Онлайн чтение книги Джем и Дикси Gem & Dixie
1

Два доллара и двадцать пять центов – вот и все, что осталось в банке, которую мы с Дикси прятали в нашей комнате. Эта старая банка хранила отложенные на стирку деньги и отчетливый, стойкий запах маринада. Очередь за обедом движется медленно, и я, сунув руку в карман, снова и снова пересчитываю монетки кончиками пальцев, как пересчитывала и на уроке английского, и на психологии, и на граждановедении. Я считаю их снова и снова, боясь, что они вдруг окажутся ненастоящими, исчезнут, будто и не было. Как обычно исчезает все в моей жизни.

Мне не хватает семидесяти пяти центов, но я смиренно позволяю очереди нести меня дальше, вдоль рядов с едой. Это похоже на игру в русскую рулетку, с той лишь разницей, что на кону стоит обед. Может, у Луки из кафетерия найдется для меня семьдесят пять центов? А может, мне добавит кто-то из стоящих за мной ребят. Остается только надеяться, что среди них найдется тот, кто будет достаточно нетерпелив для того, чтобы осветить мой голодный день актом милосердия во имя продвижения очереди.

Тоскливо урчащий живот заставляет меня вспомнить батончик мюсли, проглоченный после урока испанского день назад. Больше я ничего не ела.

Я нетерпеливо переминаюсь на месте и оглядываюсь по сторонам. Прямо передо мной стоят девятиклассники – Денни Миллер и Адам Джонсон. Позади – Тримейн Альварадо и Кэти Плант. Тримейн играет в моей школьной команде по волейболу. Мы встречаемся взглядами на площадке, иногда сталкиваемся плечами при подаче. Она врезается в меня безмолвно, без извинений – ни единого намека на то, что Тримейн вообще замечает, что врезалась в человека. В живого, настоящего человека, у которого даже есть имя. Кэти же считала забавным называть меня Джим и других к этому подбила. Я не знаю, кто хуже: люди которые не знают, что у тебя есть имя, или те, которые намеренно его коверкают. Суть в том, что я в жизни не попрошу у этих двоих одолжить мне денег.

Не то чтобы мне хочется одалживать деньги. Но когда ты голоден, реально голоден, то стыд уходит на второй план. А упросить Денни и Адама легко, они до сих пор выглядят как семиклассники.

– Денни, – окликаю я.

Денни и Адам оборачиваются на меня почти синхронно. На лицах удивление. Их явно поразил сам факт того, что я знаю, как зовут одного из них. Я его знала, потому что они оба были в списках прошлого школьного концерта, который вывесили у кабинета школьного психолога. А я проводила там много времени. Я также знала, что Адам играет на кларнете, а Денни на трубе и у него даже есть сольная партия. Денни и Адам – два одинаково тщедушных парня с жидкими волосами и плохой кожей. Адам, правда, немного повыше. К слову, только это и помогает их различать.

– Можно мне занять семьдесят пять центов?

– У меня? – Денни, тот, что пониже, тычет в себя пальцем.

– Да у любого из вас.

Очередь снова продвигается, и запах равиоли с чесночным хлебом становится просто невыносимым. Мой голодный желудок болезненно сжимается.

– Я пользуюсь карточкой, – отвечает Денни.

– И я.

Они отворачиваются. Можно подумать, если родители завели им карточки для школьного кафе, то это мешает им носить с собой немного наличных.

Подавшись вперед, я склоняюсь к самому уху Денни:

– Ну, может, у тебя найдется хоть немного монет?

Он молча качает головой и отодвигается. Я задумалась, стоит ли рассказать об этом мистеру Бергстрому на нашей встрече сегодня, и если стоит, то как рассказать об этом так, чтобы выставить себя в лучшем свете.

Не оставляя надежды, я поворачиваюсь к Адаму:

– Ты ведь знаешь Дикси Тру?

Это срабатывает, как я и рассчитывала.

Адам оборачивается:

– Да, знаю.

– Она учится с нами на социологии, – добавляет Денни, – и на английском.

– Дикси – моя сестра.

Может быть, если они будут об этом знать, то я покажусь им интересной, а не странной.

Они обмениваются взглядами.

– Серьезно? Она твоя сестра?

Голос Денни срывается, переходя в смех. Адам лишь сдавленно хихикает.

– Не верите – спросите у нее сами.

Я знала, что они не спросят. Такие мальчишки, как они, – прыщавые, тайком играющие с экшн-фигурками – отваживаются только украдкой поглядывать на Дикси. Заговорить с ней им точно слабо.

Из кармана Денни наконец-то показывается смятый доллар.

– Вернешь мне завтра, договорились?

– Конечно, – киваю я.

Две минуты спустя на моем подносе уже красуются ароматная порция равиоли с чесночным хлебом, печального вида салат с парой сухариков и пакет молока. Стоящий на кассе Лука разочарованно качает головой:

– Я все видел, Джем.

Я молча протягиваю ему три доллара. Вздохнув, парень передвигается на табурет, шелестя рукавами школьной ветровки, и пробивает мой заказ.

– Я все им верну.

– А может, будет проще попросить родителей заполнить заявку на бесплатные обеды, раз у тебя вечно нет денег? Сколько еще тебе напоминать?

Я смотрю на потрескавшуюся, затертую желтую школьную эмблему на его груди – лев, потерявший половину гривы и треть морды в неравной схватке со временем.

– Хорошо.

– Хорошо – хорошо, – передразнил он, – ты всегда так говоришь, а потом я вижу, как ты выпрашиваешь четвертаки у этих несчастных девятиклассников в очереди. А осенью у тебя внезапно появляются деньги. Что происходит, Джем?

– Я же работаю каждое лето, у меня остается немного сбережений на осень.

Лука не знает, что я потеряла эту работу еще в январе.

– Вот твоя сдача.

– Но…

Я точно знаю, что завтрак стоит три доллара. Ровно столько я и заплатила.

– Твоя сдача, Джем, – с нажимом повторяет Лука и кладет в мою ладонь четыре четвертака.

– Это, должно быть, я?

Сегодня в кабинете мистера Бергстрома красуется новенькая доска. Взяв в руки маркер, он схематично рисует на ней фигуру человека – неровные палочки и такой же неловкий кружок. Тонкие ручки растопырены в разные стороны, ноги неестественно приподняты – нарисованный человечек явно летит вниз, свободно и одиноко. И ему не за что ухватиться.

– Что ж, художник из меня так себе, но ты угадала, Джем. Это ты.

Пара коротких взмахов маркером – и невидимый ветер взметает на маленькой головке пряди волос. Довольно хмыкнув, Бергстром щелкает колпачком.

– Ну что, похоже? Мне кажется, ты чувствуешь себя именно так. Я прав?

– Я не знаю.

Правда не знаю, точно ли я одинока в своем падении так же, как мой маленький аватар, но то, что в падении нарисованного человечка намного больше свободы, чем в моем сердце, кажется очевидным. Немного подумав, я поднимаюсь со своего места и протягиваю руку к маркеру. Пара штрихов – и вокруг фигурки появляется аккуратный квадрат. Коробка. Или клетка?

– Черт, это глупо.

Я стираю рисунок с доски одним движением тряпки.

– Тебе виднее, Джем, – улыбается Бергстром.

Эта непривычная, такая добрая и участливая улыбка на открытом и приятном лице психолога – единственное, что успокаивает меня на этом сеансе. Бергстром умеет смотреть на тебя так, что ты перестаешь чувствовать себя подопытным в лаборатории, как это было с прежним психологом. Да, Бергстром определенно лучше старого мистера Скарсгарда, имевшего привычку постоянно хмурить брови так, будто ни одно мое слово не имеет для него ни малейшего значения. Я уверена, что старик искренне пытался мне помочь, но выходило у него это, откровенно говоря, не очень.

Обычно мы виделись пару раз в неделю – либо в назначенное время, либо вот так, как сейчас: прямо посреди учебного дня. Эти сеансы стали для меня такими привычными, что мне сложно даже представить, как другие ученики умудряются проучиться весь семестр, даже всю среднюю школу, так и не попав в кабинет школьного психолога. Мне повезло значительно меньше: я загремела в этот кабинет еще на первом курсе. После одного инцидента на уроке алгебры мой учитель самолично отправил меня к Скарсгарду, и с тех пор я стала его постоянным посетителем. А теперь на смену ему пришел Бергстром.

– Что это за коробка? Это была именно коробка, верно?

Я молча пожимаю плечами.

– Кажется, я понимаю. Ты чувствуешь… – Он осекается, не завершив предложение, и задумчиво хмурит брови.

– Нет. Я всего лишь хочу сказать, что вы не можете просто взять и оставить меня в одиночестве там, – продолжаю я, ткнув маркером в сторону доски. – Вам придется нарисовать Дикси, маму, нашу квартиру и школу.

– Джем, ты сама говорила, что чувствуешь себя одиноко.

– Я знаю.

Опускаюсь на колени, сплетаю ладони в крепкий узел. Ногти до боли впиваются в кожу. Кабинет психолога вдруг кажется мне слишком маленьким, слишком душным. Покачав головой, я не могу выдавить из себя ни слова. Понятия не имею, как объяснить это чувство, это странное одиночество, которое я чувствую везде – в школе, дома, даже здесь. Я будто заперта в крошечной комнате, где не могу сделать ни шага, ни вдоха, как бы мне ни хотелось.

Бергстром молча смотрит на меня. В карих, немного маленьких для его округлого лица глазах загорается теплый огонек.

– Все в порядке, Джем, – произносит он. – Я знаю, что иногда бывает сложно подобрать нужные слова.

Мои ладони медленно разжимаются. Я делаю глубокий вдох.

– Что-то не так с мамой?

– Все в порядке.

– В порядке? В прошлый раз ты выглядела очень обеспокоенной, когда говорила о ней. И о Дикси.

Видимо, в прошлый раз я сболтнула лишнего. Мистер Бергстром умеет развязать мне язык, и я действительно много рассказываю ему. Конечно, это бесспорно помогает – просто сесть и выплеснуть все, что накопилось за неделю. Но ночью меня накрывает паника, и я мечусь в постели, не в силах заснуть от мысли, что я сказала слишком много. И все, что я так долго носила в своем сердце, больше мне не принадлежит.

– Вы сами попросили меня не переживать за них слишком сильно. Я пытаюсь.

– Что ж, вообще-то я сказал, что в идеале не ты должна волноваться за маму, а она за тебя. Но я прекрасно понимаю, что это проще сказать, чем сделать. Особенно в случае с Дикси, – улыбается Бергстром. – И я вижу, что ты все равно беспокоишься за них, Джем.

Ничего не ответив, я бросаю быстрый взгляд на часы.

– Мне нужно идти. Сегодня утром мой автобус опоздал, и теперь меня ждут на отработке.

– Ну хорошо, – кивнув, психолог откидывается на спинку стула. – Планировать новую встречу с тобой я не буду. Приходи сама, в любое время. Я всегда рад тебя видеть.

Наши сеансы всегда заканчивались этой короткой, простой, но такой теплой фразой. Он всегда рад меня видеть. И я знаю, что это действительно так.

К моему возвращению домой на город успевают опуститься сумерки. Из-за того что я была на отработке, я пропустила свой автобус и пришлось идти пешком. Холод, тьма и сырость Сиэтла ложатся на плечи одеялом, которое, кажется, весит целую тонну. Сейчас уже март, так что погода скоро улучшится и дни станут длиннее, нужно только подождать.

Из-за того что пришлось идти пешком, я лишилась своей послеобеденной сигареты на любимой скамье в парке. Сигарета всегда была моим тайным способом отвлечься и отдохнуть на пути домой. Без нее все идет наперекосяк.

Ворота, стоящие на страже нашего многоквартирного дома, приоткрываются, пропуская меня внутрь. Расклеенные по всему подъезду объявления настойчиво призывают местных жителей тщательно закрывать ворота, угрожая уже случавшимися здесь «криминальными инцидентами». Несмотря на это, большую часть времени ворота по-прежнему остаются гостеприимно открытыми. Передо мной темный коридор, ведущий к лестничной клетке. Коридор, который всегда пугал меня до чертиков. Прикрыв за собой ворота, я проверяю замок. Затем зачем-то проверяю его снова, игнорируя внутренний голос, убеждающий меня в том, что все в порядке. Сделав всего несколько шагов по коридору, я резко разворачиваюсь и возвращаюсь, чтобы еще раз все проверить. И только после этого, предусмотрительно сжав в руке перцовый баллончик, я поднимаюсь на три лестничных пролета и захожу в квартиру.

Дикси уже дома. Разбросав по полу свои тетради с домашней работой, девочка устроилась перед телевизором – сэндвич в одной руке, телефон в другой. Я видела ее в школе утром, и она уже успела переодеться: вместо джинсов и толстовки на ней красуются коротенькие шорты, натянутые поверх колготок, и зеленая футболка с глубоким вырезом. Как обычно, это она выглядит как старшая сестра, а не я.

Услышав шаги, Дикси вскидывает голову:

– Ты что, действительно украла деньги у новичков?

Я решаю не спрашивать, откуда она об этом узнала.

– Не украла, а заняла.

– А зачем нужно было говорить, что я твоя сестра?

– Вообще-то, ты и есть моя сестра.

– Спасибо, что опозорила меня, Джем.

– Не благодари.

Поднявшись в спальню, я кладу рюкзак на подушку, повернув его лямками к стене. Ключи занимают привычное место на картонной коробке, выступающей в роли тумбочки. Ботинки я кладу внутрь, аккуратно, шнурками наружу. Повесив курку на дверную ручку шкафа, натягиваю толстые домашние носки. Каждый раз, когда Дикси замечает такие мои «привычки», она дразнит меня и говорит, что у меня обсессивно-компульсивное расстройство. Но мистер Бергстром задал мне кучу вопросов и сказал, что не может мне поставить такой диагноз. Скорее, у меня просто есть ряд ритуалов, которые помогают мне почувствовать, что я контролирую ситуацию. «К тому же, судя по тому, что ты рассказываешь о своем районе, дважды проверить замок – не лишнее», – сказал как-то Бергстром. Прежде чем вернуться в гостиную, я дважды проверяю положение всех вещей в комнате и напоследок заглядываю под кровать, чтобы убедиться, что моя заначка сигарет все еще там.

Сэндвич Дикси так соблазнительно пахнет луком, что мой живот снова начинает тоскливо урчать.

– Это Наполеон принес?

«Разве это не очевидно?» – написано на ее лице, когда она поворачивается ко мне, молча продолжая жевать.

Наполеон – парнишка лет двадцати, работающий в забегаловке в паре кварталов от нас. Для Дикси – всего лишь еще один несчастный из армии влюбленных в нее по уши.

– Можно кусочек?

Мне кажется, что с тех пор, как я пообедала, успело пройти лет сто, не меньше.

– Нет, – отрезает она, но ее рука, протянувшая мне сэндвич, говорит об обратном.

Я опускаюсь на пол позади нее и откусываю кусочек. Потом еще один. Жареная говядина. Авокадо. Чеддер. Тонко нарезанный красный лук на хрустящей булочке. Если Наполеон решил выразить все свои чувства к Дикси в форме самого совершенного сэндвича, у него это получилось с блеском. Я глотаю острые, щедро смазанные горчицей кусочки, почти не жуя.

Дикси молча наблюдает за моей жадной, почти варварской трапезой.

– Можешь доесть, если спустишься за бельем вместо меня.

– Ты что, стирала? На какие деньги?

– На мои.

– Я не собираюсь спускаться туда посреди ночи.

– Еще не ночь.

Она пытается отнять у меня сэндвич, но я тут же отнимаю руку:

– Тем не менее уже темно.

– Я постирала и твои вещи, Джем. Ты что, хочешь остаться без них?

Дикси снова тянет ко мне руку, пытаясь отнять мой скромный ужин.

– Ладно, – сдаюсь я.

С удовольствием прикончив свой сэндвич, я отправляюсь на кухню, чтобы выбросить белую бумагу, в которую он был завернут.

– Ну что, сегодня сходила на встречу со своим психиатром?

– Он не психиатр, Дикси. Он школьный психолог.

Открыв холодильник, я обнаруживаю тортильи, начатую пачку зеленых бобов, кетчуп и белую пластиковую упаковку сливочного масла, которого едва ли хватит на чайную ложку. Все как и утром.

– Попроси его отправить тебя к настоящему психотерапевту и скажи, что тебе нужен аддерал. Сможешь продавать его в школе. Будут хоть какие-то деньги.

Я слышала, что Дикси помогает каким-то старшекурсникам продавать свои рецепты в школе.

– Я подскажу, какие симптомы тебе лучше назвать, – не отстает она.

– Нет уж, спасибо.

Я с содроганием представляю, как буду спускаться вниз, в нашу прачечную. Лампочки, скорее всего, снова перегорели, и там стоит кромешная тьма. Вдобавок оттуда доносятся странные звуки – то ли молния стучит о дверцу сушилки, то ли снуют в темноте крысы.

– Давай сходим вместе, а? – умоляюще тяну я.

Дикси поднимает голову, оторвавшись от домашней работы. Кажется, она обращается не ко мне, а к стене напротив:

– Ну вот, опять начинается…

– Что?

– Что? – передразнивает она. – Если ты не заметила, я уже разулась.

– Ну так надень обувь.

За обувью приходится идти в спальню. Когда я возвращаюсь, Дикси уже ждет у дверей, натягивая шлепанцы на обтянутые колготками ноги.

– Спорю на что угодно, что в них ты свалишься с лестницы и умрешь, – фыркаю я, наблюдая за тем, как она ковыляет, шаркая подошвами.

Сестра лишь пожимает плечами.

Я нагибаюсь, чтобы завязать шнурки.

– А где мама?

– Еще не вернулась.

– Откуда?

– Мне-то почем знать?

Я выпрямляюсь и ловлю взгляд Дикси.

– Как думаешь, Наполеон угостил бы меня сэндвичем?

Дикси звонко смеется в ответ.

– Боюсь, тебе за это придется показать ему грудь.

– Ах, так вот как это работает?

– Нет, конечно, Джем! Я же шучу! Неужели ты и правда подумала, что я…

Она качает головой.

– Ты никогда не понимаешь моих шуток, Джем.

На самом деле все это не имело никакого значения. Я и так знаю, почему Дикси достаются сэндвичи, а мне нет.

Дикси красивая. В нашей семье никто не может похвастаться лицом с обложки, но красота Дикси другая. Она из тех девушек, которые притягивают взгляд, на которых хочется смотреть снова и снова – украдкой, тайком, пока не поймали с поличным. В ее внешности удивительным образом сплелись мягкость и жесткость, вызывающая притягательность и бескомпромиссная недоступность. Ее мягкая фигура, ее прическа, выражение лица, когда она удивляется, злится или смеется, – в Дикси очаровательно все. Но есть в ней и другое – жесткое, неприступное, даже пугающее. Что-то, что с первого взгляда дает понять: Дикси и пальцем не тронуть без ее разрешения. И этого разрешения не будет.

Это странное очарование проснулось в сестре еще в средней школе. К тому времени, как она перешла в старшие классы, любому хватало и пяти минут в ее компании для того, чтобы напрочь потерять голову. Всего пять минут в обществе этой девчонки – и ты уже хочешь покупать ей еду, дарить всякие безделушки, прикасаться к ней, вызывать у нее улыбку. Девочки мечтают дружить с ней, мальчики – встречаться. Для Дикси делают сэндвичи, пополняют счет телефона. Ее обожают. А в это время я, ее тусклая тень, брожу по школе в одиночку и пытаюсь понять, как заставить кого-то хотя бы запомнить мое имя.

Мы молча пялимся друг на друга. Наверное, сестра думает, что это очередная странная игра, гляделки: кто первым сдастся и отведет взгляд, тот и проиграл. А я всего лишь пытаюсь разглядеть в глазах Дикси себя, увидеть себя ее глазами. Интересно, вглядывается ли она в меня так же, как вглядываюсь в нее я? Замечает ли детали – мое лицо, мою одежду, фигуру? Ищет ли она себя во мне так, как я ищу себя в ней?

И вдруг я слышу ее смех:

– Ты такая жуткая, Джем. Уверена, те девятиклассники были в ужасе от твоих глаз.

Я боюсь показать ей, что не люблю, когда надо мной подшучивают, поэтому просто выпучиваю глаза еще больше, пытаясь сделать взгляд еще более жутким.

– Брр! – Дикси кривится в притворном ужасе. – Пойдем уже, пока все крысы не вылезли.