Онлайн чтение книги Драма в Гриффин‑холле, или Отравленный уик-энд
Глава восьмая, в которой Матиас Крэббс преподносит родственникам ещё один сюрприз и вновь не находит понимания

– Как ты это перенёс, Филипп? Как ты выдержал? – в голосе Оливии слышалась мука.

Филипп медленно выдохнул струйку дыма. Он стоял вполоборота к сестре, за его спиной сияли ярко освещённые окна гостиной. В воздухе до сих пор чувствовалась гроза, розы поникли под тяжестью дождевых капель. Устало вздохнув, он ответил:

– А как ты думаешь, как я выдерживал все эти годы заточения в Уиллмилле? Шепотки за спиной, перерастающие в прямые насмешки, внимательные взгляды менторов, издевательства старших учеников? Всегда находился кто-то, кому прискучивали обычные развлечения. И тогда вспоминали про «бедняжку» Адамсона, сына безумной матери и распутного отца. Ты и не представляешь, что мне порой приходилось выслушивать. Отцы моих однокашников могли спускать состояния на скачках, проигрывать семейное наследство за игорным столом, предаваться самым гнусным порокам. Их матери заводили любовников, производили на свет незаконных отпрысков. Но это было не в счёт – ведь всё происходило тайно, без огласки. Титул и деньги могут заткнуть рты всем недоброжелателям. А я всегда оставался мишенью, ведь за моей спиной не было ни влиятельных родственников, ни связей. Только дурная наследственность и семейный скандал с примесью безумия.

В вечернем сумраке сада мерцал багряный кончик сигареты. Оливия поёжилась, вспоминая безобразные выходки пансионерок и холодное презрение наставниц, и не желая рассказывать об этом брату. Всё осталось в прошлом, ни к чему заставлять его испытывать бесплодные сожаления о том, что он не смог её защитить.

– Поэтому, Олив, подначки старого Крэббса не попали в цель. Я теперь слишком толстокожий для этого. Но, знаешь, не буду скрывать, мне бы хотелось, чтобы старик заплатил за твои слёзы. И я бы хотел, чтобы каждый, кто оскорбляет память Изабеллы, заплатил за это.

– Я уже в порядке. Правда, – чуть гнусаво ответила Оливия, отворачиваясь и деликатно сморкаясь в платок. – Но больше всего мне хочется уехать отсюда. Не понимаю, как я могла быть такой дурищей – вообразить, что дедушка соскучился, что он и правда хочет семейного воссоединения.

– А у меня так прямо гора с плеч, – усмехнулся Филипп. – Поначалу меня чуть не обманули его елейные речи, но после, когда он за чаем принялся терроризировать тётушку Розмари, я сказал себе: «Вот теперь старый Крэббс прежний!» У меня просто от сердца отлегло, вот честно.

– Всё равно, я хочу уехать отсюда, – упрямо помотала головой Оливия.

– Уедем, не переживай. С утра соберём вещички и укатим сразу после завтрака, – Филипп нашёл в темноте ладонь сестры и ободряюще сжал. – А пока давай узнаем, что ещё за сюрприз приготовил нам Матиас Крэббс.

* * *

Когда близнецы вошли в холл, из полумрака выступил Симмонс. Дворецкий поклонился и доверительно сообщил:

– Напитки поданы в мастерской. Мистер Крэббс распорядился проводить вас туда.

Пока Оливия и Филипп следовали за ним, обоих, против их воли, невзирая на сильнейшую обиду, охватывало любопытство.

В далёком детстве, в те годы, когда была жива их мать, а отец ещё только предпринимал первые шаги на пути к успеху и славе, близнецы на каждое Рождество получали от Матиаса Крэббса поистине чудесные подарки. Составные картинки в лаковом сундучке, куклы: знатная дама с кружевным зонтиком и горничная с двумя форменными платьями, лошадка на колёсах с искусно вырезанной из дерева пышной гривой; трёхъярусный кукольный дом, полный миниатюрных обитателей, ведущих крайне содержательную жизнь. К дому прилагался и каретный сарай с двумя расписными каретами, и конюшня с лошадьми и грумами, и картинная галерея – завёрнутые в плотную обёрточную бумагу, эти дары наутро удостаивались восхищённых возгласов и становились тщательно оберегаемыми сокровищами. Позже все эти чудеса поблёкли и были утрачены в скитаниях или оставлены в захудалых пансионах и меблированных комнатах в уплату за постой. В той кочевой жизни, которую близнецам пришлось вести по прихоти их матери, потерявшей не только мужа, но и саму себя, не было места памятным хрупким вещицам.

И сейчас, против собственной воли, брат с сестрой ощутили забытое волнение – будто это не внушительная фигура Симмонса плывёт перед ними неспешно, а отец ведёт близнецов к запертой двери, за которой их ждут ошеломляющие открытия.

Двухстворчатые двери распахнулись, и Оливия с Филиппом непроизвольно зажмурились от ярчайшего света. После погруженного в вечернюю тьму влажного сада и полумрака коридора мастерская слепила огнями. Когда-то в этой комнате располагалась оранжерея – застеклённый потолок и стены, а также сложная система вентиляции до сих пор находились в удовлетворительном состоянии.

Сейчас множество хаотично расставленных ламп и свечей превращали комнату в волшебный фонарь. Контрастные участки света и тени создавали таинственную атмосферу, подсвеченные снизу лица гостей казались незнакомыми и значительными. Откуда-то доносился запах пряностей и ванили.

– Выходили освежиться? – как ни в чём не бывало, благодушно поинтересовался Матиас Крэббс, приветствуя близнецов. – Я и сам люблю прогуляться после ужина. Благодаря Чепмену мне удаётся содержать сад в образцовом порядке. Даже не представляю, что мы с Айрис будем делать, когда он уйдёт на покой. Сейчас такая проблема найти опытного и работящего садовника – и при этом все ноют, что кругом безработица! Порой мне кажется, что страна никогда уже не станет прежней.

Старый Крэббс вздохнул и удручённо покачал головой. Он сидел за круглым столиком на двоих, рядом с ним, полулёжа в низком кресле, в очень расслабленной и несколько вызывающей позе расположилась мисс Белфорт. Её губы изгибались в приторной улыбке, и по лицу девушки было заметно, что она ощущает себя хозяйкой положения. Неодобрительные взгляды невеста Матиаса Крэббса встречала с холодным равнодушием.

Перед ними на спиртовке подогревался медный чайничек, и стояли две керамические чашки с толстыми ручками. Из-за грубой росписи они казались поделками неумелого ребёнка, а не принадлежностями для чаепития в таком традиционном доме, как Гриффин-холл. Напитки для остальных гостей были сервированы на подносах, устроенных на всех доступных поверхностях.

Если в комнатах дома стараниями горничных Эммы и Дорис поддерживался образцовый порядок, то в мастерской царил полный хаос. Мольберты, накрытые полотнищами, пустые холсты, деревянные рамы, громоздившиеся в углу, альбомы, кисти, краски, гипсовые бюсты – никакой системы в расположении всего этого добра не прослеживалось. Некая упорядоченность присутствовала только в одном месте: всю дальнюю стену мастерской занимали картины, преимущественно натюрморты. Было и несколько пейзажей, и дюжина портретов – все они висели по центру и изображали молодую женщину в различных одеяниях и экстравагантных головных уборах. Присмотревшись, в натурщице было несложно узнать мисс Белфорт.

Для того чтобы скрыть нетерпеливое ожидание раздачи обещанных ценных подарков, гости Матиаса Крэббса разбрелись по мастерской и принялись разглядывать предложенные их вниманию картины.

– Жуткая мазня, вы не находите? – раздражённо буркнул Майкл, оказавшись рядом с Вивиан. – Надеюсь, ваш дед не мнит себя художником. Если честно, ничего ужаснее не видел.

– Я не очень хорошо разбираюсь в живописи. Полагаю, как и вы, – холодно ответила ему девушка и отошла смешать себе коктейль.

Майкл проводил её мрачным взглядом. Привыкнув легко покорять женские сердца, он недоумевал, по какой причине эта американская куколка вдруг превратилась в ледышку.

Вивиан же сейчас больше всего занимал вопрос, как скоро братья Люгер выяснят её местонахождение и какие действия предпримут после этого. Весь вечер фантазия рисовала ей варианты дальнейшего развития событий, раз от раза всё ужаснее, и к окончанию ужина она находилась в совершенно издёрганном состоянии. Известия о свадьбе деда и новом завещании лишили её последней надежды на спасение.

Крепкий коктейль нисколько не успокоил измученные нервы. Наоборот, стоя с бокалом в руке и подозрительно вглядываясь в черноту за стеклом, Вивиан привиделись в глубине сада неясные фигуры. Куда бы она ни пошла, ей мерещился цепкий взгляд шпиона, затаившегося в темноте. Вообразив, что для внешнего наблюдателя она представляет собой идеальную мишень, девушка вздрогнула и мысленно приказала себе успокоиться, но уже не смогла избавиться от этого ощущения.

Чувствуя, что ещё немного, и она окончательно потеряет самообладание, Вивиан приблизилась к Джереми Эштону, который с интересом рассматривал натюрморт с битой дичью, грешивший искажённой перспективой. То, что её неосознанно раздражало в этом человеке раньше, теперь казалось привлекательным: широкоплечая коренастая фигура; лучики морщинок в уголках глаз, свидетельствующие о добродушном характере; мягкая улыбка, излучающая спокойствие и невозмутимость. Сама не зная почему, стоя рядом с ним, она сумела успокоиться и унять дрожь в руках, из-за которой кубики льда в её бокале издавали тонкий, сводящий с ума звон.

Только она приготовилась завязать разговор и извиниться за свою недавнюю грубость, как Матиас Крэббс нарочито громко откашлялся.

Все, кроме Джереми Эштона, обернулись – кто-то резко, поспешно, не скрывая своего нетерпения, а кто-то с похвальной неторопливостью, не сумевшей, впрочем, обмануть никого из присутствующих. Тётушка Розмари, ещё с чаепития находившаяся в странном оцепенении, резко вскинула голову и принялась сверлить брата тяжёлым взглядом. Она сидела на краешке стула, опустив плечи и бессильно уронив на колени маленькие и очень белые руки с выпуклыми синеватыми жилками. В свете направленной в её сторону яркой лампы можно было рассмотреть потрёпанные рукава старомодного шерстяного платья, подкрашенные чернилами носы стоптанных туфель и аккуратную штопку на чулках.

Все разговоры смолкли, в мастерской установилась насторожённая тишина. По стёклам с тихим шорохом вновь побежали струи дождя, и где-то вдалеке короткой вспышкой просверкнула молния.

Хозяин Гриффин-холла широко улыбнулся, но обстановку разрядить не получилось. Восемь пар глаз смотрели на него внимательно, требовательно, и на мгновение Матиасу Крэббсу стало страшно. Его посетила трусливая мысль отказаться от намеченных планов, оставить всё как есть, не переступать Рубикон, за которым его могло постичь поражение.

Пауза затянулась, но никто, кроме Айрис, не посмел её нарушить. Недовольно поджав губы, она медленным, змеиным движением выпрямилась в кресле и нетерпеливо забарабанила по столу.

Отбросив колебания, Матиас Крэббс встал и решительно объявил:

– Как я уже говорил, после нашей с мисс Белфорт свадьбы вступит в силу новое завещание. Согласно моей воле, всё имущество и капитал, когда придёт время, получит моя жена, – и он кивком указал на Айрис Белфорт. – Но, искренне воздавая каждому, я приготовил для вас подарки.

С этими словами Крэббс встал и подошёл к мольбертам, выстроенным в ряд за его спиной. Их содержимое скрывали полотнища ткани, свисавшие до самого пола.

Остановившись возле них, он повернулся к гостям и несколько театрально простёр к ним руки:

– Я создавал эти картины, думая о каждом из вас. Представлял, как вы сохраните их на память о старике. Может статься, после моей смерти они даже станут реликвией в ваших семьях и будут передаваться из поколения в поколение.

Это смелое предположение, казалось, растрогало Крэббса. Глаза его воодушевлённо заблестели.

Майкл посмотрел на собрание натюрмортов и его передёрнуло от такой перспективы. Он попытался поймать взгляд Айрис Белфорт, но девушка, казалось, искренне не замечала его. Её внимание было приковано к медному чайничку на спиртовке, из носика которого вился тонкой струйкой ароматный парок.

«Ну и постные у всех физиономии! – не мог не восхититься Майкл, которого всегда забавляли чужие провалы. – Ушлый старикан оставил с носом не только меня, но и всю свору бедных родственничков. Представляю, как они клянут его про себя на чём свет стоит».

Все и правда заметно поскучнели. Лицо тётушки Розмари горестно сморщилось от разочарования и обиды, с которыми она безуспешно пыталась справиться, изрядно повеселив этим Майкла. На жену он старался не смотреть, Грейс окончательно утратила самообладание, раскисла и выглядела до того неопрятно, что ему было стыдно за неё.

Однако Матиас Крэббс будто и не замечал всеобщего уныния. Он суетливо перемещал мольберты – то отступая в сторону, то придвигаясь ближе, – вглядывался, прищуривая глаза, в расположение ламп под потолком, чтобы оценить, наилучшим ли образом будут выглядеть его творения, когда он представит их. Пока хозяин хлопотал, гости обменивались робкими недовольными взглядами, а Джереми Эштон, явно в смущении от своего присутствия при назревающем семейном скандале, принимал всё более непринуждённый вид.

Наконец, Крэббс завершил все приготовления. Ещё раз отступив от мольбертов, он, склонив голову, удостоверился, что свет падает нужным ему образом и остался удовлетворён.

– Розмари, дорогая моя сестра! Для тебя у меня особенный дар. Знаю, как ты ценишь изящные вещи. Я вложил в эту картину всё своё мастерство, чтобы она напоминала тебе о счастливых днях, проведённых в Гриффин-холле, – торжественно провозгласил Матиас Крэббс и с издевательской, как показалось близнецам, усмешкой сорвал полотнище с первого мольберта.

Подарок для тётушки Розмари представлял собой небольшой пейзаж в тонкой позолоченной раме. Картина была написана в духе Констебла, однако тщательно выполненной копией не являлась, скорее, неумелой стилизацией. Она изображала Гриффин-холл в лучах заходящего солнца, и, хоть многие детали и выдавали неопытность художника, полотно в целом производило впечатление старательной работы. Ничего особо примечательного в картине не было, если не считать слегка искажённой перспективы, отчего дом будто кренился назад, угрожая опрокинуться и увлечь за собой и пышные сливочные облака, и сияющее, сизо-голубое, как брюшко макрели, небо.

Тётушка Розмари растерянно пробормотала что-то, весьма отдалённо напоминающее слова благодарности.

– А вот эта вещь, не скрою, далась мне нелегко, – с усталой улыбкой творца Матиас Крэббс покачал головой. – Грейс, милая, посмотри-ка, что я приготовил для тебя.

Занавесь скользнула на пол, и все ошеломлённо замерли. Крупное полотно изображало женщину в полный рост, одетую то ли в рубище, то ли в лохмотья. Голова её была обнажена, длинные тёмные волосы струились по плечам. В груди женщины зияла рана с обугленными краями, в глубине её мерцало багровое сердце, а руки, раскинутые, словно в смертной муке, сжимали две розы на толстых стеблях – алую и белую.

Грейс с суеверным ужасом смотрела на свой подарок, не в силах вымолвить ни слова. Майкл, и до этого не скрывавший своего скепсиса в отношении художественной ценности представленных в мастерской полотен, медленно подошёл к мольберту и, приблизив лицо вплотную к холсту, принялся самым пристальным образом рассматривать картину. Будто бы удовлетворённый результатом своих изысканий, он многозначительно хмыкнул, резко выпрямился и отошёл в сторону, демонстративно скрестив руки на груди. Грейс же так и не поблагодарила деда, промолчала, стараясь не смотреть ни на него, ни на картину.

Такая реакция супругов Хоггарт возмутила Матиаса Крэббса. Его благодушное настроение резко изменилось, и он уже без всяких предисловий представил оставшиеся полотна, суховато произнося имя того, кому предназначался дар.

Оливия получила небольшую картину, на которой был изображён скелет во фраке, стоявший на мраморной лестнице и державший в одной руке пышную гроздь цветущего водосбора, а в другой китайский фонарик. Филиппу досталось полотно, больше похожее на иллюстрацию в одном из субботних развлекательных журналов, которые продают мальчишки-газетчики на Стрэнде: по тёмному коридору с уходящей вдаль перспективой бежало, спасаясь от подступающей тьмы и припадая на один бок, белоснежное яйцо на восьми тонких паучьих ножках. У него не было глаз, только круглый, раззявленный в немом крике алый тонкогубый рот. Холст удивительным образом передавал напряжение и отчаяние существа, которое пыталось избежать встречи с чем-то ужасным, преследующим его, хотя при этом и само внушало зрителю изрядное отвращение.

Картина, предназначавшаяся в дар Вивиан, была выполнена в совершенно другой манере. Она представляла собой приятный глазу натюрморт с цветами, фруктами, большим глиняным кувшином и пёстрым попугаем, который с задумчивым видом сидел на краешке стола. В центре композиции располагался букет маргариток, и, к чести художника, стоило отметить мастерское исполнение – каждый детально выписанный цветок пленял взгляд свежестью и нежной простотой. Однако предметы второго плана виделись расплывчато и мутно, словно художник, утомившись, решил, что с него хватит и стремился побыстрее закончить свою работу.

Картина Себастьяна тоже выбивалась из общего ряда: бесконечный глаз-анфилада со зрачками самых невероятных форм образовывал туннель, затягивающий зрителя в свою сердцевину. Несмотря на яркие краски, впечатление она производила скверное, и неясно, что было тому виной – изломанная перспектива или общая перегруженность холста деталями и цветом.

Казалось, сложно вообразить, что все эти полотна созданы одним человеком. Правда, никто из присутствующих и не размышлял о многогранности таланта художника, вместо этого – кто с раздражением, а кто с весёлым сарказмом, – все рассматривали дары Матиаса Крэббса.

Напряжение последних часов отступило, гости вдруг заговорили громко и бессвязно. Переходя от картины к картине, они неловко задевали друг друга, рассеянно извинялись и спешили к следующему мольберту.

Мисс Белфорт отвлеклась от медленно закипающего на спиртовке шоколада и теперь с усмешкой наблюдала за суетой у мольбертов. Сев спиной к столу, она оперлась острым локотком о гипсовую античную колонну и, упёршись подбородком в сложенные кулачки, принялась с нетерпеливым любопытством прикидывать, кто же первый из присутствующих пренебрежёт правилами хорошего тона и напрямую выразит недовольство неравноценной заменой наследству.

Оливия, заметив этот жадный азарт, только укрепилась в своей неприязни к нахальной девице. Из-за духоты у неё разболелась голова, возмущённые голоса родственников начали сливаться в единый тягучий гул. Она возненавидела себя за то, что оказалась нисколько не лучше остальных и попалась на крючок Матиаса Крэббса, позволив ему заманить её с братом в Гриффин-холл и куражиться тут над ними, оскорбляя память их матери.

«Ну, всё, с меня хватит», – подумала она и решительно двинулась к Филиппу, намереваясь сообщить ему, что уходит к себе и больше не собирается участвовать в навязанном им представлении.

По-видимому, Грейс Хоггарт приняла такое же решение. Не обращая внимания на мужа, ведущего оживлённую беседу с Вивиан, та пробиралась мимо чайного столика, за которым вполоборота сидела Айрис Белфорт. С пылающими румянцем щеками и нездоровым блеском в глазах она, проходя мимо невесты Матиаса Крэббса, смерила её уничижительным взглядом, и Оливия чуть не вздрогнула от неожиданности, заметив гримасу злобной неприязни, на мгновение исказившую мягкие черты кузины Грейс.

Раздались громкие хлопки. Все разговоры резко смолкли, только тётушка Розмари, будучи глуховата, продолжила жаловаться Себастьяну Крэббсу на действия соседского пса, испортившего её цветник. «И тогда я была вынуждена… надеюсь, вы понимаете меня… просто вынуждена сообщить об этом викарию, чтобы он вмешался и провёл беседу с этими невоспитанными Юмансами, которые и понятия не имеют о настоящих добрососедских…»

– Позволь мне прервать тебя, дорогая сестра, – Матиас Крэббс досадливо откашлялся, и тётушка Розмари, нашедшая в племяннике внимательного слушателя и радостно углубившаяся в описание своих запутанных отношений с соседями, с неудовольствием замолчала.

Крэббс выдержал небольшую паузу, обвёл взглядом присутствующих и, убедившись, что сумел привлечь внимание всех без исключения гостей, торжественно объявил:

– Я должен сообщить вам ещё кое-что. Часть капитала, принадлежащего мне, я в своё время выгодно вложил в драгоценные камни. Коллекцию большей частью составляют алмазы, но есть и несколько превосходных изумрудов и рубинов. Каждому из вас причитается часть этой коллекции. В картинах, которые вы получили от меня в дар, заключён секретный шифр, указывающий, где находится тайник.