В этот день Остроградский рано уехал в Москву. У Ольги Прохоровны был маленький грипп, и ей выписали бюллетень на два дня – очень кстати, давно пора было заняться стиркой. Пока вода грелась на плите, они с Оленькой, оставшейся дома, чтобы помочь маме, разбирали белье. Пес залаял. Кто-то глухо топал на крыльце, потом сказал просительно: «Веничка бы!» Она выглянула и увидела милиционера. Рядом с ним понуро стояла бабка.
Ничего особенного не было в том, что единственный в Лазаревке милиционер Гриша заглянул на кошкинскую дачу. Но у Черкашиной почему-то беспокойно екнуло сердце.
– Здравствуйте.
– Здравствуйте.
Гриша снял шапку.
– Хозяин дома?
– Хозяин здесь зимой не живет.
– А кто живет?
– Я.
Гриша подумал. У него было румяное, добродушное лицо с висячими, как у младенца, щеками.
– Прописаны?
Ольга Прохоровна сказала, что она прописана в Москве. Сюда ее пригласил на время академик Кошкин.
– Может быть, показать вам паспорт? – спросила она, волнуясь.
Гриша посмотрел паспорт.
– А кто еще здесь живет?
– Больше никто. Собственно, в чем дело?
– Там будет видно, в чем дело. Покажите квартиру.
Они прошли в ее комнату. Оленька, отобрав свое белье, энергично завязывала его в простынку.
– Дочка?
– Да.
– А это чья комната?.. – спросил он, пройдя через столовую и заглянув к Остроградскому. – Тоже ваша?
На полочке лежали бритвенные принадлежности, а в консервной банке на столе – окурки. Ольга Прохоровна засмеялась, – кажется, естественно, – и покраснела.
– Ну что ж, – сказала она кокетливо, – приезжает ко мне иногда один человек. Мне ведь еще не сто лет, правда?
Гриша смотрел на нее, подозрительно щурясь. Он посуровел.
– Да, вам не сто лет. Значит, иногда приезжает? – Он сделал ударение на «иногда».
– Да.
– Понятно.
Он ушел с этим неопределенным, угрожающим словом, а она осталась стоять в кухне, схватившись рукой за спинку стула.
Оленька спросила что-то насчет соды и засмеялась.
– Ну, мама, я спрашиваю, хватит ли соды, а ты говоришь – на кухне, в столе.
– Мы сегодня не будем стирать, доченька. Одевайся, я отведу тебя к Марусе. Мне надо в Москву.
Волнуясь, что она не застанет Лепесткова дома, она поехала к нему прямо с вокзала. Но он был дома. В майке, открывавшей сильную волосатую грудь, он что-то писал, согнувшись над столом.
– Миша, за Анатолием Осиповичем приходил милиционер, – сказала она не здороваясь.– Надо найти его и предупредить, чтоб не возвращался.
Лепестков усадил ее и стал расспрашивать.
– Обыска не было?
– Нет.
– Кто-то накапал.
– Да. Я думаю – бабка.
Он пожал плечами.
– Зачем?
– Да просто так. Почему бы и нет? Я пойду.
– Куда?
– Не знаю. Надо позвонить Кошкину.
Лепестков посмотрел на нее исподлобья. У нее горело лицо. Меховая шапочка была надета криво. Прядь волос завилась где-то не на месте, под ухом.
– Поговорим спокойно. Не думаю, что его собираются арестовать. Это делается иначе. Кто-то донес, что он живет без прописки. Вероятнее всего – Снегирев. Могут оштрафовать. Могут, впрочем, и выслать. У вас есть дела в городе?
– Я хотела кое-что купить.
– Вы зайдете домой?
– Да.
– Вот и хорошо. Я буду у вас, – он посмотрел на часы, – ровно в два. Думаю, что Анатолий Осипович в Институте информации. Словом, я его разыщу.
Они расстались. В два часа Лепестков приехал на Кадашевскую и сказал, что в Институте информации Остроградский был утром, а в Издательство иностранной литературы не заезжал. Кошкин на заседании Академии наук и будет дома не раньше вечера. Домашняя работница говорит, что Остроградский был у него вчера.
– Это я знаю, он рассказывал.
Ольга Прохоровна только что вернулась и сидела в пальто, усталая, с авоськами на коленях.
– Вам надо поесть, – помолчав, сказал Лепестков.
– Может быть, он у племянницы?
– Вряд ли. Там муж очень пугливый. По-моему, Анатолий Осипович у них не бывает. Вам надо поесть.
– Я не хочу.
Она съела яблоко.
– А где живет его племянница?
Они поехали к Долгушиным и никого не застали дома. В Ленинской библиотеке они провели добрый час – там по кошкинскому абонементу Остроградский получал книги на дом. Любезная девушка на абонементе сказала, что сегодня для Кошкина никто книг не брал.
В восьмом часу, измученные, молчаливые, они простились на Савеловском вокзале.
Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления