему все еще мало.

— Внимание! — истошным голосом вопит он, закрыв глаза. Голова его при этом трясется, а рот разинут.

Дзэнте становится смешно, и он хохочет.

— Ты чего? — оглядывается Сампэй, не понимая, что причина смеха — он сам.

— Да так.

Сампэй, подражая брату, кричит:

— Упражнения для шеи начинай!

Сдерживая смех, Дзэнта вертит шеей: «Раз-два-раз-два…»

Они двигают ногами, руками, наклоняются и выпрямляются, а когда кончают зарядку, на востоке, за дальними горами, уже поднимается круглое, как диск на японском флаге, солнце. Оно большое и темно-красное.

— Бандзай! — орут мальчики во все горло и машут руками, приветствуя утреннее светило.

Затем они завтракают у жены скотника и идут домой. Там они растягиваются на татами, но им кажется, что в доме появилось слишком много теней и эти тени все сгущаются и сгущаются. Сампэю не лежится.

— Дзэнта! Давай поборемся.

— Не, — отказывается Дзэнта, ему не хочется.

— Тогда что ты будешь делать?

— Читать, что задали.

— Ну вот!

Сампэю ответ брата не нравится. Он считает, что надо закаляться. Ведь они назвали эту неделю «Неделей укрепления тела и духа». Поэтому он встает и молча уходит. «Пойду в горы. Там найду чем заняться, — думает он, поднимаясь по склону. — Ага! Нужно укреплять мышцы ног. Нечего идти на двух ногах. Поскачу вверх на одной ноге». И он скачет по дорожке на одной ноге.

Итак, Сампэй скачет в гору на одной ноге. Отец в больнице. Мать неотлучно при отце. Они с братом одни в доме. Нужно закаляться. Укреплять ноги. Сегодня он будет закалять свои ноги. Прыг! Прыг! Прыг! Однако здорово это у него получается! Только утомительно очень. Сначала он делает пять прыжков, не меняя ноги, потом четыре, три прыжка, и наконец, не может сделать ни одного прыжка. Он стоит на одной ноге и потихоньку оседает, и вот уже почти касается земли. Если дальше так стоять, то начнешь качаться и завалишься на бок. И тут Сампэй подумал, допустим, что он не может сделать двух шагов на одной ноге, но один-то шаг он в состоянии сделать! Ведь человек так и ходит. Шаг за шагом, ступая то одной, то другой ногой. И с криком «Э-гей!» он взбегает на вершину холма.

Вот и все дела! И притом поднимался не на двух ногах, а попеременно то на одной, то на другой.

Так, довольный сам собой, размышляет он, отдыхая на траве. Что бы еще такое придумать? Сампэй оглядывается. «Ага! Да здесь обрыв! Не особенно крутой, но от края обрыва до персикового сада с метр будет, пожалуй. Надо попробовать спрыгнуть с обрыва. «Бандзай! Тренировка в прыжках с высоты! Укрепляет не только тело, но и дух. Начну с метра, а там стану прыгать с высоты двух-трех метров, а потом и до ста или двухсот метров дойти можно».

Отец болен, и он, Сампэй, должен стать сильным человеком.

— Ну, начну, пожалуй!

Он плюнул себе на ладошки, потер одну руку о другую, храбро подошел к краю обрыва, встал там, где высота была не более метра. Подумаешь, обрыв! Он прыгнул вниз, даже не сгибая коленок. Потом мигом взобрался на скалу и подошел к тому месту, где высота достигала метра полтора.

«Раз, два, три», — скомандовал он сам себе и, согнув колени и выставив вперед кулаки, прыгнул в сад.

— Прекрасно! Прекрасно! — громко похвалил он сам себя. — Теперь попробую прыгнуть с более высокого уступа. Э-хэн! — откашлялся он важно, подергал себя за воображаемые усы, провел рукой по щекам. Это тебе не шуточки! Можно и поважничать. Гин-тян или Камэкити-кун не очень-то решились бы прыгнуть с такой горы.

— Раз, два, три! — крикнул он и приземлился довольно удачно, только немного зазевался и коснулся рукою земли. Но, в общем, честь свою не уронил.

Ну, теперь последний прыжок — два метра. Вот это страшно! Ничего не скажешь. Вот когда потребуется мужество. Сампэй отошел от края обрыва шагов на двадцать, чтобы разбежаться для прыжка. Затем выставил вперед левую ногу, крикнул:

— Внимание! Марш! — и побежал.

Однако тут он сплоховал. Не успел оттолкнуться ногой о землю. А остановиться уже не смог. И на полной скорости свалился вниз.

«Ну вот, упал!» — подумал он смущенно. Отряхивая землю с одежды, он заметил, что из безымянного пальца левой руки течет кровь. Он поднес палец к глазам, и вдруг стало горячо и больно. Он сжал его рукой, но кровь сочилась сквозь, пальцы.

Итак, Сампэй прыгал со скалы, чтобы воспитать в себе волю, стать сильным человеком. Один прыжок оказался неудачным: он поранил себе палец. Однако Сампэй не позволил себе заплакать. Он сжал палец другой рукой и, терпя боль, побежал домой. Он не сказал, что поранил палец, а крикнул:

— Дзэнта! Нет ли у тебя бинта?

— Зачем? — откликнулся он.

— Завязать палец.

— Палец?

— Ну да! Кровь идет.

Дзэнта встал из-за стола и выскочил на веранду. Увидев окровавленный палец брата, он побледнел.

— Что это? — спросил он.

Но Сампэй бодро ответил:

— Ничего особенного! Просто кровь идет, и все.

Дзэнта стал искать вату, бинт, перекись водорода, выдвигал ящики комода, стучал дверцами шкафов.

— Наверно, больно?

— Совсем немного, самую малость, — сказал Сампэй.

Однако, когда Дзэнта, намочив ватку перекисью водорода, приложил ее к ранке на пальце, Сампэй сморщился.

— Больно? — спросил Дзэнта.

Сампэй покачал головой.

— Все-таки больно, наверно.

— Говорят тебе: не больно! — рассердился Сампэй.

Дзэнта завязал палец бинтом, Сампэй лег на татами и тяжело вздохнул. Заметив это, Дзэнта снова сказал:

— Ведь больно!

Тогда Сампэй вдруг вспылил:

— Говорят же тебе: не больно! Так нет же! Ты одно твердишь: «Больно? Больно?» Так и вправду заболеть может.

И действительно! Палец и вправду заболел. А из глаз покатились слезы. И, придвинув к себе лежащую рядом подушку, Сампэй уткнулся в нее лицом и принялся плакать, прерывисто дыша. Дзэнте стало жаль брата. Теперь, когда нет папы и мамы, он должен заботиться о Сампэе. Нет ли чего-нибудь сладкого? Или фруктов? Надо принести Сампэю.

— Сампэй-тян! Хочешь сладкого сиропа? А может, молока с сахаром выпьешь? — спросил он.

Но Сампэй не отвечал брату, а твердил что-то свое, всхлипывая.

— Что? Скажи яснее. Я для тебе все сделаю, — сказал Дзэнта.

Но, наклонившись к брату, он услышал:

— Мама! Мама!

Тогда Дзэнте и самому захотелось позвать маму. Но он сдержался. Он — старший брат. Должен понимать, какое трудное сейчас положение в доме. И, достав из стенного шкафа одеяло, Дзэнта сказал:

— Приляг, Сампэй!

Больше он ничем не может помочь братцу. Однако, укрывшись с головой одеялом, они тотчас успокоились, словно оказались под боком у матери. И, переглянувшись, даже улыбнулись друг другу.

Итак, укрыв одеялом Сампэя, который плакал и звал мать, Дзэнта и сам залез под одеяло, и там они взглянули друг на друга и улыбнулись. Сампэй успокоился и, успокоившись, сказал:

— Знаешь, Дзэнта! А я прыгнул с высоты в полтора метра!

— Да ну!

— Ага. А вот прыгнуть с двух метров не удалось. Палец поранил.

Так Дзэнта узнал, почему Сампэй поранил палец.

— А ты можешь прыгнуть с такой высоты? — спросил Сампэй.

— Конечно. Это же не вверх прыгать, а вниз.

— Тогда пойдем. Посмотрим, у кого лучше получается.

— Нельзя. Опять палец повредишь.

Но делать нечего. Сампэй уже встал.

— Идем! Идем! — Он потянул Дзэнту за руку.

И они отправляются на обрыв, на горе за домом.

— Вот отсюда, — объявил Сампэй, становясь на краю скалы, с которой он прыгал в сад.

— Подумаешь, — говорит Дзэнта и легко прыгает вниз. Осмотревшись, он кричит: — Ага! Вот обо что ты порезал палец!

И, выкопав наполовину зарывшийся в землю осколок бутылки, отбрасывает его в угол сада. Тогда Сампэй тоже говорит, как Дзэнта: «Подумаешь!» — и прыгает с уступа. Ну вот, оказывается, не так уж страшна эта высокая гора, на которой он так долго тренировался. Сампэй оглядывает окрестности, пытаясь выискать что-нибудь новое для закаливания тела и духа. Ага! Вот что потребует отваги во сто, в тысячу раз больше — прыгать с обрыва с закрытыми глазами! Говорить никому не надо. Он будет тренироваться один и научится прыгать с закрытыми глазами с самой высокой скалы. Вот все удивятся! И он, Сампэй, станет знаменитым. И Сампэй говорит Дзэнте:

— Дзэнта, ты идешь вниз?

— Иду. А ты?

— Я тут останусь.

— Зачем? Опять палец порежешь.

— Не порежу. Ступай вниз.

— Что-нибудь придумал?

— Нет, — качает головой Сампэй.

Дзэнта, то и дело оглядываясь назад, спускается по склону.

Ну, вот теперь можно заняться прыжками вслепую. Сампэй становится на краю обрыва, там, где высота достигает примерно одного метра, и закрывает глаза. Тут ему кажется, что перед ним темная пропасть метров сто глубиной или вообще бездонная яма. И хотя он знает, что здесь не больше метра до земли, он не ощущает этого. Где уж тут прыгать! Сампэй открывает глаза и видит внизу землю совсем близко. Закрывает — земля исчезает во тьме. Тогда он зажмуривается и идет вниз по пологому склону. Ему кажется, что он, того и гляди, свалится с горы, его все тянет и тянет к краю обрыва. Поэтому, сделав шага три, он открывает глаза. Пройдет еще шага четыре и снова открывает глаза.

Так Сампэй спускается с горы и идет к дому. Теперь он с восхищением думает о слепых.

— Все же слепые молодцы! С сегодняшнего дня я буду ходить, как слепой, — говорит он Дзэнте и начинает двигаться по дому так, словно ничего не видит.

…И вот однажды, когда Сампэй бродил по дому, будто незрячий, из города вернулся скотник.

— Сегодня я навестил вашего отца, ребятки! — сказал он. — Ваша мама велела передать вам, что отцу стало лучше. Она просит вас не волноваться и вести себя хорошо. И еще просила вас написать папе письмо. Напишите сегодня, а я пойду завтра с молоком в город и заодно отнесу.

Мальчики сразу же уселись за стол, приготовили ластики и карандаши и принялись сочинять письма. Целый час они писали, стирали, снова писали, и вот что получилось:

Они положили оба письма в конверт, написали на нем: «Аояма Итиро-сама»[47] С а ма — вежливая приставка к имени., заклеили и на обороте поставили свои имена. Иероглифы стояли рядком, как два братца, и мальчики засмеялись. Очень интересно писать письма!

— Сампэй-тян! Давай еще напишем, — предложил Дзэнта.

— Давай! Теперь — маме. И дедушке Оно, который на лошади приезжал.

— И ему тоже.

Так написали они, не зная, что дед снова запретил бабушке навещать дом Аоямы Итиро. Они положили письма в конверт и попросили Сараяму опустить их в почтовый ящик в городе.

Что же сказал старик, прочтя эти письма?

Старика Оно в это время дома не было. Бабушка долго рассматривала письмо с именами Дзэнты и Сампэя на конверте, очень хотелось ей заглянуть внутрь, но за пятьдесят лет своей жизни с дедом старушка ни разу не прочитала письма, адресованного мужу. У нее и желания такого не было. Теперь же ей не терпелось узнать, о чем пишут внуки. Даже иероглифы их имен казались ей такими славными, как их лица. И притом, раз дети прислали письмо, несомненно случилось что-то важное. После долгих раздумий старушка вынула из волос шпильку и просунула ее в щелку конверта. Конверт тут же распечатался, будто и не был заклеен.

— Вот как! Да у вас отец болен! — невольно воскликнула старушка, словно внуки стояли перед нею.

Она прочитала письма несколько раз. И, положив их на стол, все еще продолжала говорить сама с собою:

— Что же делать? Что делать?

В это время раздалось знакомое покашливание: «Э-хэн!» — в ворота вошел дед. Старушка поспешно подняла крышку котла, где варился рис, схватила несколько разварившихся рисинок, заклеила ими конверт и пригладила его ладошкой. Потом положила письмо на стол деда, будто ничего и не знает.

— Ну вот, ты и вернулся, — сказала она, встречая деда на пороге. — А тебе письмо.

— Письмо?

Дед подошел к столу, тяжело опустился на татами.

— Так, так, — сказал он, надевая очки.

Старушка села рядом, беспокоясь о конверте. Дед взглянул на конверт с обеих сторон и нахмурился.

— Эй!

— Да.

— А кто открывал его?

— Что?

— Не что, а кто?

— Я.

— Ты? А почему такая бесцеремонность? Я не буду читать это письмо.

И он бросил конверт старушке. Она опустила голову, закрыла глаза и, шмыгнув носом, заплакала. Такого с ней не случалось лет двадцать. Обычно она отделывалась своим: «Да, да!» — и все обходилось. Но после того как старушка повидала внуков, она стала строптивой, когда речь заходила о них. Успокоившись, она спросила у деда:

— Так ты не станешь читать это письмо?

— Не стану! — решительно заявил дед, попыхивая трубкой.

— Ни за что?

— Да!

— Тогда я уйду из дома.

— Вот как!

— Да, вернусь в родную деревню.

Услышав такое, дед расхохотался во все горло.

— Что ты несешь?! Дурость какая!

— Не прочтешь это письмо, уеду. От родных внуков письмо, а он…

Но старик продолжал смеяться.

Когда дед и бабушка ссорились из-за письма, вошел их родственник С ю нити. Не говоря ни слова, глазами спросил у старика, что случилось.

— Вот, Сюнити-сан! Старуха моя, видно, свихнулась на старости лет. Не прочтешь, говорит, письма, уеду от тебя на родину, — посмеиваясь, сказал дед.

— Давайте я вместо вас посмотрю, что там в письме.

— Не иначе как о деньгах. Этот Аояма сам написать не осмеливается, так детей заставил. Можно не читать, все и так ясно, — бурчал дед.

Тем временем Сюнити разорвал конверт и прочитал письмо.

— И все же, взгляните! — сказал он, протягивая письмо старику.

Дед надел очки и с недовольным видом стал его читать.

— Так, в следующий раз непременно попросят, чтоб я прислал сто иен. Если не в письме, так по телефону попросят. Однако ни ко мне, ни к Рокаи не обратятся. Скорее, к тебе. Так ведь?

Сюнити промолчал, не поднимая головы. Потом сказал:

— Мне трудно говорить, но такой случай, что не сообщить вам нельзя. Дело в том, что Хисако только что звонила в контору…

— Вот как! Уже звонила.

— Да. Кажется, Аояма-кун тяжело болен.

— Денег не дам! — решительно тряхнул головой дед.

— Но ты подумай! — взволнованно приставала бабушка.

— Не дам, и все! — отрезал старик. — Представляешь, я послал ему с Рокаи его вексель на три тысячи иен, хотел погасить его, а он вернул, да еще и меня оскорбил. Не захотел, чтобы я его долги оплатил. С тех пор не прошло и двух недель, еще язык не просох от оскорбления, а он обращается с просьбой о деньгах. С какими это глазами!

— Да ни с какими! Обращается, потому что считает тебя отцом… — быстро заговорила старуха.

— Замолчи! Твое дело помалкивать, — оборвал ее дед.

— А вот не буду молчать!

— Нет, будешь! — резко бросил старик и пнул ногой пепельницу, стоявшую перед ним.

Пепел поднялся облаком. Старушка заплакала и, всхлипывая, вышла из комнаты. Такое случалось в этом доме частенько, поэтому Сюнити не особенно удивился. Подождав, пока осядет пепел, он сказал:

— Я думаю, что все это серьезно. И вряд ли Аояма-кун знает о том, что Хисако звонила в контору. Она сказала, что Аояма-кун едва ли выживет.

— И все равно не дам. Отвернуться от моего посланца и теперь звонить!

— Но так сложились обстоятельства. Хисако умоляет вас помочь.

Руки старика, лежащие на коленях, задрожали, но он не проронил ни слова. Видно, сильно был оскорблен тем, что ему вернули вексель.

Толпа деревенских ребятишек, шумно переговариваясь, возвращалась из школы по дамбе Огава. Среди них были Дзэнта и Сампэй. В это время с низовья реки к ним подъехала машина. В ней сидели скотники Сараяма и Хасик а ва.

— Мальчики! Отец хочет с вами увидеться. Залезайте поскорее в кузов, поедем в город, в больницу! — крикнули они.

И ребята, прямо с ранцами за спиной, были доставлены в приемный покой больницы. Впервые они почувствовали, что существует особый мир взрослых людей. Этот мир был огромен и не очень надежен.

В приемный покой, где они стояли, вышла мама.

— Приехали? Ну, пойдемте, — сказала она и повела мальчиков по длинному коридору. По пути она предупредила их: — Отец сильно ослаб и захотел увидеть вас. Пожалуйста, будьте веселыми. Но не шумите особенно, потому что отец тяжело болен.

Мальчики вошли в слабо освещенную палату. На кровати неподвижно, словно кукла, лежал человек с безжизненным лицом. Волосы на голове и на бороде его были тусклыми, будто лошадиная или коровья шерсть. И это был их отец. У него двигались только глаза. Когда две пары ребячьих глаз уставились на больного, губы его слегка дрогнули — он улыбнулся.

— Хорошо, что пришли. Ну как, здоровы? — тихим голосом спросил отец.

Сампэй кивнул.

— Ответьте громко!

— Здоровы! — по-солдатски четко произнес Дзэнта.

— Здоровы! — сказал Сампэй и засмеялся.

Отец с улыбкой взглянул на них.

— Не бойтесь, я не умираю. Вот только никак не поправляюсь. Хочу сказать вам несколько слов.

Мальчики кивнули.

— Никогда в жизни не пытайтесь извлечь пользу за счет других. Короткие дороги не выбирайте. То, что людям достается за пять сэн, купите за десять. А то, за что платят десять сэн, возьмите за пятнадцать. Речь идет не о деньгах, а об учебе и работе. Поняли?

Они кивнули.

— Ответьте громко!

— Поняли! — сказал Дзэнта.

— Поняли! — сказал Сампэй.

— Вот так, а теперь спойте мне песню.

Мальчики смущенно переглянулись и тихо затянули «Песню болельщиков бейсбола Университета Кэйо».

— Громче! — велел отец.

Они заорали во все горло, и когда спели один куплет, мама, до сих пор потрясенно наблюдавшая за этой сценой, остановила их, похлопав по плечам. И, взяв две большие груши со стола, подала их сыновьям.

— А теперь пойдемте, — сказала она и, обращаясь к больному, спросила: — Они ведь могут уйти, да?

Мальчики, поклонившись отцу, вышли из палаты.

С грушами в карманах они вернулись на машине домой.

И это письмо бабушка Оно тотчас же вскрыла и прочитала. Затем отправилась к старику и с вызовом заявила:

— От Сампэя письмо пришло. Я прочитала. Будешь читать?

— А зачем? Ты же прочитала, ну и довольно, — отказался старик.

— Значит, я сама могу уладить дело?

Старик не ответил.

— Тогда покорно прошу не сердиться на меня.

Старушка явно осмелела. Сунув письмо за пазуху, она поспешила на фабрику. Прошла прямо к столу Сюнити и молча выложила письмо Сампэя ему на стол.

— Аояма при смерти, а старик не говорит ни да, ни нет.

И она попросила отправить немного денег в больницу.

Однако Сюнити сказал:

— Ничем не могу помочь. Если бы хоть у Аояма-кун долгу не было! А то ведь и те три тысячи иен, которые он взял у нас, висят на нем. Ума не приложу, что делать.

Старушка сложила письмо, спрятала за пазуху и вернулась домой.

Войдя в комнату к деду, она с иронией спросила его:

— Тебе кто дороже: лошадь или внуки?

— Лошадь, — ответил старик.

— Значит, лошадь?

— Угу, лошадь.

— Ты правду говоришь?

— Ну да! Лошадь дороже.

— О-хо-хо! — тяжело вздохнула старушка, услышав неожиданный ответ; задумалась, опустив голову, затем поднялась и сказала: — Пойду-ка прогоню твою лошадь вон со двора.

И заковыляла к конюшне. Она была очень сердита. Решила выгнать лошадь из конюшни или огреть ее разок-другой кнутом. Однако лошадь подумала, что старушка хочет дать ей корм. И, потянувшись к ней, тонко заржала. Старушка подняла руку, будто собиралась ударить лошадь, и сказала:

— У… глупая!

Но лошадь не обратила на ее слова никакого внимания. Она мотала головой, шевеля губами, ждала сена.

— Не получишь ничего! — сказала старушка и вернулась на кухню. Там она снова достала письмо Сампэя, посмотрела на него, заволновалась, открыла шкаф, достала матерчатую сумку и положила в нее несколько кимоно — решила ехать к внукам.

Сампэй понял, что отец тяжело болен и может в любую минуту умереть. Поэтому он решил, что отныне будет выполнять любую работу по дому. Слово «невозможно» исчезло из его лексикона, как в свое время из лексикона Наполеона. Он решительно заявил брату:

— Дзэнта! Ты можешь попросить меня, что хочешь. Я все сделаю.

— Да ну! — удивился Дзэнта.

До сих пор Сампэй всегда увиливал от домашней работы.

И вот теперь говорит такое! Просто удивительно! Даже непонятно, что за этим кроется.

— Ну, говори, что бы ты хотел от меня?

— Да будет тебе! — Дзэнте уже надоело слушать брата, но тот все не унимался.

— Ну скажи, что хочешь? Скажи!

— Гм… Что же придумать такое? Да мне ничего и не надо.

— Ну вели что-нибудь. Все равно что.

Делать нечего. Дзэнта решил приказать Сампэю сделать какую-нибудь глупость.

— А если я велю тебе сделать глупость?

— Давай.

И Сампэй, исполненный отваги, принял стойку борца сумо, выходящего на ринг тяжелой походкой.

— Простоишь полчаса вверх ногами?

— Простою, — решительно кивнул Сампэй.

Затем подошел к стене, встал головой вниз на татами, а ногами уперся в стену, будто «Лев из Этиго».

Дзэнта взял будильник и стал смотреть на длинную стрелку.

— Одна минута!

Как же долго тянется одна минута!

— Две минуты.

Худенькие руки Сампэя стали сгибаться в локтях. Трудно удерживать вес тела на руках. И когда они вовсе согнулись и голова совсем было уткнулась в татами, Сампэй громко рявкнул и рывком выпрямил руки.

— Пять минут! Слышишь? Пять минут, — напомнил Дзэнта.

Тут локти Сампэя опять согнулись и голова его уперлась в татами. Руки тряслись, не было сил выпрямить их. От прилива крови лицо опухло так, что даже коже было больно. Сампэй шмыгнул носом — из него что-то текло. Это была кровь, и сколько он ни шмыгал носом, она стекала но щекам к глазам.

— Хватит, Сампэй! Довольно! Уже кровь из носа капает. — Дзэнта поспешно достал с полки вату и зажал Сампэю нос.

И тут только Сампэй повалился на бок и бессильно вытянулся у стены.

— Ничего себе я постоял! — сказал он и спросил, сколько минут он выдержал. — Пятнадцать минут? Постоять, что ли, двадцать? — размышлял Сампэй.

Дзэнта катал из ваты шарики, закладывал их в нос Сампэю, вытирал кровь с его щек. А тот сказал, что немного погодя снова станет вверх ногами.

Это была странная ночь. Дзэнта и Сампэй лежали в постелях, но им не спалось. Может быть, оттого, что ночь была очень лунная? Они не разговаривали. Просто лежали с закрытыми глазами и делали вид, что спят. Наконец Сампэй заговорил:

— Дзэнта-тян! Мне кажется, будто по небу летает большая белая птица. Огромная, как самолет. Медленно летает, большими кругами. Может, это сон? Но я вовсе не сплю. Наверно, все это оттого, что ночь лунная.

Тогда Дзэнта сказал:

— А мне слышится топот копыт. То приближается к дому, то удаляется.

— Это — дедушка! Это он прискакал. Ищет дом и не может найти.

И Сампэй хотел было вскочить с постели. Но Дзэнта его остановил.

— Нет, это не дедушка. Когда я подниму голову с подушки, топота не слышно, а когда положу на подушку и думаю о чем-нибудь, слышно.

— Странно, — сказал Сампэй, и в это время они услышали стук в дверь прихожей.

Мальчики сели на постелях, переглянулись.

Снова раздался стук и голос человека.

— Что будем делать? — спросил Сампэй.

Дзэнта прислушался.

— Сампэй-тян! Сампэй-тян! — донеслось до них.

— Слышишь? Тебя зовут, — сказал Дзэнта.

— Не пойду! — отрезал Сампэй и полез под одеяло.

— Дзэнта-тян, Дзэнта-тян! Вы уже спите? — спросили за дверью.

— Слышишь, тебя зовут! — сказал Сампэй.

Ничего не поделаешь! Придется откликнуться.

— Кто там? — громко крикнул Дзэнта с постели.

— Это я, бабушка! Откройте! — сказал голос.

— Говорит: «Бабушка!» А чья бабушка?

Мальчикам и в голову не могло прийти, чтобы в такую пору к ним могла пожаловать бабушка Оно.

— А если это ямамба, что станем делать? — спросил Сампэй, серьезно поджав губы.

— Из Тадз и мы я. Бабушка Оно! Уже забыли? — донеслось из-за двери.

Они переглянулись и улыбнулись, успокоенные.

— Говорит: «Бабушка Оно».

— Наверно, что-нибудь привезла.

Сразу же оживившись, они вскочили с постели и шумно понеслись в прихожую.

— Бабушка, это ты?

— Ну да!

— Бабушка Оно?

— Да, да!

— Что-нибудь привезла нам?

— Конечно!

— Бандзай!

И мальчики наперегонки бросились отворять дверь.

И в самом деле на пороге, в лунном свете, стояла бабушка Оно с матерчатой сумкой в руках.

Итак, на пороге дома лунной ночью, такой светлой, будто это был белый день, стояла бабушка Оно и улыбалась.

— И вправду бабушка! А я-то подумал, не ямамба ли? Так поздно и вдруг — бабушка. А что это ты принесла? Покажи!

Бабушка, посмеиваясь, вошла в дом, огляделась и сказала:

— Вот как! На самом деле одни. И мыши вас не утащили!

Бабушка сильно устала. Утром она поссорилась с дедом из-за письма Сампэя, потом ходила в контору к Сюнити, оттуда — в больницу и теперь вот приехала сюда.

Похлопав себя по бокам, старушка прилегла в столовой на татами.

— Бабушка! Можно заглянуть в сумку? — Мальчики уже наполовину залезли в большую бабушкину сумку.

— Ой! Я и забыла про нее. Там фрукты и сласти. Ешьте что хотите.

Чего только не было в бабушкиной сумке! Бананы, персики, клубника, печенье, карамель, рисовые колобки с бобовым мармеладом, сладкие булки — подарки все пустяковые, однако как они обрадовали мальчиков.

— Ага! Банан! Банан!

— А вот и персик! Персик! Персик! — распевали они громко и, разложив все на столе, принялись радостно уплетать клубнику, персики, бананы, и, когда насытились, оказалось, что уже одиннадцать часов ночи.

— А ну-ка, спать! — сказала бабушка и улеглась на постель между мальчиками. Наконец-то она могла дать отдых своему усталому телу. И все же ей показалось, что она не полностью выполнила свой долг.

— А не рассказать ли вам сказку? — спросила она.

— Расскажи! — И Сампэй примостился поближе к бабушкиному боку.

Дзэнта последовал его примеру. Высунув головы из-под одеяла, как маленькие черепашки, они стали ждать бабушкиной сказки.

— Про что хотите? Про Момотаро или про Воробья с отрезанным языком?

— Ну вот еще! — недовольно буркнул Сампэй.

— Тогда про Гору Кати-кати-яма?

— Бабушка! Да это все для маленьких!

— Вот как! Тогда что же?

— О Маленьком принце или сказки Андерсена и братьев Гримм.

— О! Это очень трудные сказки! Я ни одной не знаю.

— Ну тогда я расскажу, — сказал Сампэй.

— Вот так дело! Наоборот, значит, получилось!

Бабушка с удовольствием слушает сказку про ягнят и волка. Но что это? На середине сказки послышалось легкое похрапывание.

— Смотри! Бабушка-то спит! — засмеялся Сампэй.

И, натянув одеяло на голову, они тоже засопели, как бабушка.

Бабушка встрепенулась, приподнялась: «Не то спят, не то притворяются?» — поправила одеяло.

Мальчики продолжали похрапывать, но когда бабушка снова улеглась и заснула, они высунули головы из-под одеяла, переглянулись и засмеялись.

У стариков утро раннее. Бабушка встала в три часа и принялась греметь на кухне кастрюлями. К пяти утра уже был готов рис. Бабушка открыла дверь прихожей и вышла во двор. Встала лицом к солнцу, сложила руки, что-то сказала про себя и хлопнула в ладоши. Должно быть, она прошептала: «Пусть Итиро поправится!»

В это время послышался стук копыт. Бабушка взглянула через забор. «Хо-хо! Никак, дед пожаловал!»

Старик скосил взгляд на бабушку, выражение его надменного лица нисколько не изменилось. Подъехав к воротам, он остановил лошадь, не спеша слез с нее и, ведя лошадь на поводу, подошел к воротам. Они были заперты, но дед ничего не сказал — думал, что старуха сейчас откроет. Он стоял, отдыхая, с тем же надменным видом, что был у него на лошади, но старуха не сделала и шага навстречу ему. В доме спали два ее славных внука. Как может она броситься к воротам и открыть их человеку, которому лошадь дороже внуков! Старушка была настроена воинственно. Она не спешила отворять ворота, а дед не торопился просить ее об этом. Старуха отвернулась, вздернув подбородок, и изредка посматривала на деда. Подождав минут пять, старик окликнул ее:

— Эй!

— Да!

Прошло еще несколько минут.

— Эй!

— Да!

Голоса стали несколько громче.

— Открой!

Старуха подошла к воротам и спросила:

— Что угодно?

— Дура! — сказал дед, но учитывая обстановку, он не стал кричать, как всегда, на старуху.

Тогда она спросила:

— Деньги привез?

— О чем ты говоришь?

— Ах так! Для чего же вы сюда пожаловали? Итиро при смерти, а вы, владелец фабрики, явились в дом дочери с пустыми руками.

Тут старик, ни слова не говоря, резко повернулся, бросил поводья на спину лошади, схватился за гриву и вскочил в седло. Послышался стук копыт — дед ускакал. Он был зол, даже зубами скрежетал. Если бы ворота были открыты, он, наверно, хлестнул бы старуху кнутом. Дело в том, что вчера, когда она ушла с сумкой из дома, он прочитал письма Дзэнты и Сампэя. Ночью спал плохо и, встав в пятом часу, не завтракая, выехал из дома. Он решил повидаться с внуками, помириться со старухой и помочь Аояме в его тяжелом положении. Для гордого и спесивого старика даже это было большой победой над собой. И вот что из этого получилось! Ах, если бы на этот раз его встретили Дзэнта и Сампэй! Все было бы по-другому.

И тут как раз из дома выскочил Сампэй. Его внимание привлек стук копыт.

— Бабушка! Кто это был?

— Чужой старик.

— Но он был на лошади!

— Ну да! Чужой старик на лошади.

— А я заметил: у него были усы!

— Ну и что ж! Чужой старик с усами.

Не пустив старика в ворота, бабушка Оно занялась внуками. Они ей так нравились! Ей хотелось даже поносить их, как маленьких, за спиной, хотя Дзэнта учился уже в шестом классе, а Сампэй в четвертом.

— Не желаешь ли поесть, Сампэй-тян? Завтрак уже готов, — ласково сказала она Сампэю.

Было лишь пять часов утра, и Сампэй только проснулся и стоял в ночном кимоно.

— Немного погодя, бабушка, — отказался он.

Сампэй разбудил Дзэнту, и они отправились на горку делать зарядку. Тем временем бабушка убрала постели, сложила фрукты, которые привезла вечером, в большую чашу и поставила на стол. Ей очень хотелось порадовать внуков, приласкать их. В старом и слабом ее теле словно пробудились новые силы.

«Да разве я дам в обиду моих славных внучат?» — думала она, хотя никто не собирался их обижать. Но от такой мысли бабушка решительно расправила свою согбенную спину.

— Бандзай! — закричали мальчики, увидев на столе чашу с фруктами. После печальных дней, проведенных в пустом доме, этот утренний стол показался им таким радостным и праздничным.

— Бандзай! Бандзай! — вопили они.

А бабушка заботливо суетилась у стола: то подавала рис, то несла соевый суп.

Упадет рисинка, бабушка поднимет. Прольется чай — бабушка подотрет. И когда Сампэй опрокинул чашку, бабушка нисколько не рассердилась, а только воскликнула весело:

— Вот так потоп!

А когда они с ранцами за спиной стояли на пороге, она не забыла напомнить им:

— Будьте внимательны на дороге! Не балуйтесь с водой! Не дразните собак и коров — это опасно. Не ссорьтесь с товарищами.

Мальчики вышли за ворота, а она догнала их и заботливо осведомилась:

— Не забыли ли завтраки?

И еще долго стояла у ворот, провожая взглядом их удаляющиеся фигурки, пока не исчезли они на дамбе Огава.

Оставшись одна, бабушка взяла веник и принялась за большую уборку, но вдруг почувствовала, что у нее нет сил и во рту пересохло. Ну да! Она же встала в три часа утра и еще не завтракала. Накормив детей, она подумала, что и сама поела.

Старушка засмеялась и тихонько пошла к столу. И хотя проголодалась, ела почему-то с неохотой — так была она возбуждена и взволнована. Ей то слышался топот копыт у ворот, то голос Сампэя, окликавший ее: «Бабушка!»

Когда старушка закончила есть, у черного входа раздалось:

— Говорят, хозяин тяжело болен… — Это пришла жена скотника. — Наверно, мальчики рады, что вы пожаловали… А утром, видно, ваш супруг на лошади приезжал?

— Что? — переменилась в лице бабушка.

«Вот ведь как! И про старика знает!» — удивилась она.

— «Главные силы маньчжурской армии противника находятся у пункта N. Завтра наша армия выступает по всему фронту…».

Это был приказ командующего второй армией генерала Оку, который он издал 23 июля 1904 года. Теперь его читал вслух старый Оно Дзинсити, бывший кавалерист, служивший в бригаде генерал-майора Оки я ма К о кити. Сегодня старуха прогнала Дзинсити от ворот дома Аоямы, когда он приехал навестить внуков. У старика плохое настроение. Он не находит себе места. И ему ничего не остается, как читать вслух свой старый дневник. Он писал его давно, еще когда участвовал в русско-японской войне.

— «Отдельный кавалерийский отряд в час дня выдвинулся в расположение противника, числом около бригады с кавалерией, и, увидев, что противник движется к деревне N, спешился и, обороняя западный край деревни N, сблизился с противником…»

Все, что он читал, происходило много лет тому назад. Он вспомнил, как, спешившись, они ждали противника в маленькой деревушке у маньчжурской дороги.

«Как там старуха? Как внуки?» — мелькнуло в голове.

Его военный меч все еще хранился в амбаре, и он решил достать его и полюбоваться — давно не видел. Но тут фусума раздвинулась, и перед ним предстала жена Рокаи.

— Извините! — вежливо склонила она голову. — Сегодня торговец рыбой принес нам удивительного окуня… — проговорила она и принялась развязывать большой узел.

Там оказался поднос с рыбой.

— О! Вот это угощение! В честь чего?

— Да так, ничего особенного. Приготовила на скорую руку, — сказала жена Рокаи.

Тут вошла ее дочь Миёко с жестяной банкой сакэ.

— Как! Еще и это? — удивился старик, но не видно было, что он недоволен.

Тогда жена Рокаи поставила перед ним и чашечку.

— Вот уж неожиданность! — воскликнул старик, но все же взял чашечку и налил сакэ. Отхлебнув два-три глотка, он ухватил палочками рыбу.

— Очень вкусно! — похвалил он угощение, положив в рот сасими[48] Сас и ми — ломтик сырой рыбы, положенный на рисовый колобок и политый соевым соусом. из окуня.

Он молча ел сасими, запивая их сакэ. Пока он кушал, жена Рокаи ни словом не обмолвилась о происшествии, хотя знала, что старуха Оно ушла из дома. Она понимала, что уход ее огорчил старика и что самое лучшее, ничего не говоря, подливать ему сакэ. Однако, захмелев, старик сказал:

— Видно, Рокаи послал. Догадлив, нечего сказать! Велел, значит, принести угощение и молча наливать сакэ.

— Скажете тоже! — засмеялась жена Рокаи, хотя Рокаи действительно так и наказал сделать.

«Жаль старика! — сказал он. — Сходи и угости его. О старушке ничего не говори, а то сакэ горьким покажется».

Рокаи словно в воду глядел. Все так и вышло, как он говорил. Жена Рокаи всегда доверяла прозорливости мужа. Она показала, что сочувствует старику, и собиралась каждый день утешать его подобным образом. Более того, вся семья зачастила в дом старика, окружила его вниманием и заботой.

Итак, семья Рокаи повадилась ходить к старику Оно, как в свой дом. Жена Рокаи несколько раз на дню трусила к нему с едой, завернутой в фуросики[49] Фур о сики — платок, в котором носят вещи, завязав в узелок., а к ужину брала с собой обоих детей и тащила огромный поднос с яствами. Вид у нее при этом был радостный, и дети весело прыгали за ней. Все это не ускользнуло от внимания жителей деревни, не осталось незамеченным и Сюнити. Но самого Рокаи это не смущало. Не такие они были люди, чтобы смущаться.

— Жаль старика, жаль! — твердили жена Рокаи и сам Рокаи, однако, встречаясь со стариком, Рокаи этого не говорил.

— Как чувствует себя Аояма-кун? — спрашивал он вежливо.

— Гм… — пыхтел старик.

— А какова ваша супруга! — сетовал Рокаи.

— Гм… — отмалчивался старик.

А Рокаи говорил всем: и жителям деревни и в конторе:

— Со старухой дело плохо. — И хмурился при этом.

Однако поведение Рокаи стало беспокоить Сюнити.

— Что это вы старика угощать принялись! Не хватит ли? — сказал он своей сестре, жене Рокаи.

— Что ты говоришь! Не твоя ли обязанность позаботиться о старике? Сам ничего не делаешь, а нас поносишь, — обиделась жена Рокаи.

— Так-то оно так, но ваши заботы только ухудшают отношения между стариками. Все равно что подливать масло в огонь.

— Тогда что же делать? Пусть дедушка водой питается, да?

— Ну вот мы и ссоримся! Однако ты же знаешь, что ваша семья не дружит с семьей Аоямы. Если вы будете проявлять такое внимание к старику, он никогда не помирится ни с семьей Аоямы, ни со старухой.

Жена Рокаи вспылила не на шутку:

— Ах вот как! Тогда я вовсе не стану заботиться о дедушке. Зачем мне лишние хлопоты?

В тот вечер жена Рокаи приготовила роскошный ужин — хоть в ресторане подавай! — и принесла все эти яства в дом Сюнити.

— Извините, что еда не совсем хороша. Однако отнесите ее дедушке Оно.

Жена Сюнити обомлела. Не могла взять в толк, к чему это. Она стояла на пороге, моргая глазами, а жена Рокаи продолжала:

— Я готовлю еду дедушке Оно, но брату не нравится, что я ношу ее к нему в дом. Так что с сегодняшнего дня я буду приносить еду вам, а вы уж сами доставляйте ее в дом Оно.

И, поклонившись, жена Рокаи ушла.

Так семья Сюнити попала в неловкое положение.

— До чего же противная бабенка! Придется все же поручить им заботу о старике, — огорчился Сюнити.

И он вынужден был снова пойти к Рокаи и попросить его жену позаботиться о старике Оно.

Сюнити оказался в странном положении. Жена Рокаи продолжала носить старику еду, но теперь уже потихоньку. Это раздражало Сюнити. К тому же Рокаи стал высказывать ему свою неприязнь на службе. И так как Рокаи заполучил в союзники старика, речь шла уже не о том, чтобы устранить Рокаи, а о том, как бы сохранить свое собственное место. «Что же делать?» — размышлял Сюнити и решил, что ничего другого не остается, как вернуть домой старушку Оно. Прошло десять дней с тех нор, как она уехала к внукам. Аояма все еще продолжал лежать в больнице в тяжелом состоянии. Однажды Сюнити отправился в дом Аоямы на велосипеде.

— Разрешите! — сказал он на пороге, однако из дома никто не вышел.

В саду же слышался громкий смех. Сюнити подождал, пока он стихнет, и прислушался к разговору. Дзэнта, Сампэй и старушка Оно играли в какую-то игру. Игра была в самом разгаре.

— Здравствуйте! Я — молочник.

Это был голос Сампэя.

— А! Молочник! Оставь один го[50] Го — мера емкости, равная 0,18 л..

Это сказал Дзэнта.

— Пожалуйте одну иену. Оплата наличными.

— Гм… Так дорого?

— Но это самое лучшее молоко в Японии! И так дешево отдаю.

— Тогда мы не можем купить ваше молоко.

— Извольте, я уступлю вам пять сэн. А если будете платить карамелью, то достаточно одной пачки.

— Все равно дорого!

— Дурак! — говорит Сампэй.

— Так нельзя! — вмешивается бабушка. — Как же ты сможешь заменить отца, если ты грубишь покупателю?

— Теперь я буду молочником, — заявил Дзэнта. — Молоко! Молоко! Не нужно ли молока? Теплое, парное!

Игре, похоже, не было видно конца. Сюнити пошел к садовой калитке.

— Извините! — сказал он, открывая калитку.

Все-трое, сидящие на веранде, испуганно взглянули на него. Дзэнта, растерявшись, бросился в дом. За спиной у него болталась на веревке молочная фляга.

Все рассмеялись. Сюнити тоже.

— Как чувствует себя Аояма-кун? — осведомился он.

Заговорить о том, чтобы старушка вернулась домой, он так и не решился. «Надо бы старика сюда привезти, пусть сам увидит положение», — подумал он. Правда, Сюнити все же намекнул, что теперь, когда бабушки Оно нет дома, Рокаи носят деду еду и заботятся о нем.

Услышав о Рокаи, старушка сразу же нахмурилась.

— Этот Рокаи, хоть и родственник нам, не нравится мне: душа у него черная. Опять обманет деда. Наверно, и детей своих водят к деду, чтоб ластились: «Дедушка! Дедушка!» И детки лживые. Не по душе они мне.

Таким образом, визит Сюнити в дом Аоямы только усугубил тяжелое положение.

И, пробормотав что-то непонятное, означавшее сожаление, он потихоньку удалился.

Итак, Сюнити собирался вернуть бабушку Оно домой, но ему это не удалось. Не мог же он отнять у детей еще и бабушку! Сюнити убедился, что старушка сильно привязана к своим внукам. Стоило ему лишь обмолвиться о том, что дети Рокаи навещают старика, как старушка сразу же переменилась в лице и вспылила. И Сюнити ничего не оставалось делать, как уехать восвояси. Он подумал, что теперь есть лишь одно средство вернуть согласие старикам и сделать доброе семье Аоямы — это привезти к внукам деда. Однако заманить старика в дом Аоямы будет куда труднее, чем привезти старушку к деду. Медленно вращая педалями велосипеда, он поднимался на дамбу, и вдруг его осенило: зачем тащить сюда старика, когда можно привезти к нему внуков! Увидит дед внучонка, и сердце его смягчится. И старухи никакой не надо. Сюнити живо повернул свой велосипед обратно к дому Аоямы.

— А я снова к вам, — сказал он, входя в сад.

На веранде сидели только мальчики. И Сюнити сразу же предложил им:

— Не хотите ли поехать со мной в Тадзиму?

Мальчики переглянулись. В Тадзиме дедушка, лошадь, говорят, даже орел есть…

— Ну как, Дзэнта?

— Езжай ты, Сампэй.

— Гм… Можно и поехать. А там разрешат погостить?

— Ну конечно! А вечером на машине вернемся.

— На машине?

— Да, на большой блестящей машине.

— Ну что ж, я поеду, пожалуй. А можно с Дзэнтой?

— Вдвоем? Как же быть? Может, на завтра отложим? Сегодня-то я только одного могу взять.

В это время из дальней комнаты выскочила бабушка.

— О чем это ты, Сюнити-сан?

— Да вот спросил, не поедут ли они в Тадзиму?

Не дослушав до конца, бабушка вспылила:

— Ни в коем случае! Я не разрешаю. Дед сказал, что лошадь ему дороже внуков. Могу ли я отправить дорогого внука в дом такого человека!

— Что вы говорите! — засмеялся было Сюнити, но, увидев гневное лицо старушки, умолк и сказал серьезно: — Это он пошутил. Не принимайте близко к сердцу.

Но старушка упрямо твердила:

— Я уже стара. Сколько проживу, не знаю, но в дом Оно не вернусь до конца моих дней. Я прекрасно выращу своих внуков, не утруждая ни деда, которому лошадь дороже их, ни его приспешника Рокаи. И ни принимать, ни видеть их не желаю.

Выпалив все это, старушка снова упряталась в дальнюю комнату. Сюнити ничего не оставалось, как уехать восвояси.

Вернувшись из дома Аоямы, Сюнити отправился к старику Оно. Нужно было откровенно рассказать ему, как обстоят дела у его внуков. Откладывать было уже нельзя. С этими мыслями он и предстал перед стариком.

— Сегодня я навестил детей Аоямы, — сказал Сюнити.

Старик промолчал. Стал набивать табаком трубку. Когда он слышал что-нибудь неприятное, он всегда брал в руки свою трубку. Сюнити продолжал:

— Бабушка здорова, занята внуками. Мальчики тоже здоровы, но все равно их очень жаль. Случись что-либо с Аояма-кун, что с ними будет? Хисако останется одна с двумя детьми.

Старик ожесточенно выколачивал трубку о пепельницу.

— Вы, кажется, сердиты на Аояму, но теперь он очень болен, и я прошу вас подумать о них.

Старик выдохнул длинную струю дыма.

— В конце концов, о семье Аоямы нам же придется позаботиться, — добавил Сюнити.

Старик снова постучал о пепельницу.

— Кажется, Рокаи частенько навещает вас. Что он говорит вам, я не знаю…

И тут старик сухо засмеялся:

— При чем здесь Рокаи! Что он мне? Я хоть и стар, но обойдусь пока без ваших указаний.

Таким образом, все попытки Сюнити примирить стариков и отвратить деда от Рокаи не принесли никакого результата.

Сюнити не оставалось ничего другого, как удалиться.

После его ухода старик впал в мрачное состояние духа. Двадцать лет ясной, ничем не осложненной жизни, и вот все как-то запуталось. Стариком овладело смятение. Он сказал Сюнити, что Рокаи для него ничего не значит, однако недавно он обещал Рокаи принять на фабрику несколько рекомендованных им людей. Среди них был младший брат Рокаи и другие его родственники. Таким способом Рокаи все больше внедрялись в правление фабрики. Можно сказать, он поддался на угощения. Старик все более раздражался. Хотел было, как вчера, почитать свой дневник, но настроения не было. Тогда он тихо вышел в сад. Оттуда доносился клекот орла. Его восхищала эта дикая птица, свирепое выражение ее глаз, ярость духа.

Орел сидел в большой квадратной клетке на толстом суку. Увидев старика, он стал вопить еще громче, но в его голосе не было ни капли дружелюбия или любви. Блестящими глазами орел пристально глядел на старика, острые когти его были готовы рвать пищу на части. Настроение старика сразу улучшилось.

— Все еще силен! — восхитился он птицей.

Орел нахохлился, разинул кривой клюв и снова крикнул — так он выражал свой гнев. Возможно, эта птица умела только гневаться. Других чувств она не знала.

— А что, если тебя выпустить из клетки? — спросил старик и протянул руку к дверце.

Орел повернулся к выходу, словно хотел вылететь.

Тут подошел Исидз о , работник старика Оно.

— Что это вы собираетесь делать, господин?

— Да хочу орла выпустить.

— Совсем?

— Нет, полетать немного.

— Но если вы его выпустите из клетки, он вовсе улетит.

— Может, и так, — склонил голову старик.

— Улетит в небо, не поймаешь. На то у него крылья. А что, если к ноге веревку привязать? — предложил Исидзо.

— Ну что ж! Давай попробуем. Принеси какую-нибудь веревку.

Старику не терпелось увидеть, как поведет себя орел, когда окажется на воле.

— Бечевка для воздушного змея подойдет? — спросил Исидзо.

— Подойдет. Возьми самую толстую.

Исидзо пошел в сарай и принес катушку бечевки, на которой раз в год запускали большого воздушного змея. Потом притащил из кухни маленький бочонок, где лежало десятка два карасей. Затем сделал петлю на конце бечевки и положил бечевку в клетку к орлу. Рядом с ней поставил бочонок с рыбой. Все это время орел не сводил с него злобного взгляда. Но караси были его привычной пищей, и он спустился с ветки. Исидзо дернул за бечевку, петля тут же затянулась на ноге птицы. И сколько орел ни вырывался, сколько ни кричал, освободиться от петли он не мог. Тогда он попытался сдернуть веревку кривым клювом, но и это не удалось. Тут стала открываться дверца клетки, которая была заперта много лет.

— Господин! Я открываю! Открываю! — крикнул Исидзо.

— Давай! Давай! — сказал старик.

Когда дверца отворилась, орел сразу насторожился. Наверно, он подумал, что ему угрожает опасность. И он продолжал сидеть в клетке то поднимая, то опуская голову, — раздумывал, стоит ли выходить наружу. Взгляд его был пронзительно острым.

— Погоди! Постой-ка! — крикнул старик. Он бегом сбегал в прихожую и вернулся оттуда с бамбуковой палкой. — На всякий случай, — сказал он. — Ну, давай открывай.

Исидзо распахнул дверцу, поднял катушку с бечевкой на уровень плеч и стал ждать, когда вылетит орел.

— Ну, выходи! Кыш! Кыш! — подгонял он птицу, однако орел продолжал сидеть в клетке, поглядывая на людей, словно борец сумо, приготовившийся к схватке. «А здорово это я придумал запустить орла в небо вместо бумажного змея!» — подумал Исидзо.

— Боится вылететь наружу. Подгоните его палкой, — сказал Исидзо.

— Подожди, сейчас вылетит, — только и успел сказать старик, как орел, нагнув голову, легко выпрыгнул из клетки.

— Ты что?! В небо лети! В небо! — подгонял птицу Исидзо.

Но орел, засидевшийся в клетке, выйдя из нее, прежде всего расправил крылья. Размах их достигал почти двух метров. Старик и Исидзо невольно попятились, чтобы между ними и орлом было какое-то расстояние. Васи-васи-васи! — со свистом хлопнули крылья по земле. Поднялась пыль, словно взмахнули большим веером, и разлетелась по сторонам. Листья стоящего рядом дерева зашелестели. Наконец орел взмахнул крыльями и полетел. Он поднялся в небо с большим шумом. Бечевка быстро разматывалась с катушки следом за ним.

— Взлетел! Взлетел! — заорал старик во все горло.

От радости он чуть было не захлопал в ладоши. Исидзо поспешно бросил катушку и, схватив обеими руками бечевку, уперся в землю широко расставленными ногами. Ему казалось, что, поднявшись ввысь, орел улетит от них. И Исидзо стал дергать за бечевку. А орел, расправив широкие крылья, махал ими в вышине.

— Вот это да! — восхищенно твердил старик, задрав голову.

А Исидзо посматривал по сторонам и говорил растерянно:

— Что будем делать, господин?

Он вынужден был следить и за орлом и за стариком, и ему казалось, что наступил опасный момент. Однако старик продолжал восхищаться:

— Надо же! Взлетел!

Орел, парящий в вышине с широко расправленными крыльями, привел старика в состояние радостного возбуждения. Исидзо же было не до любования птицей.

— Господин! — вопил он истошно. — Можно бросить веревку?

И тут орел с шумом опустился на гребень крыши амбара — видно устал с непривычки. Уцепившись когтями за черепицу, он сложил огромные крылья и затих.

— Ну вот, наконец-то! Я уже волноваться стал, — облегченно вздохнул Исидзо. — Знаете, господин, он такой сильный. Не то что воздушный змей! Еле удержал!

От этих слов старик еще больше расцвел и громко и довольно расхохотался, как давно уже не смеялся. Мрачное настроение, которое одолевало его в последние дни, как рукой сняло.

— Замечательная птица орел! — сказал он.

— Может, и так, господин, но что теперь с ним делать прикажете? Он и не собирается заходить в клетку, — заметил Исидзо.

— Ничего, захочет есть, поневоле зайдет, — успокоил его старик.

Тут в ворота шумной гурьбой ввалились деревенские ребята.

— Дедушка! Орел улетел. Ваш орел! — закричали они наперебой. Увидев орла на крыше амбара, они удивились и прибежали сказать об этом хозяину.

А дед только посмеивался. Орел же сидел на крыше амбара и не собирался оттуда слетать. Он вертел головой и с презрением глядел на людей. Теперь он не приглядывался к противнику, как борец сумо, и Исидзо положил катушку с бечевкой на землю и уселся на нее.

— Пожалуй, я сначала закурю! — сказал он и вынул из-за пояса трубку.

Тогда старик крикнул:

— Эй! Дети! Сбегайте-ка в дом, позовите няньку.

И, приказав няньке принести трубку, старик тоже закурил. Попыхивая трубкой, он рассказывал детям об орле.

Орел совсем не похож на других птиц. Как бы ни был голоден, никогда не станет есть рис или лепешки из муки. Непременно подавай ему птицу или зверюшку какую-нибудь. Да и ест он их сырыми. Царь птиц!

И, заметив, что ребята слушают его разинув рот, улыбнулся. Он и сам себе казался теперь орлом. И, усмехнувшись, старик огляделся с гордым видом.

Когда стемнело, орел был водворен, наконец, в клетку. Для этого ему положили как приманку голубя и, когда он схватил птицу, накрыли сверху большой грубой корзинкой. Исидзо пришлось сильно попотеть при этой операции. Старик же совсем приободрился и, когда жена Рокаи принесла ему ужин, сказал ей:

— О, Мицу-сан! Прошу вас больше не беспокоиться о еде.

— Вот как! Что-нибудь случилось? — спросила она.

— Да нет, но, как говорится, от обильной еды рот привыкает к роскоши, а тело к лени. Ничего хорошего от этого не жди. Достаточно и маринованной редьки. В сарае у меня как раз стоит бочка редьки. Нянька нарежет да и подаст.

— Ах, вот как! — подозрительно взглянула на него жена Рокаи.

— И потом, когда о тебе много заботятся, слабеешь духом. А распускаться мне не пристало. Меня всегда считали человеком сильной воли. К тому же, Рокаи нужно побранить да Сюнити отругать…

— Вот в чем дело! Хо-хо-хо! — выдавила из себя жена Рокаи.

На следующее утро старик в хорошем расположении духа явился верхом на лошади на фабрику к самому началу работы. Въехав в ворота, он спешился у конторы и, позвякивая шпорами, прошел в контору. При этом он похлестывал себя по сапогам кожаной плеткой. Там он уселся на свой стул — прежде он вообще никогда на него не садился — и, наклонившись вперед, будто собирался отчитать подчиненных, пренебрежительно оглядел контору. Затем, обращаясь к вошедшим после него Рокаи и Сюнити, сказал отчетливо:

— Отныне я решил иногда заходить в контору.

— Вот и прекрасно! — поспешно воскликнул Рокаи.

— Не знаю, прекрасно это или нет, только вчера я отпускал своего орла полетать и был восхищен, его удалью и силой. Правду говорят: птицу видно по полету. У орла свой талант, у воробья своя привычка. Если человек смолоду привык к орлиному полету, он не станет воробьем, — сказал старик.

Затем с суровым видом — усы торчком — обошел всю фабрику, после чего сел на лошадь и уехал. Теперь он направил свою лошадь к северу, в сторону плотины Огава. Дорога была коню привычной, и он поскакал, высоко вздергивая ногами и потряхивая головой со спутанной гривой, так что в ушах старика засвистел ветер. Миновал перевал, подъехал к пастбищу на лугу, и лошадь пошла аллюром, хотя старик вовсе не подгонял ее.

— Скачи! Скачи! — бормотал он.

Вот и тропинка, ведущая к лугу. Лошадь по привычке направилась к тропинке. Старик дергал за поводья, вонзал ей в бока шпоры, пытаясь повернуть ее обратно, однако лошадь упрямо шла на тропинку.

— Глупая скотина! — прищелкнул языком старик и хлестнул коня по крупу.

Однако лошадь не послушалась его. Пришлось свернуть на луг.

— Вот упрямец! — Старик изо всех сил натянул поводья, откинулся всем корпусом назад и с трудом остановил коня на тропинке. Повернув направо, он поднялся на дамбу.

Но лошадь снова направилась к пастбищу.

— Ну что за неслух! — прикрикнул на нее старик.

Лошадь потопталась на месте и поскакала вверх по течению реки.

Через час старик возвращался той же дорогой, теперь он был настороже, держал плеть наизготове. Но на холме уже стояли Дзэнта и Сампэй и во весь голос звали деда. Старик подхлестнул лошадь и на всем скаку взлетел на перевал.