Онлайн чтение книги Гидеон из Девятого дома Gideon the Ninth
6

Если Гидеон и боялась, что следующие три месяца ей придется провести в компании Преподобной дочери, она сильно ошибалась. Шесть часов в день она училась правильно ставить ноги, держа в руке рапиру. Пыталась понять, куда деть бесполезную (ну, она ее такой считала) ничем не занятую руку, как вдруг разворачиваться боком и как передвигаться на одной ноге. В конце каждого сеанса мучений Агламена устраивала поединок один на один и разоружала ее за три движения.

– Парируй, мать твою! – постоянно повторяла она. – Па-ри-руй. Это не твой меч, Нав! Еще раз поставишь такой блок, я скормлю тебе эту рапиру.

В один из первых дней, когда она пренебрегла краской для лица, явился Крукс и отключил у нее в келье отопление. В результате она корчилась на койке и рыдала от холода, чуть не сдохнув. Поэтому без вонючей краски было не обойтись. Это было еще хуже, чем жизнь до рыцарства, не считая того маленького послабления, что она могла тренироваться вместо молитв, и того огромного послабления, которое позволяло ей никогда не сталкиваться с Круксом и Харроу. Наследница Дома отдала маршалу какой-то приказ, который увел его в недра Дрербура, где изломанные и скрипучие братья и сестры Девятого дома часами трудились над придуманной Харроу задачей.

Сама Госпожа дома заперлась в библиотеке и не выходила. Порой, очень редко, она следила за тренировками Гидеон, сообщала, что та нисколько не продвигается, стирала с ее лица краску и заставляла снова ее наносить. Иногда они с Агламеной заставляли Гидеон ходить вслед за Харроу вверх и вниз по уровням, следуя за ней тенью и сходя с ума от нетерпения.

Единственным сомнительным плюсом стало то, что порой она, неподвижно стоя с прямой спиной и застывшей на рукояти рукой, глядя куда-то над плечом Харроу, слышала обрывки разговоров. Гидеон очень не хватало информации, но эти разговоры не особенно проясняли ситуацию.

Полезнее всего оказался день, когда Харроу, слишком сердитая, чтобы приглушать голос, сказала прямо:

– Разумеется, капитан, это соревнование, даже если говорят…

– Третий дом будет лучше всего снаряжен…

– А Второй провел полжизни на войне и увешан орденами Когорты. Все равно. Мне нет дела до солдат, политиков и жрецов. Меня волнует более скромный дом.

Агламена сказала что-то, чего Гидеон не расслышала. Харроу коротко, презрительно рассмеялась.

– Любой может научиться драться. А вот думать не умеет почти никто.

В другие дни Харроу сидела над книгами и изучала некромантию. День за днем она худела, лицо заострялось, и при этом она делалась все более злой и жалкой. По вечерам Гидеон падала на койку и засыпала, не успев обработать мозоли на ногах и намазать чем-нибудь синяки по всему телу. Если она вела себя очень хорошо, Агламена разрешала ей взять в руки меч вместо рапиры. Это сходило за веселье.

Последняя неделя перед отлетом наступила неожиданно. Это походило на пробуждение от неясного и неприятного сна. Маршал Дрербура вернулся, как будто был какой-нибудь хронической болезнью. Он стоял над Гидеон, которая собирала багаж, состоявший из тех поношенных шмоток Ортуса, которые можно было быстро перешить на Гидеон – она была худее раза в три. Переделанные рясы походили на ее обычную строгую черную одежду, только чуть лучше пошитую, еще более строгую и еще более черную. Гидеон потратила кучу времени, прилаживая к сундуку второе дно, чтобы спрятать туда свой любимый заслуженный меч, драгоценную контрабанду.

Агламена нашла и перековала рапиру Ортусовой прабабки и преподнесла ее пораженной Гидеон. Клинок из черного металла и простой черный эфес совсем не походили на другие рапиры, валявшиеся внизу и отделанные торчащими шипами и кружевами.

– Скучновато, – заметила Гидеон. – Я хотела, чтобы череп выблевывал другой череп, поменьше, а вокруг летали еще черепа. Но стиль есть.

Еще она получила нож-кастет, вообще ничем не украшенный. Тяжелые полосы стали и обсидиана и три прочных черных лезвия, надежно закрепленных в рукояти.

– Только не вздумай использовать его для ударов, ради бога. Только парируй.

– Странно. Ты меня тренировала без этой штуки.

– Гидеон, – объяснила капитан, – после одиннадцати жутких недель, когда я тебя колотила до полусмерти и смотрела, как ты тупишь, как страдающий водянкой младенец, ты каким-то чудом дотянула до самого-самого хренового рыцаря. – Это была серьезная похвала. – Но если ты попытаешься задействовать вторую руку, то сразу запутаешься. Используй кастет для баланса. Оставь его на тот случай, если кто-то пробьет твою защиту, хотя лучше просто никому не позволяй этого делать. Постоянно двигайся. Перетекай с места на место. Помни, что твои руки отныне – просто сестры, а не близнецы. Одна выполняет движение, а вторая его поддерживает. Молись, чтобы на тебя в бою не смотрели слишком внимательно. И прекрати блокировать каждый удар!

В последний день Девятый дом наводнил посадочную площадку (пришли все, но место на ней еще осталось). Грустно было смотреть, как они снова и снова с радостью целуют подол Харроу. Они опустились на колени и принялись молиться с жуткими пратетушками во главе, пока Преподобная дочь стояла и смотрела, спокойная и бескровная. Скелеты ковырялись на уровнях выше.

Гидеон заметила отсутствие Преподобных отца и матери, но не стала об этом думать. Думала она о колючей одежде с чужого плеча, о болтающейся на боку рапире, о краске, которая уже казалась второй кожей. Но все же она удивилась, когда Харроу заговорила:

– Братья и сестры, слушайте. Мои отец и мать больше не будут с вами. Мой отец запечатал проход в гробницу, что всегда должна оставаться запертой, и они решили продолжать свое бдение за этой стеной вплоть до моего возвращения. Маршала я назначаю своим сенешалем, а капитан станет маршалом.

Будто подчеркивая чутье Харроу на драму, зазвонил Второй колокол. В шахту стал медленно спускаться шаттл, затмевая и без того тусклый свет равноденствия. Впервые Гидеон не ощутила всепоглощающего ужаса и подозрений: вместо этого в животе стало щекотно от предвкушения. Второй раунд. Поехали.

Харрохак посмотрела на людей Девятого дома. Гидеон тоже. Разнообразные монашки и насельники, старые паломники и стареющие вассалы, угрюмые суровые и строгие лица адептов и мистиков, безрадостных мужчин и женщин, серого и скучного народа, который дал Гидеон жизнь, но никогда не выказывал доброты и сочувствия. Лицо Харроу сияло страстью и задором. Гидеон могла бы поклясться, что в глазах у нее стоят слезы, да вот только такой жидкости не существовало во вселенной: ненависть иссушила Харроу, как мумию.

– Мой возлюбленный дом. Знайте, что где бы я ни была, сердце мое навсегда останется здесь.

Звучало так, как будто она в действительно это чувствовала.

– Молю, чтобы гробница оставалась замкнутой, – затянула Харроу, и Гидеон поймала себя на том, что повторяет за ней. Потому что других молитв она никогда не знала, и произносила эти слова машинально, как будто они не имели смысла. Она замолчала, когда замолчала и Харроу. А та сцепила руки и добавила:

– Я молюсь за наш успех – ради Дома. Я молюсь за ликторов, верные руки Императора, я молюсь за то, чтобы оказаться приятной его глазу. Я молюсь за рыцаря…

Гидеон поймала взгляд темных, обведенных черной краской глаз, и мысленно продолжила: «Чтобы этот рыцарь задохнулся в собственной блевотине насмерть».

– Да будет так, – произнесла Госпожа Девятого дома.

Шуршание и стук молитвенных костей почти утонули в гудении приземляющегося шаттла. Гидеон отвернулась, не собираясь прощаться, а потом увидела Агламену, с трудом вытянувшую руку в салюте, и впервые поняла, что может больше ее не увидеть. Милостью божьей, она больше никогда сюда не вернется. На мгновение все показалось странным и неустойчивым. Дом стоял в своем ужасном величии, потому что она смотрела на него, он существовал, потому что она следила за ним, видела, как он живет, черный и неизменный. При мысли о том, что она уйдет, Дом вдруг показался очень хрупким. Как будто он рассыпался бы, стоило бы ей отвернуться. Харрохак двинулась к шаттлу, а Гидеон с отвращением поняла, что плачет. По накрашенному лицу текли слезы.

А потом эта идея вдруг показалась ей прекрасной. Она отвернется, и Дом сразу рухнет. Когда Гидеон уйдет, он исчезнет, как дурной сон. Мысленно она подкопала стены огромной темной пещеры и похоронила Дрербур в недрах скалы. Посмотрела, как лопнул Крукс – как мусорный мешок с мерзкой жижей. Но она отсалютовала Агламене так четко и гордо, как любой солдат в первый день службы, и с удовольствием увидела, что старая учительница закатила глаза.

Когда они подошли к шаттлу, люк откатился в сторону с приятным щелчком. Гидеон наклонилась к Харроу, которая напоказ вытирала глаза. Некромантка отшатнулась.

– Платочек хочешь? – жарко прошептала Гидеон.

– Хочу посмотреть, как ты сдохнешь.

– Все может быть, Нонагесимус, – довольно сказала она. – Все может быть. Вот только не здесь.