Онлайн чтение книги Дикое сердце
Глава 2

Сразу после Пасхи, весной 911 года, в местечке Тросли близ Суассона был созван всефранкский собор духовенства. Посвящался он церковной реформе, которую называли Клюнийской, ибо началась она в бургундском городке Клюни. На соборе предстояло решить вопрос об очищении Церкви и монастырей от пагубного мирского влияния.

Епископ Руанский Франкон прибыл в Тросли одним из последних. Он знал, что среди франков он был словно чужак, и они наблюдали за ним с сомнением и недоверием. Епископ был главой христиан в подвластных норманнам землях, но роскошь его сверкающей двурогой митры, переливы золотого шитья ризы, благоухание заморских благовоний, исходившее от этого тучного надменного прелата, – все говорило, что христианину Франкону совсем неплохо живется под властью язычника Роллона.

– Иуда, – шептали одни.

– Нет, он поразительно хитер, и сам Роберт Парижский покровительствует ему.

– Ничего подобного! Этот руанец умыл руки, как Понтий Пилат, и ему нет дела ни до язычников, ни до христиан. Он думает лишь о своем брюхе и стяжательстве.

Франкон никак не реагировал на эти обвинения. Вместе с другими духовными особами и так называемыми светскими аббатами, а по сути, знатными мирянами, которые распоряжались монастырями, как своей собственностью, Франкон восседал в зале капитула[21]Капитул – собрание членов монашеских общин., слушал речи реформаторов, иногда даже позволял себе вздремнуть, пока сидевший рядом молодой аббат из Суассона не будил его, когда епископ начинал похрапывать.

Франкон вскоре понял, что этот аббат приставлен к нему. Он всегда садился рядом, ходил за епископом, даже отведенные им покои находились рядом.

«Где я мог видеть его раньше?» – гадал Франкон.

У суассонца были приятные черты лица, миндалевидные темные глаза с длинными, как у девушки, ресницами, крупный, но правильной формы нос с легкой горбинкой; ростом высок, ладно скроен. Мог бы и красавцем считаться, если бы не безобразивший его страшный шрам – багровая впадина с неровными краями, оттягивающая вверх уголок рта, словно в презрительной усмешке. Черные, коротко остриженные волосы с выбритой тонзурой открывали с левой стороны (со стороны шрама) торчащий, как безобразный древесный гриб, остаток уха. Люди с такой внешностью обычно запоминаются, но Франкон, сколько ни напрягал память, не смог припомнить, где встречал этого суассонца.

Оставив размышления, епископ Руанский вновь поворачивался туда, где лысый аббат из Клюни продолжал убеждать сильным, хорошо поставленным голосом:

– Подумайте, святые отцы, какое уважение будут иметь в глазах мирян наши обители, ежели монахи предаются в них разврату и чревоугодию, а пение псалмов если и не умолкает, то заглушается лаем охотничьих свор, шумом оружия или ткацких станков, приводимых в движение женщинами, коих монахи селят подле себя. Но разве этому учит устав святого Бенедикта, по которому монах должен выступать как рыцарь Божий, служба которого – молитва и богослужение? Не удивительно ли тогда, что миряне не испытывают никакого почтения к монастырской братии?

В зале стоял гул голосов. Одни священники согласно кивали, другие шумно возмущались, не желая менять укоренившееся положение, третьи слушали с сомнением, мало веря в возможность преобразований. Франкон заметил, как рядом подался вперед суассонский аббат. Этот уж точно примкнет к реформаторам. Что же касается самого Франкона, то его эти проблемы мало волновали. У него в Нормандии монашеский устав соблюдался куда строже, чем у франков, являя собой наглядный противовес хозяевам-язычникам.

Между тем громкий голос аббата из Клюни продолжал греметь:

– А как ведут себя так называемые светские аббаты? Они превращают отведенные Богу монастыри в дворцы-резиденции, даже передают их в наследство своим бастардам, хотя по уставу только монахи могут избирать себе главу из наиболее достойных.

На этот раз шум в зале поднялся неимоверный. Но теперь шумела знать, те, кого называли светскими аббатами и кто отнюдь не желал ради каких бы то ни было богоугодных целей терять столь лакомые куски – принадлежащие им обители.

Франкону это надоело. Может, кто-то и верит искренне в преобразование Церкви, но, по сути, все эти прелаты, знать, дьяки и воины – все они волнуются только о дележе богатств монастырских владений, и вопрос лишь в том, удастся ли церковникам отвоевать земли ретивых светских аббатов. За это они стоят горой. Даже до драк доходит. Вот не далее как вчера духовные аббаты и светские бились, как простые сервы, за земельную межу. Воинственному епископу Шартрскому Гвальтельму прокусили кисть руки в пылу потасовки, а сегодня он уже кричит, что готов даже головой поплатиться за правое дело.

«Об этом ли сейчас думать?» – вздыхал Франкон.

Конечно, реформа нужна, что и говорить. Но о преобразованиях ли сейчас думать, когда завоеватели-викинги готовятся к набегу и скоро разразится новая война? Что тогда будут делать франки, если Роллон, как и задумано, нанесет удар с трех сторон? А этот варвар не тот человек, который отказывается от задуманного. И мечтает он – ни много ни мало – о покорении всей Франции.

Неожиданно Франкона отвлекло от раздумий упоминание кем-то имени Роллона. Он прислушался, ощутив на себе множество взглядов. Оказывается, канцлер короля Карла Простоватого, его верный Геривей Реймский, рассуждал о том, что ежели франкам удастся поднять авторитет своей церкви, то это прибавит ей престижа и в глазах норманнов и они с большей охотой пойдут к купели.

«Чепуха!» – едва не крикнул Франкон.

Но канцлер Геривей смотрел на него, словно ожидая поддержки. Другие тоже повернулись в его сторону. И Франкон встал. Помоги ему, Господи! – сейчас он скажет им все. О том, что никто не усмирит Ролло и его союзников очищением Церкви. Что если христиане-франки и далее хотят спокойно посвятить себя заботам очищения своих обителей, то перво-наперво им следует позаботиться о мире, обезопасить себя, объединиться, забыв вражду и споры, и первыми нанести удар по норманнам… Для пояснения важности этой цели он и приехал в Тросли…

…В тот вечер Франкон удалился в отведенные ему монастырские покои и долго читал, стараясь успокоить нервы. Тексты книг были с недавно введенными в употребление знаками препинания, что облегчало чтение, а книги любимые – Пифагор, Порфирий, Платон. Франкон бережно листал страницы прекрасных книг, но в суть написанного не вникал – мысли прелата были далеко.

Такого поражения он еще не испытывал. Чем обернулась его речь? Позором, провалом, неприязнью к нему, оскорблениями. Франки не поверили епископу Руанскому, назвали шпионом Роллона, подосланным, чтобы сорвать их реформу и втянуть в войну, дабы у Роллона возник повод разбить их. Франкон надрывался, крича и оправдываясь. Тщетно. Его столкнули с кафедры и едва не поколотили. Благо, что рядом оказался этот суассонец с обезображенным лицом, успел вывести его из зала капитула.

Епископ устало опустился на ложе, жесткое по суровому монастырскому уставу, вздохнул, вспомнив свои роскошные перины в аббатстве Святого Мартина. Тоскливо захотелось поскорее вернуться домой, в Нормандию. Прикрыв глаза, он представлял, как блестит Сена, бросая блики на своды быков моста в Руане, как воркуют на галереях сада почтовые голуби, пригревшись на солнышке, или как восхитителен вкус зажаренных в масле креветок, которых умеют готовить только в Руане. И еще с нежностью подумал о маленьком мальчике Гийоме, которого ему давали понянчить, когда рыжая красавица Эмма посещала аббатство Святого Мартина.

Вспомнил, как этот Гийом описал нарядную ризу. И при этом очень серьезно глядел на епископа. При этом воспоминании Франкон улыбнулся. Он был старым, одиноким человеком и очень привязался к ребенку, которого в буквальном смысле принял из лона матери.

Гийом был очень похож на Ролло – сероглазый, с покатым лбом, русыми прядями мягких волос и коротким прямым носом. Для такого малыша он был на редкость серьезен, даже с серебряными безделушками играл с самым сосредоточенным видом.

– Он, как Иисусик на иконах, никогда не улыбается, – порой волновалась Эмма. – Словно знает, что ему уготована нелегкая участь.

Однако Гийом все же улыбался. Дарил свою улыбку, как награду. При этом на щеках его расцветали ямочки и он становился удивительно похож на Эмму.

Франкон вдруг вспомнил, как перед самым отбытием в Тросли, он, как было заведено, трапезничал в обществе Эммы и конунга. Тогда он спросил свою духовную дочь, не желает ли она что-либо передать знатным родственникам. Но Эмма лишь равнодушно пожала плечами. Франкон понимал ее обиду. Эта рыженькая сделала, казалось, невозможное – заставила непримиримого язычника Ролло признать, что наследник Нормандии будет христианином. Однако это ни к чему не привело, и для Каролинга с Робертином она по-прежнему оставалась нормандской шлюхой.

– Что мне до них? – сухо говорила Эмма. – А Ролло мой муж, я не стану унижать его предательством. И я ничего не имею против, если он завоюет их земли. Да и вы сами понимаете, преподобный отец, что Ролло будет для франков хорошим правителем, лучше, чем моя вельможная родня.

Да, рыжая Эмма, отвергнутая франкская принцесса, стала настоящей женой варвара Ролло, она признавала его первенство во всем, а если и происходили между ними стычки, то это было обычное противоборство двух сильных натур, из которых одной все же надлежало быть сильнейшей. Порой Франкону даже казалось, что строптивица Эмма полностью подчинилась своему варвару. Ведь они были семьей. Ролло в угоду любимой жене даже выселил из дворца своих прежних наложниц.

От воспоминаний Франкона отвлек звон колоколов. Было время вечерней службы, и, хотя Франкону не хотелось вновь чувствовать за спиной перешептывание и недоверчивые взгляды, он поспешил в церковь.

Хор в Тросли был великолепен. Слушая прекрасно подобранные мужские голоса, певшие литанию, Франкон на миг забыл обо всех неурядицах.

Помилуй нас, Господи,

Помощь моя от Господа,

Сотворившего небо и землю.

В этот момент кто-то осторожно тронул епископа за руку.

– Светлейший Франкон, не изволите ли после службы навестить Роберта Нейстрийского в его имении Берни-Ривьер?

Епископ оглянулся. Рядом стоял молодой аббат из Суассона.

Сейчас, в полумраке, на него падала тень, скрывая шрам, длинные ресницы затеняли глаза. И Франкон неожиданно вспомнил его. Посланец Роберта к Ролло, позже пытавшийся выкрасть у него Эмму, ее бывший жених Ги Анжуйский! Франкон не знал, что он принял сан во владениях Карла. Но служить, видимо, продолжал Роберту Нейстрийскому.

– Хвалите, рабы, Господа, хвалите имя Господне, – звучал хор.

Франкон согласно кивнул, и Ги тотчас отошел от него. Епископ продолжал вторить словам псалма, но мысли его были уже далеко. Итак, Роберт Робертин, герцог Нейстрийский, или, как его звали чаще, Парижский, дядюшка Эммы по отцу. Что сулит эта встреча? Когда-то Франкон верно служил ему, но со временем они стали встречаться все реже. И вот… Имение Берни-Ривьер, принадлежащее Роберту, совсем недалеко от Тросли.

Ги Анжуйский встретил епископа на галерее монастыря, проводил через сад к калитке, у которой их ожидали несколько охранников, державших под уздцы лошадей. Пожилому тучному Франкону предоставили спокойного мула, Ги же с выправкой былого воина вскочил на горячего гнедого жеребца.

– Сдается мне, вы не так давно променяли кольчугу воина на куколь священника, – заметил епископ, когда они уже ехали по старой римской дороге прочь от Тросли. – И вижу, что вы не оставили службу у своего прежнего сюзерена[22]Сюзерен – правитель, которому присягают на верность., хотя ваше суассонское аббатство находится в королевском домене[23]Домен – главные наследственные земли короля..

Ги чуть повернул к нему лицо в темном обрамлении капюшона. Его сильные ноги в плетеных сандалиях как-то нелепо смотрелись в широких военных стременах жеребца.

– Я служу тому из правителей, с кем наиболее сходятся мои интересы.

– А интересы эти как-то связаны с Эммой из Байе?

Ги не ответил, из чего Франкон сделал вывод, что не ошибся. Что ж, ничего удивительного: рыжая Эмма вполне могла внушать сильную привязанность. Но какие виды сейчас имеет на нее Роберт, раз бывший жених девушки решил примкнуть к нему?

Франкон уже настроил себя на то, что ему придется разочаровать Роберта, ибо тот своим пренебрежением к Эмме лишил ее тех крох родственных чувств, которые она могла питать к нему. Навряд ли сейчас она примет хоть какое-то предложение оскорбившего ее родственника. Поэтому епископ лишь поинтересовался, отчего это Роберт, если у него есть дело к Франкону, не пожелал встретиться с ним в стенах аббатства, а пригласил в свое отдаленное имение.

– Светлейший герцог имеет милость пригласить вас на торжество помолвки его дочери Эммы Парижской с Раулем Бургундским, которая произошла сегодня в Берни-Ривьер, – ответил Ги. И не глядя на Франкона, добавил: – К тому же у него есть к вам дело, огласка которого не совсем желательна.

Послушный мул Франкона мерной иноходью следовал за жеребцом Ги. Епископ размышлял о предстоящей встрече. Он не очень отчетливо представлял себе, как можно избежать огласки во время такого события, как обручение дочери герцога и Бургундского принца. И тем не менее, когда за рекой в сумерках показались строения, его поразила мирная тишина вокруг.

Усадьба представляла собой довольно обширный дом, постройки которого образовывали закрытый двор: сам дом в два этажа с покатой крышей, служебные строения, пекарня, над которой вился дымок. Вокруг шел частокол, окруженный рвом, мост был опущен, ворота приоткрыты, но было так тихо, что Франкону на миг пришла мысль о ловушке. У ворот горел факел, освещая женский силуэт под белым покрывалом. К тому же Франкону было уже поздно волноваться, оставалось лишь надеяться, что герцогу франков незачем поступать вероломно с человеком, столько лет служившим его осведомителем у норманнов.

Последние сомнения епископа развеялись, когда он узнал во встречавшей их женщине герцогиню Беатриссу. Она благочестиво поцеловала перстень епископа, пригласила его в дом, подтвердив известие о помолвке.

– Мы решили не устраивать пышного обручения, так как времена сейчас смутные и герцог, супруг мой, не желает привлекать внимание к союзу с Бургундией.

Герцогиня провела епископа в длинный зал, где Франкон, к своему удивлению, увидел нескольких представителей высшей знати королевства. А в другом конце зала слуги готовили на открытом очаге кушанья, переговариваясь очень тихо, чтобы не мешать сановной беседе вельмож. Да, во всем этом обручении не было помпезности, какую так любит франкская знать, и лишь яркое пламя на стоявших вокруг стола высоких треногах придавало некую праздничность обстановке.

Франкон мельком бросил взгляд на игравшего у огня с собакой подростка, сына Роберта и Беатриссы, принца Гуго. Он был одет по-домашнему – в холщовую тунику и узкие штаны. Так же просто были одеты и сидевшие за столом, кроме, пожалуй, невесты. Но ее можно было понять. Яркое желтое платье и мерцавшая крупными каменьями золотая гривна вокруг тонкой шейки явно были надеты, чтобы понравиться жениху.

Церемония обетов и обмена кольцами, по-видимому, уже произошла, и юная Эмма Парижская с удовольствием разглядывала сверкающее на безымянном пальце кольцо. На Франкона она взглянула лишь мельком, что-то ласково говоря лениво улыбавшемуся Раулю. Он ей явно нравился, и лишь когда Франкон рассыпался в цветистых поздравлениях, соизволила улыбнуться и ему.

«Красивая девочка, – подумал Франкон. – Выглядит моложе своих лет, почти как подросток, хотя ровесница Эммы и ей, должно быть, уже лет двадцать».

Когда герцогиня Беатрисса велела ей и сыну Гуго идти почивать, на лице невесты появилось капризное выражение. Она посмотрела на отца, потом на жениха, но, поняв, что их сейчас интересует только прибывший епископ, покорно покинула зал.

Франкон занял оставленное для него место за столом, обменялся несколькими любезными фразами с гостями Роберта. Помимо самого герцога, Герберта Вермандуа и Рауля Бургундского, на обручении присутствовали ближайший советник Роберта воинственный аббат Далмаций, с аппетитом обгладывающий кость; и благочестивый епископ Шартрский с прокушенной рукой, зябко кутающийся в вышитую пелерину и явно чувствовавший себя неважно. На Франкона он глянул угрюмо – его высокий, в хмурых складках лоб с глубокой бороздой словно навсегда припечатал к его лицу выражение мрачной, почти злой, озабоченности.

Рядом с благочестивым епископом Франкон с невольным удивлением заметил графа Эбля Пуатье, человека из явно чуждого Роберту клана – красивого мужчину, непринужденно развалившегося в кресле и кормившего из рук большую рыжую борзую. Эбль поймал пристальный взгляд епископа Руанского, улыбнулся, чуть скривив рот. Улыбка вышла едва ли не презрительной, нехорошей.

Франкон поспешил отвести взгляд. Наблюдал, как кухари поднесли на вертеле куропаток прямо с огня, пряно пахнущих острыми приправами. Кравчий открыл новый бочонок вина. Девушка-рабыня спешно убрала со стола объедки. Эбль не преминул игриво шлепнуть ее пониже спины.

Герцогиня Беатрисса чуть нахмурилась. Она всегда любила благочестивые манеры и сейчас была покороблена поведением Эбля. Но герцог Роберт успокаивающе улыбнулся жене, взял со стола чашу, звякнув перстнями о ее чеканный обод. Другие тоже выпили, однако Франкон отметил, что ни один из сидевших за столом не был во хмелю, наоборот, все напряженно следили за ним. Франкона разбирало любопытство, но он никак его не проявлял. Изящно ополоснув в поднесенном слугой тазу пальцы, стал разламывать куропатку.

– Отменно, отменно, – похвалил он стряпню. – Многовато перца, но вполне вкусно.

От епископа не ускользнуло, что присевший к столу Ги Анжуйский – единственный, кто проявляет нетерпение и напряженно глядит на герцога, греющего в ладонях чашу с вином. Итак, сделал вывод Франкон, вызвали его в связи с каким-то решением именно герцога, а тот достаточно благороден, чтобы дать Руанскому прелату спокойно поужинать.

Однако первым заговорил Эбль из Пуатье.

– Вы удивили всех нас сегодняшней речью. Кто бы мог подумать, что вы желаете гибели своему благодетелю – язычнику Роллону?!

– Весьма прискорбно, что вы превратно меня поняли, – прожевывая мясо, заметил Франкон. – Все, о чем я пекусь, это приобщение правителя Нормандии, а с ним и его подданных, к сонму христиан. Гибель же Ролло – упаси Господи, – только вызовет анархию в Нормандии, и тогда все эти языческие князьки вновь примутся совершать набеги на христиан.

– Послушать вас, так Ролло едва ли не защитник франков, – фыркнул Герберт Вермандуа.

– В какой-то мере это так, – похрустывая жареным крылышком, кивнул Франкон. – Возможно, это звучит парадоксально, но именно он удерживает язычников, хотя только до того часа, пока сам не прикажет им: ату! Однако у франков еще есть время для объединения. Прискорбно лишь, что они не желают воспользоваться подобным шансом.

– Насколько учит нас опыт, – медленно начал бургундец Рауль, – ни одно объединение франков против северян не имело успеха.

– То-то и оно, – кивнул епископ Руанский. – Каждый из франкских сеньоров печется лишь о своих владениях, но с удовольствием слушает рассказы о том, как норманны громили соседей.

Эбль Пуатье вдруг громко расхохотался.

– Интересно, как бы Роллон отнесся к вашим подстрекательствам? Вы только что хвалили его, но вы ведь желаете, чтобы мы разгромили и уничтожили его. И при этом утверждаете, что хотите лишь спасти его душу от геенны огненной.

Франкон был слишком занят едой, чтобы сразу ответить, и епископ Шартрский Гвальтельм имел время вставить:

– В Священном Писании сказано – побеждай зло добром. А вы призываете нас к войне, и еще неизвестно, не с подачи ли это Роллона вы провоцируете новую резню, или же искренне радеете о погибели вождя норманнов.

Франкон перестал жевать и в упор посмотрел на епископа.

– А кто вам сказал, что франкам под силу победить Ролло? Вот ослабить его, вынудить принять свои условия – тут стоит рискнуть. Пока он не объединил всех норманнов, ибо тогда будет поздно.

– Но вы-то у себя в Нормандии лишь богатеете из-за набегов, – заметил наконец прекративший обгладывать кость воин-аббат Далмаций.

«Они мелют чушь, – с досадой подумал Франкон, – однако, несомненно, хотят испытать меня».

– Вам нечего оскорблять меня недоверием, – оглядывая присутствующих, заметил он. – Я франк, и мне горестно знать, что мои соотечественники терпят поражения в войнах с норманнами. Однако я продолжаю утверждать, что этих завоевателей лучше иметь в союзниках, ибо их власть укоренилась, но союз с ними возможен лишь на условиях, что вы начнете воспринимать их как равную силу, а не как неприятелей, с которыми вас примиряет лишь ваше бессилие.

На красивом лице Эбля появилось яростное выражение.

– Крест честной! Да этот человек просто издевается над нами!

Франкон предпочитал разделываться с куропаткой. Заел ее миндалем, проследил, как кравчий наливает в кубок вина. Над его поверхностью появились мелкие брызги, от аромата спелых, сдобренных пряностями плодов приятно защекотало в носу. Пригубив кубок, епископ краем глаза заметил, как герцог Нейстрийский сделал слугам жест удалиться.

«Вот оно, – понял Франкон, – теперь он заговорит по существу».

Видел, как Роберт переглянулся с остальными, а потом заговорил неторопливо:

– Надеюсь, вера в силу Ролло не помешает вам оставаться нашим добрым союзником? Ибо то, о чем мы намерены вам сообщить, требует полного доверия с обеих сторон и нашей полной убежденности в том, что все ваши призывы к объединению – не просто упражнения в красноречии.

Франкон в упор посмотрел на Роберта.

– Разве у сиятельного герцога за все годы нашего общения не сложилось мнения, что в решительные минуты я всегда проявляю себя его союзником?

Роберт изящно сжимал пальцами чашу с вином. Разглядывал ее так, словно ничего, кроме узора на ее стенках, его не интересовало.

– Хотел бы я знать, как поживает наша родственница Эмма.

– Эмма из Байе, – осторожно начал Франкон, – по-прежнему пребывает в добром здравии. Смею заметить, милостивые господа, что она все так же владеет сердцем Роллона и остается совершенной красавицей.

– О, тогда она может, как Елена Троянская, послужить хорошим поводом к войне, – заметил аббат Далмаций, и Франкон так и впился в него взглядом. Почувствовал, как оживился сидевший рядом Ги Анжуйский. Но Роберт Нейстрийский оставался невозмутимым. Говорил медленно, машинально поглаживая унизанной перстнями рукой холеную бородку.

– Итак, эта женщина так важна для Роллона, что он готов пойти ради нее на все?

Франкон понял, к чему этот разговор. Дело в Эмме. Но какую роль уготовили презираемой франками «нормандской шлюхе» эти важные сеньоры?

– Дьявол и преисподняя! – вдруг стукнул кулаком по столу Эбль. – Ответьте во имя неба, Франкон, готовы ли вы нам помочь, если мы заманим Ролло в ловушку и вынудим его принять наши условия?

Епископ заметил, как на спокойном лице Роберта появилось выражение досады. Он недовольно покосился на Эбля, в то время как остальные зашевелились, занервничали, но все явно ожидали, что же ответит прелат. Однако Франкон медлил. Не спеша поковырял отточенным ногтем мизинца в зубах.

– А приманкой, как я догадываюсь, должна послужить именно Эмма из Байе?

Теперь он смотрел только на Роберта. Герцог откинулся на спинку стула, положил руки на резные подлокотники.

– Дело в том, что среди дьяков-писцов, присутствовавших сегодня в зале капитула, оказался шпион Роллона. Он слышал, как вы призывали франков к союзу против норманнов. О, не волнуйтесь. Мои люди уже схватили его, и он не попадет в Нормандию, если вы согласитесь помочь нам.

Франкон нервно слизывал жир с пальцев. Насколько он знал Роберта, тот никогда не угрожал зря. Проклятье! Ему бы самому пора сообразить, что Роллон – уже не тот простак-варвар, который полагался лишь на силу своего оружия. Становясь цивилизованным, он перенимал у франков умение не только допрашивать людей в пыточной, но и засылать своих соглядатаев.

– Вы медлите, Франкон? – услышал он негромкий вопрос Роберта.

– Думаю, у меня нет выхода. В чем же заключается ваш план?

Роберт согласно кивнул.

– Нам надо выманить Ролло из Нормандии еще до того, как он объединит всех викингов для решительного похода. Мы же, в свою очередь, примем ваши условия и заключим союз между всеми находящимися здесь, чтобы нанести решительный удар. И местом нашего объединения, местом ловушки для Ролло станет город Шартр.

Епископ Шартрский Гвальтельм принял вид мученика и возвел очи горе.

– Мы избрали Шартр, так как это один из наиболее укрепленных городов, где Роллон может застрять надолго, пока Рауль приведет войско из Бургундии, а Эбль – из графства Пуатье. Мы окружим Нормандца и вынудим принять наши условия – то есть креститься и принести герцогу Парижскому вассальную присягу. Так что видите, наши желания совпадают, Франкон, и вам нет смысла отказываться от нашего предложения.

Франкон задумчиво пожевал губами.

«Они хотят прослыть крестителями Ру, особенно герцог. Ведь тогда его престиж во Франкии превзойдет авторитет самого Каролинга, а Роберту, рвущемуся к власти, только этого и надобно. Немудрено, что он пошел на сговор с этими правителями втайне от короля. Не стоит и спрашивать, ведомо ли об их союзе Простоватому. Однако при чем здесь Эмма? Ее охраняют как зеницу ока».

Когда он высказал свои сомнения вслух, Роберт согласно кивнул.

– И тем не менее, если Эмма окажется в Шартре, Роллон последует за ней. Всем известно, насколько он привязан к ней, как охраняет и бережет ее. Мы же надеемся с вашей помощью похитить Эмму.

– С моей помощью? Не ослышался ли я? – Франкон оторопело посмотрел на собравшихся. – Клянусь Вифлеемской Богородицей, но у меня еще не пропало желание сохранить голову на плечах, ибо, сдается мне, ее место именно там.

– Святые кости! – подскочил Эбль. – Я ведь говорил, что этот поп струсит, забудет все свое красноречие, которым пленял нас сегодня, и захочет, чтобы мы без него выгребали каштаны из золы.

Теперь Роберт улыбнулся – улыбка была нехорошая, почти угрожающая. Не сводя глаз с Франкона, герцог заметил, что если тот не желает, чтобы его речи на соборе дошли до Ролло – он примет их условия. И герцог стал объяснять, насколько удобной ловушкой для норманнов окажется Шартр и к каким великим последствиям может она привести, если Ролло попадет в нее.

Франкон почти не слушал его. Он лихорадочно соображал. Нет, он совсем не желает, чтобы Ролло уличил его в предательстве, как и в попытке похитить Эмму. Пожалуй, в похищении и был какой-то смысл, но эти люди не понимали, что Ролло недоверчив и проницателен, как царь Ирод, и у него просто нюх на измены. Франкона прошибал пот при одной мысли, что его могут в чем-то заподозрить.

Он воспользовался первой пришедшей в голову мыслью и, перебив Роберта, стал говорить, что весь их план с Эммой в качестве приманки может потерпеть крах, ибо, несмотря на кажущееся согласие между Роллоном и его женой, их семейная жизнь изобилует ссорами и Эмма как-то даже прилюдно грозилась покинуть мужа. Поэтому ее внезапное исчезновение может быть расценено как побег. А тогда Ролло, не имеющий привычки прощать предательства, вряд ли откажется от плана завоевания Франкии ради того, чтобы очертя голову вести своих людей к хорошо укрепленному Шартру.

Закончив речь, Франкон был удовлетворен тем, как скисли лица собравшихся. Однако Роберт оставался невозмутимым.

– А если Эмма исчезнет вместе с наследником?

Франкон только заморгал.

– Воистину вы говорите невозможные речи, мессир. Гийом Нормандский еще дитя, но вместе с тем он пока наша единственная надежда, что когда-нибудь Нормандия станет христианской. К тому же я не могу представить, как вы собираетесь похитить жену Ролло, да к тому же еще с младенцем.

Возможно, он сказал это излишне запальчиво, ибо если судьба Эммы его не очень-то волновала, то этот мальчик, его крестник, был дорог епископу не только как христианин, но и как ребенок, к которому он прикипел всем сердцем.

В это время Далмаций повернулся к Роберту.

– Я думаю, настало время ознакомить преподобного епископа Руанского с нашим планом.

Герцог согласно кивнул, сплел пальцы, пристально глядя поверх них на Франкона темными глазами.

– Насколько известно, одним из условий нынешнего перемирия с Ролло, с вашей легкой руки, стало возвращение в нормандский монастырь Святого Адриана близ местечка Эвре мощей этого мученика[24]Во время набегов викингов монахи, покидая обители, увозили мощи святых, что влекло за собой падение престижа монастырей и, следовательно, их обнищание.. И я собираюсь вернуть их, но при условии, что вы, как глава нормандских христиан, организуете шествие в Эвре, куда и будут доставлены мощи. Подобное не вызовет у Ролло особых подозрений, но вам следует уговорить Эмму принять участие в крестном ходе. И она должна будет взять с собой сына. Дальнейшее уже не будет зависеть от вас.

Франкон перевел дыхание. В том, что предложил Роберт, лично для него не было ничего опасного. И он кивнул, соглашаясь, хотя про себя уже решил сделать все, чтобы Эмма не брала с собой Гийома. Однако теперь епископу стало любопытно, как же они задумали совершить похищение, ибо маловероятно, чтобы жена и сын конунга отправились в путь без надлежащего эскорта и внушительной охраны.

– Дело в том, достопочтимый отец Франкон, – начал Роберт, – что у нас есть человек, который сможет выманить Эмму с ребенком в лес, где мы будем ожидать ее.

Франкон невольно покосился на Ги Анжуйского, однако тот сидел потупясь. «Нет, этот не чета Роллону. Эмма не станет рваться к нему от горячо любимого супруга».

Но тут Роберт обратился к жене:

– Думаю, настало время познакомить епископа Руанского с дамой из Этампа.

Франкон был несколько озадачен тем, что герцог отдал распоряжение привести «даму из Этампа» не обычному прислужнику, а собственной жене. Это могло означать, что либо сия дама близка к чете Робертинов, либо герцог желает, чтобы как можно меньше людей знали о ее присутствии здесь.

Франкон ощущал на себе взгляд Робертина, прямой, испытующий. Даже при неровном свете горящих в чашах на треногах огней это было заметно. А рядом нервно перебирал четки Ги Анжуйский. Франкон даже на расстоянии чувствовал его напряженность. Этот, пожалуй, больше других заинтересован в похищении Эммы. К пище не притрагивался, в то время как Эбль, Герберт Вермандуа и остальные продолжали спокойно трапезничать.

Самым невозмутимым и словно бы не реагирующим на происходящее казался сидевший возле Роберта аббат Далмаций, полусвященник-полувоин, хороший стратег, но плохой священнослужитель, человек невежественный, но обаятельный и неглупый. Недаром Робертин сделал его своим приближенным и доверил командование большинством своих вавассоров[25]Вавассоры – служилые люди, наемники в войске сеньоров.. Сейчас Далмаций невозмутимо жевал изюм и даже дружелюбно подмигнул наблюдавшему за ним Франкону.

Наконец сзади послышался шелест одежды. Сначала из полумрака появилась герцогиня Беатрисса. Шедшая за ней женщина была гораздо выше, двигалась, как плыла. Ее длинная, почти до колен, пенула[26]Пенула – накидка-пелерина с мягким капюшоном. Святых и Богоматерь в произведениях живописи обычно изображают облаченными в пенулу. была темного цвета, как у монахини, и это сходство усиливал большой серебряный крест на груди. Лицо почти скрывал капюшон. Приблизившись, женщина поклонилась епископу, взяла его руку в свои, приникнув губами к перстню.

– Отец мой, благословите.

Франкон вздрогнул. Он узнал этот низкий тягучий голос, скандинавский акцент, но все еще словно боялся поверить своей догадке. И когда женщина подняла к нему лицо, невольно перекрестился.

– О великий Боже! Снэфрид?

Ошибиться было невозможно. Эти глаза – удлиненные, чуть раскосые, один блекло-голубой, другой – темный, как ночь… Да, перед ним, несомненно, была первая супруга язычника Роллона, та, кого в Нормандии все величали Белой Ведьмой.

Франкон еле перевел дыхание. Растерянно взглянул на Роберта, на Беатриссу, потом опять перевел взгляд на Снэфрид. Видел, как Лебяжьебелая медленно выпрямилась. Она стояла, сцепив тонкие белые пальцы, голова смиренно опущена. Снэфрид держалась, как христианка, но крест на ее груди казался епископу кощунством.

– Что означает сие?

Ответил герцог:

– Преподобный отче, позвольте представить вам нашу подданную, госпожу Агату из Этампа, нашу верную союзницу.

Франкон все еще ничего не понимал и вздрогнул, когда Эбль из Пуатье громко расхохотался.

– Не правда ли, такую красавицу тяжело забыть, Франкон, какое бы имя она ни носила!

И он поведал епископу, как эта женщина, оставив викингов, прибыла к нему, заявив, что готова принять крещение. После этого она испросила разрешения отбыть к герцогу Роберту, ибо имела к нему дело. Роберт принял ее милостиво и даже дал ей господский манс[27]Манс – земельный надел с усадьбой. с крепостными в районе города Этампа, в самом центре своих владений. Она же, в свою очередь, поведала герцогу об основных местах стоянок язычников, указала все их слабые оборонительные места, что и дало возможность Роберту почти захватить Вернон, а также потеснить норманнов на Луаре.

Именно «дама из Этампа» предложила план похищения Эммы, заверив, что Ролло, который под Сен-Мишелем готов был погибнуть в водах прилива ради спасения рыжей девушки, не задумываясь последует за ней куда угодно, и франкам не составит труда заманить его в западню.

Во время этой речи Франкон внимательно вглядывался в Снэфрид, спокойную, невозмутимую, с лицом бледным и словно бы безучастным. Она была все еще красива, эта женщина, но даже при неровном свете факелов было заметно, что она постарела: деформировались, словно измялись, бледные губы, отяжелели линии шеи и подбородка, от крыльев носа пролегли вялые складки.

Время все-таки подчинило себе Белую Ведьму, и, видимо чувствуя это, она решилась оставить своего нового возлюбленного Рагнара. А может, считала, что он недостаточно могуществен, чтобы помочь ей отомстить Ролло. Ибо вряд ли такая женщина смирится с тем, что ее отвергли ради другой.

Все эти мысли с молниеносной быстротой проносились в голове Франкона, пока он краем уха ловил речь герцога о том, что эта женщина, в прошлом язычница и разбойница, ныне уверовала в учение Христа. Франкон ни на миг не допускал, что Снэфрид искренна в своей вере, не верил в ее показное смирение и напрямик осведомился, какое отношение имеет новоявленная Агата из Этампа к плану похищения Эммы. Заметил, как по устам финки при этом скользнула недобрая улыбка.

– Есть у меня власть над этой женщиной, – тихо начала она. – И я обязуюсь заставить ее выйти куда угодно, если мой господин Роберт прикажет мне сделать это.

Герцог довольно кивнул.

– Агата из Этампа уже демонстрировала нам свои удивительные способности. Поэтому если вы сможете заставить Эмму с сыном на время уехать от Роллона – а встреча мощей Святого Адриана как раз прекрасный повод для этого, – то эта женщина вызовет ее туда, где буду ожидать ее я со своими людьми. Мы отвезем Эмму и мальчишку в Шартр, куда, несомненно, правитель языческих земель последует не только по зову сердца, но и для того, чтобы не быть осмеянным как человек, у которого похитили жену.

Франкон глядел в неподвижное лицо Снэфрид. Так вот за какую услугу она добилась земель от Роберта!

Епископ вдруг словно почувствовал, как за невозмутимостью Снэфрид скрывается клокочущая огненная лава гнева и ярости, а между тем на ее лице не дрогнул ни один мускул. И он ясно осознал, что перед ним стоит само воплощение зла.

– Как нам расценивать ваше молчание? – вывел Франкона из оцепенения негромкий вопрошающий голос Роберта. Его темные брови сошлись на переносице.

И все же Франкон решился.

– Одно слово, мессиры. Всем известно, что эта женщина имеет основания недолюбливать Эмму. Готовы ли вы отдать жизнь Эммы и судьбу Гийома в руки отвергнутой жены Роллона? Кто знает, передаст ли она вам в руки ту, на которую вы возлагаете такие надежды, или посчитает нужным свести счеты с соперницей сама?

Ги Анжуйский резко повернулся. Он впервые подал голос:

– Та, о ком вы говорите, подвергает свою душу куда большей погибели, живя в блуде с демоном Ру. Что же касается этой женщины… Я неотлучно буду при ней, дабы из рук в руки принять Эмму. К тому же…

– К тому же, – перебил его Роберт, – никто просто так не решится отказаться от поместья с усадьбой, лугом и виноградниками.

Франкон пожевал губами. Зная Снэфрид, он не очень верил в ее меркантильность, впрочем, когда не за горами старость… Но куда больше он верил в заботу об Эмме этого анжуйца.

И тогда он возвел очи горе.

– Да свершится воля Божья. Я готов помочь вам и удалить Эмму от Роллона.

Еще какое-то время он беседовал, обсуждая подробности похищения. Франкон так и не заметил, когда удалилась Снэфрид. Она точно растаяла во мраке среди сводов.

И так же беззвучно она вновь появилась перед ним, когда он в сопровождении Ги Анжуйского вышел из усадьбы.

Ги только отошел к конюшням, чтобы привести мула и растолкать задремавших на сеновале охранников, как Франкон оказался лицом к лицу с бог весть откуда возникшей Снэфрид. Он отшатнулся, когда она сжала его локоть с неженской силой.

– Только попробуй что-то сорвать, колокольный страж, – произнесла она на своем языке, но так невозмутимо, словно вновь просила у него благословения.

Теперь это была прежняя Снэфрид. Еле различимая в полумраке, она показалась ему еще более жуткой. Франкону с трудом удалось сдержать дрожь в голосе, когда он, потирая локоть, произнес:

– Ты все же дождалась своего часа, Снэфрид.

Уголки ее губ чуть приподнялись на совершенно неподвижном лице.

– Когда-то я поклялась, что отомщу. И мое время пришло. Нет, поп, я не хочу убивать их, но я не позволю этим двоим, которых ненавижу все сильнее, и далее наслаждаться своим счастьем. Я разобью им сердца. И эта рыжая узнает, каково это, когда он откажется от нее, уличив в предательстве. А если не откажется… Что ж, значит, он глупец, и я отомщу ему, лишив королевства, загнав в ловушку, отдав его этим псам, которые считают себя христианами, но вмиг превратятся в волков, едва почувствуют запах его крови.

По спине Франкона прошел холодок от зазвучавшего в ее мелодичном голосе металла.

– Ты так уверена, что твоя месть свершится?

– О великий Один – это так! Ибо не зря я приползла на брюхе к франкам. И я гадала на рунах все это время, пока они не предсказали мне, что этим двоим больше не быть вместе. Слышишь, Франкон, судьба разведет их, и роль судьбы исполню я!

Во дворе замелькал свет огня. Ги вел к крыльцу взнузданного мула для епископа. Горящий факел в его руке на миг осветил лицо финки – искаженно-спокойное в своей ненависти. В следующий миг она отступила в тень ниши, словно ее опять принял мрак.

Всю обратную дорогу Франкон только и думал, что сделает все, чтобы уберечь своего крестника от ярости Белой Ведьмы.