Онлайн чтение книги Гордое сердце
Глава девятая

Глаза медведя остекленели. Зверь содрогался в конвульсиях, придавив пятипалой лапищей Маккензи. Дэйви стоял, окаменев от ужаса. Эйприл попыталась сдвинуть тушу бурой громадины. Ничего не получилось. Она была на грани срыва. Казалось, еще немного, и зарыдает в голос. Отчаяние, как это часто бывает, придало ей сил. Когда она вытащила из-под медведя Маккензи, тот был без сознания. Она схватила его за ноги и потащила по земле. Приоткрыв помутневшие от боли глаза, он спросил:

— Как Дэйви?

— Все в порядке. Спасибо вам, Маккензи. Спасибо за сына. — Слезы текли ручьем.

Маккензи облегченно вздохнул и закрыл глаза. Смертельная бледность проступила сквозь смуглую кожу, из раны на боку текла кровь. Скинув кофту, Эйприл прижала ее к ране. Ткань мгновенно пропиталась кровью.

— Вам придется прижечь рану ножом, — прошептал он.

— Ножом? — Эйприл ужаснулась. Она насмотрелась всякого в госпитале. Но прижигать свежую рану раскаленным ножом? «Справится ли?» — промелькнуло в голове.

— Сумеете, — прохрипел Маккензи. Он будто читал ее мысли. — Несите нож.

Она подошла к неподвижному медведю. Ну, Эйприл! Ухватилась за рукоятку обеими руками, потянула что было сил. Вытащив нож, стояла, утирая пот со лба.

— … моя лошадь, — бормотал Маккензи. — Приведите ее сюда.

Испуганный конь подрагивал, нервно переступая ногами. Эйприл настойчиво потянула за поводья. Упирающееся животное сдвинулось с места. Эйприл помогла Маккензи приподняться. Ухватившись за холку, он прошептал:

— Иди же, дружок, иди! Эйприл, помогайте…

Она завязала рукава кофты крепким узлом. Лошадь медленно зашагала. Держась за холку, подсобляя себе ногами, Маккензи с трудом продвигался вперед. Эйприл не спускала с него глаз. Вдруг он сделался белым как полотно. Боже! Неужели умрет сейчас, вот здесь, у нее на руках? А где Дэйви? Эйприл оглянулась. Мальчик шел поодаль, обливаясь слезами.

— Держись, сынок! — сказала она, вытирая липкий пот с лица раненого.

Наконец они добрались до стоянки. Добрались благодаря железной воле Маккензи. Костер едва теплился, редкие красные угольки подмигивали, тлея в золе. Эйприл подбросила веток. Когда занялся огонь, она положила на угли нож. Сладковатый запах пузырившейся на лезвии крови напомнил госпиталь.

Поникший, растерянный Дэйви стоял рядом. Взглянув на мальчика, Маккензи сказал вполголоса:

— Дэйви, принеси небольшой круглый камень величиной с мою ладонь.

Кивнув, мальчик убежал.

Маккензи посмотрел на Эйприл долгим взглядом. Он страдал оттого, что сейчас она видит его таким слабым и беспомощным, и, конечно, понимал, что ее ждет тяжелое испытание. Эта женщина гораздо сильнее, думал он, чем казалась ему вначале.

— Нужна деревяшка, — с трудом проговорил он. — Когда станет невтерпеж, сожму ее зубами.

Эйприл ушла и через пару минут вернулась с толстой веткой. Отломив кусок, протянула ему.

— Пора! — сказал Маккензи. — Главное, не бойтесь. Надо как следует прижечь сосуды, а не то я истеку кровью.

Подойдя к костру, Эйприл увидела, что нож раскалился докрасна. Оторвав широкую полосу от подола юбки, она прихватила рукоятку. Металл жег ладонь через ткань, сложенную в несколько слоев.

Примчался Дэйви с небольшим булыжником.

— Давай сюда камень, — сказал Маккензи бодрым голосом, что стоило ему невероятных усилий. — А теперь… сядь в сторонке и закрой глаза.

Эйприл была потрясена. Кто способен на такое? За минуту до нечеловеческих страданий Маккензи думает не о себе, а о ее ребенке. Именно в эту минуту она осознала, что полюбила Маккензи.

Опустившись возле него на колени, она открыла рану. Зрелище, представшее ее взору, заставило содрогнуться. Какой ужас! Перехватив ее взгляд, Маккензи кивнул и взял в рот деревяшку.

Собрав все свои душевные силы, Эйприл приложила широкое лезвие раскаленного ножа к рваным, кровоточащим краям раны. Кровь моментально запузырилась, и сразу же запахло паленым. Точнее, горящим мясом.

На Эйприл накатила дурнота, но она тут же взяла себя в руки и покосилась на Дэйви. Он сидел, крепко зажмурив глаза, и не шевелился.

Повернув лезвие ножа, она провела другой его стороной по ране сверху вниз. Маккензи дернулся. Когда судорога отпустила, он затих. Эйприл поняла, что Маккензи потерял сознание от болевого шока, и перевела дыхание. Как ни странно, на душе стало спокойнее. Какое счастье, что он уже не чувствует боли! Но в тот же миг ей подумалось о том, что, когда Маккензи очнется, его ожидают адские муки.

Отведя прядь смоляных волос, упавших на его лоб, покрытый капельками пота, она долго не отводила от него взгляда. Бледный как мертвец!

— Маккензи, не умирай, — прошептала она, склоняясь над ним. — Слышишь? Маккензи, ты меня слышишь? Не оставляй нас, без тебя мы пропадем.

Обернувшись к Дэйви, она деловитым тоном велела:

— Сынок, открой глаза. Живо беги к ручью за водой.

Не в силах пошевелиться, Дэйви смотрел на нее застывшим взглядом. Потом покосился на рану Маккензи и сморщился, готовый заплакать.

— Сынок, поторапливайся! — Эйприл протянула ему лоскут, которым прихватывала рукоятку ножа. — Намочи эту тряпку в ручье. Нам надо умыть Маккензи. Видишь, сколько крови.

— Мамочка, а он не умрет? — спросил мальчуган дрожащим голосом и всхлипнул. — Это я виноват во всем. Я… — добавил он и заплакал навзрыд.

Эйприл обняла его, прижала к себе.

— Перестань плакать, сынок! Будь мужчиной, таким, как Маккензи. Все будет хорошо! Он непременно поправится. Вот увидишь! Мы с тобой не дадим ему умереть. Договорились?

— Да, мамочка.

— Ну и умница! А в том, что случилось, твоей вины нет. Давай беги за водой!

Дэйви схватил кувшин и побежал к ручью. А Эйприл, глядя ему вслед, задумалась.

Во всем виновата она сама. Ну почему, почему не взяла с собой кольт? Растяпа. Не появись Маккензи вовремя, потеряла бы сына. Страшно подумать!

Она перевела взгляд на раненого. Не задумываясь бросился с ножом на огромного зверя. А если с ним случится непоправимое?

Эйприл уже не вспоминала ни о том, что в форте Дефайенс ее и Дэйви ждет отец, ни о том, что, если бы не Маккензи, она давно была бы дома. Иные мысли тревожили ее. Грудь теснили неведомые прежде чувства.

— Живи, Маккензи. Слышишь? Только не умирай, — повторяла она как заклинание. — Пришла пора радоваться жизни, любить… Тебе будет трудно в это поверить, но я знаю, все будет хорошо. Мы вместе, вместе, Маккензи, пойдем навстречу новой жизни. Живи, Маккензи, слышишь?

Едва лишь раскаленное лезвие ножа коснулось раны, Маккензи почувствовал такую боль, какой никогда прежде испытывать не доводилось. Показалось, будто какая-то адская сила пытается разорвать его тело на части. Дыхание прервалось, к горлу подступил крик. До боли в суставах сжав в ладони камень, он пальцами другой руки стал царапать землю. В нос ударил запах паленого мяса, и сразу же возникло ощущение, будто он заживо горит в огне. Мертвой хваткой он сжал зубами деревяшку, подавляя желание выплеснуть жестокую боль утробным воплем.

И в тот же миг ему почудилось, будто он опускается в глухое и темное ущелье. Неужели наступает благословенное беспамятство? — мелькнула молнией мысль, выскользнувшая из сумятицы сумеречного сознания.

И тут же встрепенулся разум: нельзя! смертельно! назад! И ни шагу туда, где тьма, забвение, где всегда одиночество… и только тлен, тлен, тлен… в вечном царстве теней. Жи-ви-жи-ви-жи-ви! — отчаянно заколотилось сердце, ощутившее поддержку разума. И Маккензи, уже падающий в бездонную пропасть, чудом удержался на уступе темного провала. Какое-то время его поддерживал шепоток тихого голоса, обещающего земные радости. Слы-шишь-слы-шишь-слы-шишь? — билось сердце, пытаясь удержать сознание, покидающее истерзанное болью тело. Всколыхнулись дремавшие — то ли в сердце, то ли в душе — чувства и вынесли сознание навстречу тихим словам, которые он слышал, но не до конца осознавал.

И стало ему казаться, будто он в раскаленном горниле. Нестерпимый жар наплывал, обволакивал его вязким, влажным маревом. Хотелось выскочить из липучего пекла, но что-то мешало ему сделать это, наваливалось, давило… А через мгновение злые когтистые лапы уже рвали его бок, острые как нож клыки выгрызали больные куски. Он все силился вскочить, убежать, но не получалось — когти остервенело терзали его и не отпускали.

Наконец ему удалось приподнять веки. Кто же это держит его за плечи и не дает подняться? На него в упор смотрели синие глаза, полные сострадания и нежности.

— Долго ли я… — сумел он прошелестеть. Саднящие, распухшие губы плохо слушались, а язык и вовсе повиновался с трудом.

— Целую вечность, — прошептала Эйприл и поморщилась при виде гримасы боли, исказившей его лицо.

— Надо… необходимо… — Маккензи сделал попытку приподняться, но повалился плашмя и застонал.

— Не смейте вставать! Лежите спокойно, умоляю. Пусть рана затянется. И берегите силы. Без вас мы пропадем.

Эйприл сопроводила эти слова беспомощной улыбкой. Она уже уяснила, что это единственный довод, с которым Маккензи обязательно посчитается.

Он лежал на спине, стараясь осмыслить услышанное. Собственно, ничего другого ему не оставалось: невероятная слабость лишила его последних сил. Неожиданно он почувствовал, что замерзает. А уже через мгновение знобкая лихорадка трепала его с чудовищным остервенением.

«Какие неожиданные сюрпризы подбрасывает жизнь, — размышлял он, сотрясаемый ознобом. — Лежу пластом и ничем не могу помочь этой хрупкой женщине…»

Эйприл действовала быстро и сноровисто. Укрыв его всеми имеющимися в наличии одеялами, захлопотала у костра, вороша угли. Потом принесла кучу хвороста. Огонь запылал ярче. Он следил за ней глазами. Когда она подошла к нему, всмотрелся в ее лицо. И задумался, увидев в глазах неведомое ему прежде сияние то ли внутренней силы, то ли непреклонности. Но тогда как объяснить покорность, появившуюся в манере ее поведения? Да, именно покорность. Почему он этого раньше не замечал? Может, оттого, что теперь сам вынужден подчиняться ей? Мысль о том, что в столь опасный момент он совсем беспомощен, привела его в ярость. Надо встать, бездействие губительно. Он сделал резкое движение, и сразу же в бок стрелой вонзилась острая боль. Тяжелая тьма, липкая, соленая на вкус, окутала его, свет померк.

… Маккензи целые сутки был в беспамятстве. Ему казалось, будто он то проваливается в трещину ледника, вмерзая в его ледяные бока, то вдруг оказывается на солнцепеке, а рядом почему-то полыхает костер.

Эйприл не отходила от него. Вытирала пот, смачивала водой запекшиеся губы.

Дэйви бегал к ручью за водой. Собирал валежник.

Ночь прошла тревожно.

К утру Маккензи лучше не стало.

Он все время что-то бормотал, но Эйприл не могла разобрать, что именно. Его гортанный шотландский акцент усилился, и выделить хоть какие-либо слова в нагромождении звуков было совершенно невозможно.

Ничего-то она о нем не знает! — вздохнула Эйприл. Откуда родом, каковы пристрастия, вкусы? Почему оказался на службе у военных, если, судя по всему, ни во что их не ставит? При случае надо будет обязательно выяснить ответы на все эти вопросы.

Маккензи вдруг стал что-то выкрикивать. Метался, как бы стараясь сбросить невидимые путы.

— Здесь только женщины и дети, женщины и дети… — удалось ей разобрать. — Уберите руки! Отпустите меня! Изверги… звери. Вы за это ответите… ответите…

Эйприл поправляла повязку, уговаривала, успокаивала. Заставляла лежать, а он все вскидывался. Наконец успокоился.

Эйприл молча смотрела на него. Господи, сколько душевной муки, невысказанной сердечной боли скрыто за кажущимся спокойствием и жизнестойкостью! — подумала она, глотая тихие слезы.

Когда Маккензи очнулся в очередной раз, он чуть было не лишился чувств вновь, ощутив ласковое прикосновение прохладной женской ладони. Эйприл не отдернула руку от его лба, когда он открыл глаза. Пусть привыкает к мысли, что он ей приятен, решила она. Радость, промелькнувшая в его серых глазах, наполнила ее сердце счастливым ликованием.

— Как вы? — спросила Эйприл, уловив в выражении его глаз смятение. — Как себя чувствуете?

На исходе были вторые сутки, и она уже не сомневалась в том, что он будет жить. Мертвенная бледность лица, пугавшая ее вначале, исчезла, симптомы сепсиса не появились. Кризис миновал.

— Ужасно ослаб, — ответил Маккензи, не отводя от нее пристального взгляда, в котором без труда читалось восхищение.

Желая скрыть свое смущение, Эйприл сказала скороговоркой:

— А рана уже почти затянулась. Все обошлось. Если честно, я места себе не находила, боялась, что вы не выживете.

Его губы тронула слабая улыбка.

— Выжил, потому что… — Он запнулся. — Без вас я бы погиб.

Он хотел привстать, но невероятная слабость и резкая боль заставили его без сил опуститься на постель. Он весь покрылся испариной, но виду не подал.

— А Дэйви? Как он? — спросил Маккензи, переведя дыхание.

— Дэйви — настоящий друг в беде. Бегает за водой, собирает валежник. Все время под рукой. Проявил себя совсем не по-детски, — сказала Эйприл. Помолчав, добавила: — Он молился за вас.

Эйприл потупилась, а Маккензи прикрыл глаза. Как же так? Ведь он виной тому, что Мэннинги, мать и сын, терпят такие лишения…