Кузин пришел к Черкашиной, чтобы дополнить свою разработку. В истории ее мужа были неясности, подсказавшие Кузину соображения, которые могли заинтересовать автора будущей статьи. Как человек деликатный, он заранее обдумал разговор и начал его издалёка. Ему немного мешало, что Черкашина оказалась такой молодой, бело-розовой, с кое-как закрученным узлом волос на затылке. К ней совсем не подходило слово «вдова», скорее она была похожа на невесту.
– Снегирев? – как будто не поверив ушам, переспросила она.
И с этой минуты начались странности, изумившие Кузина. Черкашина побледнела, черты ее опустились, и когда, помолчав, она взглянула на Кузина, в ее глазах было не прежнее беспечно-заинтересованное выражение, а строгое и тревожное. Что-то как будто замкнулось в ней, она начала отвечать медленно, глядя в сторону, неопределенно. Да, ее муж работал в снегиревской экспедиции летом 1948 года. Отношения? Тогда были хорошие. Со Снегиревым и не могло быть других.
– Что это значит?
Она промолчала. Кузин заметил, что, насколько ему известно, многие находятся со Снегиревым в плохих отношениях. Опять промолчала. Разговор стал останавливаться, спотыкаться.
– Простите, Ольга Прохоровна, что я вынужден коснуться… Я понимаю, что этот вопрос для вас… И если вы…
В дверь постучали. Черкашина поспешно сказала:
– Войдите!
Плотный мужчина, лет тридцати, неуклюже, плечом вперед, протиснулся в комнату.
– Ох, как хорошо, что вы пришли, Миша! – повеселев, сказала Черкашина. – Познакомьтесь, это товарищ из газеты.
Мужчина неторопливо повесил полушубок на гвоздь. У него было красное лицо с туманными и, как показалось Кузину, лишенными всякого выражения глазами. Он назвал себя: «Лепестков», взял стул и приготовился слушать.
– А Снегирев знает об этой статье? Которую вы собрались написать?
– Может быть, и не я.
– Это все равно… – пробурчал Лепестков. – Важно, знает или не знает. Потому что, если он знает… Ну, словом, тогда не выйдет.
– Почему?
Лепестков стал смотреть в потолок.
– Такой уж он влиятельный человек? – спросил Кузин.
– Да.
– Хороший ученый?
– Ну нет!
– Так в чем же дело?
Лепестков опять замолчал. Взвешивающее, оценивающее выражение прошло по его лицу. «Кто тебя знает, кто ты такой? И почему я, собственно, должен говорить с тобой откровенно?» Так Кузин расшифровал его размышления.
– Послушайте, вы видите меня в первый раз. Но, поверьте, я ничего не хочу, кроме как добраться до истины, а по всему видно, что вы могли бы помочь. Допускаю, что ко мне у вас недоверчивое отношение, но в данном случае…
Лепестков смотрел в потолок. Черкашина без всякой надобности поправила на спящей девочке одеяло.
– Послушайте, я прекрасно понимаю. Приходит человек с улицы, даже не приходит, а врывается… Но ведь не в интересах же Снегирева поднимать эту историю?
Лепестков что-то вопросительно пробормотал. Черкашина кивнула.
– Что?
– Нет, это я Ольге Прохоровне сказал. Вот что, пойдемте куда-нибудь отсюда. Мне пора. Если вы можете проводить меня до метро, я вам кое-что расскажу.
Он надел треух и полушубок, кивнул Черкашиной и, не дожидаясь, пока Кузин попрощается, вышел.
Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления