Онлайн чтение книги Добрые друзья Good companions
Глава 2. Очень короткая и целиком посвященная репетициям

Следующие несколько дней Иниго, казалось, не сходил с импровизированной сцены концертного зала Роусли и без конца колотил по клавишам древнего «Бродвуда». Две клавиши, первая «соль» в дисканте и «ре» в басах, завели привычку застревать, и уже к концу первого дня Иниго так близко познакомился с этими нотами, что каждая зажила для него собственной жизнью, и он часами напролет спорил с двумя упрямыми желтыми человечками — Тидлибимом и Тудлибомом, как он их прозвал. Запястья и руки начали отваливаться примерно к полудню пятницы, а потом — хотя воскресенье был выходной — так болели, что в конце концов Иниго перестал обращать на это внимание. Что бы ни делали «Добрые друзья» — пели песенки, дуэты, трио или исполняли одиночные номера, — Иниго трудился не покладая рук. А когда они бросали петь и начинали танцевать, трудиться приходилось еще больше. Об отдыхе он мог только мечтать. Каждый артист труппы гордился своим обширным репертуаром, который назывался у них «багажом», и время от времени каждый хотел пройтись по нему с новым пианистом — вскоре Иниго становилось дурно при одном слове «багаж».

— Я и не догадывался, что на свете осталось столько грязных потрепанных нот, — пожаловался он мисс Трант, продираясь сквозь багаж мистера Нанна. Его ноты были самыми грязными, старыми и потрепанными из всех. Большая часть его песен сообщала публике, что их исполнитель — полисмен («Я по улице хожу и порядок сторожу. Ведь я — полисмен — пум  — да, я — полисмен!»), почтальон, официант или еще какой-нибудь забавный общественный персонаж. Многие из них были написаны от руки, да еще с карандашными пометками вроде «Здесь пауза, топаю ногами». К счастью, для Джимми музыка не имела большого значения: слух и голос у него отсутствовали. Он останавливал Иниго в самых неожиданных местах и делился с публикой воспоминаниями о злом отце или в мельчайших маловероятных подробностях описывал день своей свадьбы. В самом деле, связь между его пением и музыкой была столь неуловима, что он успел пропеть все слова полицейского под аккомпанемент, предназначенный для почтальона, пока они с Иниго заметили ошибку.

— Приходится петь старье, мальчик мой, — сказал Джимми, осторожно убирая с пюпитра рассыпающиеся на части нотные листы. — Нынче толковых шуточных песен не пишут, поверь моему слову.

Иниго был готов согласиться, что эти шедевры написаны давным-давно. Он только надеялся, что успеет вызубрить их наизусть, пока ноты не рассыплются в прах.

Багажи Брандитов были в лучшем состоянии, чем багаж Джимми. Исполняли они в основном баллады, отпечатанные по всем правилам на приличной бумаге, зато сами репертуары оказались значительно больше, особенно репертуар миссис Джо. Ее чрезвычайно пухлую папку украшали алые печатные буквы: «Мисс Стелла Кавендиш».

— Ни в одной странствующей труппе вы не найдете артистки с таким богатым и шикарным багажом, — гордо заявила миссис Джо.

Однако играть весь ее багаж не пришлось: Иниго прекрасно читал с листа, а баллады и вовсе щелкал как орешки. Сверкая глазами и колыхая грудью, миссис Джо мелодично велела сыну вести себя хорошо; пожаловалась, что розы ее сердца уж впредь не зацветут, как розы в цветнике; велела красному солнышку катиться на за-апад; дождалась возвращения некоего Энгуса Макдональда из загадочного похода на чужбину; попрощалась с листвой, деревьями, поцелуями в лоб и практически всем на свете и заявила, что должна немедля уехать на море. Исполнив таким образом полдюжины своих самых ярких номеров, миссис Джо объявила, что не просто довольна новым пианистом, а восхищена, отерла лицо одной рукой, другой похлопала Иниго по плечу и сказала, что у него прекрасное чутье, талант, душа, и вообще он — находка.

— Вы идеально мне подходите, мистер Джоллифант! — тепло воскликнула она и попросила присутствующих с ней согласиться. Иниго, который все это время тайком посмеивался над своей чересчур воодушевленной игрой, искательно огляделся по сторонам: мисс Сюзи Дин смотрела на него холодным отстраненным взглядом. Похвалы недалекой певуньи тут же показались ему неуместными. Он виновато покосился на Сюзи — мысленно он называл ее просто Сюзи, — но юная леди вздернула подбородок выше обычного и отвернулась. Иниго пришел к выводу, что не такой уж он талантливый молодой человек, каким себя полагал.

Джо доставил Иниго больше хлопот, чем миссис Джо, хотя багаж у него был куда менее богатый и шикарный, чем у супруги.

— У Джо есть голос, но нет выучки, — пояснила она. — Если он опять не сумеет удержать ноту, придется транспонировать для него несколько песен. Я пыталась сказать это той дряни, что сбежала с Милденхоллом, да все без толку. Она еле-еле играла по нотам, а уж про транспозицию можно было не заикаться. Как я сказала сегодня Джо, вы — настоящий музыкант, и вам не составит труда сыграть ниже на полтона или на тон.

Иниго сыграл ниже на полтона и на тон, но, кроме возликовавшей миссис Джо, никто не заметил разницы. Грубый мощный голос Джо отказывался ему служить. Ближе к концу песни он начинал скакать между разными нотами, а в самом конце вообще уходил в другую тональность. Хуже того, не приходилось сомневаться, что Джо — крайне черствый вокалист. Он напрягал все свое огромное тело, стискивал кулаки и орал во всю глотку, багровея лицом. В песнях с моряцкой тематикой это смотрелось неплохо, и он считал своим долгом описать все страшные опасности, подстерегающие вас в пучи-и-ине. Но вы невольно улыбались, глядя на могучую мускулистую тушу славного Джо, его грубо вытесанный подбородок, лоб с бусинками пота и кулачищи, готовые в любую секунду отправить вас в нокаут, когда Джо превращался в певучую жертву душевных страстей, заявлял, что вы шептали его имя среди роз, и признавался, что он день-деньской грезит о синих очах и лилейных руках, а ночью стоит под вашим оконцем. Мисс Трант, которой посчастливилось войти в зал именно в ту минуту, когда Джо вовсю голосил о любви, едва не прыснула со смеху и спешно укрылась в дальнем углу.

— Зачем мистер Брандит вообще это поет? — спросила она потом у Сюзи. — Конечно, я не против его пения, но он ни капли не похож на томящегося от любви юнца.

Сюзи рассмеялась:

— Знаю. Бедный Джо! Он будто не поет, а требует подать ему мяса с луком, верно? Это наша Стелла заставляет его петь о любви. Впрочем, даже эти номера пользуются успехом у публики. Люди, верно, думают, что ему еще хуже, чем им, вот и хлопают от жалости. А все равно я души в нем не чаю. Он куда лучше большинства мужчин, которые умеют петь о любви. Знавала я таких, фу!

Потом репетировать пришли две девушки, мисс Сюзи Дин и мисс Элси Лонгстаф. Иниго ждал неприятный сюрприз: он обнаружил, что играть для последней куда легче, чем для первой. Сначала репетировала Элси — она исполнила полдюжины песенок, главным образом американских — одновременно жалостных и беспардонных, у автора которых либо никогда не было «любимой», либо он ее только что потерял. Элси пела их тоненьким гнусавым голоском, будто бы специально завезенным из Штатов, а в конце исполнила несколько забавных и изящных танцев, выигравших за счет ее чудесной фигурки. Когда Иниго удавалось сыграть несколько одинаковых тактов, сопровождавших танцевальные па, он время от времени поглядывал на Элси через рояль — и нашел ее весьма привлекательной, хотя поначалу она казалась ему чересчур беленькой и пушистенькой, чересчур большеглазой, надушенной, чересчур застенчивой и одновременно показной — словом, похожей на стареющего котенка. К тому же ему ни разу не удалось ее разговорить. До сих пор Элси была в его представлении глупой пустышкой, и мысленно он назвал ее «претенциозной вульгарной особой с подловатой душой». Но теперь, когда она кружилась на сцене, улыбалась ему, кричала: «Быстрей, пожалуйста!» и снова улыбалась уже вместе с ним, Иниго подумал, что в ней есть определенное очарование и публике ее номера точно придутся по вкусу, какими бы плоскими и заурядными они ни были. А потом она подлетела к роялю, хлопая в ладоши, розовая и запыхавшаяся, и воскликнула: «Ах, огромное вам спасибо! Это было незабываемо! Вы прекрасно играете, честное слово!» На что Иниго ответил: «Отлично мы повеселились, верно, мисс Лонгстаф?», а она заявила, что теперь никак не может быть мисс Лонгстаф, теперь она Элси, а он Иниго, и отныне они друзья.

То был приятный сюрприз. Неприятно же удивила его Сюзи. Во-первых, ее выступление никуда не годилось. Джимми Нанн, Брандиты и даже Джернингем хором уверяли его, что она — восходящая звезда и лучшей юной комедиантки ни в одной труппе не сыщешь. Что в ней не просто есть изюминка, она не просто трудолюбива и талантлива, а… ну, вы понимаете. Иниго в самом деле понимал. Он внимательно наблюдал за ней с самого знакомства (которое состоялось только в минувший четверг, но, по его ощущениям, с тех пор прошло несколько месяцев) и охотно верил всему, что о ней говорили. Он живо представлял Сюзи на сцене — юркую и одновременно крепкую, ее игривое, сияющее радостью лицо и сами номера — вихрь приподнятых настроений, шарма и шутовства, с тончайшей, едва уловимой ноткой пафоса. Но вот Сюзи пришла на репетицию, и ее выступление даже близко не походило на то, что нарисовал себе Иниго. Осипшим голосом она исполнила несколько песен — никчемных и скучных, у Элси и то были лучше, — да и пела она вяло, без огонька. Затем последовала чечетка — такая же вялая и безрадостная. То и дело Сюзи останавливала Иниго и говорила, что тот играет слишком медленно, слишком быстро или что в такие моменты надо замолкать. Его разочарованию не было предела.

— Слушайте… — начал он, когда Сюзи закончила и принялась собирать ноты.

— Да, профессор?

— Эти ваши песенки… они не больно-то хороши, а? — Сюзи вытаращила глаза. — Ну, в смысле… они довольно слабые, не находите?

— Да неужели? — В ее голосе зазвучали опасные ноты.

— Ну да! Плоские, как бумага. Вам, верно, ужасно надоело их петь. Даже если не брать в расчет слова, одни мелодии чего стоят! Разве это музыка? Господи, да я за утро сочинил бы десяток песен куда лучше ваших.

— Правда?

— Легко! — с жаром ответил молодой человек. — Конечно, и мои сочинения — требуха, но требуха требухе рознь, верно?

— Пожалуй, — тихо ответила Сюзи. — Я эту гадость не пробовала. Но вы продолжайте, продолжайте.

— Я только хотел сказать, — Иниго немного оробел, — что если у вас нет песен получше, мы могли бы отправить их на заслуженный покой и сочинить что-нибудь новенькое. Как думаете?

— Сейчас я вам скажу, что я думаю! — в гневе воскликнула она. — Я думаю, что вы — ужасный нахал, так-то! Сидите себе за роялем, как король, и говорите, будто я пою дрянь, а сами и пяти минут в труппе не проработали! Публику в глаза не видели! Думаете, я еще маленькая и можно мной командовать? О да-а… — она вздернула подбородок и заговорила гортанным голосом, хлестко пародируя Иниго. — Требуха-а требухе-е рознь, верно? Да-а, определенно! — Яростно взмахнув юбкой, она развернулась и приметила в зрительном зале Джимми Нанна, который с кем-то совещался.

— Джимми! — позвала она. — На минуточку, Джимми! Не хочу тебя огорчать, но моих номеров в программе не будет. Это невозможно. Мистер Джоллифант, столь любезно согласившийся нам подыграть, говорит, что мои песни не стоят его трудов.

— Я такого не говорил! — запротестовал Иниго.

— Говорили, еще как! — огрызнулась Сюзи. — Хотела бы я знать, кем вы себя возомнили? Последняя наша пианистка никуда не годилась, но она по крайней мере не решала, что нам петь, а что нет!

— Тише, тише, детки, — сказал Джимми. — Не забывайте, у вас на чай будет вкусненькое, а у меня нет. Бедный, бедный Джеймс! Не кипятись, Сюзи. А вы извинитесь, Джоллифант. Все равно, виноваты вы или нет, извинитесь. С ними только так и можно. Успокойтесь, пожалуйста.

— Умоляю меня простить, Сюзи…

— Мисс Дин. Спасибо.

— А… ну хорошо, мисс Дин, — с достоинством ответил Иниго. — Повторяю: примите мои извинения, я не хотел вас обидеть.

— Значит, только так с нами и можно, да? — воскликнула Сюзи. — Ну а со мной нельзя! — Она собрала ноты. — Жаль, что мои номера пришлись вам не по нраву, потому что отныне вам придется часто их слушать. Я буду их петь, что бы вы ни думали. И даже если вы прямо сейчас напишете лучшую партию для субретки на свете, я не стану ее петь — ни за какие деньги! Я все сказала. — И она, гордо вскинув голову, ушла.

Через несколько минут вернулся Джимми, и Иниго рассказал ему, как было дело. Минуту-другую тот задумчиво свистел, а потом сморщил нос и уморительно глянул на своего собеседника.

— Кое-чему в Кембридже не учат, мой мальчик, — наконец произнес он, — но в театре вы быстро этому обучитесь. Я говорю о такте. Нельзя так разговаривать с артистами. Думайте что угодно, но вслух не говорите. В нашем ремесле мужчины еще куда ни шло, но женщины!.. Обидчивые, вспыльчивые! Прямо динамит, мой мальчик. Одно слово — и взрываются! К тому же номера у Сюзи вовсе не дурны. Я не говорю, что лучше не бывает, но на сцене она просто чудо, скоро сами убедитесь. Публика души в ней не чает.

— Но в том-то и дело! — сказал Иниго. — Я бы и слова не сказал — пусть это останется между нами, хорошо? — если бы так не разочаровался. Я думал, она творит чудеса, но ничего подобного не увидел. Одна скукотища.

Услышав такое, Джимми блестяще изобразил авторитетного астронома, которому сказали, что Земля — плоская. Он застонал; он устремил взор к небу; он ударил себя по лбу.

— Что это такое, по-вашему? — возгласил он, обводя рукой пустой зал. — Королевский театр? А эти сиденья с дырявой обивкой — королевская семья? Та колонна — сэр Освальд Столл[46]Сэр Освальд Столл (1866–1942) — известный английский театральный деятель. К 1905 году почти но всех крупных британских городах появились театры, которыми владел или руководил сэр Освальд Столл. с полными карманами новых контрактов?

— Позвольте я продолжу! — добродушно воскликнул Иниго, хотя слова Джимми задели его за живое. — А этот рояль — касса «Друри-Лейн»[47]Театр «Друри-Лейн» — старейший из непрерывно действующих театров Великобритании, один из главных драматических театров Лондона.? Ответ — нет, нет и нет! Но что с того?

Джимми рассмеялся.

— А вот что: Сюзи просто не старалась. Скоро вы увидите, как она преображается перед зрителями. Уверяю, она из самого безнадежного номера сделает конфетку. Положитесь на нее, мой мальчик. Сюзи — умница.

— Понятно. — Иниго сыграл небольшой задумчивый пассаж и в конце вдруг грохнул по клавишам. — Джимми, я напишу вам несколько песен. Главное — сочинить слова. Мелодии мне запросто даются, а вот подходящие стишки я писать не умею.

— Если мой желудок на пару дней оставит меня в покое, — сказал Джимми, — я и сам могу посочинять. Напишите мелодию, а я что-нибудь придумаю. Или наоборот, я покажу вам стихи, а вы подберете музыку. И не забудьте проиграть то вступление, которое я вам дал.

— Конечно. Я докажу мисс Сюзи, что не просто хвастался. Она заявила, что никогда не будет петь мои песни. Это мы еще посмотрим. Я сочиню такое, что она возьмет свои слова обратно — или провалиться мне на этом месте!

Итак, подстегиваемый презрением Сюзи и стремлением поставить ее на место, Иниго взялся за работу. Вместе с Джимми они провели все воскресенье за разбитым кабинетным пианино, гордостью его съемной комнаты, и нотной бумагой, которую ему чудом удалось раздобыть.

В понедельник Иниго репетировал с Джерри Джернингемом: тот осторожно снял с себя пиджак, жилет и целый час трудился, как вол. Голос его тогда был не лучше, чем сейчас, — то же гнусавое жалостное мурлыканье, какое и голосом-то не назовешь, однако оно идеально соответствовало поставленным задачам. Джаз, который начинался со взрыва безудержного варварского веселья, красно-черной кляксы на блеклом лице Земли, с годами стал цивилизованней: теперь он звучал тише и тоньше, заигрывал с чувствами и цинизмом; на смену первым ярким краскам пришли осенние полутона; некогда веселые бабочки запорхали в грустном лиричном танце; напористые ритмы превратились в мягкий перестук тех громадных машин, которым теперь прислуживает человечество, которые пожирают все наше время, давая мыслям свободу блуждать, где вздумается, — и гадать. В своей примитивной, дерганой, скользящей манере этот джаз с ухмылками и ужимками пел толпам бездомных и нелюбимых о доме и любви, умело передавая все оттенки озадаченной страсти и грустной ностальгии нашего века. Сама История, которая в равной степени ведает переселениями народов и народными песнями, породила этот Джаз, а Природа, тайком вершившая свои дела на длинной темной улице захолустного города, в ответ породила Джерри Джернингема, этого Антиноя во фраке и бальных туфлях. Голос у Джерри отсутствовал, но для таких песен лучше было не придумать. А его ноги, два на редкость энергичных комментатора для разных амплуа, договаривали остальное. Отбивая чечетку, Джерри вдруг становился живым человеком, который поверял вам свои тайны и остроумно высказывался о жизни. Его ноги то погружались в думы, то бились в отчаянии, то обретали надежду, воспаряли духом, хохотали и пели гимны, то сходили с ума от счастья, а то предавались сомнениям, задавались горькими вопросами, пожимали плечами и ударялись в сарказм — и все это с обманчивой легкостью и изяществом.

Поначалу Иниго было нелегко проникнуться симпатией к этому красивому и пустому юноше, но после репетиции он начал его уважать. Пусть разум тщеславного и кичливого Джернингема был подобен чистой грифельной доске, а речь он украшал самым неестественным из возможных акцентов, все же он был художник — не просто артист, а именно художник. Как он работал! Предметом всех его стремлений было прослыть самым изящным лентяем, самым праздным фатом театра и эстрады, и для достижения этой безупречной стрекозиной легкости он готов был часами упражняться, как спортсмен, и работать, как вол. Вне сцены Иниго мог ни во что не ставить Джернингема, но на репетиции он увидел перед собой другого человека: точно знающего, что ему нужно — не только от себя, но и от остальных, — и привлекающего к себе все взгляды. Попадая в свою стихию, Джернингем мгновенно оживал, точно рыба, брошенная в воду. Иниго играл для него с неиссякаемым пылом до самого конца репетиции. Потом Джернингем облокотился на рояль, улыбнулся Иниго и аккуратно вытер лоб лиловым шелковым платком.

— Танцуешь — первый класс! — с азартом воскликнул Иниго. — А моя игра как, ничего? В этих синкопах черт ногу сломит, с листа не читаются.

— Оччень дэже, — ответил Джернингем. — Твое игрэ мне по вкусу. Кэг рэз то, что я хотел. У тебя джэзовая техника. С тобой мы зэиграем по-новому. — Он опять промокнул лоб платком. — Рэд, что тебе пэнравилось мое выступление. Эти нэмера мне неплохо дэются, но я уже дэвно ищу что-нибудь новенькое.

Иниго торжественно выложил перед ним рукописные ноты.

— Послушай это! — воскликнул он. — Мы с Джимми вчера написали. Мелодию я давно сочинил, а Джимми придумал слова.

— Кэг нэзывается?

— «Свернем же за угол», — ответил Иниго. — Ты пока отдохни, а я сыграю.

И вновь озорная мелодийка затанцевала по клавишам рояля. Примерно на середине песни Джернингем не выдержал и стал заглядывать Иниго через плечо, напевая и притоптывая ногами.

— Дэ это же нэходка! — с внезапным жаром вскричал артист. — Это будет лучший нэмер прогрэммы, Джэллифэнт, лучший! Ты ведь отдэшь его мне, прэвдэ? Я нэстэиваю.

— Отдам, — злорадно ответил Иниго, подумав о Сюзи.

Джернингем уже разучивал слова.

— Дэвэй порепетируем прямо сейчэс, дэвэй! Ты золотая жила, Джэллифэнт, ей-богу. Пообещай, что дэшь мне попеть ее месяцэ двэ или три, а уж потом кудэ-нибудь отошлешь.

— Конечно, дам! Я никуда не собирался ее отсылать.

— Дэрэгой мой, ты обязан! Тэкие штуки стоят уйму денег, уйму! Дэ ты и сэм знэешь. — Джернингем распахнул бархатно-карие глаза и уставился на чудака, который не видел собственной выгоды. — Лэдно, дэвэй репетировать. Вон пришли Джейми и Митчем. Джейми, мы кэг рэз собрались репетировать твой номер.

Джернингем взял рукопись — Иниго знал ноты наизусть — и не спеша пропел первый куплет и припев. Затем распробовал второй куплет, а к припеву уже разошелся и стал притоптывать в такт музыке.

— Прэшу тебя, Джэллифэнт, дэвэй еще раз, теперь с чечеткой. Вот тэг.

На втором припеве к ним присоединился мистер Митчем с банджо, а Джимми подыграл на барабанах. Вчетвером они бодро и победоносно отправили весь мир за угол; Иниго пританцовывал на стуле, хохоча от восторга и выдавая самые невообразимые экспромты.

— Еще, еще! — закричал Джернингем, перестал петь и затанцевал как полагается, а остальные трое, мотая головами, принялись вновь и вновь сворачивать за угол.

— Ах, но где же, где вы взяли эту прелесть, эту милейшую штучку-дрючку? — К сцене бежала мисс Сюзи. Они не заметили, как она вошла в зал. Они вообще ничего не замечали. — Не важно! — вскричала она. — Потом скажете. Давайте еще раз, умоляю, еще разок! Я хочу станцевать с Джерри.

И они повторили припев вместе с Сюзи, которая восторженно подпевала и вставляла в текст разные странные словечки, отплясывая чечетку с Джернингемом. Через пару минут джентльмены остановились.

— Продолжайте, мальчики! — воскликнула Сюзи. — Вы ведь не перестанете, правда? Пожалуйста, давайте еще разок!

Нет, нельзя, ответили ей. Они выбились из сил.

— Ну хорошо, тогда говорите, чей это номер и откуда он взялся? — спросила Сюзи. — Рассказывайте.

— Это мой нэвый нэмер, гэлубушка, — задыхаясь, выдавил Джернингем.

— А песню написал вот этот юноша. — Мистер Митчем показал на Иниго. — Я ему сразу сказал, как только услышал: «Это беспроигрышный номер, мой мальчик». Я такие за милю чую. Как-то раз прихожу я в свою чикагскую гостиницу — есть там один официант, молодой еврей, — и слышу, как он тихонько наигрывает на пианино мелодию. А вокруг никого. Ну, я прямиком к нему…

Историю пришлось заканчивать за кулисами, куда Джимми и Джернингем ушли отдуваться после репетиции. Сюзи слушать не стала: она подбежала к Иниго и спросила:

— Хотите сказать, это вы ее сочинили?

Он улыбнулся:

— Ну, Джимми написал слова, а я музыку. Если не ошибаюсь, вчера я говорил вам, что сочиняю на досуге. Безделица, конечно, зато моя собственная.

Сюзи уставилась на него, тяжело дыша.

— И вы отдали ее Джерри Джернингему?!

— Ну да, а что?

— Тогда вы самая настоящая свинья! Отдали ему такой номер, не показав сперва мне! Не думала, что вы такой… такой подлый, такой злопамятный!

— Но вы же сами говорили…

— Я помню. Но я же не всерьез! Могли бы и догадаться, что я не всерьез, и вообще, я думала, ваши сочинения гроша ломаного не стоят — обычно так оно и бывает. И только потому… — Она умолкла.

— Что? — Улыбка Иниго померкла. Он силился разобраться в этом потоке упреков, сыпавшихся на него без всякой логической связи, и одновременно восхищался миловидностью юной комедиантки. Нет, тут дело не только в миловидности. Да и красавицей ее не назовешь. Но в ней было что-то особенное, что-то восхитительное и волнующее.

Сюзи внезапно сменила гнев на милость.

— Это все пустяки. Ерунда. Я думала, мы с вами подружимся, но теперь вижу, что друзьями мы не стали. Вот и все. Вы, верно, уже пишете песню для Элси Лонгстаф. Вот теперь я по-настоящему разозлилась. Раньше я не злилась, вы должны были это заметить. Нет, ну что я говорю, конечно, я не злюсь. Да, знаю. Я подумала, что злюсь, но это не так. Просто я… ну, огорчена. И только. — Она потупилась и умолкла, а потом напустила на себя бодрый и веселый вид. (А Иниго, озадаченный, но все же вполне сообразительный, принялся гадать, что бы это значило.) — Честное слово, песенка чудо, — проговорила Сюзи с дружелюбием добросовестной квартирной хозяйки. — Должна признать, вы талантливы. Если будете и дальше сочинять такую музыку, сможете хорошо заработать. — И с этими словами она ушла, высоко вскинув голову.

Иниго одержал победу, но ликовать не мог. Он сидел пристыженный, и где-то в глубине его души таился невозмутимый человечек, который все нашептывал, что стыдиться нечего, и вообще, его только что самым возмутительным образом лишили удовольствия от победы. Тут вернулась Сюзи: она бежала по сцене с сияющей улыбкой на лице.

— Не хочу, чтобы вы подумали, будто у меня скверный характер. Честное слово, я хорошая! — воскликнула она, поставила локти на рояль и обхватила лицо руками. В такой позе Сюзи могла неотрывно смотреть на Иниго, и она стала смотреть на него неотрывно.

— Ну, признавайтесь, вы уже пожалели, что отдали номер Джерри Джернингему, правда? Я знаю, что еще не показала вам, на что способна, а Джерри по-своему очень талантлив. Вчера вы во мне разочаровались, так ведь? — жалобно спросила она.

— Ну, не знаю… — проронил Иниго, не в силах отвернуться или сказать правду этим удивительным глазам.

— А вы правда такой злопамятный? На первый взгляд и не скажешь. Мне сначала показалось, что вы очень милый.

— Так и есть, — ответил он, тщетно строя из себя добродушного чудаковатого джентльмена средних лет. — Обычно про меня так и говорят: «Вон идет наш милый мистер Джоллифант».

Он нацепил благосклонную улыбку сорокапятилетнего, но сам почувствовал, как она плохо сидит.

— Правда? Любопытно. — Сюзи посмотрела на него с обманчивой детской непосредственностью. — Но вы не должны разговаривать со мной так снисходительно, вы всего на три года старше меня. Мы почти ровесники.

Иниго улыбнулась удача.

— Да-да, — проворковал он. — Сейчас вы скажете, что девушки взрослеют гораздо быстрее, чем молодые люди. Я знаю. Вы начитались журнальных рассказов и беллетристики из «Бутс».

— Ничего подобного я говорить не собиралась, — возразила Сюзи — чуть быстрее, чем стоило. — Я только хотела сказать, что лучше знаю жизнь. Но потом передумала. «Это заденет его милое самомненьице», — решила я. Вот и промолчала. Если хочешь подружиться с мужчиной, нельзя говорить ничего, что может уязвить его драгоценное достоинство, а оно всегда размером с город и очень-очень нежное, с ним надо поаккуратней.

— А, так вы хотите подружиться?

— Может быть. — Сюзи встала и дважды покрутилась на месте. — Я пока не решила.

— Так решайте, я только «за», определенно! — сказал Иниго, вновь становясь прежним пылким юношей. — Что толку называться «Добрыми друзьями», если мы не друзья?

— Я подружилась с мистером Окройдом! — заметила Сюзи, все еще кружась на месте. — То есть с Джессом. Вы знали, что его зовут Джесс? Точнее, Ишшийя. Прелесть, правда? Он все время спрашивает меня про занавес, прожекторы, светильники и реквизит. А видели бы вы, как он важничает за работой! Вчера починил мне корзинку и говорит: «Теперь она ишшо лучше, чем была, Суз». Зовет меня Суз, представляете? Рассказывает про Траурсфорд и про Великую северную доро-огу. Мы с ним очень дружны, честное слово. Недавно я слышала, как он сказал мисс Трант: «Они с Лили похожи как две капли воды». Ничего себе, правда? — Она напела мелодию «Свернем же за угол», попробовала отбить чечетку и улыбнулась Иниго.

— Я знаю, что вам надо сделать, мистер Иниго Джоллифант! — воскликнула она. — Вы напишете для меня новую песню, такую же славную, как эта, и даже чуточку лучше. Вот это будет номер! И — послушайте — я вам обещаю, что выложусь на всю катушку, и в один прекрасный день какая-нибудь важная шишка с Вест-Энда услышит, как я пою вашу песню, пригласит нас к себе, и мы оба заработаем состояние! Фрэнсис, Дэй и Хантер выстроятся в очередь за вашими песнями, а на моем пороге будут толкаться пятнадцать агентов, не меньше. Только не говорите, что не можете, я ведь знаю, какой вы талантливый! Я как увидела вас, сразу сказала: «Этот вихрастый мальчик с нелепым рюкзаком за спиной не похож на профи, но определенно талантлив». Да-да, это мои слова. Ну, теперь отвечайте, вы выполните мою просьбу?

Как ни странно, Иниго пообещал ее выполнить. Он зашел так далеко в этом желании, что уже придумал неплохой мотивчик — оставалось показать его Джимми, чтобы он сочинил слова.

— Так мы теперь друзья? — осведомился он.

— Ну конечно! — ответила Сюзи. — Хотя мы пока не очень хорошо знаем друг друга, верно? Но мы будем много работать вместе. — Она смерила его довольно суровым взглядом. — Учтите, вам стоит обращать меньше внимания на всякие пустяки. Впредь не принимайте их слишком близко к сердцу.

Не успел Иниго ответить, как Сюзи уже изображала из себя помпезного джентльмена, подкручивающего огромные, заостренные и очень внушительные усы.

— Все эт-то пустяки, миста… э-э… Джоллифант! — проквакала она. — Небольшое расхождение во взглядах, так-то! С кем уго-одно может случиться, так-то! — Потом она вмиг превратилась в саму себя, послала Иниго воздушный поцелуй и упорхнула.

Иниго уставился ей вслед и тяжко вздохнул. В кругу таких бесхитростных особ, как Фелтон и Дейзи Калландер, он привык считать себя инициатором и вдохновителем, который скачет с места на место, ведя за собой неповоротливых и глуповатых соратников. Теперь же он невольно пришел к мысли, что встретил не просто равную соперницу: от ее прыти у него голова шла кругом. Дружба с Сюзи виделась ему весьма увлекательным предприятием. Судя по всему, воображение не обмануло Иниго, когда в привокзальном буфете он услышал ее голос и почувствовал, будто перед ним подняли занавес. Этот занавес по-прежнему поднимался, все выше и выше с каждым днем.