Онлайн чтение книги Дьявол в Белом городе. История серийного маньяка Холмса
«Уместность»

Ничего… Сколько было энергии, сколько бравады, и вот теперь – ничего. Шел июль 1890 года, и прошло почти шесть месяцев с того дня, когда Конгресс США проголосовал за проведение Всемирной Колумбовой выставки в Чикаго, но сорок пять членов совета директоров выставки все еще так и не приняли решения о том, в каком месте города она должна быть построена. При голосовании в Конгрессе, когда ставкой на кону была гордость города, весь Чикаго, казалось, пел одним голосом. Его эмиссары похвалялись перед Конгрессом, что город выделит больший по размерам и более подходящий для устройства выставки участок земли – по сравнению с тем, что в состоянии предложить Нью-Йорк, Вашингтон или любой другой город страны. Однако теперь каждый район Чикаго настаивал на расположении выставки именно внутри его границ, и ожесточенные споры претендентов завели решение этого вопроса в глубокий тупик.

Комитет по вопросам отведения земли и строительства выставки, неофициально и не привлекая внимания публики, обратился к Бернэму с просьбой дать оценку участкам, предлагаемым для размещения выставки. С той же осторожностью и осмотрительностью комитет заверил Бернэма и Рута, что именно они, вне всяких сомнений, будут возглавлять архитектурное проектирование и строительство выставки. Для Бернэма каждая потерянная минута была подобна краже из и так уже предельно ужатого фонда времени, которым он располагал на устройство выставки. Окончательный закон о проведении выставки, подписанный президентом Бенджамином Гаррисоном, устанавливал 12 октября 1892 года Днем Посвящения [66] День Посвящения – согласно принятому в Соединенных Штатах обычаю, такой день устанавливается властями в честь какого-то деятеля – часто святого – или события и отмечается торжественно-праздичными мероприятиями, на которые с разрешения властей собираются местные жители. в честь знаменательного момента, произошедшего четыре столетия назад, когда Колумб впервые увидел Новый Свет. Формальное открытие, однако, откладывалось на период до 1 мая 1893 года для того, чтобы дать Чикаго больше времени на подготовку. Но даже и при таком раскладе Бернэм понимал, что бо́льшая часть выставки должна быть завершена ко Дню Посвящения, то есть к 12 октября. Значит, в его распоряжении оставалось всего двадцать шесть месяцев.

Один из друзей Бернэма, Джеймс Элсворт, состоявший в совете директоров, был настолько удручен и обеспокоен создавшейся ситуацией, что в середине июля во время своей деловой поездки в Мэн по собственной инициативе заехал в Бруклин, штат Массачусетс, в офис к Фредерику Лоу Олмстеду [67] Фредерик Лоу Олмстед ( англ . Frederick Law Olmsted; 26 апреля 1822, Хартфорд, Коннектикут – 28 августа 1903, Бельмонт, Массачусетс) – американский архитектор, ландшафтный дизайнер и журналист. – Прим. ред. , чтобы попытаться убедить того приехать в Чикаго и оценить предлагаемые для строительства выставки земельные участки и, возможно, взять на себя проектирование выставочного ландшафта. Элсворт надеялся, что мнение Олмстеда – разработанный тем ландшафтный дизайн Центрального парка в Нью-Йорке обеспечил ему репутацию непревзойденного мастера – подтолкнет к принятию решения.

То, что именно Элсворт решился на такой шаг, имело определенное значение. Изначально он не был уверен даже в том, что Чикаго вообще следует претендовать на проведение Всемирной выставки. Он согласился войти в совет директоров исключительно из опасения, что устроители выставки ради того, чтобы удовлетворить непритязательные ожидания северо-восточной части страны, устроят «простую выставку в соответствии со смыслом, который несет в себе это слово». Он был уверен, что город в обязательном порядке должен защитить свою гражданскую честь организацией мероприятия, невиданного доселе в мировой истории, но эта цель, как он видел, ускользала из цепких рук Чикаго с каждым движением часовых стрелок.

Он предложил Олмстеду заплатить за консультации тысячу долларов (примерно тридцать тысяч долларов по сегодняшнему курсу). Это были его собственные деньги, и официальных полномочий на то, чтобы нанять Олмстеда на выполнение такой работы, у него не было, но эти два обстоятельства Элсворт Олмстеду не раскрыл.

Олмстед от предложения отказался. Архитектурным проектированием выставок он не занимался. Более того, он сомневался, что найдется кто-либо, кто за оставшееся время сможет честно выполнить такую работу. Для того чтобы разработать необходимые ландшафтные эффекты, требуются не месяцы, а годы, даже десятилетия. «Я всю свою жизнь обдумываю отдаленные во времени эффекты и всегда приношу им в жертву моментальные успехи и рукоплескания, – писал он. – При планировании Центрального парка мы решили не думать о результатах, которые могут быть реализованы раньше, чем через сорок лет».

Элсворт настаивал на том, что задуманное городом Чикаго было намного более грандиозным, чем даже Парижская выставка. Он изобразил Олмстеду картину города мечты, спроектированного выдающимися американскими архитекторами, который по своим размерам будет как минимум на треть больше, чем Парижская выставка. Элсворт заверил Олмстеда, что, согласившись помочь, он сделает так, что его имя будет упоминаться среди создателей одного из величайших художественных творений этого века.

Слегка смягчившись, Олмстед сказал, что должен подумать, и согласился снова встретиться с Элсвортом через два дня, когда тот вернется из Мэна.

* * *

Олмстед все-таки обдумал предложение и уже начал видеть в экспозиции представившуюся ему возможность достичь того, к чему он долго и упорно стремился, но результаты такого стремления ни разу его не удовлетворили. Его карьерный рост обеспечился за счет незначительных, но систематических и постоянных результатов; он отказался от бытующего в свое время убеждения о том, что ландшафтная архитектура является просто своего рода амбициозным садоводством, и стал убежденным приверженцем идеи, что это не что иное, как отдельное течение среди изящных искусств, полноправная сестра живописи, скульптуры и градостроительной архитектуры. Олмстед ценил растения, деревья и цветы, но не за их индивидуальные свойства, а скорее за цвета и формы, которые они придают палитре. Обычные клумбы раздражали его. Розы переставали быть розами: они становились «вкраплениями белого и красного, видоизменяющими массы зелени». Его раздражало, что только некоторые люди, кажется, способны понять эффекты, которые он создавал так долго и с таким трудом. «Я проектирую и вижу перед собой тщательно и без спешки созданную аллею; чувствую ее мягкий, деликатный, задумчивый характер; форму рельефа, скрывающую диссонирующие элементы, и, наконец, дополняю проект подходящей растительностью». Слишком часто, однако, он, «возвращаясь на это место через год, находил все, сделанное им, в совершенно непригодном состоянии». А почему? А вот почему: «Моя жена буквально влюблена в розы»; «мне подарили несколько крупных норвежских елей»; «я испытываю слабость к белоствольным березам – такое дерево росло во дворе дома у моего отца, когда я был ребенком».

То же самое происходило и с важными городскими заказчиками. Он и Калверт Вокс [68] Вокс, Калверт – английский архитектор и ландшафтный дизайнер. Ему принадлежит заслуга (совместно с Фредериком Л. Олмстедом) планировки и разбивки Центрального парка в Нью-Йорке. строили и совершенствовали Центральный парк с 1858-го по 1876 год, но впоследствии Олмстеду постоянно приходилось защищать парк от попыток предпринять с его ландшафтами что-то необдуманное, используя методы, которые он считал равносильными вандализму. Однако такое имело место не только в Центральном парке. Казалось, каждый парк подвергался подобному жестокому обращению.

«Предположим, – писал он архитектору Генри Ван Бранту [69] Ван Брант, Генри – известный американский архитектор, автор таких проектов, как Библиотека Университета штата Мичиган, Гарвардская медицинская школа в Бостоне, памятник У. В. Гордону в Джорджии, Публичная библиотека Кембриджского университета в Кембридже, штат Массачусетс., – что вы получили заказ построить большое здание настоящего оперного театра; и вот, когда строительные работы были почти завершены, а ваша схема внутренней отделки полностью разработана, вы получаете сообщение, что это здание будет использоваться по воскресеньям как баптистский табернакл [70] Табернакл – молитвенный дом. и что необходимо выделить место для установки громадного органа, а также для кафедры проповедника и купели. Затем, по прошествии некоторого времени, вы получите указание, что все построенное вами должно быть переоборудовано и меблировано таким образом, чтобы в некоторых его частях было можно разместить зал судебных заседаний, тюрьму, концертный зал, отель, каток на льду, хирургические клиники, цирк, выставку собак, зал для тренировок, бальный зал, железнодорожный вокзал и бойницу для стрельбы ядрами. Такое, – продолжал он, – практически всегда происходит с общественными парками. Прошу прощения, если я ошеломил или расстроил вас: для меня это причина, постоянно вызывающая злобу».

Олмстед был уверен, что ландшафтной архитектуре необходимы более широкие перспективы, которые, в свою очередь, должны привести к большей убедительности и правдивости. Он понимал, что выставка может этому способствовать, если этому мероприятию будет уделяться такое повышенное внимание, о котором говорил Элсворт. Он должен был оценить и свои выгоды, сопоставив их с предложенной ему оплатой. Его фирма на тот момент была загружена работой настолько плотно, что, как он писал, «мы все постоянно пребываем под давлением, будоражащим наши нервы, и окутаны облаками беспокойства». К тому же сам Олмстед становился все более подверженным различным заболеваниям. Ему было уже шестьдесят восемь лет, и он сильно хромал из-за несчастного случая, произошедшего несколько десятков лет назад с его экипажем; в результате левая нога Олмстеда стала на дюйм короче правой. Его мучили долгие приступы депрессии. У него были больные зубы, его мучили хроническая бессонница и невралгия лицевого нерва. Какой-то беспричинный громкий гул, возникавший время от времени у него в ушах, создавал трудности при разговоре с людьми. Но он все еще был переполнен творческими идеями, все еще постоянно пребывал в движении, хотя вечерняя поездка на поезде неизменно валила его с ног. Даже по ночам, лежа в постели, он часто не мог заснуть от ужасной зубной боли.

Однако же предвидение Элсворта оказалось верным. Олмстед обсудил все со своими сыновьями и с только что принятым на работу в его фирму Генри Сарджентом Кодмэном – «Гарри», – исключительно талантливым ландшафтным архитектором, почти сразу ставшим для Олмстеда надежным советчиком и почти партнером.

Когда Элсворт вернулся, Олмстед сказал ему, что изменил свое решение и примет участие в проекте.

* * *

Вернувшись в Чикаго, Элсворт поручил официальному руководству нанять Олмстеда на работу с подчинением напрямую Бернэму.

В одном из писем к Олмстеду Элсворт писал: «Моя позиция может быть сформулирована следующим образом: в деле, которым мы занимаемся, на карту поставлена репутация Америки, а также и репутация Чикаго. Как любой американский гражданин, вы в одинаковой степени должны учитывать оба этих фактора, содействуя успеху этого великого и невиданного доселе предприятия, а из разговоров с вами я знаю, что при разработке таких проектов, как этот, вы сразу берете всю ситуацию под контроль и не сужаете пределы своего участия».

Несомненно, именно это и подтвердилось, когда в последующих переговорах, предшествовавших заключению контракта, Олмстед – вести переговоры было поручено Кодмэну – оценил работу своей фирмы в размере 22 500 долларов (что составляет около 675 000 по сегодняшнему курсу) и получил их.

В среду, 6 августа 1890 года, спустя три недели после визита Элсворта в Бруклин, компания, занимавшаяся подготовкой выставки, телеграфировала Олмстеду: «Когда вы сможете прибыть сюда?»

* * *

Олмстед и Кодмэн приехали через три дня, утром в субботу, когда весь город буквально гудел от только что полученных окончательных результатов переписи, подтвердивших выдвинутую ранее версию, согласно которой Чикаго является вторым по численности населения городом Америки; правда, согласно данным окончательного подсчета, Чикаго обошел Филадельфию всего лишь на 52 324 человека. Эта радостная новость воспринималась как своего рода утешение в тяжелое летнее время. Ранее изнурительная жара буквально довела жителей до звероподобного состояния, убив семнадцать человек (в том числе и мужчину по имени Христос), и практически выставила жителей города лгунами и хвастунами перед Конгрессом, которые ранее утверждали, что летний сезон в их городе на редкость приятный – «прохладный и восхитительный», как описывала «Трибюн», «летом вы словно оказываетесь на курорте». Как раз перед тем, как город накрыла волна этого изнуряющего зноя, один начинающий молодой британский писатель опубликовал скандальное эссе о Чикаго. «Я видел этот город, – написал Редъярд Киплинг, – но больше не желаю видеть его. Там живут одни дикари».

Бернэма поразила молодость Кодмэна – на вид ему было около тридцати. Кодмэн должен был обладать несомненными выдающимися способностями, чтобы в столь молодом возрасте завоевать полное доверие одного из величайших американских ландшафтных дизайнеров. Взгляд его глаз цвета вулканического стекла был настолько пронзительным, что, казалось, способен прожигать отверстия в стали. Что касается Олмстеда, то Бернэма поразила хрупкость остова его тела, который, как казалось на первый взгляд, не в состоянии был удерживать столь массивный череп. Его голова, практически полностью облысевшая, окаймленная снизу спутанной белой бородой, походила на рождественский шар из слоновой кости, лежащий на слое мягкой стружки. Олмстед выглядел усталым из-за своих нескончаемых поездок, но взгляд его больших глаз оставался теплым и проницательным. Он хотел приступить к работе немедленно. А Бернэм наконец-то увидел человека, который понимает истинную цену каждой потерянной минуты.

Бернэму, конечно же, было известно о достижениях Олмстеда: Центральный парк на Манхэттене, Проспект-парк в Бруклине, площадки вокруг Корнельского и Йельского университетов, десятки других выполненных им проектов. Он знал и то, что до того, как заняться ландшафтной архитектурой, Олмстед был писателем и издателем, который многократно путешествовал по предвоенному Югу, изучая культуру и повседневную жизнь в условиях рабства. Олмстед прославился своими блистательными способностями исследователя, а также неутолимым интересом к этой работе, а кроме этого, и откровенной прямотой, которую со стойкой уверенностью выражал в присутствии людей, у которых не укладывалось в голове, что он стремится создавать не цветочные клумбы и декоративные сады, а создает то, что является продолжением пейзажа или ландшафта, виды, полные скрытых таинств, теней и полосок земли, разрисованных солнечным светом.

Олмстед со своей стороны знал, что Бернэм был ведущей силой в деле высотного строительства. Как говорили, Бернэм был деловым гением своей фирмы, Рут – художником. И именно в Бернэме Олмстед сразу почувствовал родственную душу. Бернэм был решительным, прямым, иногда даже резким, но в то же время сердечным; во время разговора он не спускал с собеседника пристального взгляда голубых глаз, который, по мнению Олмстеда, придавал словам Бернэма большую убедительность. Олмстед и Кодмэн, обсуждая ситуацию в Чикаго, согласились, что Бернэм – это тот человек, с которым они смогут работать.

Объезд города начался практически сразу, но его результаты едва ли можно было считать объективными. Бернэм и Рут не скрывали, что им особенно нравится один участок: Джексон-парк, расположенный на южной стороне Чикаго, к востоку от Энглвуда, на берегу озера. Как ни странно, Олмстеду был знаком этот участок земли. Двадцать лет назад по заказу членов городской комиссии по строительству Южного парка в Чикаго Олмстед изучил и Джексон-парк, и расположенный к западу от него Вашингтонский парк, а также и соединяющий их широкий бульвар, названный Мидуэй. В планах, разработанных им для комиссии, он предвидел преобразование участка, на котором впоследствии был разбит Джексон-парк, из песчаной пустыни с прудами стоячей воды в парк, не похожий ни на один из существующих в стране парков; в этом парке главными должны были стать вода и путешествия на лодках, а для этого необходимы были каналы, лагуны и затененные бухточки. Олмстед завершил работу над этими планами незадолго до Великого пожара 1871 года. В горячке восстановления и перестройки города властям Чикаго было не до реализации того, что сформировалось в сознании Олмстеда. Этот парк вошел в состав Чикаго во время присоединения прилегающих территорий в 1889 году, но тем не менее Олмстед видел, как мало изменилось это знакомое ему место. Он знал об изъянах этого места, о его многочисленных изъянах и недостатках, но верил, что, если не пожалеть сил на продуманные дренажные и землеустроительные работы, этому парку можно будет придать ландшафт, отличный от тех, в которых когда-либо устраивались выставки.

К тому же он знал, что Джексон-парк имеет нечто такое, чего не имеет больше ни один в мире город: расстилающуюся голубую плоскость озера Мичиган, а это может стать самым привлекательным и подходящим задним планом для выставки, планом, от которого любой человек пришел бы в восторг.

* * *

Во вторник 12 августа, всего через четыре дня после того, как он и Кодмэн прибыли в Чикаго, Олмстед представил совету директоров выставки свой отчет, который, вопреки его желанию, почти сразу получил всеобщую огласку. Олмстед составлял свой отчет в расчете на профессионалов, которые без возражений согласятся с тем, что Джексон-парк является приемлемым местом для устройства выставки, а поэтому основное внимание сосредоточил на описании предстоящих работ и последовательности их выполнения. Он был до крайности удивлен, узнав, что его доклад используется противниками его идеи строительства выставки в Джексон-парке, настаивающими на расположении ее в другом районе города.

Совет директоров обратился к нему с просьбой составить второй доклад. Олмстед представил его в понедельник, 18 августа, через четыре дня после подачи первого. Бернэм с великой радостью увидел, что в нем Олмстед представил на рассмотрение совета директоров именно то, что они рассчитывали от него получить.

* * *

Олмстед не был стилистом в литературном смысле. Предложения, в которых он излагал ключевые мысли, проглядывали в тексте, словно пятна утреннего солнечного света сквозь щели в заборе. Но его проза открывала перед читателем всю глубину и остроту его представлений о преобразовании окружающего ландшафта для того, чтобы произвести необходимое воздействие на сознание посетителей.

В начале доклада он изложил ряд принципиальных моментов и высказал несколько критических замечаний.

Прежде чем спорить о выборе места, писал он, группировки, придерживающиеся различных мнений по этому вопросу, должны признать, что для успеха выставки в первую очередь необходима совместная работа всех, участвующих в проекте, независимо от того, какое место для устройства выставки выберет совет директоров. «Необходимо – и это наша общая задача – изменить представление некоторых наших сограждан, согласно которому планируемая выставка – это всего лишь Чикагская выставка. Нет. Это Всемирная выставка, и Чикаго должен предстать перед всем миром в качестве избранного страной демонстратора стандартов, принятых в Соединенных Штатах Америки. Все, что может позволить себе Чикаго, – всего лишь выбрать самое лучшее место для размещения выставки, не принимая при этом в расчет особых интересов той или иной части города».

Каждый элемент ландшафта выставки, писал он, должен обладать одним «главным параметром, а именно уместностью: уместностью всего, что может восприниматься как скромная, неброская часть грандиозного целого; главными составляющими этого целого будут возвышающиеся группы элементов, где и будут размещаться основные разделы выставки. Иными словами, земля со всем, что расположено на ней впереди, между и позади этих строений, и вне зависимости от того, покрыта она торфом или засажена цветами, кустарниками или деревьями, украшена ли скульптурами, фонтанами, старинными вещами и предметами искусства, должна вписываться в общую структуру и представлять собой единый проект со всеми строениями; эти строения необходимо разместить так, чтобы учесть свет и тени и цвет самих строений».

Многие из предлагаемых мест устройства выставки выглядели более обустроенными по сравнению с другими. Еще больше можно было получить за счет присоединения к территории выставки участков с естественными ландшафтами, более красивыми, «чем большинство дорогостоящих и искусственно создаваемых ландшафтных украшений в форме декоративных садовых насаждений, террас, фонтанов и статуй – то есть тем, что должна придумать голова ландшафтного дизайнера и создать в натуре руки рабочих». Многие группировки, бившиеся за место размещения выставки, казалось, не замечали, что в Чикаго был «всего лишь один естественный объект неоспоримо местного характера, который мог бы придать проекту бо́льшую грандиозность, красоту или интерес. Таким объектом было озеро».

Озеро было красивым – цвет и плотность воды постоянно менялись, – но также оно являлось, на что указывал Олмстед, новинкой, способной придать проекту бо́льшую масштабность. Многие посетители выставки из центра страны, «прибыв сюда впервые в жизни, увидят необъятное водное пространство, уходящее за горизонт, впервые увидят корабль под парусом, а не пароход водоизмещением вполовину меньше тех, что они ежечасно видят входящими в гавань Чикаго и выходящими из нее; они впервые увидят на воде отражение света и облаков, наплывающих из-за горизонта – все то, чем можно любоваться почти каждый летний день, выйдя в городе на берег озера».

В следующем разделе отчета Олмстед рассмотрел четыре выделенных участка, которые могли бы рассматриваться в качестве кандидатов на устройство выставки: участок берега озера, расположенный выше Петли; два участка, расположенных во внутренней части города – одним из них был Герфилд-парк на западной оконечности Чикаго, и, разумеется, Джексон-парк.

Хотя сам Олмстед и отдавал предпочтение участку, расположенному в самой северной части города, он настаивал на том, что Джексон-парк может быть использован и «само пребывание в нем будет приятным, а этот фактор до настоящего времени вообще не учитывался при выборе места Всемирной выставки».

Олмстед не рассматривал всерьез участки, лежащие в глубине городской территории – из-за их ровного, монотонно плоского рельефа, а также из-за слишком большой удаленности от озера. Подвергая критике Герфилд-парк, он не преминул вновь выразить свою обеспокоенность тем, что в Чикаго никак не поддается решению вопрос о выборе места проведения выставки, что все более и более тревожит его, особенно если вспомнить беззастенчивую похвальбу руководителей города, когда они лоббировали в Конгрессе свой город.

«Вспоминая те горячие заверения на виду у всей страны по поводу обилия и привлекательности мест проведения выставки, которые мог предложить Чикаго; вспоминая те преимущества, которыми располагала Филадельфийская выставка столетия [71] Филадельфийская выставка столетия – выставка 1876 г., посвященная 100-летию образования США. и которые находились в непосредственной близости от места ее проведения; вспоминая те преимущества аналогичного характера, которыми могла бы располагать Всемирная выставка, будь местом ее проведения красивейшая Рок-Крик-велли в Вашингтоне, где Служба национальных парков совсем недавно создала Рок-Крик-парк; вспоминая, какие превосходные виды открывались из парка «Пэлисейдс» [72] «Пэлисейдс» – парк, расположенный в штатах Нью-Джерси и Нью-Йорк, на север от моста Дж. Вашингтона, по правому берегу реки Гудзон. вверх по течению реки Гудзон, с одной стороны, и красивыми берегами пролива Лонг-Айленд-Саунд [73] Лонг-Айленд-Саунд – судоходный пролив Атлантического океана, вытянувшийся в юго-западном направлении между побережьем штата Коннектикут и островом Лонг-Айленд., с другой, – это место предложил для организации выставки Нью-Йорк, – вспоминая все это, мы не можем не испытывать страха от того, что, выбрав место проведения выставки в глубине города, где полностью отсутствуют какие-либо элементы природного ландшафта, мы тем самым вызовем разочарование всей страны, а это, в свою очередь, даст повод для бесчисленных и отнюдь не ироничных упреков в адрес Чикаго по поводу данных прошлой зимой Конгрессу заверений о бесчисленном количестве превосходных мест, которые город способен предоставить для организации выставки».

Выделения в тексте сделаны рукой самого Олмстеда.

Бернэм надеялся, что второй отчет будет способствовать тому, что решение в конце концов примут. Задержка буквально сводила его с ума, ведь время, отведенное на принятие решения, давным-давно истекло. Совет директоров, похоже, не понимал, что Чикаго рискует стать не только общенациональным, но и мировым посмешищем.

* * *

Недели шли за неделями.

В конце октября 1890 года вопрос выбора места все еще оставался нерешенным. Бернэм и Рут были заняты выполнением заказов, число которых постоянно росло. Они уже начали возведение по новейшей строительной технологии двух самых высоких чикагских небоскребов: Храма Союза христианских женщин – сторонниц сухого закона и здания Масонского братства высотой в двадцать один этаж, – самого высокого здания в мире. Фундаменты обоих зданий были практически готовы, и со дня на день должна была начаться закладка краеугольных камней. Учитывая архитектурную и строительную новизну, а также значимость возводимых зданий для города, закладка краеугольных камней превратилась в важную, даже несколько экстравагантную церемонию.

Сторонницы трезвости отмечали важное событие в жизни своего Союза на углу улиц Ласалль и Монро, рядом с десятитонным валуном черного нью-гемпширского гранита площадью семь квадратных футов и толщиной три фута. Здесь Бернэм и Рут присоединились к другим высокопоставленным лицам, среди которых была и миссис Франсез И. Уиллард, президент Союза, и Картер Генри Гаррисон, бывший мэр, у которого за плечами было уже четыре срока пребывания на этой должности и который вновь готовился к переизбранию. Когда Гаррисон появился в своей обычной черной шляпе с опущенными полями, как всегда набив карман сигарами, толпа встретила его приветственными криками. Особенно громко кричали ирландцы и члены профсоюзов, считавшие Гаррисона другом городских низов. Присутствие Бернэма, Рута и Гаррисона возле Камня сторонников трезвости было, мягко говоря, не вполне оправданным и даже вызывало иронию. Будучи мэром, Гаррисон постоянно держал в своем кабинете в мэрии пару коробок отличного «Бурбона». Высшие городские слои, состоявшие в основном из высоконравственных протестантов, видели в нем некое подобие городского сатира, терпимость которого к проституции, азартным играм и алкоголю способствовали тому, что городские районы, где процветали эти пороки – самой дурной славой пользовался Леви [74] Леви – прилегающий к гавани район Чикаго, в котором располагалось множество публичных и игорных домов, танцевальных клубов с питейными заведениями и прочих увеселительных мест. (вотчина печально известного держателя питейного салона и грабителя Микки Финна), – достигли нового, более высокого уровня разврата и безнравственности. Рут имел репутацию бонвивана, про которого Луис Салливан однажды сказал, что это «светский человек, состоящий из плоти, причем по всей вероятности дьявольской». А Бернэм в дополнение к тому, что отслеживал кругосветное путешествие своей «Мадеры», каждый год разливал по бутылкам четыреста кварт [75] Кварта – единица объема для жидкостей и для сыпучих тел, равная в США 0,946 л. менее изысканных напитков, присылаемых ему одним из друзей, а также лично отбирал вина для винного погреба Союза Лиги.

Бернэм церемонно передал серебряный мастерок миссис Т. Б. Керз, президенту Ассоциации строительства храмов, счастливая улыбка которой позволяла предположить, что она либо не знает ничего об этих чудовищных привычках, либо желает в столь торжественный момент позабыть о них. Она зачерпнула немного известкового раствора, предварительно замешанного для выполнения этой церемонии, затем, сняв с тыльной стороны мастерка лишний раствор, нанесла его на нужное место на виду у многочисленных свидетелей. «Она пригладила раствор так, как отец иногда поглаживает рукой курчавую голову сына». После этого миссис Керз передала мастерок строгой миссис Уиллард, «которая взаимодействовала с раствором более сердечно и даже посадила несколько пятен на свое платье».

По словам кого-то из свидетелей, Рут, склонившись к своим приятелям, вполголоса предложил им закончить все поскорее и пойти пить коктейли.

* * *

А совсем рядом, в помещении распределительного склада «Чикаго интер оушн», уважаемой и широко читаемой газеты, молодой ирландский иммигрант – и верный сторонник Картера Гаррисона – завершал свой рабочий день. Его звали Патрик Юджин Джозеф Прендергаст. Он управлял группой шумных и бестолковых мальчишек-рассыльных, которых он ненавидел и которые платили ему тем же, что можно было без труда понять по их язвительным замечаниям и розыгрышам. Скажи этим мальчишкам, что Прендергаст сумеет однажды предсказать судьбу Всемирной Колумбовой выставки, они бы весело рассмеялись в ответ – ведь они считали Прендергаста самым жалким и несчастным человеком, какого только можно вообразить.

Ему было двадцать два года, и родился он в Ирландии в 1868 году, а в 1871-м его семья иммигрировала в Соединенные Штаты и в августе того же года перебралась в Чикаго, успев увидеть во всех подробностях Великий пожар. Он, по словам своей матери, всегда был «стеснительным и робким ребенком». Образование он получил в Чикагском институте «Де Ла Саль» [76]« Де Ла Саль» – католическая средняя школа; первоначально функционировала как двухгодичное коммерческое училище.. Брат-адъютор, один из его учителей, говорил: «Во время учебы в школе он, оправдывая слова матери, был поистине замечательным ребенком: он был очень тихим и не принимал участия в играх других учеников в дневное время. Он обычно стоял где-нибудь поодаль. Судя по внешности этого ребенка, я склонен был думать, что с ним не все в порядке – мне казалось, что он нездоров». Папаша Прендергаст подыскал сыну работу – доставлять телеграммы в компанию «Вестерн Юнион», на которой мальчик продержался полтора года. Когда Прендергасту исполнилось тринадцать, его отец умер и мальчик лишился своего единственного друга. На время он, казалось, совсем выпал из жизни и из этого состояния выходил медленно. Он начал читать книги по законодательству и политическим наукам, стал посещать встречи клуба Единого налога [77] Единый налог – термин «единый налог» взят из теории Генри Джорджа, утверждавшего, что если бы земля была обложена налогом в сумме, равной 100 % стоимости ее аренды, то все прочие налоги могли бы быть упразднены – в стране был бы только один налог: налог на землю., в котором увлекся идеями Генри Джорджа, в частности идеей, что частные землевладельцы должны платить налог – по существу земельную ренту, – что соответствовало бы основополагающему и верному принципу, гласящему, что земля принадлежит всем. На этих встречах Прендергаст заставлял себя принимать участие во всех беседах и обсуждениях, и однажды его даже вывели из зала. Матери он казался уже другим человеком: хорошо начитанным, живым, увлекающимся. Она говорила: «Неожиданно он проснулся, и у него заработала голова».

Фактически же его безумие только усилилось. В свободное от работы время он писал почтовые открытки, писал их десятками, сотнями, посылая их наиболее влиятельным людям города, высказывая в них мнение, что по своему статусу он является равным им. Он писал своему обожаемому Гаррисону и другим высокопоставленным политикам, включая и самого губернатора штата Иллинойс. Возможно даже, что и Бернэм, учитывая его новое, более выдающееся положение, получил от него почтовую открытку.

То, что Прендергаст был беспокойным молодым человеком, не вызывало сомнений, но то, что он может стать опасным, казалось невероятным. Любому, кто встречался с ним, он представлялся еще одной несчастной душой, сокрушенной и раздавленной нестихающим грохотом и мерзостью, царившими в Чикаго. Но Прендергаст имел большие надежды на будущее, которые он в основном связывал с одним-единственным человеком – Картером Генри Гаррисоном.

Он полностью и с готовностью посвятил себя кампании по выборам Гаррисона в мэры (хотя Гаррисон об этом даже и не подозревал), десятками посылая почтовые открытки и рассказывая всем, кто хотел его слушать, что Гаррисон – настоящий друг ирландцев и всех трудящихся, а значит, именно он и является самым подходящим кандидатом на эту должность.

Он верил, что когда Гаррисон, наконец, переизберется на свой пятый двухгодичный срок – было бы идеально, случись это в наступающих апрельских выборах 1891 года, – и пробудь он на этой должности до следующего переизбрания, в 1893 году, он вознаградил бы Прендергаста тем, что дал бы ему работу. Именно так и действовали чикагские политики. У него не было сомнений в том, что Гаррисон пройдет в мэры и спасет его, Прендергаста, от утренних морозов и злобных мальчишек-рассыльных: ведь сейчас, кроме этого, в его жизни не было ничего.

Среди наиболее прогрессивно мыслящих психиатров такой вид необоснованной убежденности был известен как галлюцинация, или заблуждение, связанное с недавно описанным умственным расстройством, названным «паранойей». К счастью, такие галлюцинации по большей части были не опасными для окружающих.

* * *

25 октября 1890 года место под строительство выставки все еще не было выбрано, и тут из Европы пришла тревожная новость, первый намек на то, что собираются силы, способные принести выставке больше вреда, чем волокита совета директоров. «Чикаго трибюн» сообщала, что растущие волнения на мировых биржах усилили озабоченность в Лондоне тем, что в ближайшем будущем возможна не только рецессия, но и всеобщая паника. Эти опасения немедленно начали лихорадить Уолл-стрит. Акции железнодорожных компаний пошли вниз, а стоимость акций компании «Вестерн Юнион» сразу подешевели на пять процентов.

В следующую субботу новости, подтверждающие обвалы на мировых биржах, пришли и по подводному кабелю, соединяющему Британию с Америкой.

В Чикаго еще до прихода этой новости брокеры провели немало времени, обсуждая странные погодные явления того утра. Какое-то необычное «грязно-мутное облачное покрывало» нависло над городом. Брокеры шутили, что этот унылый сумрак может быть предвестником приближающегося «Судного дня».

После прибытия первых телеграмм из Лондона шутки кончились. «Беринг бразерс энд компани», одна из мощных лондонских инвестиционных структур, оказалась на грани закрытия. «Эта новость, – сообщал корреспондент «Трибюн», – была просто невероятной». Банк Англии [78] Банк Англии – выполняет функции центрального банка Соединенного Королевства; организует работу Комитета по денежной политике, который отвечает за управление кредитно-денежной политикой страны. совместно с синдикатом финансистов старались как можно быстрее собрать необходимые денежные средства для оказания помощи «Беринг бразерс энд компани» в выполнении ее финансовых обязательств. «Последовавшая за этим стремительная распродажа акций была чем-то ужасающим; в течение часа на бирже царила самая настоящая паника».

Бернэму, как и совету директоров выставки, эта волна финансовых потрясений показалась угрожающей. Если она и вправду означала начало истинной и всеобьемлющей финансовой паники, то момент для этого был самым неподходящим. Для того чтобы Чикаго мог выполнить свои хвастливые обещания превзойти Парижскую выставку и по масштабам, и по числу посетителей, город должен был взвалить на себя гораздо более тяжкое финансовое бремя, чем французы, и принять куда больший поток гостей – пока рекордсменом считалась Парижская выставка, привлекшая большее число людей, чем какое-либо другое событие мирного характера в человеческой истории. При самой благоприятной ситуации выигрыш первенства по числу посетителей выглядел как решаемая задача; при самой неблагоприятной ситуации это было вообще невозможно, в особенности учитывая, что Чикаго расположен внутри континента, а поэтому большинству посетителей выставки потребуется купить билеты на ночные поезда. Железнодорожные же компании заранее и твердо дали понять, что не намерены устанавливать какие-либо скидки на билеты в Чикаго на время проведения выставки.

В Европе и Соединенных Штатах появлялись корпорации, объявлявшие о своей неплатежеспособности, но их истинные намерения оставались на тот момент непонятными – если рассматривать это ретроспективно, то эти действия были правильными.

* * *

30 октября, в самый разгар нараставшей финансовой нестабильности, совет директоров выставки назначил Бернэма начальником строительства с зарплатой, равной 360 тысячам долларов по нынешнему курсу; Бернэм, в свою очередь, назначил Рута главным архитектором и Олмстеда главным ландшафтным дизайнером.

С этого момента Бернэм формально имел возможность начать строительство выставки, однако он все еще не располагал участком земли, на котором выставка должна была разместиться.