Онлайн чтение книги Голубые молнии
Глава XXI

Ладейников возвращался в дивизию.

Ненадолго. Теперь он уже знал это. Предстоящее учение — последнее, которое они проведут вместе, он и его дивизия. Ну что ж, внутренне он уже давно был к этому готов. Просто надо взять себя в руки. Переключиться. «Переключиться!» Легко сказать. С одним близким человеком трудно расстаться. А с тысячами? Ведь все они, даже те, чьих фамилий он но ведает, даже те, кого он и в лицо не успел еще узнать, — все близкие ему люди...

Что ж делать. Армия не предприятие, здесь не работают по двадцать — тридцать лет в одном цехе, на одном заводе. Не пройдет и двух месяцев — он будет по утрам входить в другой кабинет в другом городе. Служба будет продолжаться, только масштабы будут шире (ему уже сказали о новом ждущем его назначении).

Итак, все известно. Совместные учения «Фройденшафт» будут проходить на территории Германской Демократической Республики, в районе Вальдманруе. От его дивизии в них участвует один полк, усиленный артиллерийским дивизионом и ротой саперов.

В таком виде будет высажен десант. Он войдет в состав «северных».

Накануне Ладейникова вызвал к себе генерал Павлов из штаба ВДВ, только что вернувшийся из ГДР с места предстоящих учений.

Холеный, всегда идеально выбритый, элегантный Павлов, разложив перед собой карту, рассказывал. Учением руководит генерал Национальной народной армии ГДР Гофмайер. Он, Павлов, его помощник по применению десантов.

Схема розыгрыша боевых действий такова: «северные», прорвав оборону противника, стремительно наступают в направлении реки Хемниц, важной водной преграды на пути дальнейшего наступления.

«Южные» намерены, закрепившись на левом берегу реки, создать здесь оборону и задержать наступление «северных».

С этой целью они спешно перебрасывают из глубины резервы.

В сложившейся обстановке «северным» целесообразно применить десант. Это кажется очевидным. Но десант может быть применен двояко.

— Во-первых, — и генерал склонился над картой, — вот здесь. Кто целью было бы захватить плацдарм на левом берегу, а также переправу — капитальный железобетонный мост. Задача — удержать плацдарм до подхода главных сил и удержать переправу для последующего форсирования реки. В этом случае десант не допускает к реке подошедшие резервы «южных». При условии, что они успеют подойти, — добавил он, помолчав. — Во-вторых, десант может быть сброшен в глубине полосы обороны противника с целью задержать резервы «южных» далеко от водного рубежа, в момент начала их движения, а может быть, даже и сорвать их формирование. Поэтому, — заключил Павлов, — следует предусмотреть возможность высадки десанта в двух местах.

— Надо подумать, — заметил Ладейников.

— Нам с вами надо предусмотреть любое изменение обстановки, — заметил Павлов. — Руководитель учений ясно подчеркнул — решать этот вопрос в деталях будет командир десанта, но мы должны поставить общую задачу. Генерал Гофмайер очень настойчиво повторял: решение принимают сами обучаемые, не подсказывайте, не намекайте, не навязывайте им свое мнение. Чем самостоятельнее будут действовать командиры, тем лучше, и желательно, чтобы иногда они действовали в роли старших.

— Ясно... — задумчиво протянул Ладейников. В мыслях он уже был там, в районе учений.

— Вот так, Василий Федорович. Вы назначаетесь посредником при десанте. Понимаю... — он поднял руку, словно останавливая возражение Ладейникова, но тот молчал, — дело нелегкое: твоя дивизия, твой полк, твои командиры, а ты ходи и помалкивай. Они в лужу садятся — молчи, к волку в пасть лезут — молчи, теряются — молчи. Но у вас таких офицеров — знаю — в дивизии нет. Так что не беспокоюсь. И все же напоминаю: уж не говоря о подсказках, от явных демонстраций чувств и тонких намеков прошу воздержаться.

— Воздержусь, воздержусь, — проворчал Ладейников.

Павлов посмотрел на часы.

— В четырнадцать часов вылетаю на место учений, работы еще много.

Оп откинулся в кресле. Перешел к неофициальной части беседы.

— Штаб руководства учениями работает давно. Мы уж там все вдоль и поперек изъездили. Река широкая и мост солидный, ничего не скажешь. Если он полетит, то форсировать будет нелегко. Силы и с той и с другой стороны большие. Но это тот случай, когда от гайки зависит ход всего механизма. В данном случае эта гайка — десант. Я лично считаю, что его успех на восемьдесят процентов обеспечит победу «северных», неуспех — победу «южных». Так что ответственность у ваших ребят — не позавидуешь. Какой полк полетит?

— Красина, — не колеблясь, ответил Ладейников.

— Как же, знаю, полковник Красин, — одобрительно заметил Павлов. — Это тот, который одинаково силен и в тактике, и в воспитании, и в подсобном хозяйстве, и в примирении поссорившихся супругов?

Ладейников рассмеялся.

— Да, он человек разносторонний. На учениях такие сюрпризы противнику преподносит, что тот потом неделю в себя приходит. А с другой стороны, десантируй его в пустыню, назавтра он там казармы из кирпича выстроит и еще лес посадит и грибы в нем собирать будет. А уж что касается воспитания — второй Макаренко.

— Ну что ж, посмотрим, — Павлов помолчал, — Интересный разговор у меня был с Гофмайером, — продолжал он. — Приезжаем в район возможной высадки десанта. Смотрю, мрачнеет. Действительно, район — не бильярдный стол, разве что лузы есть: кругом ям полно, овраги, кусты жесткие, поле с носовой платок, рядом лес, ну и река. «Не смогут прыгать», — говорит руководитель и смотрит на меня. «Не беспокойтесь, товарищ генерал, возражаю, прыгнут». — «Да вы посмотрите на это поле, это же лунная поверхность!» — горячится. «Ничего, успокаиваю, в боевых, условиях выбирать не придется — куда надо, туда и прыгнем, ну, а учения должны быть какими? Максимально приближенными...» — и улыбаюсь бодро. А сам думаю: да, нелегко ребятам придется. «Вы знаете, — говорит Гофмайер, — что в период, учений ожидается низкая облачность, ветер порывистый, сильный?» — «Знаю, товарищ генерал. Изучил условия. И все же могу вас заверить, все пройдет нормально!» — «Ну смотрите», — на всякий случай говорит, но вижу, доволен.

— А тот, другой район? — поинтересовался Ладейников. — Если командир полка решит десантироваться в глубине? Он как?

Уверенность и оптимизм Павлова, конечно, приятны, но прыгать-то придется его, Ладейникова, солдатам, и он испытывал беспокойство. Павлов словно прочитал его мысли.

— Беспокоитесь? Я тоже. В случае чего, в ответе ведь оба будем. Я в еще большем. А что касается того района, то он совсем трудный. Думаю, когда ваш Красин получит все данные о нем, он все же примет решение десантироваться на левобережье. А впрочем, он такой, что как раз...

— Да, он такой, — не без гордости согласился Ладейников. — Красин был его любимый командир полка.

Павлов снова посмотрел на часы и встал.

— Что ж, в ближайшее время начинаем. Так что в добрый час, Василий Федотович. Жду вас с неба вместе с полком. — Он улыбнулся. — Счастливого приземления!

— И вам того же, товарищ генерал. Хоть мы на этот раз нейтралы, но в успехе десанта, думаю, вы заинтересованы не меньше меня...

Этот разговор вспоминая сейчас Ладейников, направляясь в дивизию. Он вспоминал этот разговор, но без конца возвращался мыслями к своим солдатам, к полковнику Красину, к предстоящим им испытаниям. А вдруг Красин будет «выведен из строя»? И он начинал перебирать заместителей Красина, командиров батальонов, всех, кто по обстановке мог оказаться на его месте. Он даже прикинул на всякий случай командиров рот — чем черт не шутит. Пусть командир роты себя покажет! На учениях и не такое бывало. Васнецов, например, на него можно положиться. Суховат и, откровенно говоря, мнения о себе высокого. Так есть из-за чего — офицер великолепный. Скоро получит капитана, и надо бы представить на комбата...

Ладейников вздохнул. Представлять, если захочет, будет уже новый комдив.

И снова он обдумывал предстоящие учения. В его утомленном мозгу они приобретали решающее значение. Ему казалось. что это его лебединая песня. Он забывал, что идет на большое повышение. Он видел только свой полк, который отобран для этих ответственных учений среди многих других, тоже гвардейских, тоже заслуженных воздушнодесантных полков. Как справится, как покажет себя? К он представлял не расточительного на похвалы командующего. «Молодец, Ладейников! Настоящих бойцов оставляешь. Недаром выдвигаем тебя!» А вдруг нет? Вдруг не так? «Да, товарищ генерал. — скажет командующий, — столько лет дивизией командовали, а где результат? Нет его. Разве это десантники? А мы-то вас еще вперед двигаем. Поторопились...»

Ладейникова обдавало жаром, словно разговор этот происходил в действительности, а не в его голове.

Ну нет! Такого разговора не будет. Он недаром семь лет командовал (и пока еще командует!) этой дивизией и ручается за каждого ее офицера, каждого солдата, как за самого себя!

Ладейников стал по-деловому обдумывать предстоящую операцию. Прежде всего вызовет начальника политотдела. Скажет, что остановил свой выбор на Красине. Он не сомневался, что полковник Николаев одобрит. Но уж так повелось у них — все важнейшие решения комдив «сверял», как он выражался, со своим заместителем по политчасти, даже когда мог этого не делать. Далее организует, так сказать, неофициальный «инспекторский смотр». То есть обойдет подразделения. проверит, устроит одну-две тревоги, проведет во всех полках служебные совещания.

Конечно, он никого не обманет. Люди читают газеты, имеют опыт и догадываются, что к чему. Но наверняка и в других частях ждут в напряжении. Что ж, это не так плохо — мобилизует. А уж Красин — стреляный воробей, он мгновенно почувствует, куда ветер дует...

Комдив добрался домой поздно вечером и, не успев снять шинель, тут же позвонил полковнику Николаеву, чтоб приехал, Почти до утра горел свет в окнах генеральской квартиры...

А через три дня, вскоре после отбоя, дежурные полнили свои подразделения.

«Рота, батарея, подъем! Тревога!»

Для них учения «Фройденшафт» начались.

Негромко, но четко звучали команды: «Посыльные за офицерским составом, марш!», «Опустить шторы!», «Первый взвод, выходи строиться!». «Второй взвод, выходи строиться!»

Опустились шторы, зажегся свет, один за другим согласно боевому расчету взводы разбирали оружие, противогазы, снаряжение...

Комсомольцы-активисты, выполняя свое комсомольское поручение, проверяли, не забыл ли кто чего, не взял ли чужое, так ли надел... Первый взвод Копылова бросился на склад за парашютами всего подразделения. Водители побежали в автопарк.

...Каждый раз на вечерней поверке старшина неукоснительно объявлял расчет по тревоге. «Водитель Ручьев, — гудел он, — по тревоге выводите боевую машину ко входу в казарму. Берете свой расчет. Водитель Гаврилин...»

Ручьев не слушал. Он уже наизусть знал не только каждое слово старшины, не только интонацию, с какой оно будет произнесено, он даже знал, что после «Ручьев» старшина сделает паузу, а после «казарму» бросит на него многозначительный взгляд. Но сейчас, когда он бежал во весь дух по слабо освещенным аллеям военного городка, звеня об асфальт сапогами, эти слова почему-то плясали у него в голове, без конца повторяясь, стуча в висках...

Обычная ночная тишина сотрясалась от рокота моторов, топота ног.

Ручьев испытывал удивительное чувство подъема, словно невидимые крылья несли его, — это было волнение, восторг, тревога, радость сбывшихся надежд, конец долгого ожидания. Вот оно! Настоящее! Главное!

Да он ли один? Все эти молодые ребята, что торопливо выбегали из дверей казармы, строились, иной раз, схватившись за голову, стремглав бросались обратно за забытой вещью, отставали и догоняли строй, все они испытывали то же самое.

...Запыхавшись, весь еще дрожа от быстрого бега. Ручьев вел сбою тяжелую машину по ночным аллеям. У казармы в нее торопливо залезают Дойников, Щукин, Сосновский. Повинуясь сигналам, она трогается в дальнейший путь. Одна за другой выезжают за ворота машины, орудия, грузовики.

А в небе весенние звезды освещают своим голубым, ровным светом гудящую колонну, что извивается на белом, убегающем в бесконечную даль шоссе...

Ровно гудел мотор, слабый свет выхватывал из темноты лицо Сосновского, изредка произносившего несколько слов в шлемофон.

Полк прибыл в заданный район и приступил к швартовке техники на парашютные платформы.

Полковник Красин вызвал командиров батальонов и приданных подразделений, чтобы поставить им задачу на боевые действия.

— За меня остается командир взвода Грачев. Я пошел к полковнику, — сказал Копылов и исчез в тени деревьев.

Лейтенант Грачев, замполит Якубовский, командиры взводов вновь и вновь проверяли снаряжение, оружие, а главное, как крепится на платформах техника.

Потные, раскрасневшиеся от натуги Сосновский, Дойников, Ручьев, Щукин, покрикивая друг на друга, а порой и чертыхаясь, заводили свою машину на платформу, монтировали парашютную систему, возились с натяжными устройствами.

Скрип тросов, сосредоточенное сопение, негромкие голоса, казалось, наполняли весь лес.

Полковник Красин, невысокий, чернявый, не был виден за широкими спинами окружавших его офицеров.

Он уже получил приказ командующего войсками «северных» на десантирование, данные воздушной разведки и наблюдения.

Все взвесил, принял решение и теперь отдавал приказ.

— На учениях действуют «северные» и «южные», — объявил он офицерам, молча взиравшим на него. — Мы — «северные».

Лицо его было жестким, сосредоточенным. В коротких, точных фразах он обрисовал обстановку, сообщил сведения о противнике, данные разведки.

— Капитан Сидоров, — Красин говорил негромко, и офицеры напрягали слух, чтобы расслышать, — вашему батальону десантироваться непосредственно у моста; два других батальона захватывают выгодный рубеж между лесом и железнодорожной станцией Кингбаум, сосредоточивая основные усилия в районе высоты у развилки шоссе, и не допускают подхода противника к реке. — Он помолчал. — Старший лейтенант Копылов, ваша рота с целью обнаружения наступающих резервов «южных» ведет разведку в трех направлениях. — Он указал в каких. — Задача: определить силы и состав, а также время подхода противника. Обратить особое внимание на танки. Удаление на двадцать пять — тридцать километров. Командиру саперной роты минировать возможные пути подхода неприятеля. — И здесь Красин подробно сообщил какие. — Держать связь со мной по радио. Мои заместители — подполковник Лобов и командир первого батальона Рубцов.

Отдав приказ, Красин обвел всех внимательным взглядом. И вдруг лицо его мгновенно переменилось. Оно сделалось лукавым, даже хитрым. Улыбаясь, он подмигнул офицерам. — За работу, хлопцы! Бегом!

Офицеры направились к своим подразделениям, а полковник к штабной машине. Уж если и предстояла кому еще работа, так это ему.

Ночью лес вновь наполнился ревом моторов. Десантники выдвигались на аэродром для погрузки. Аэродром находился недалеко, по другую сторону леса, на сравнительно узком поле, зажатом между зелеными массивами. Над ним висел ровный могучий гул.

В предрассветных сумерках самолеты чернели огромные тушами, словно какие-то доисторические, тяжело дышащие чудовища причудливой формы.

От лесной опушки к ним тянулись бесконечные цепочки десантников, подвозились платформы с машинами и орудиями. Но вот взревел первый самолетный мотор. Он словно прорвал ночь, стало немного светлее. Еще мотор, еще...

Одна за другой тяжелые машины выруливали на старт, куда-то далеко, в невидимый конец поля, брали разгон и с ревом взмывали в черное небо. Рев слабел, но на смену приходил новый и так без конца. Без конца взмывали и исчезали самолеты и, выстроившись где-то там, в черном небе, уходили по трое в свой далекий путь.

Текли минуты, ревели моторы, и вдруг все смолкло. Последний самолет покинул аэродром; звук его замер вдали, и теперь от леса до леса, над всем полем нависла звонкая тишина.

А в черном, густом небе самолеты продолжали полет.

В гермокабине на стеганых лежаках сидели Сосновский, Щукин, Ручьев, другие десантники. За черневшим в двери иллюминатором простиралось необъятное чрево самолета, там дремали боевые машины в ожидании своего часа. Темнела ночь за окном, лишь кое-где пробитая редкими звездами.

— Ей-богу, — прошептал Дойников, — как у кита в брюхе сидим...

— А ты там был? — раздался из тишины насмешливый голос Кострова.

— Где? — по понял Дойников.

— У кита в брюхе...

Кто-то фыркнул.

Наступила тишина.

— До чего здорово, ребята! — снова заговорил Костров. На этот раз его обычно громкий голос звучал приглушенно. — Летим на настоящее дело. Это ведь тебе не что-нибудь! Это такие учения, будь здоров! В ГДР! Интересно вообще-то, как там...

— Как везде, — рассудительно, произнес Сосновский. — Можно подумать, ты историю с географией не изучал, не знаешь...

— Нет, все-таки, — не унимался Костров, — ну что там, например? Дожди идут?

— Боишься промокнуть? — поинтересовался Дойников. — Зонтик не забыл?

Раздался смех.

— Прилетим, увидим, — философски заключил Сосновский.

Ручьев не участвовал в этом разговоре. Мысленно он представлял себя в ГДР. Он много раз и раньше представлял себя за границей. И каждый раз в парадной, расшитой одежде, вручающим верительные грамоты (или хотя бы присутствующим при этом). Представлял рауты, приемы, беседы, конференции, сложные переговоры.

Видел себя послом.

И вот он впервые летит за границу. На нем не фрак, а комбинезон, руки покоятся не на папке с грамотой, а на запасном парашюте. Он не дипломат, он солдат. И все же он посол. Больше того, посол одной союзной державы в другую.

Скоро он окажется на земле, будет бежать в атаку, окапываться, «стрелять». Рядом с ним будут такие же, как он, ребята, но в другой военной форме и говорящие на другом языке. И все же это его друзья. И если на его или их землю придет враг, они будут вместе.

Мерно гудели моторы, за окном расползался рассвет. Тени в кабине бледнели. Солдаты дремали, кто-то даже тихо храпел.

Ручьев посмотрел в иллюминатор. Далеко внизу лежала еще темная земля, но уже различались светлые ниточки дорог, мигали ранние огоньки.

Самолеты, словно связанные невидимыми тросами, летели так же ровно, не отдаляясь, не приближаясь друг к другу.

Ручьеву не хотелось дремать. Наоборот, он чувствовал какую-то особенную ясность в мыслях, прилив сил. Он боялся упустить даже крупицу новых увлекательных впечатлений, утерять ее где-нибудь на пути. Его товарищи, мирно дремавшие рядом, летчики, заглядывавшие порой в кабину, светлевший пейзаж за окном — все приобретало особую значительность.

Теперь горизонт золотел, розовел, должно быть, скоро из-за его дальних очертаний покажется солнце. «Прыжок на заре», — подумал Ручьев и снова поглядел в иллюминатор.

Внизу темнели массивы лесов, светлели поля, кое-где неподвижными свинцовыми пятнами покоились озера...

В кабине появился бортмеханик, и через открытую дверь донеслись голоса летчиков, переговаривавшихся но радио с землей.

Бортмеханик молча остановился на пороге, оглядел десантников. Он так ничего и не сказал и, постояв с минуту, нырнул обратно в кабину летчиков. Но все поняли — решающий миг близок.

Солдаты зашевелились, кое-кто встал, поправляя снаряжение. Поглядывали на часы; сняв шлемы, приглаживали короткий ежик волос.

— Следующая конечная?! — не то спрашивая, не то утверждая, преувеличенно бодро воскликнул Костров.

— Тише ты, — зашипел Щукин. — Дойникова разбудишь. Старший лейтенант приказал, пока Сергей не проснется, задержать выброску, не тревожить сон дитяти.

— А я вовсе и не сплю, — сказал Дойников, не открывая глаз, — я мыслю.

— Тем более, — проникновенно сказал Щукин, — такое редкое у тебя состояние. Это же надо беречь. Хранить! Дойников мыслит!

— Ну и много ты намыслил? — поинтересовался Хворост.

— Много, — ответил Дойников и открыл глаза. Огромные, голубые, они смотрели на мир ласково и доверчиво. — Например, что стал ты, гвардии рядовок Хворост, почти человеком. Благодаря чуткой помощи боевых товарищей, и прежде всего Сергея Дойникова. А кем был? Даже страшно произнести...

— Ну, ты, полегче, ангелок, — проворчал Хворост. — А то...

Но в этот момент дверь в кабину летчиков открылась.

— Через пять минут. — сказал бортмеханик и оглядел десантников.

Началась обычная деловая суета. Проверяли друг у друга подвесные системы, хорошо ли закреплено оружие и снаряжение, застегивали шлемы.

Бортмеханик проследовал в грузовой отсек.

Самолет пошел на снижение.

В кабине стало темней. Ручьев в последний раз посмотрел в иллюминатор — кругом крутились белые облака. Такой низкой облачности при прыжках ему еще не приходилось видеть. Судя по движению словно бы ватных, бешено крутящихся шаров, ветер тоже был куда сильнее обычного.

На мгновение сердца коснулся холодок — не отменят ли десантирование? Есть же нормы, инструкции. Вдруг нельзя?

Он с тревогой посмотрел на товарищей и прочел в их глазах ту же тревогу.

В этот момент резко и неожиданно загудела сирена, в грузовой отсек хлынул молочный, отраженный облаками свет: люк открылся.

Солдаты торопливо поднимались.

Снова заревела сирена, теперь прерывисто, требовательно; вдали засияла зеленая лампа.

И в то же мгновение одна за другой тяжелые машины со свистом исчезли в огромном проеме люка. Десантники побежали вслед.

Через несколько секунд Ручьев уже нырял в мутно-белый омут, навстречу ветру, навстречу земле...

Когда облака остались выше и парашют плавно понес его вниз, он наконец огляделся.

Под ним простиралось поле, вернее, большая, окаймленная лесами поляна. Она поросла кустарником, на ней зияли ямы, словно заросшие травой воронки, во всю длину тянулся овраг.

Не лучшее место для приземления. К тому же прерывистый сильный ветер дул. не переставая.

Ручьев управлял стропами, скользил, стремясь повернуться спиной к ветру, найти на этом изрытом ямами поле ровную площадку.

Еще десять секунд, пять, и наконец он опустился на твердую, пахнущую сырой травой землю.

Что ждало его на этой земле?